З.М.Лейкин ЭПИЗОДЫ ВОЕННЫХ ЛЕТ, часть 2.
Из записок деда. 1980
Запомнился мне день 1 мая 1942, как мы отпраздновали его в этом селе. Построение и речи командования батальона были краткими. С большими трудностями командование сумело в тех же колхозах наскрести кое-что, чтобы как-то выделить этот день из обыденных. Солдатам сообразили праздничный обед, какой - я не видел.
Мой и Хмельницкого офицерский паек состоял из 400 г. немолотой ржи, 2 картофелин, 1 сырого яйца и 100г. сахарного песка - на двоих. Под лежанкой мы обнаружили мешок сушенных белых грибов, заготовленных хозяйкой перед войной для продажи в городе. Уговорили хозяйку уступить нам три грибка и луковицу - для задуманного пиршества. Рожь просушили, потолкли; из просеянной ржи хозяйка спекла лепешку с блюдце, а нерастолченную рожь вместе с грибками, луковицей, яйцом и картофелинами сварили в чугуне. Верхняя - жидкая часть - в качестве первого блюда была нами съедена с лепешкой, а нижняя - погуще - была наименована кашей и съедена с молоком. Сахарный песок мы презентовали ребятам. Обед был праздичным!
В первых числах мая командованию батальона поступил приказ откомандировать начальников ПХЛ в штабы своих дивизий. В сопровождении солдата я на другом день отправился в путь. Оба были в полушубках и валенках. На дорогу (4-5 км.) получили на двоих около 300 гр. хлеба и 150 гр. колбасы. Запаса этого хватило на полдня, а шли мы четверо суток.
Большак и колеи грунтовой дороги были под водой. Шли где можно было обочинами, а больше полем -с бугорка на бугорок. С них виднее было, где можно спрямить. Спустишься с бугорка в ложбинку, там вода в валенки просачивается, а поднимаешься на следующий.: бугор - следы за тобой полны воды, к вершине бугра-воды в следах все меньше. Выливать воду из валенок не имело смысла; после очередного бугра снова будет низина с водой.
В некоторых деревнях удавалось купить молока, а в одной -сменять на мой домашний свитер килограмм ржаных сухарей, каменной крепости половинку кирпича армейского хлеба. Ночевали, где придется. Шли днем. Полагали, что распутица связала и фашистскую авиацию,и ее летчики не будут гоняться за каждым, как это было зимой.
Но однажды мы чуть не попали под бомбежку. Переночевав в каком то селе, мы довольно легко устроились в кузове попутной полуторки с мультипликатором (устройством, усиливающим тягу машины за счет снижения скорости). Шофер вывел машину из села, направил ее в одну из глубоких колей уходящих вдаль, и мы - шестеро пассажиров - собрались поблаженствовать с сухими ногами. У меня была книжка о Кирове "Мальчик из Уржума", и я, уютно устроившись на каком то мешке у кабины, погрузился в чтение - удовольствие, которого был давно лишен. Проехав не дольше километра, мы уперлись в колонну стоявших машин, числом около двадцати. У передней заглох мотор, а задним объехать ее невозможно - колея держит. Простояли с полчаса, как вдруг услышал крик "беги!",и увидел, что мои соседи, водитель и обитатели передних машин разбегаются в разные стороны от колонны.
Шум моторов машин помешал мне услышать звук от приближающихся на солидной высоте немецких самолетов, да и книга отвлекла. Не мешкая я перевалился за борт и рванул в сторону большака, там за сугробом и притаился. Отсюда я увидел как, построившись в круг над селом,самолеты начали пикировать на него. Наша колонна машин, вероятно, маскировалась грязевым фоном. Об этом мы догадались позже, а пока лежали и с тоскливым чувством.
беспомощности ждали своей очереди. Когда над селом поднялся столб дыма и огня, фашистские стервятники снова перестроились и отчалили в противоположном от нас направлении.
Шофер нашей полуторки был уже у машины, просигналил нам, и,как только все забрались в кузов, подал машину назад, благо за ней еще никого не/было, и на первой колейной развилке перескочил в свободную колею и газанул на предельной скорости. Ура! Колея была свободна до самого горизонта. Счастье наше было недолгим - машина после нескольких километров сворачивала в сторону. И мы двое снова зашлепали по лужам.
На четвертые сутки дошли до медсанбата нашей дивизии. Когда появились перед майором, ведавшим снабжением, ноги нас еле держали. Предъявив наши аттестаты и рассказав откуда и куда мы идем, попросили его приказа нас накормить или выдать что-нибудь съестное. В ответ мы услышали, что в медсанбате большой перерасход продуктов и он нам ничем помочь не может. Я с трудом удержался, чтобы не назвать его лжецом (в соответственном литературном стиле). Зто было явным враньем, так как на поступающих раненных продукты выписывались с утра, а в течение дня некоторых вывозили в армейские госпитали, умерших хоронили, а оставшиеся раненые не все одолевали свою норму. По этим и другим причинам в медсанбате всегда были излишки продуктов. Лжецом я майора не назвал, но, отставив в сторону субординацию, высказал предположение, что он умрет не обязательно от вражеской пули и о его отношении к нам я доложу в политотдел. Вышел и треснул дверью. Он выскочил следом и что-то говорил, но я его уже не слушал.
Вскоре я со своим спутником добрались до села Некрасово и зашли в ту избу, где больше полутора месяцев назад у нас был диспут о конине. Хозяйка сразу узнала меня и спросила почему так плохо выглядим. Я рассказал. Она тут же завела
нас за занавеску у печи, где стоял стол, налила нам по тарелке пустых щей и положила солидный ломоть клеклого ржаного хлеба. Поев и оставив на столе деньги за еду, мы вышли из-за занавески и сели на лавочку сбоку печи. Тут я увидел старого знакомого - новый ведерный чугун с ослепительно белой эмалью внутри. Тот самый, в котором мы конину варили. Но теперь он стоял под помоями. Спрашиваю - как, мол,так? Отвечает хозяйка, - не смогли себя мы с дочкой пересилить, забрезговали после того этим чугуном и низвели его в подсобные - для свиного пойла.
К концу беседы в избе появились четверо постояльцев хозяйки. Из какой-то аэродромно-технической части. Хозяйка вытащила из печи их обед; в нем была даже гречневая каша, что для нас было показателем хорошего снабжения части. После обеда, закурив, заинтересовались нами и предложили нам покушать, извиняясь за то, что не пригласили нас к обеду раньше. Я поблагодарил, но отказался - в желудке еще была тяжесть от клеклого хлеба, а переедать после нашего поста опасался. А вот закурить мы были не прочь. Старший из них техник-лейтенант потребовал мой кисет и набил его доверху махоркой, и закурили мы с солдатом с таким удовольствием, какого давно не испытывали. Тронутый теплым приемом этих офицеров я не удержался, чтобы не рассказать о наших встречах с двумя майорами медсанбатовцами. Возмущение ими офицеры выразили по-фронтовому.
Когда я появился в саперном батальоне, в середине мая 1942, там тоже еще сказывались трудности, связанные с распутицей. Из нескольких лошадей остался один - крепыш бурято-монгольских кровей, конь, таскавший полевую кухню. Остальные не выдержали нагрузку при скудном рационе. Крепыша ничем больше не загружали.
С ближайшей железнодорожной станции продукты доставлялись солдатами одного саперного отделения на себе. От других работ они были освобождены. Командира этого отделения я знал по бывшей дивизионной школе. Там сержант Савельев отирался около старшин в качестве добровольного помощника на все руки. Парень был видным, разбитным, но мне он там чем-то был неприятен. В саперном батальоне он уже стал старшим сержантом.
В батальон иногда захаживал старший лейтенант из смерша. Очень симпатичный, культурный и умный человек, иногда употреблявший выражение "мы - мордвины". С ним было интересно разговаривать на разные темы. Но никогда они не касались его работы.Вдруг стало известно, что Савельев арестован, а через две недели стало известно и за что. До призыва он отбыл 1,5 года в заключении-за какие то махинации, а по его словам - за хулиганство. Будучи командиром отделения,он подбивал солдат к хищению продуктов. Если они переносили сухари, то выташив из мешка килограмма полтора, они возмещали убыль, обрызгав мешок водой из лужи. Кладовщик, прикидывавший иногда мешок на весы, с удивлением обнаруживал избыточный вес против указанного в накладной. Савельев отговаривался тем, что отдыхать в пути пришлось в сыром месте и мешки нечаянно намокли Кладовщик удивлялся, но шума не поднимал. Расследование деятельности Савельева началось после того, как обнаружилось, что в одной из литровых бутылок вместо водки оказалась мутноватая вода из лужи. Тогда прояснилась и история с сухарями и другими продуктами. Разоблаченный и отстраненный от доставки продуктов,Савельев начал подговаривать некоторых солдат перебежать к немцам,и показал им, запасенные для этого фашистские листовки. Военный трибунал приговорил Савельева к расстрелу. И перед строем батальона приговор оыл приведен в исполнение. Расстрел предателя потряс, конечно, всех, было и чувство избавления от нечисти.
В августе 1942. нашу дивизию снимали с Западного фронта для отправки под Сталинград (как потом оказалось). Для погрузки в эшелон мы пришли в село, расположенное на возвышенности неподалеку от станции Козельск. Здесь полагалось нам ждать подачи эшелона. Выйдя из деревни, я поднялся на холм, с которого открывался вид на станцию. На вершине холма была сложена кипа снопов крестцом. Расположившись в тени снопов, снял сапоги, развернул портянки и, блаженствуя на нежарком солнце, залюбовался пейзажем. Передо мной внизу на путях станции поблескивали рельсы. По обе стороны станции высились матово-серые громады станционных цистерн с каким-то горючим. За станцией, ближе горизонта, несколько рощиц сливались в лесок, манящий прохладой. Все было мирно, тихо, ласкало глаз.
Не прошло и получаса, как сюда ворвалась война. Справа, от Сухиничей на станцию Козельск втянулся эшелон, состоявший из платформ с танками. Тут же к эшелону подкатила эмка, в которой прибыл генерал- начальник тыла армии, принимать танки. Не прошло и минуты после этого, как из-за лесочка появилась эскадрилья немецких самолетов. Двенадцать машин. Не отрывая от них глаз, я быстро обулся и с замиранием духа смотрел, что будет дальше. Глаза обратились к эшелону. Там, видимо, обнаружили вражеские самолеты, потому что танки, стоявшие вдоль платформ, вдруг повернулись под прямым углом и стали, как лягушки, спрыгивать с платформ в разные стороны. Когда самолеты начали бомбить, пустой эшелон вытягивался со станционных путей в ту же сторону, откуда прибыл. Как падали бомбы я не видел, были видны их разрывы на земле. Казалось,будто из земли выплескивались вспышки огня вдоль путей. Танки расползались все дальше друг от друга, только эмка оставалась на месте. Несколько бомб попало в правую цистерну, и из нее повалило облако черного дыма и шквал огня. Самолеты снова развернулись, зажгли вторую цистерну и улетели. С момента прихода эшелона до отлета самолетов прошло иинут пятнадцать, но я еще долго приходил в себя, напряжение было таким, как-будто я был там.
Как потом стало известно, от осколков бомб погибли генерал и его шофер; ни один танк не пострадал. Странным показалось мне потом отсутствие зенитного или авиационного прикрытия эшелона с танками, а также синхронное появление вражеских самолетов с прибытием эшелона.
Миновав станцию Поворино (Воронежской области), мы выгрузились в поле, уже на территории Сталинградской области. И начался наш пеший поход,через всю область,к Сталинграду.
По контрасту с Калужской областью и живописными ее ландшафтами, сталинградские степи показались нам бесконечными - до самого горизонта глазу не за что зацепиться. Степь гладкая, как стол, да еще южная августовская жара, от которой никуда не спрячешься.Над колоннами войск стала часто появляться «рама", и под изучающим взглядом, сидящего в ней фашиста, чувствуешь себя голым. Потом „рама" улетает на юго-запад, а наши части расчленяются по обе стороны дороги,и продолжают свой путь по сухой выгоревшей траве. О траву подметки шлифуются до скользкости и идти становиться еще тяжелее.
Видя какими изможденными приходят к привалу солдаты, и чувствуя, себя не в лучшем состоянии, я подумал - почему какие-то 15 километров так нас изматывают? И пришел к выводу, что причина -в недостаточной психологической настроенности к каждому переходу. Каждый предстоящий переход командиры называли небольшим, уменьшая его действительный километраж. И когда бойцы, чувствуя, что они прошли это расстояние,спрашивали-когда же привал! в ответ получали: скоро, еще немного, потом еще немного... Это и приводило к демобилизации воли, и к привалу солдат приходил без сил.
Проверить мой вывод мне удалось вскоре, когда на каком-то участке пути мне поручили возглавить одну из рот. Получив информацию от командования о протяженности переходов и местах привалов, я перед началом очередного перехода называл большее количество километров, чем нам предстояло пройти. По солдатской формуле:- если надо, так надо - каждый психологически настраивался на названные 25 км., и к привалу, оказавшемуся через 15-18 км., солдаты приходили с изрядным запасом сил. Солдаты быстро разгадали мою хитрость, но признали и приняли ее как нужную, помогающую мобилизации сил. В огромной пользе психологической мобилизации потом убеждался не раз.
Из забавных эпизодов запомнился мне еще и такой.
По мере сжатия кольца вокруг группировки Паулюса,у нее все меньше становилось возможностей принимать грузовые самолеты, на которых окруженным немцам доставлялись продукты (запас боеприпасов у них к моменту капитуляции был еще большим).
Наконец,наступил момент, когда садившиеся фашистские самолеты разбивались нашей артиллерией прямой наводкой. Днем их сбивали наши зенитчики. Поэтому над окруженной группировкой юнкерсы стали появляться ночами, и,по сигналу снизу ракетой,сбрасывали на парашютах свои дары.
Наши саперы пригляделись к этим сигналам, отобрали из трофейных такие же ракеты, и однажды ночью, услышав над нашей балкой характерный завывающий звук летящего юнкерса, выстрелили ракетой. Через несколько секунд услышали, как что-то шлепнулось о землю. Розыски обнаружили два ящика, сброшенных на парашютах. Принесли их в батальон и вскрыли. В одном оказалась эрзац-колбаса - что-то скользкое, тянущееся,в искусственной пленке. А в другом ящике было два отделения: первое было заполнено навалом всякими железными (жестяными) крестами и другими латунными наградными знаками, а второе отделение было плотно набито пачками фотографий. На фотографиях были изображены разных стилей по-немецки уютные надгробия и памятники с цветочками, скамеечками и оградкой. На каждой фотографии была надпись: «Такая могилка будет сооружена в фатерланде каждому воину-герою, погибшему под Сталинградом".
Долго хохотали мы над этими посылками. Ведь.надо же,до какой наглости и цинизма доходило ведомство Геббельса по отношению к своему же воинству!
Нам оставалось только от души посмеяться над утешаемыми и их утешителями. Привет, мол, вам - с могилкой !
С Леней Богушевским связаны и другие эпизоды. Несмотря на то, что в его ведении были такие "серьезные" вещи, как мины, запалы, бикфордов шнур и тому подобные,серьезным самого его назвать было трудно. Он был удивительно порывистым и экспансивным товарищем.Еще в походе от станции Поворино мы как-то устроили привал с ночевой в одном бывшем совхозе. Там был пруд, на берегу которого в одном месте земля образовала бугор 4х метровой высоты.
Леня почему-то решил, что в пруде должна быть рыба, и пошел ее глушить. Не слушая моих доводов, что в этом пруде рыбы нет, он схватил гранату и направился к берегу. Взобрался на бугор,и тут я. увидел в его руке не противопехотную,а противотанковую гранату. Я успел крикнуть - "сначала ложись, потом бросай!". Видимо, на мгновение раньше он бросил гранату, и плюхнулся. Граната, чуть коснувшись воды, взорвалась, и половину козырька у Лени как срезало.
Возвратился Леня без рыбы и без всякого признака румянца на щеках - побледневший. Спрашиваю; - ну, что убедился. - противотанковой гранатой глушить рыбу нельзя? Леня молча кивнул головой.
Чувство меры необходимо соблюдать во всем - это истина прописная. На фронте многое было чрезмерным - физическая и нервная напряженность и многое другое, что можно охарактеризовать словами: через не могу. Но в обращении со взрывчаткой меру соблюдать надо было строго. Она панибратства не признавала и жестоко за это наказывала. Три случая трагических - этому примеры.
В землянках под Сталинградом зимой 1942-I943 было холодновато. Топливом разжиться не всегда удавалось. К кое-каким щепкам приходилось подбавлять тол. Маленькими кусочками. Он горел коптящим пламенем, но все же горел. Проблема дымохода нашей импровизированной печурки не возникала. Но роли истопника я не доверял никому, и, как оказалось, - правильно.
Через тропинку, пролегшую по ложу балки, на противоположном берегу находилась землянка команды трофейщиков. Их было четверо -сильно пожилых,и с ними - молодой человек, младщий лейтенант.
Как-то будучи у них по какому-то делу я заметил, что справа от входа у них лежала стопка из четырех немецких противотанковых мин. Они были без взрывателей и казались безобидными. Я спросил зачем им держать в землянке столько мин. Ответили, что они толом подтапливают печурку. Об этом мы догадывались и раньше, наблюдая за' дымом из их печурки. Я обратил их внимание на то, что в печь надо класть только маленькие кусочки, тогда кусочек сгорает не успев разложиться, а разложение тола - это взрыв. Старички согласно кивали головами и продолжали свои дела.
В один из морозных дней, сидя в своей землянке, мы услышали сильный, как будто вздвоенный взрыв. Нас тряхнуло, с наката посыпались струйки земли.
Первая мысль - бомбежка. Выскочили наружу, и перед глазами возникла жуткая картина. На месте землянки трофейщиков - огромная воронка, а на разном удалении от нее в разных местах -части опаленных трупов этих стариков.
Причиной этой трагедии могло быть только одно: старички вернулись "домой" сильно озябшими, и кто-то из них, торопясь согреться, по-видимому, сунул в печурку кусочек тола побольше. Он нагрелся до температуры разложения,до того,как успел сгореть - и взорвался, а от детонации взорвались и лежавшие стопкой немецкие мины. Спасать было уже некого...
Подтапливать землянку толом больше ни у кого желания не было. Опыт дался жутко" ценой.
Минное поле часто является первой (со стороны противника) полосой в многополосной системе обороны войск. А по времени установки мин - завершающим этапом создания этой системы. На будущее минное поле заблаговременно составляется план, а после установки мин - формуляр минного поля, в котором содержаться и план фактического расположения мин, и привязка минного поля к одному или нескольким постоянным ориентирам на местности, и сведения о том, каким видом мин и кто минировал поле.
Точное соответствие формуляра минному полю должно обеспечивать безопасность для своих войск при форсировании минного поля (в случае контратак), и при разминировании его, когда в нем миновала надобность.
В начале войны, когда наши войска вынуждены были отступать под напором врага, минные поля приходилось создавать сразу после закрепления наших солдат на каком-то участке местности. Часто-в пределах видимости врага. В этих случаях, для скрытности, устанавливать мины приходилось ночью, в самую темень, да еще ползком и беззвучно.
А ночью ни точного размещения мин, согласно плана, ни точной привязки минного поля к ориентирам соблюсти было почти невозможно. По этой причине формуляры минного поля не всегда соответствовали ему в действительности и не очень помогали безопасности поля даже для самих саперов.
Но и при полном соответствии формуляра заблаговременно созданному минному полю, его ценность сильно снижалась тогда, когда ориентиры, к которому поле было привязано, уничтожались в результате бомбежки или артобстрела.
Много минных полей становились загадками из-за внезапных передислокаций воинских частей, в результате чего формуляры не передавались по назначению. Необходимая в этом случае педантичность не была в достаточной мере свойственна нашему русскому характеру.
Этим можно объяснить то, что нам удалось обнаружить на левом берегу Дона в районе села Песковатка (почти напротив станции Лиски). Там песчанный берег реки оказался трехслойным минным „пирогом": нижний и верхний слои - наши минные поля, а средний слой был заминирован немецкими минами. И, конечно, никакого формуляра к этому пирогу приложено не было.
Здесь кстати будет упомянуть о некоторых особенностях противотанковых мин: нашей - ЯМ-5 и немецкой. Мина ЯМ-5 представляла собой прямоугольную деревянную коробку с крышкой, шарнирно скрепленной с коробкой длинной стороной; с трех других сторон крышка имела боковины, надвигающиеся на бока коробки. На данной боковине находился вырез, плечиками которого, при нажиме на крышку, выжималась чека взрывателя, вставленного через отверстие в боковине коробки, в толовый заряд. Взрыватель срабатывал, и происходил взрыв. Немецкая мина имела форму большой чечевицы, с металлической оболочкой.
Обнаружить нашу ЯМ-5 с помощью миноискателя было намного сложнее, чем немецкую. В этом и в дешевизне#ее премущество было безусловным, но коробки и крышки были деревянными, я они то набухали от сырости, то усыхали, и усилие для надвигания боковин крышки на коробку резко менялось: то достаточно слегка нажать, а то нажимать надо очень сильно.
С этим нажатием на мину ЯМ-5, при минировании,надо было соблюдать сугубую осторожность. Не мало жизней стоили нам эти мины, но война и их списала.
На Западном фронте нашей дивизии отступать не приходилось (также как и на других, на которых 116 сд участвовала в боях), но минировать поля нашему саперному батальону приходилось несколько раз. И все - ночью. Так что саперы очень быстро усвоили» что ошибаться любому из них не положено: ошибка - это смерть или увечье.
Два трагических случая, происшедших в окрестностях г. Тим, Курской области, еще раз подтвердили эту мрачную аксиому.
Незадолго до развернувшейся битвы на Курской дуге нашему батальону было приказано приступить к созданию минных полей в составе второй линии обороны западнее г. Тим. Работы велись широким фронтом, и для их выполнения нашим саперам были приданы и дивизионные химики.
Инструктаж химиков длился три дня. Рассказывали и показывали устройство мины ЯМ-5, о её капризах. В небольших группах отрабатывали как надо: поставив коробку мины, с трех сторон ее прорезать дёрн, оставив неразрезанный со стороны противника; затем подрезать дернину и отвернуть ее в ту же сторону; из оголенного места выкопать землю и без просыпа сложить ее на плащ-палатку; земли выкапывать немного больше объёма мины; поставить осторожно заряженную мину в ямку, присыпать сверху небольшим количеством земли, осторожно разравнивая землю ладонями, а затем накрыть мину и землю на ней, отвернутым раньше пластом дернины и заплести травинки вдоль надреза, чтобы замаскировать надрез. Если над миной дерновый пласт заметно выступает, то снова его отвернуть, лишнюю землю убрать, и снова положить пласт на место и заплести травинки по разрезу. Не прижимать сверху мины ни землю, ни дерн руками, и ни в коем случае не притаптывать ногой ! Показывали как отходить от заминированного места, унося плащ-палатку с землей. Все это отрабатывалось в стороне, в овраге.
Затем приступили к минированию поля. В первый же день один солдат-химик пренебрег предупреждением. Как он приподнял ногу видел сосед, работавший неподалеку, а грохот взрыва и черное облако дыма услышали и увидели многие. И сгинул солдат бесследно.Тут же всех химиков сняли с работы. В течение оставшегося полудня и весь следующий день снова инструктировали, показывали, предостерегали. На третий день химиков допустили к минированию. И снова в середине дня сосед успел крикнуть нарушителю - "нельзя ногой!".
Снова - грохот взрыва. И от солдата, на этот раз, нашли кусок обгоревшей гимнасерки с половинкой комсомольского билета.
Две жизни - за три дня! Не в бою, а в результате - да чего там; авось ничего не будет...
После этого всех химиков отстранили от минирования. А саперов -снова на инструктаж и отработку операций в холостую. Не потому, что он им был нужен, а как психологическая пауза после второго трагичес¬кого ЧП, хотя сроки завершения минирования поджимали. А в конце концов две эти жертвы оказались напрасными. Вторая оборонная полоса под Тимом не понадобилась. Курская дуга выстояла. И ценой во много раз более дорогой.
Разминировать это поле нам уже не пришлось. Оставили его с надеждой, что больше ничьих жизней оно не будет стоить, что оставленный формуляр и ориентиры привязки сохранятся и свою роль выполнят.
Трудно в воспоминаниях придерживаться хронологического порядка. Мешает ассоциативная связь между событиями, происшедшими в разное время. Вернее, сами ассоциации возникают в воспоминаниях. Как на негативе: сначала проявляются и становятся видимыми отдельные, наиболее освещенные при фотографировании места, а связывающие их детали становятся видимыми позже.
Из сталинградской эпопеи на меня особенно сильное впечатление произвел огневой налет на окруженную группировку Паулюса 10 января 1943 года, после отклонения им нашего требования капитуляции.
Шквал артиллерийского, минометного из "катюш" и бомбового огня был такой силы и длительности, что даже мы, находившиеся в тылу наших огневых позиций, были потрясены. Как же потрясал этот шквал вражеских солдат, обрушиваясь на их головы. С каждым днем огневой шквал отдалялся от нашего расположения в сторону Волги, и шум его сопровождающий постепенно затихал. И как-то почти беззвучно возник день,- 2 февраля 1943 года,-день завершения этой исторической битвы нашей победой.
Ровно через месяц, 4 марта 1943 г., наша 116 сд была передана Степному фронту и начала свое передвижение теперь уже на север.
Сначала наш путь лежал через донские казачьи станицы. В них нас - участников сталинградской битвы - принимали очень тепло и гостеприимно. Потчевали нас вкусными вещами, но мне запомнился исключительным ароматом их яблочный самогон.
После разгрома фашистов на Курской дуге наши войска передвигались без помех даже днем.
Из под Тима на юг мы совершали пеший марш.
Здесь мне снова хочется вспомнить добрым словом нашего преподавателя военной кафедры института по тактике - Голодяевского, учившего нас решать тактические задачи на основе логического осмысливания конкретных для каждого случая условий, не шаблонно.
Один из переходов по Курской области командир батальона решил совершить по-ротно. По карте переход составлял 64 км.
Первая рота вместе со штабом вышла под вечер, вторая рота с обозом и кухней должна была выйти через ^ часа после первой - в ночь. Вести ее поручили мне. Хоть летняя ночь и коротка, но и ее без сна одолеть человеку трудно, да еще на ходу.
Вспомнил я, как мучились мы несколько ночей на Западном фронте, в поисках места для погрузки в эшелоны и переброски под Сталинград. Поэтому вышли мы из села в приказанное время, но как только километра через три рота достигла удобной,по моему мнению, ложбинки, я приказал сделать привал до рассвета, а в караул выставил повозочных. Повару приказал проехать до села - в 12 км впереди,и ждать там роту с готовым завтраком. Поспали больше 6 часов, а с первыми признаками рассвета бодро зашагали догонять кухню. Через 2 часа ходу плотно позавтракали. Промытую и заправленную - водой и дровами - кухню я снова направил быстрым алюром вперед на 30 км. В том селе пообедали и прикурнули с часок.
И оставшиеся 20 км - до места встречи с 1-й ротой - прошли легко, сохранив бодрость и хорошее настроение. Надо сказать, что дорога была хорошая, ровная, без пыли, да и погода была благоприятной - то дождик поморосит несильный, то ветерком нежным обдует, а тучки от солнца прикрывали. Весь путь мы прошли за 14 часов.и сохранили силы.
Через 2 часа после нас прибыла первая рота со штабом. Солдаты выглядели очень уставшими, и повалились на той же лужайке, где их застала команда разойтись. Оказалось, что их вели всю ночь, привалы были короткими и спать на них не разрешали, а к тому же где-то их заставили сделать крюк, из-за чего мы их не увидели раньше. Таким . образом вышло, что вторая рота и ночь поспала, и на дорогу потратила на б часов меньше времени.
Признаюсь, что мне - гражданскому человеку до войны - доставило удовольствие "утереть нос" некоторым кичливым кадровым офицерам нашего батальона, й хотя ни слова об этом никто не сказал, но в сочувствии, которое пришедшие раньше солдаты выражали своим приятелям из первом роты, чувствовалось невысказанное - да, не повезло вам, брат¬цы, хоть и вел вас сам комбат...
Запомнился мне этот переход еще и потому, что он был самым мирным и безмятежным из всех предыдущих и последующих маршей.
Запомнился мне день 1 мая 1942, как мы отпраздновали его в этом селе. Построение и речи командования батальона были краткими. С большими трудностями командование сумело в тех же колхозах наскрести кое-что, чтобы как-то выделить этот день из обыденных. Солдатам сообразили праздничный обед, какой - я не видел.
Мой и Хмельницкого офицерский паек состоял из 400 г. немолотой ржи, 2 картофелин, 1 сырого яйца и 100г. сахарного песка - на двоих. Под лежанкой мы обнаружили мешок сушенных белых грибов, заготовленных хозяйкой перед войной для продажи в городе. Уговорили хозяйку уступить нам три грибка и луковицу - для задуманного пиршества. Рожь просушили, потолкли; из просеянной ржи хозяйка спекла лепешку с блюдце, а нерастолченную рожь вместе с грибками, луковицей, яйцом и картофелинами сварили в чугуне. Верхняя - жидкая часть - в качестве первого блюда была нами съедена с лепешкой, а нижняя - погуще - была наименована кашей и съедена с молоком. Сахарный песок мы презентовали ребятам. Обед был праздичным!
В первых числах мая командованию батальона поступил приказ откомандировать начальников ПХЛ в штабы своих дивизий. В сопровождении солдата я на другом день отправился в путь. Оба были в полушубках и валенках. На дорогу (4-5 км.) получили на двоих около 300 гр. хлеба и 150 гр. колбасы. Запаса этого хватило на полдня, а шли мы четверо суток.
Большак и колеи грунтовой дороги были под водой. Шли где можно было обочинами, а больше полем -с бугорка на бугорок. С них виднее было, где можно спрямить. Спустишься с бугорка в ложбинку, там вода в валенки просачивается, а поднимаешься на следующий.: бугор - следы за тобой полны воды, к вершине бугра-воды в следах все меньше. Выливать воду из валенок не имело смысла; после очередного бугра снова будет низина с водой.
В некоторых деревнях удавалось купить молока, а в одной -сменять на мой домашний свитер килограмм ржаных сухарей, каменной крепости половинку кирпича армейского хлеба. Ночевали, где придется. Шли днем. Полагали, что распутица связала и фашистскую авиацию,и ее летчики не будут гоняться за каждым, как это было зимой.
Но однажды мы чуть не попали под бомбежку. Переночевав в каком то селе, мы довольно легко устроились в кузове попутной полуторки с мультипликатором (устройством, усиливающим тягу машины за счет снижения скорости). Шофер вывел машину из села, направил ее в одну из глубоких колей уходящих вдаль, и мы - шестеро пассажиров - собрались поблаженствовать с сухими ногами. У меня была книжка о Кирове "Мальчик из Уржума", и я, уютно устроившись на каком то мешке у кабины, погрузился в чтение - удовольствие, которого был давно лишен. Проехав не дольше километра, мы уперлись в колонну стоявших машин, числом около двадцати. У передней заглох мотор, а задним объехать ее невозможно - колея держит. Простояли с полчаса, как вдруг услышал крик "беги!",и увидел, что мои соседи, водитель и обитатели передних машин разбегаются в разные стороны от колонны.
Шум моторов машин помешал мне услышать звук от приближающихся на солидной высоте немецких самолетов, да и книга отвлекла. Не мешкая я перевалился за борт и рванул в сторону большака, там за сугробом и притаился. Отсюда я увидел как, построившись в круг над селом,самолеты начали пикировать на него. Наша колонна машин, вероятно, маскировалась грязевым фоном. Об этом мы догадались позже, а пока лежали и с тоскливым чувством.
беспомощности ждали своей очереди. Когда над селом поднялся столб дыма и огня, фашистские стервятники снова перестроились и отчалили в противоположном от нас направлении.
Шофер нашей полуторки был уже у машины, просигналил нам, и,как только все забрались в кузов, подал машину назад, благо за ней еще никого не/было, и на первой колейной развилке перескочил в свободную колею и газанул на предельной скорости. Ура! Колея была свободна до самого горизонта. Счастье наше было недолгим - машина после нескольких километров сворачивала в сторону. И мы двое снова зашлепали по лужам.
На четвертые сутки дошли до медсанбата нашей дивизии. Когда появились перед майором, ведавшим снабжением, ноги нас еле держали. Предъявив наши аттестаты и рассказав откуда и куда мы идем, попросили его приказа нас накормить или выдать что-нибудь съестное. В ответ мы услышали, что в медсанбате большой перерасход продуктов и он нам ничем помочь не может. Я с трудом удержался, чтобы не назвать его лжецом (в соответственном литературном стиле). Зто было явным враньем, так как на поступающих раненных продукты выписывались с утра, а в течение дня некоторых вывозили в армейские госпитали, умерших хоронили, а оставшиеся раненые не все одолевали свою норму. По этим и другим причинам в медсанбате всегда были излишки продуктов. Лжецом я майора не назвал, но, отставив в сторону субординацию, высказал предположение, что он умрет не обязательно от вражеской пули и о его отношении к нам я доложу в политотдел. Вышел и треснул дверью. Он выскочил следом и что-то говорил, но я его уже не слушал.
Вскоре я со своим спутником добрались до села Некрасово и зашли в ту избу, где больше полутора месяцев назад у нас был диспут о конине. Хозяйка сразу узнала меня и спросила почему так плохо выглядим. Я рассказал. Она тут же завела
нас за занавеску у печи, где стоял стол, налила нам по тарелке пустых щей и положила солидный ломоть клеклого ржаного хлеба. Поев и оставив на столе деньги за еду, мы вышли из-за занавески и сели на лавочку сбоку печи. Тут я увидел старого знакомого - новый ведерный чугун с ослепительно белой эмалью внутри. Тот самый, в котором мы конину варили. Но теперь он стоял под помоями. Спрашиваю - как, мол,так? Отвечает хозяйка, - не смогли себя мы с дочкой пересилить, забрезговали после того этим чугуном и низвели его в подсобные - для свиного пойла.
К концу беседы в избе появились четверо постояльцев хозяйки. Из какой-то аэродромно-технической части. Хозяйка вытащила из печи их обед; в нем была даже гречневая каша, что для нас было показателем хорошего снабжения части. После обеда, закурив, заинтересовались нами и предложили нам покушать, извиняясь за то, что не пригласили нас к обеду раньше. Я поблагодарил, но отказался - в желудке еще была тяжесть от клеклого хлеба, а переедать после нашего поста опасался. А вот закурить мы были не прочь. Старший из них техник-лейтенант потребовал мой кисет и набил его доверху махоркой, и закурили мы с солдатом с таким удовольствием, какого давно не испытывали. Тронутый теплым приемом этих офицеров я не удержался, чтобы не рассказать о наших встречах с двумя майорами медсанбатовцами. Возмущение ими офицеры выразили по-фронтовому.
Когда я появился в саперном батальоне, в середине мая 1942, там тоже еще сказывались трудности, связанные с распутицей. Из нескольких лошадей остался один - крепыш бурято-монгольских кровей, конь, таскавший полевую кухню. Остальные не выдержали нагрузку при скудном рационе. Крепыша ничем больше не загружали.
С ближайшей железнодорожной станции продукты доставлялись солдатами одного саперного отделения на себе. От других работ они были освобождены. Командира этого отделения я знал по бывшей дивизионной школе. Там сержант Савельев отирался около старшин в качестве добровольного помощника на все руки. Парень был видным, разбитным, но мне он там чем-то был неприятен. В саперном батальоне он уже стал старшим сержантом.
В батальон иногда захаживал старший лейтенант из смерша. Очень симпатичный, культурный и умный человек, иногда употреблявший выражение "мы - мордвины". С ним было интересно разговаривать на разные темы. Но никогда они не касались его работы.Вдруг стало известно, что Савельев арестован, а через две недели стало известно и за что. До призыва он отбыл 1,5 года в заключении-за какие то махинации, а по его словам - за хулиганство. Будучи командиром отделения,он подбивал солдат к хищению продуктов. Если они переносили сухари, то выташив из мешка килограмма полтора, они возмещали убыль, обрызгав мешок водой из лужи. Кладовщик, прикидывавший иногда мешок на весы, с удивлением обнаруживал избыточный вес против указанного в накладной. Савельев отговаривался тем, что отдыхать в пути пришлось в сыром месте и мешки нечаянно намокли Кладовщик удивлялся, но шума не поднимал. Расследование деятельности Савельева началось после того, как обнаружилось, что в одной из литровых бутылок вместо водки оказалась мутноватая вода из лужи. Тогда прояснилась и история с сухарями и другими продуктами. Разоблаченный и отстраненный от доставки продуктов,Савельев начал подговаривать некоторых солдат перебежать к немцам,и показал им, запасенные для этого фашистские листовки. Военный трибунал приговорил Савельева к расстрелу. И перед строем батальона приговор оыл приведен в исполнение. Расстрел предателя потряс, конечно, всех, было и чувство избавления от нечисти.
В августе 1942. нашу дивизию снимали с Западного фронта для отправки под Сталинград (как потом оказалось). Для погрузки в эшелон мы пришли в село, расположенное на возвышенности неподалеку от станции Козельск. Здесь полагалось нам ждать подачи эшелона. Выйдя из деревни, я поднялся на холм, с которого открывался вид на станцию. На вершине холма была сложена кипа снопов крестцом. Расположившись в тени снопов, снял сапоги, развернул портянки и, блаженствуя на нежарком солнце, залюбовался пейзажем. Передо мной внизу на путях станции поблескивали рельсы. По обе стороны станции высились матово-серые громады станционных цистерн с каким-то горючим. За станцией, ближе горизонта, несколько рощиц сливались в лесок, манящий прохладой. Все было мирно, тихо, ласкало глаз.
Не прошло и получаса, как сюда ворвалась война. Справа, от Сухиничей на станцию Козельск втянулся эшелон, состоявший из платформ с танками. Тут же к эшелону подкатила эмка, в которой прибыл генерал- начальник тыла армии, принимать танки. Не прошло и минуты после этого, как из-за лесочка появилась эскадрилья немецких самолетов. Двенадцать машин. Не отрывая от них глаз, я быстро обулся и с замиранием духа смотрел, что будет дальше. Глаза обратились к эшелону. Там, видимо, обнаружили вражеские самолеты, потому что танки, стоявшие вдоль платформ, вдруг повернулись под прямым углом и стали, как лягушки, спрыгивать с платформ в разные стороны. Когда самолеты начали бомбить, пустой эшелон вытягивался со станционных путей в ту же сторону, откуда прибыл. Как падали бомбы я не видел, были видны их разрывы на земле. Казалось,будто из земли выплескивались вспышки огня вдоль путей. Танки расползались все дальше друг от друга, только эмка оставалась на месте. Несколько бомб попало в правую цистерну, и из нее повалило облако черного дыма и шквал огня. Самолеты снова развернулись, зажгли вторую цистерну и улетели. С момента прихода эшелона до отлета самолетов прошло иинут пятнадцать, но я еще долго приходил в себя, напряжение было таким, как-будто я был там.
Как потом стало известно, от осколков бомб погибли генерал и его шофер; ни один танк не пострадал. Странным показалось мне потом отсутствие зенитного или авиационного прикрытия эшелона с танками, а также синхронное появление вражеских самолетов с прибытием эшелона.
Миновав станцию Поворино (Воронежской области), мы выгрузились в поле, уже на территории Сталинградской области. И начался наш пеший поход,через всю область,к Сталинграду.
По контрасту с Калужской областью и живописными ее ландшафтами, сталинградские степи показались нам бесконечными - до самого горизонта глазу не за что зацепиться. Степь гладкая, как стол, да еще южная августовская жара, от которой никуда не спрячешься.Над колоннами войск стала часто появляться «рама", и под изучающим взглядом, сидящего в ней фашиста, чувствуешь себя голым. Потом „рама" улетает на юго-запад, а наши части расчленяются по обе стороны дороги,и продолжают свой путь по сухой выгоревшей траве. О траву подметки шлифуются до скользкости и идти становиться еще тяжелее.
Видя какими изможденными приходят к привалу солдаты, и чувствуя, себя не в лучшем состоянии, я подумал - почему какие-то 15 километров так нас изматывают? И пришел к выводу, что причина -в недостаточной психологической настроенности к каждому переходу. Каждый предстоящий переход командиры называли небольшим, уменьшая его действительный километраж. И когда бойцы, чувствуя, что они прошли это расстояние,спрашивали-когда же привал! в ответ получали: скоро, еще немного, потом еще немного... Это и приводило к демобилизации воли, и к привалу солдат приходил без сил.
Проверить мой вывод мне удалось вскоре, когда на каком-то участке пути мне поручили возглавить одну из рот. Получив информацию от командования о протяженности переходов и местах привалов, я перед началом очередного перехода называл большее количество километров, чем нам предстояло пройти. По солдатской формуле:- если надо, так надо - каждый психологически настраивался на названные 25 км., и к привалу, оказавшемуся через 15-18 км., солдаты приходили с изрядным запасом сил. Солдаты быстро разгадали мою хитрость, но признали и приняли ее как нужную, помогающую мобилизации сил. В огромной пользе психологической мобилизации потом убеждался не раз.
Из забавных эпизодов запомнился мне еще и такой.
По мере сжатия кольца вокруг группировки Паулюса,у нее все меньше становилось возможностей принимать грузовые самолеты, на которых окруженным немцам доставлялись продукты (запас боеприпасов у них к моменту капитуляции был еще большим).
Наконец,наступил момент, когда садившиеся фашистские самолеты разбивались нашей артиллерией прямой наводкой. Днем их сбивали наши зенитчики. Поэтому над окруженной группировкой юнкерсы стали появляться ночами, и,по сигналу снизу ракетой,сбрасывали на парашютах свои дары.
Наши саперы пригляделись к этим сигналам, отобрали из трофейных такие же ракеты, и однажды ночью, услышав над нашей балкой характерный завывающий звук летящего юнкерса, выстрелили ракетой. Через несколько секунд услышали, как что-то шлепнулось о землю. Розыски обнаружили два ящика, сброшенных на парашютах. Принесли их в батальон и вскрыли. В одном оказалась эрзац-колбаса - что-то скользкое, тянущееся,в искусственной пленке. А в другом ящике было два отделения: первое было заполнено навалом всякими железными (жестяными) крестами и другими латунными наградными знаками, а второе отделение было плотно набито пачками фотографий. На фотографиях были изображены разных стилей по-немецки уютные надгробия и памятники с цветочками, скамеечками и оградкой. На каждой фотографии была надпись: «Такая могилка будет сооружена в фатерланде каждому воину-герою, погибшему под Сталинградом".
Долго хохотали мы над этими посылками. Ведь.надо же,до какой наглости и цинизма доходило ведомство Геббельса по отношению к своему же воинству!
Нам оставалось только от души посмеяться над утешаемыми и их утешителями. Привет, мол, вам - с могилкой !
С Леней Богушевским связаны и другие эпизоды. Несмотря на то, что в его ведении были такие "серьезные" вещи, как мины, запалы, бикфордов шнур и тому подобные,серьезным самого его назвать было трудно. Он был удивительно порывистым и экспансивным товарищем.Еще в походе от станции Поворино мы как-то устроили привал с ночевой в одном бывшем совхозе. Там был пруд, на берегу которого в одном месте земля образовала бугор 4х метровой высоты.
Леня почему-то решил, что в пруде должна быть рыба, и пошел ее глушить. Не слушая моих доводов, что в этом пруде рыбы нет, он схватил гранату и направился к берегу. Взобрался на бугор,и тут я. увидел в его руке не противопехотную,а противотанковую гранату. Я успел крикнуть - "сначала ложись, потом бросай!". Видимо, на мгновение раньше он бросил гранату, и плюхнулся. Граната, чуть коснувшись воды, взорвалась, и половину козырька у Лени как срезало.
Возвратился Леня без рыбы и без всякого признака румянца на щеках - побледневший. Спрашиваю; - ну, что убедился. - противотанковой гранатой глушить рыбу нельзя? Леня молча кивнул головой.
Чувство меры необходимо соблюдать во всем - это истина прописная. На фронте многое было чрезмерным - физическая и нервная напряженность и многое другое, что можно охарактеризовать словами: через не могу. Но в обращении со взрывчаткой меру соблюдать надо было строго. Она панибратства не признавала и жестоко за это наказывала. Три случая трагических - этому примеры.
В землянках под Сталинградом зимой 1942-I943 было холодновато. Топливом разжиться не всегда удавалось. К кое-каким щепкам приходилось подбавлять тол. Маленькими кусочками. Он горел коптящим пламенем, но все же горел. Проблема дымохода нашей импровизированной печурки не возникала. Но роли истопника я не доверял никому, и, как оказалось, - правильно.
Через тропинку, пролегшую по ложу балки, на противоположном берегу находилась землянка команды трофейщиков. Их было четверо -сильно пожилых,и с ними - молодой человек, младщий лейтенант.
Как-то будучи у них по какому-то делу я заметил, что справа от входа у них лежала стопка из четырех немецких противотанковых мин. Они были без взрывателей и казались безобидными. Я спросил зачем им держать в землянке столько мин. Ответили, что они толом подтапливают печурку. Об этом мы догадывались и раньше, наблюдая за' дымом из их печурки. Я обратил их внимание на то, что в печь надо класть только маленькие кусочки, тогда кусочек сгорает не успев разложиться, а разложение тола - это взрыв. Старички согласно кивали головами и продолжали свои дела.
В один из морозных дней, сидя в своей землянке, мы услышали сильный, как будто вздвоенный взрыв. Нас тряхнуло, с наката посыпались струйки земли.
Первая мысль - бомбежка. Выскочили наружу, и перед глазами возникла жуткая картина. На месте землянки трофейщиков - огромная воронка, а на разном удалении от нее в разных местах -части опаленных трупов этих стариков.
Причиной этой трагедии могло быть только одно: старички вернулись "домой" сильно озябшими, и кто-то из них, торопясь согреться, по-видимому, сунул в печурку кусочек тола побольше. Он нагрелся до температуры разложения,до того,как успел сгореть - и взорвался, а от детонации взорвались и лежавшие стопкой немецкие мины. Спасать было уже некого...
Подтапливать землянку толом больше ни у кого желания не было. Опыт дался жутко" ценой.
Минное поле часто является первой (со стороны противника) полосой в многополосной системе обороны войск. А по времени установки мин - завершающим этапом создания этой системы. На будущее минное поле заблаговременно составляется план, а после установки мин - формуляр минного поля, в котором содержаться и план фактического расположения мин, и привязка минного поля к одному или нескольким постоянным ориентирам на местности, и сведения о том, каким видом мин и кто минировал поле.
Точное соответствие формуляра минному полю должно обеспечивать безопасность для своих войск при форсировании минного поля (в случае контратак), и при разминировании его, когда в нем миновала надобность.
В начале войны, когда наши войска вынуждены были отступать под напором врага, минные поля приходилось создавать сразу после закрепления наших солдат на каком-то участке местности. Часто-в пределах видимости врага. В этих случаях, для скрытности, устанавливать мины приходилось ночью, в самую темень, да еще ползком и беззвучно.
А ночью ни точного размещения мин, согласно плана, ни точной привязки минного поля к ориентирам соблюсти было почти невозможно. По этой причине формуляры минного поля не всегда соответствовали ему в действительности и не очень помогали безопасности поля даже для самих саперов.
Но и при полном соответствии формуляра заблаговременно созданному минному полю, его ценность сильно снижалась тогда, когда ориентиры, к которому поле было привязано, уничтожались в результате бомбежки или артобстрела.
Много минных полей становились загадками из-за внезапных передислокаций воинских частей, в результате чего формуляры не передавались по назначению. Необходимая в этом случае педантичность не была в достаточной мере свойственна нашему русскому характеру.
Этим можно объяснить то, что нам удалось обнаружить на левом берегу Дона в районе села Песковатка (почти напротив станции Лиски). Там песчанный берег реки оказался трехслойным минным „пирогом": нижний и верхний слои - наши минные поля, а средний слой был заминирован немецкими минами. И, конечно, никакого формуляра к этому пирогу приложено не было.
Здесь кстати будет упомянуть о некоторых особенностях противотанковых мин: нашей - ЯМ-5 и немецкой. Мина ЯМ-5 представляла собой прямоугольную деревянную коробку с крышкой, шарнирно скрепленной с коробкой длинной стороной; с трех других сторон крышка имела боковины, надвигающиеся на бока коробки. На данной боковине находился вырез, плечиками которого, при нажиме на крышку, выжималась чека взрывателя, вставленного через отверстие в боковине коробки, в толовый заряд. Взрыватель срабатывал, и происходил взрыв. Немецкая мина имела форму большой чечевицы, с металлической оболочкой.
Обнаружить нашу ЯМ-5 с помощью миноискателя было намного сложнее, чем немецкую. В этом и в дешевизне#ее премущество было безусловным, но коробки и крышки были деревянными, я они то набухали от сырости, то усыхали, и усилие для надвигания боковин крышки на коробку резко менялось: то достаточно слегка нажать, а то нажимать надо очень сильно.
С этим нажатием на мину ЯМ-5, при минировании,надо было соблюдать сугубую осторожность. Не мало жизней стоили нам эти мины, но война и их списала.
На Западном фронте нашей дивизии отступать не приходилось (также как и на других, на которых 116 сд участвовала в боях), но минировать поля нашему саперному батальону приходилось несколько раз. И все - ночью. Так что саперы очень быстро усвоили» что ошибаться любому из них не положено: ошибка - это смерть или увечье.
Два трагических случая, происшедших в окрестностях г. Тим, Курской области, еще раз подтвердили эту мрачную аксиому.
Незадолго до развернувшейся битвы на Курской дуге нашему батальону было приказано приступить к созданию минных полей в составе второй линии обороны западнее г. Тим. Работы велись широким фронтом, и для их выполнения нашим саперам были приданы и дивизионные химики.
Инструктаж химиков длился три дня. Рассказывали и показывали устройство мины ЯМ-5, о её капризах. В небольших группах отрабатывали как надо: поставив коробку мины, с трех сторон ее прорезать дёрн, оставив неразрезанный со стороны противника; затем подрезать дернину и отвернуть ее в ту же сторону; из оголенного места выкопать землю и без просыпа сложить ее на плащ-палатку; земли выкапывать немного больше объёма мины; поставить осторожно заряженную мину в ямку, присыпать сверху небольшим количеством земли, осторожно разравнивая землю ладонями, а затем накрыть мину и землю на ней, отвернутым раньше пластом дернины и заплести травинки вдоль надреза, чтобы замаскировать надрез. Если над миной дерновый пласт заметно выступает, то снова его отвернуть, лишнюю землю убрать, и снова положить пласт на место и заплести травинки по разрезу. Не прижимать сверху мины ни землю, ни дерн руками, и ни в коем случае не притаптывать ногой ! Показывали как отходить от заминированного места, унося плащ-палатку с землей. Все это отрабатывалось в стороне, в овраге.
Затем приступили к минированию поля. В первый же день один солдат-химик пренебрег предупреждением. Как он приподнял ногу видел сосед, работавший неподалеку, а грохот взрыва и черное облако дыма услышали и увидели многие. И сгинул солдат бесследно.Тут же всех химиков сняли с работы. В течение оставшегося полудня и весь следующий день снова инструктировали, показывали, предостерегали. На третий день химиков допустили к минированию. И снова в середине дня сосед успел крикнуть нарушителю - "нельзя ногой!".
Снова - грохот взрыва. И от солдата, на этот раз, нашли кусок обгоревшей гимнасерки с половинкой комсомольского билета.
Две жизни - за три дня! Не в бою, а в результате - да чего там; авось ничего не будет...
После этого всех химиков отстранили от минирования. А саперов -снова на инструктаж и отработку операций в холостую. Не потому, что он им был нужен, а как психологическая пауза после второго трагичес¬кого ЧП, хотя сроки завершения минирования поджимали. А в конце концов две эти жертвы оказались напрасными. Вторая оборонная полоса под Тимом не понадобилась. Курская дуга выстояла. И ценой во много раз более дорогой.
Разминировать это поле нам уже не пришлось. Оставили его с надеждой, что больше ничьих жизней оно не будет стоить, что оставленный формуляр и ориентиры привязки сохранятся и свою роль выполнят.
Трудно в воспоминаниях придерживаться хронологического порядка. Мешает ассоциативная связь между событиями, происшедшими в разное время. Вернее, сами ассоциации возникают в воспоминаниях. Как на негативе: сначала проявляются и становятся видимыми отдельные, наиболее освещенные при фотографировании места, а связывающие их детали становятся видимыми позже.
Из сталинградской эпопеи на меня особенно сильное впечатление произвел огневой налет на окруженную группировку Паулюса 10 января 1943 года, после отклонения им нашего требования капитуляции.
Шквал артиллерийского, минометного из "катюш" и бомбового огня был такой силы и длительности, что даже мы, находившиеся в тылу наших огневых позиций, были потрясены. Как же потрясал этот шквал вражеских солдат, обрушиваясь на их головы. С каждым днем огневой шквал отдалялся от нашего расположения в сторону Волги, и шум его сопровождающий постепенно затихал. И как-то почти беззвучно возник день,- 2 февраля 1943 года,-день завершения этой исторической битвы нашей победой.
Ровно через месяц, 4 марта 1943 г., наша 116 сд была передана Степному фронту и начала свое передвижение теперь уже на север.
Сначала наш путь лежал через донские казачьи станицы. В них нас - участников сталинградской битвы - принимали очень тепло и гостеприимно. Потчевали нас вкусными вещами, но мне запомнился исключительным ароматом их яблочный самогон.
После разгрома фашистов на Курской дуге наши войска передвигались без помех даже днем.
Из под Тима на юг мы совершали пеший марш.
Здесь мне снова хочется вспомнить добрым словом нашего преподавателя военной кафедры института по тактике - Голодяевского, учившего нас решать тактические задачи на основе логического осмысливания конкретных для каждого случая условий, не шаблонно.
Один из переходов по Курской области командир батальона решил совершить по-ротно. По карте переход составлял 64 км.
Первая рота вместе со штабом вышла под вечер, вторая рота с обозом и кухней должна была выйти через ^ часа после первой - в ночь. Вести ее поручили мне. Хоть летняя ночь и коротка, но и ее без сна одолеть человеку трудно, да еще на ходу.
Вспомнил я, как мучились мы несколько ночей на Западном фронте, в поисках места для погрузки в эшелоны и переброски под Сталинград. Поэтому вышли мы из села в приказанное время, но как только километра через три рота достигла удобной,по моему мнению, ложбинки, я приказал сделать привал до рассвета, а в караул выставил повозочных. Повару приказал проехать до села - в 12 км впереди,и ждать там роту с готовым завтраком. Поспали больше 6 часов, а с первыми признаками рассвета бодро зашагали догонять кухню. Через 2 часа ходу плотно позавтракали. Промытую и заправленную - водой и дровами - кухню я снова направил быстрым алюром вперед на 30 км. В том селе пообедали и прикурнули с часок.
И оставшиеся 20 км - до места встречи с 1-й ротой - прошли легко, сохранив бодрость и хорошее настроение. Надо сказать, что дорога была хорошая, ровная, без пыли, да и погода была благоприятной - то дождик поморосит несильный, то ветерком нежным обдует, а тучки от солнца прикрывали. Весь путь мы прошли за 14 часов.и сохранили силы.
Через 2 часа после нас прибыла первая рота со штабом. Солдаты выглядели очень уставшими, и повалились на той же лужайке, где их застала команда разойтись. Оказалось, что их вели всю ночь, привалы были короткими и спать на них не разрешали, а к тому же где-то их заставили сделать крюк, из-за чего мы их не увидели раньше. Таким . образом вышло, что вторая рота и ночь поспала, и на дорогу потратила на б часов меньше времени.
Признаюсь, что мне - гражданскому человеку до войны - доставило удовольствие "утереть нос" некоторым кичливым кадровым офицерам нашего батальона, й хотя ни слова об этом никто не сказал, но в сочувствии, которое пришедшие раньше солдаты выражали своим приятелям из первом роты, чувствовалось невысказанное - да, не повезло вам, брат¬цы, хоть и вел вас сам комбат...
Запомнился мне этот переход еще и потому, что он был самым мирным и безмятежным из всех предыдущих и последующих маршей.