КОЗАКОВ ГРИГОРИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ. На Дальнем Востоке 2
...наступило время отъезда. По прибытии во Владивосток обосновался я на старом месте, то есть в гостинице «Золотой Рог». Мне пришлось задержаться до рассмотрения в тресте составленного мною проекта утилизационной установки. Не помню теперь, кто меня познакомил с известным исследователем дальневосточного края Арсеньевым, автором книг «В дебрях Уссурийского края» и других. Я провел у него незабываемый вечер, слушая его интересные рассказы о природе и быте столь досконально изученного им края.
Наконец, представленный мною проект был рассмотрен и одобрен. В награду я получил сверх положенного месячного отпуска еще один месяц отдыха с сохранением содержания. Простился на время с друзьями, сел в курьерский поезд и через 10 суток был в Москве.
Два месяца отпуска промелькнули незаметно. Наступил январь 1930 года, и нужно было возвращаться во Владивосток.
В Москве я повидался с моим дядей Михаилом Александровичем, занимавшим тогда пост начальника управления рыболовством в Народном комиссариате земледелия. Очень меня встревожило его настроение. Беседуя со мной с глазу на глаз, Михаил Александрович рассказал о происходившем недавно большом совещании с участием представителей промышленности, на котором Крышев выступил с резкой критикой проводимых Михаилом Александровичем мероприятий по охране рыбных запасов, назвав их чуть ли не вредительскими, препятствующими выполнению снабжения населения рыбными товарами. «Видимо настало время уходить с этой работы во избежание чего-либо худшего», - сказал мне М.А. при прощании. Хотя все это меня очень огорчило, но я все-таки был далек от мысли, что вижусь с моим дядей в последний раз.
Вообще за время моего отсутствия жизнь во Владивостоке изменилась в худшую сторону. Получить помещение, даже временное, стало делом далеко не легким.
В тресте я получил назначение на должность заместителя начальника производства плавучего крабоконсервного завода, или краболова, как его принято было называть сокращенно. На этом назначении особенно настаивал А.И. Головкин, так как краболовный флот должен был пополниться тремя новыми судами, а в лицах, знакомых с производством крабовых консервов, ощущался недостаток.
До 1930 года Дальгосрыбтрест располагал всего тремя краболовами, которые, в отличие от краболовов, принадлежавших АКА, названий не имели, а числились под номерами 1, 2, и 3. В конце 1929 года Дальгосрыбстрест приобрел в Англии 3 старых морских судна водоизмещением порядка 6000 тонн каждое. Эти суда были доставлены в Японию в порт Иокогама, где на судоверфи производилась их переоборудование под краболовы. От выхода на промысел оставалось примерно 4 месяца, поэтому я был временно причислен к консервному отделу треста, где был чем-то вроде помощника начальника этого отдела - Кернера.
Не то в конце марта, не то в начале апреля, совершенно для меня неожиданно, я был послан вместе с Кернером в Иокогаму для приемки краболовов, то есть, конечно, их производственной части. Приемку судовой части должны были производить капитаны этих судов, под командой которых они были доставлены из Англии в Иокогаму. Как Кернер, так и я были беспартийными. Поэтому к нам был приставлен партийный товарищ, никакого отношения к консервному производству не имевший. В его задачу входило лишь неотступное наблюдение за нашим поведением во время пребывания в Японии. Этот соглядатай, кстати сказать, личность малокультурная и весьма несимпатичная, следовал за нами повсюду и не оставлял одних ни на минуту. Если к этому добавить, что со стороны японцев за нами также была установлена слежка, то станет очевидным, насколько приятным было наше пребывание в Иокагаме.
К сожалению, из-за постоянной двухсторонней слежки, а также и крайне ограниченных денежных средств, выданных нам в иностранной валюте, и едва хватавших на пропитание, нам не удалось должным образом ознакомиться с городом. Также лишены мы были возможности приобрести что-либо существенное в магазинах. Большую часть дня мы проводили на судоверфи, а по вечерам почти безвыходно сидели дома в обществе нашего неизменного спутника.
С внешней стороны японцы относились к нам подчеркнуто вежливо и даже предупредительно. Но под этой личиной скрывалась несомненная неприязнь и недоброжелательство. Наш драгоман перевел нам статью из местной газеты, в которой говорилось, что Камчатка и весь Сахалин являются исконными владениями Японии, и Россия владеет ими лишь по недоразумению, но что в скором времени оно будет исправлено.
Наряду с этим следует отдать должное японским инженерам, техникам и рабочим судоверфи. Свое дело они знали в совершенстве. Переоборудование трех судов под краболовы было выполнено в установленный срок и на высоком уровне, как принято теперь говорить. В качестве подарка от судоверфи кают-компания каждого краболова получила по патефону новейшей конструкции в виде шкафа из красного дерева с большим набором заграничных пластинок. В большинстве это были модные фокстроты, но были и пластинки, напетые Шаляпиным в годы его эмиграции. Команды краболовов получили настольные патефоны также с пластинками.
После испытания оборудования и приемки краболовов как с судовой, так и с производственной стороны, судоверфью был устроен для нас в одном из городских ресторанов банкет, на котором присутствовали: с японской стороны - руководящие и технические работники судоверфи, а от нас - капитаны судов, их помощники, механики и мы - консервщики. Поднимались бокалы, произносились речи, в которых мы благодарили японцев за выполненную ими работу и за оказанное нам внимание, а нас благодарили за оказанное верфи доверие и желали удачи в предстоящей нам работе. Как водится, при прощании японцы кланялись, «шипели» и пятились задом к двери.
Дня через 2-3 после банкета состоялось наше отплытие во Владивосток. Я оказался на борту 4-го краболова, на котором мне предстояло совершить первый промысловый рейс.
Старшим помощником капитана был молодой, очень энергичный штурман Корсак, ставший впоследствии выдающимся капитаном-директором краболова. В память его был назван один из действующих, вероятно и ныне, краболовов. Старшему помощнику были подчинены все ловцы и весь промысловый флот краболова. Второй помощник капитана - ревизор ничем особенным не отличался, разве только чрезмерным пристрастием к алкоголю, что, впрочем, выяснилось несколько позже. с 1-ым и 2-ым механиками краболова я быстро подружился и с большим интересом слушал их рассказы из многолетней морской жизни. Они оба много прослужили в военном флоте старшими машинными унтер-офицерами. Совершали кругосветные плавания с гардемаринами, а второй механик, кроме того, служил одно время на императорской яхте «Полярная звезда», на которой императрица Мария Федоровна (мать императора Николая II, дочь датского короля) ежегодно совершала плавание в родную ей Данию.
С первого же дня нашего плавания погода нам не благоприятствовала. Подул резкий норд-ост, начался шторм, перешедший в тайфун, нередко свирепствующий в этой части Тихого океана весной и поздней осенью. Наш капитан, также как и капитан 5-го краболова - оба опытные моряки, сразу взяли курс в открытый океан, подальше от берега. Не так поступил капитан 6-го краболова, оказавшийся, как выяснилось впоследствии, самозванным штурманом дальнего плавания. Будучи капитаном речного и каботажного флота и служа одно время в отделе кадров центрального управления мореплавания, он ухитрился сфабриковать себе диплом штурмана дальнего плавания.
Когда начался шторм, этот самозванец растерялся и побоялся выйти в открытый океан. В результате 6-ой краболов был выброшен волной на камни и получил солидную пробоину. По счастью, поблизости от места аварии находилась японская спасательная станция, персоналу которой удалось снять всю команду с пострадавшего судна. Впоследствии пробоина была заделана, и судно отведено во Владивосток. Однако 6-му краболову было запрещено выходить в дальнее плавание. Он совершал небольшие рейсы в заливе Петра Великого и в Татарском проливе в качестве учебного судна. Самозванный капитан, конечно, был отдан под суд.
...я описал наше плавание очень бледно и далеко не литературно. К сожалению, для более ярких красок мне не достает таланта писателя. Кому довелось побывать в подобной передряге, станет понятным мое состояние. «А кто в море не бывал, тот Богу не молился», - гласит старая русская пословица.
Наше возвращение на Родину ознаменовалось новыми и весьма неприятными переживаниями, но уже чисто морального характера. Во Владивостокский порт нас сразу не пустили, а продержали двое или трое суток на рейде. В эти дни производился санитарный, таможенный и политический, если так можно выразиться, осмотр судна и всех его обитателей. Врачи и таможенники держали себя вполне корректно, но зато осмотр политический со стороны органов госбезопасности был отвратителен. Представители этих органов держали себя очень грубо, скорее даже нахально. В каютах все перерыли и перетрясли. Обшарили все карманы, заставляли раздеваться чуть ли не догола…
У меня они, конечно, ничего не нашли. У капитана обнаружили какую-то иностранную золотую монету. По этому поводу его куда-то вызывали и допрашивали, но, в конце концов, все обошлось благополучно, и он остался цел и невредим.
По возвращении во Владивосток я уже не пытался искать пристанища в гостинице, а остался жить на краболове. Нужно было спешно готовиться к выходу на промысел, и в связи с этим было много всяких дел.
Необходимо сказать, что до 1930 года ловцы и все производственные рабочие, а также мастер по консервам вербовались для наших краболовов в Японии. В текущем сезоне такое положение сохранилось только на трех старых краболовах, а на двух новых - весь этот персонал должен был состоять исключительно из русских. Ловцы были завербованы частично в Астрахани, частично на озере Байкал. Рабочие консервного завода, почти исключительно женщины, нанимались во Владивостоке и как по своему образовательном цензу, так и по своим моральным качествам представляли весьма пеструю картину. Были тут и вполне приличные девушки с полным и неполным средним образованием, но были и попросту гулящие девки.
Начальником производства был некий Орлов, молодой партийный работник, весьма самоуверенный и резкий. С первых же дней он сильно не поладил с капитан-директором Дашковым. Кроме того, Орлов не сумел найти правильного подхода к нашему техническому персоналу и рабочим. После ряда конфликтов как с начальством, так и с подчиненными, он был отстранен от должности еще до нашего прибытия на промысел и отправлен во Владивосток на встречном судне. После его отъезда исполнение обязанностей начальника производства была возложена на меня.
На должность консервного мастера был приглашен немолодой уже китаец по фамилии Чун-Шу-Дэ. Все его почему-то называли Сергеем Ивановичем. Это был человек с большим производственным стажем, работавший на консервных заводах Японии, Китая и Африки, вполне лояльный и порядочный во всех отношениях субъект. Производство он знал прекрасно, и на него можно было вполне положиться. У меня с ним с первых же дней установились самые хорошие отношения, сохранившиеся и после нашего возвращения во Владивосток.
Помощниками у него были два русских мастера: Зуйченко, с которым я работал в бухте Нельме, и Жарков - молодой и малообщительный товарищ. Менее удачным оказался механик консервного завода (фамилию его забыл). Он очень плохо разбирался в механизмах и часто обращался за помощью к Сергею Ивановичу, который не только был хорошим технологом, но и прекрасно знал все консервное оборудование. Признаюсь, и я многому научился у Сергея Ивановича, за что остался навсегда ему благодарен.
Не могу не упомянуть о нашем судовом враче. Он был, пожалуй, единственным по-настоящему мне близким человеком на всем краболове. С первых же дней знакомства с этим врачом меня удивило то обстоятельство, что, будучи уже совсем немолодым человекам с сильной сединой в волосах, он только три или четыре года тому назад окончил Военно-медицинскую академию в Ленинграде. Сойдясь со мной ближе и почувствовав ко мне доверие, N (будем так называть врача) рассказал мне довольно любопытную историю из своей жизни.
До революции N был кадровым офицером московского гренадерского полка, вместе с которым прошел всю Первую мировую войну. После революции N очутился в белой армии где-то на юге России в тот период гражданской войны, когда города переходили из рук в руки. Возвращаясь из какой-то командировки, N обнаружил, что город, находившийся до его отъезда у белых, оказался занятым красными. N был болен. Болезнь впоследствии оказалась сыпным тифом. Каким-то образом ему удалось снять с себя погоны и прочие знаки офицерского отличия, а также уничтожить имевшиеся у него документы. На крыльце дома, где он лежал уже в сильном жару, его подобрали красные и доставили в госпиталь.
Когда N пришел в себя, то на заданные ему вопросы отвечал, что он красноармеец, отставший от своей части. Верили ему или не верили, осталось неизвестным. Во всяком случае, N вылечили и оставили при госпитале в качестве санитара. За хорошую работу его в порядке выдвижения, как тогда говорили, направили в Ленинград в Военно-медицинскую академию, которую он и окончил. Прослужив 3 года полковым врачом, он демобилизовался и любопытства ради решил поплавать один сезон на краболове.
Теперь необходимо сказать, что представлял собою наш краболов, и как происходила на нем работа. Как уже было мною сказано, краболов являлся самодвижущимся судном, переоборудованным под консервный завод, и предназначался для лова и полной обработки крабов в Охотском море у западных берегов полуострова Камчатки. Для установки краболовных сетей, их выборки и доставки пойманных крабов на консервный завод на борту краболова имелись катера системы «Кавасаки».
Лов крабов производился ставными донными сетями, в которые крабы запутывались при их передвижении по морскому дну. Для изыскания места наибольшего скопления крабов, или «крабовых полей», как их принято было называть, в составе краболовного флота имелись специальные суда - разведчики. Доставленные на краболов живые крабы выпутывались из сетей, после чего производилась их первичная разделка, то есть отделение панциря головогруди от конечностей. Панцири и внутренности выбрасывались за борт, а конечности помещались в металлические корзины с открывающимися крышками и днищами. Корзины при помощи лебедок погружались в баки с кипящей морской водой, установленные по обоим бортам судна в кормовой его части.
По окончании варки корзины выгружались из котлов и выносились за борт судна для охлаждения вареных конечностей в морской воде. Передача корзин с кормовой части судна в носовую его часть, где производилась дальнейшая обработка крабов, производилась по воде, при посредстве тросов, соединявших кормовые и носовые стрелы судна. Далее корзины поднимались на палубу, дно корзин открывалось, и конечности крабов высыпались на установленные в этом месте деревянные решетчатые стеллажи. После отделения конечностей от их сочленений они складывались в корзины и подносились к разделочным столам. Деревянные, разборные разделочные столы устанавливались на верхней, передней части палубы.
Для предохранения от лучей солнца и дождя над разделочными столами натягивался брезентовый тент. Извлечение мяса из конечностей производилась так же, как на береговых заводах, то есть при помощи ножниц и ножей. Рассортированное по сортам мясо помещалось в небольшие корзиночки, которые спускались по желобу на среднюю палубу (твиндек). Здесь производились все последующие операции, то есть промывка, обрезка, сортировка мяса, приготовление «лапши», наборка порций, расфасовка в банки, предварительная их закатка, эксгаустирование, окончательная закатка, стерилизация и проч. Ящики с готовой продукцией складировались в трюме судна.
Все операции производились вручную. Механизированы были только подача порций крабового мяса к расфасовочным столам и продвижение наполненных банок к предварительной закатке для чего были установлены ленточные конвейеры. Эксгаустирование производилось в паровом ящике непрерывного действия. Клингер и закаточная машина были американской фирмы «Тройер Фокс». Стерилизовались консервы в горизонтальных автоклавах.
Мужские и женские общежития размещались на средней палубе в кормовой части судна. На спардеке находилась кают-компания и каюты начальствующего состава. Под спардеком по обеим сторонам коридора располагались каюты мастеров, работников бухгалтерии и прочего обслуживающего персонала.
В небольшом поселке Хариузово на западном берегу Камчатки краболовный флот имел свою временную базу. С этой базы специальное судно «Водолив» доставляло на краболов пресную воду. Вода хранилась в опечатанном баке под замком, ключ от которого находился у боцмана. Расходовалась пресная вода крайне экономно, особенно осенью, когда по причине частных штормов возникали перебои в снабжении водой. Бывали и такие дни, когда из-за недостатка пресной воды суп к обеду не варился, а вода отпускалась по одному стакану на человека в сутки. В умывальники, ванны и души подавалась исключительно морская забортная вода, а пресная вода при достаточном ее запасе отпускалась только для ополаскивания волос и кожи после мытья соленой водой.
Весной в Хариузово на базу был завезен рогатый скот для убоя. Оттуда краболовы снабжались довольно регулярно свежим мясом. На этой же базе была организована прачечная для стирки спецодежды и личного белья рабочих и служащих краболова.
Условия жизни и труда на краболове оставляло желать много лучшего. Коллективным договором между администрацией и профсоюзной организацией предусматривался 8-часовой рабочий день, но с той оговоркой, что с момента прибытия к месту промысла устанавливался продленный 14-часовой рабочий день. При этом сверхурочные выплачивались только в том случае, если общее количество проработанных за месяц часов превышало 420. В каждом месяце бывали штормовые дни, когда ловцы не выходили на промысел, и завод не работал.
Поэтому практически за весь сезон работы не было ни одного случая выплаты рабочим сверхурочных, хотя в отдельные напряженные дни приходилось работать почти круглые сутки. Норм выработки тогда не существовало, и все рабочие и работницы, а их было подавляющее большинство, находились на твердом окладе, независимо от выполняемой ими работы. Таким образом, никакого стимула для повышения производительности труда не существовало. В середине сезона я пытался установить нормы выработки на некоторых проверенных операциях, но сделать это своей властью я не мог, а побывавший на краболове председатель профсоюза отказался наотрез вносить какие-либо изменения в ранее заключенный колдоговор.
Наш краболов вышел из Владивостока в первых числах мая. Во время следования к месту промысла на краболове проводились разного рода подготовительные работы. Многих работниц, непривычных к морским условиям, укачивало. Впоследствии большинство из них привыкло к качке и преспокойно работало при небольшом волнении моря. По прибытии на промысел судно стало на якорь, и было приступлено к лову крабов. Первый улов по распоряжению капитана-директора был сварен, но в производство не поступил, а был предоставлен в распоряжение рабочих. Многие наелись крабового мяса до того, что расстроили себе желудки. Зато в дальнейшем аппетит к крабам у большинства работниц совершенно пропал.
Затем начались нормальные трудовые дни со всеми заботами, неполадками и трудностями, а их было немало, особенно в первый период работы. Прежде всего, трудно было работать с ловцами-астраханцами, впервые столкнувшимися с промыслом крабов. Немало пришлось повозиться старшему помощнику капитана с этим неповоротливым и упрямым народом. Даже при небольшом волнении они отказывались выходить на постановку и подъем сетей. В море ловцы ориентировались очень плохо, особенно, когда в связи с миграцией крабов из прибрежной зоны в более глубокие места, сети приходилось ставить вдали от берега. С компасом ловцы совершенно не умели обращаться и просили Корсака не давать им «этих будильников», как они выражались, так как они все рано ничего в них не смыслят. Все это создавало весьма неблагоприятные условия для производства, и задания по выпуску консервов нами систематически не выполнялись.
Как я уже говорил, рабочий персонал консервного завода состоял почти исключительно из женщин. Нужно отдать им должное: большинство из них относилось к работе вполне добросовестно, не смотря на тяжелые и непривычные для них условия жизни и труда. Лучшими из женщин были молодые девушки с законченным и не законченным средним образованием. Были и такие, которые искали на краболове привычных для них развлечений сексуального характера. Трех или четырех женщин такой категории пришлось отправить на береговую базу в Хариузово, где их использовали для стирки белья и ухода за скотом.
По прошествии двух-трех недель с начала работы, переходя с места на место в поисках «крабовых полей», наш краболов оказался вблизи острова Птичьего. Это название остров получил, очевидно, в связи с большим скоплением на нем чаек, создавших там нечто вроде своей базы. В свободное время наши работницы несколько раз ездили на этот остров и привозили оттуда большое количество яиц чайки. По вкусу они очень напоминали куриные яйца, но по размеру были значительно меньше последних. На острове Птичьем был простроен стационарный крабоконсервный завод, но к работе приступить он не мог из-за отсутствия необходимого оборудования.
Для лова крабов на заводе имелись ловцы-японцы, которые до пуска завода находились не у дела. Директор этого бездействующего завода предложил нам использовать этих японцев для лова крабов и доставки их на наш краболов. Мы с радостью за это ухватились, и дела наши сразу же стали поправляться. Ловцы-японцы выходили в море во всякую погоду, не так, как наши астраханцы. Кроме того, они успевали за время перехода от мест лова до краболова выпутать всех крабов из сетей, что исключало необходимость заниматься выпутыванием крабов на нашем судне. Наши ловцы отнеслись к этой затее весьма недоброжелательно. Они считали, что японцы режут наши сети, и доставляют пойманных нашими ловцами крабов. Короче говоря, наши ловцы стали смотреть на японцев, как на своих врагов. К чему привел этот антагонизм, расскажу позже.
Еще до привлечения японских ловцов к доставке нам крабов, когда производство консервов шло у нас из рук вон плохо, наш краболов посетила делегация японцев с японского краболова. Во главе с представителем фирмы «Ничиро», которой принадлежал этот краболов. Как на грех в этот день море было неспокойно, наши ловцы не вышли на промысел, и консервный завод не работал. Капитан-директор Дашков объяснил бездействие завода небольшим ремонтом его оборудования и после взаимного обмена любезностями пригласил японцев к завтраку. За столом Дашков вел себя крайне неосторожно. Обращался к нам на русском языке с предложением подливать японцам побольше вина с тем, чтобы при посещении завода у них кружились головы.
После заданного главой делегации вопроса о количестве выработанных нами консервов, Дашков обратился ко мне со словами: «Наврите что-нибудь». Японцы были изысканно любезны, осмотрели помещение завода, очень хвалили качество наших консервов, а при прощании долго кланялись, благодарили за оказанный прием и пригласили посетить их краболов. Позже мы узнали, что в числе посетивших наш краболов японцев был врач, окончивший Военно-медицинскую академию в Ленинграде и хорошо говоривший на русском языке. Конфуз получился большой. С ответным визитом мы не ездили.
В середине сезона в район нашего промысла прибыл из Владивостока так называемый «снабженец», то есть судно, доставившее нам консервную тару, продовольствие и прочие материалы. С нашего же краболова это судно должно было принять готовую продукцию, то есть консервы. Судно оказалось иностранным, зафрахтованным в Англии. Наш капитан-директор, ревизор и я отправились на это судно, чтобы договориться о порядке проведения погрузо-разгрузочных работ. Капитан, англичанин, принял нас любезно, угостил кофеем с ликерами и предупредил, что команда у него небольшая, состоит из китайцев, у которых имеется контрабандный спирт. Все погрузо-разгрузочные работы нам предстояло организовать своими силами, установив самый строгий контроль за поведением наших рабочих, во избежание пьянства и всех вытекающих их него последствий. Все работы надлежало начать немедленно и закончить к утру следующего дня.
Возвратившись на краболов, капитан созвал совместное заседание судового комитета и партийной организации, на котором был разработан план проведения работ и были выделены ответственные за каждый участок надежные партийные товарищи. Общее руководство работой было возложено на нашего ревизора. День склонялся к вечеру. Мои функции кончались сдачей готовой продукции в трюм краболова, и прямого отношения к погрузочно-разгрузочным работам я не имел. Поэтому я решил воспользоваться этим временем, чтобы отдохнуть и выспаться после ежедневной трепки и ряда почти бессонных ночей. Я заперся у себя в каюте, разделся, лег и проспал до раннего утра.
Проснувшись и выйдя на спардек, я был поражен представшей передо мной небывалой картиной. По палубе расхаживали, покачиваясь, пьяные ловцы. За бортом плавало несколько ящиков с консервами. Пришлось разбудить капитана и его старшего помощника. Спустились с ними в общежитие рабочих. Там тоже большинство рабочих, не исключая и женщин, находились в сильном подпитии. Кто лежал на койке, кто расхаживал под сильным креном. Раздавалась пьяное пение. Спустили катер и отправились на английское судно, захватив с собой боцмана. Там оказалась примерно та же картина. Все распьяным - пьяно, не исключая и надежных партийных товарищей.
Второго помощника - ревизора мы обнаружили в кают-компании, под столом, мертвецки пьяного. Ящики с консервами с грохотом летели в трюм. Несколько ящиков оказались разбитыми. В трюме валялись пустые банки из-под крабовых консервов вперемешку с металлическими бочками из-под спирта. Единственным выходом из создавшегося положения было немедленное прекращение погрузки консервов на английское судно. По счастью, консервную тару, продукты и материалы удалось принять от «снабженца» и доставить на краболов накануне вечером, до начала пьяной вакханалии. С большим трудом, при помощи боцмана и способных держаться на ногах мужчин удалось погрузить мертвые тела на катер и доставить их на краболов. Было очевидно, что при создавшейся ситуации, ни о какой работе на заводе нечего было и думать.
В скором времени к борту краболова подошел роскошный катер, ка котором прибыл первый секретарь краевого комитета партии, член ЦК тов. Вяткин с целой свитой. Мы до того были ошеломлены этим неожиданным визитом, что, вероятно, со стороны напоминали персонажей гоголевского «Ревизора» в знаменитой немой сцене. Пока пришедший немного в себя капитан-директор докладывал начальству о положении дел на краболове к его борту подошли четыре катера «Кавасаки». Это японцы с острова Птичьего, на наше горе, привезли крабов. Я обратился к находившемуся в свите тов. Вяткина заместителю управляющего Кработрестом с просьбой направить привезенных японцами крабов за 3-й краболов, находившийся поблизости от нас.
Эту просьбу я мотивировал полной невозможностью организовать производство консервов при создавшемся чрезвычайном положении. Кроме того, я поставил в известность начальство о сложившихся враждебных отношениях между нашими и японскими ловцами и о могущих возникнуть при данной обстановке крупных недоразумениях. Услыхав наш разговор, тов. Вяткин набросился на меня со словами: «Как, вы не выполняете плана, а теперь хотите еще упустить такую производственную возможность! Приказываю немедленно принять крабов!» Спорить дальше было бесполезно. Пришлось повиноваться. Человек 6-8 японцев поднялись на палубу краболова и стали принимать и подсчитывать крабов, которых бросали с катеров их товарищи.
Тем временем, бродившие по палубе пьяные ловцы-астраханцы стали приближаться к японцам. Один русский толкнул японца, другой, еще более осмелев, поднял с палубы краба и ударил им японца по лицу. Тогда и другие ловцы набросились на японцев и начали их бить, чем попало. Японцам удалось все-таки вырваться, спуститься на катера и обраться в бегство. Положение становилось серьезным. Старший помощник капитана Корсак сошел со спардека на палубу и пытался урезонить пьяных ловцов, но один из них грубо толкнул Корсака, и ему пришлось вернуться к нам на спардек. Как только началась драка, тов. Вяткин со свитой покинули нас и заперлись в радиорубке под предлогом срочного разговора с Владивостоком. Ловцы продолжали шуметь. Один, особенно активный товарищ приблизился к трапу, ведущему на спардек, и крикнул: «Бей администрацию!» За ним двинулись остальные ловцы. Стало похоже на бунт.
Капитан приказал боцману поливать пьяную ораву из брандспойта забортной водой, что тоже не возымело действия. Только когда была пушена из машинного отделения горячая вода, ошпаренные ловцы отступили и очистили палубу.
С наступлением тишины появилось и наше грозное начальство. Весь начальствующий состав краболова был приглашен в кают-компанию, и начался разнос. Больше всего досталось капитану-директору Дашкову. Вяткин обвинял его в бездействии власти и заявил, что считает его главным виновником всего происшедшего. В подтверждение этого он привел русскую пословицу, гласящую, что «рыба начинает портиться с головы». Дашков имел неосторожность ответить, что наша голова находится во Владивостоке, и что он нисколько не будет удивлен, если она окажется совершенно протухшей.
Тут уже Вяткин пришел в ярость. На бедного Дашкова посыпалась самая отборная брань. Вяткин приказал Дашкову вызвать зачинщиков бунта, высадить их на берег, дав по 3 кг ржаной муки на человека. «Пусть делают из муки болтушку и питаются ей», - заявил он. Дашков доложил, что по действующим морским законам он не имеет права высаживать людей вдали от населенных пунктов. Когда же Вяткин стал настаивать, то Дашков потребовал от него письменного приказания и сослался на слова Ленина, что «только дураки словам верят!». «Снять его немедленно с работы!» - закричал Вяткин.
Зам. управляющего трестом тотчас написал и подписал приказ, согласно которому Дашков отстранялся от командования краболовом, а временное исполнение обязанностей капитана-директора возлагалось на Корсака. В заключении этой «приятной беседы», Вяткин предупредил нас, что не разрешит краболову вернуться во Владивосток до тех пор, пока план не будет выполнен. «Будете плавать во льдах, но план должны выполнить», - сказал он нам при прощании. С этого момента Дашков заперся у себя в каюте и не выходил из нее до своего отъезда во Владивосток, то есть две или три недели.
Проспавшиеся и протрезвевшие ловцы явились к новому капитану-директору с повинной. Ловца, ударившего японца крабом по лицу, отправили на базу в Хариузово. Остальных пришлось простить за неимением другого выхода.
На следующее утро на краболов прибыли с острова Птичьего директор завода и переводчик, оба расстроенные и взволнованные. Они сообщили, что им едва удалось уговорить японцев отказаться от намерения явиться ночью на наш краболов и всех нас перерезать. В конце концов, японцы ограничились подачей своему консулу во Владивостоке протеста по поводу учиненного над ними насилия. Директор завода попросил нас перейти на другое место стоянки, подальше от острова Птичьего, что и было немедленно исполнено.
В результате всей этой истории мы потеряли возможность получать крабов от японских ловцов, и наш производственный график снова пошел книзу.
В скором времени мы стали свидетелями еще одного неприятного события. Весьма возможно, что оно имело некоторую связь с избиением японских ловцов. В район нашего промысла прибыло судно, доставившее нам уголь. По какой-то причине это судно не смогло подойти к краболову, и нам было предложено самим к нему приблизиться.
Пришлось сняться с якоря и покинуть место стоянки дня на три. Так как это место было удачным в смысле скопления крабов, и лов их шел довольно интенсивно, то, покидая его временно, мы оставили буй с советским флагом. В практике работы наших и японских краболовов было принято считать место, обозначенное буем с флагом страны, занятым, и ни советским, ни японским краболовам не полагалось становиться на этом месте. Когда же мы, приняв уголь, вернулись к прежнему месту стоянки, то обнаружили, что наш флаг снят, а наше место занято японским краболовом.
Корсак заявил протест капитану японского краболова и потребовал освободить занятое им место. Японец отказался выполнить это требование в довольно грубой форме. Утром следующего дня в районе нашей стоянки появился и стал на якорь японский миноносец. Наш капитан радировал об этом во Владивосток и получил оттуда приказ сняться с якоря и перейти на другое место стоянки. Вот так нагло вели себя в то время японцы, пользуясь слабостью, или вернее, отсутствием на Дальнем Востоке советского военного флота. Полные возмущения и горькой обиды за поруганное достоинство нашей Родины уходили мы с места стоянки, видя нескрываемое ликование японцев.
С наступлением осени крабы стали переходить на большие глубины. Устанавливать и поднимать сети становилось все труднее и труднее, а под конец оказалось практически невозможным. К тому же погода испортилась, задул сильный ветер, и начало штормить не на шутку. Пришлось прекратить все работы. Между тем план оставался невыполненным, а наше владивостокское начальство, руководствуясь директивой Вяткина, все оттягивало срок нашего возвращения, не смотря на явную бессмысленность дальнейшего пребывания в водах Охотского моря.
Недели за три до нашего отплытия во Владивосток к нам прибыл новый капитан. Это был старый, видавший виды моряк, обошедший все моря и океаны. В первый же день он заявил нам, что не претендует на роль капитана-директора краболова, а прислан для командования судном в трудный штормовой период и во время его перехода во Владивосток. Во всех поступивших к нему на подпись документах он неизменно вычеркивал слово «директор».
В результате неравномерной загрузки наше судно дало довольно заметный крен на правый борт, и новый капитан занялся его исправлением. Кроме того, в скором времени обнаружилось самовозгорание угля в бункерах. Был объявлен аврал. Весь мужской персонал краболова, невзирая на занимаемые должности, должен был и днем, и ночью перетаскивать уголь в мешках из одного бункера в другой. Условия были очень тяжелые. Сильно качало, и шел проливной дождь. Все мы промокли до нитки и выглядели чернее трубочистов. Окончательно отмыться нам удалось только в Амурском лимане.
Наконец, представленный мною проект был рассмотрен и одобрен. В награду я получил сверх положенного месячного отпуска еще один месяц отдыха с сохранением содержания. Простился на время с друзьями, сел в курьерский поезд и через 10 суток был в Москве.
Два месяца отпуска промелькнули незаметно. Наступил январь 1930 года, и нужно было возвращаться во Владивосток.
В Москве я повидался с моим дядей Михаилом Александровичем, занимавшим тогда пост начальника управления рыболовством в Народном комиссариате земледелия. Очень меня встревожило его настроение. Беседуя со мной с глазу на глаз, Михаил Александрович рассказал о происходившем недавно большом совещании с участием представителей промышленности, на котором Крышев выступил с резкой критикой проводимых Михаилом Александровичем мероприятий по охране рыбных запасов, назвав их чуть ли не вредительскими, препятствующими выполнению снабжения населения рыбными товарами. «Видимо настало время уходить с этой работы во избежание чего-либо худшего», - сказал мне М.А. при прощании. Хотя все это меня очень огорчило, но я все-таки был далек от мысли, что вижусь с моим дядей в последний раз.
Вообще за время моего отсутствия жизнь во Владивостоке изменилась в худшую сторону. Получить помещение, даже временное, стало делом далеко не легким.
В тресте я получил назначение на должность заместителя начальника производства плавучего крабоконсервного завода, или краболова, как его принято было называть сокращенно. На этом назначении особенно настаивал А.И. Головкин, так как краболовный флот должен был пополниться тремя новыми судами, а в лицах, знакомых с производством крабовых консервов, ощущался недостаток.
До 1930 года Дальгосрыбтрест располагал всего тремя краболовами, которые, в отличие от краболовов, принадлежавших АКА, названий не имели, а числились под номерами 1, 2, и 3. В конце 1929 года Дальгосрыбстрест приобрел в Англии 3 старых морских судна водоизмещением порядка 6000 тонн каждое. Эти суда были доставлены в Японию в порт Иокогама, где на судоверфи производилась их переоборудование под краболовы. От выхода на промысел оставалось примерно 4 месяца, поэтому я был временно причислен к консервному отделу треста, где был чем-то вроде помощника начальника этого отдела - Кернера.
Не то в конце марта, не то в начале апреля, совершенно для меня неожиданно, я был послан вместе с Кернером в Иокогаму для приемки краболовов, то есть, конечно, их производственной части. Приемку судовой части должны были производить капитаны этих судов, под командой которых они были доставлены из Англии в Иокогаму. Как Кернер, так и я были беспартийными. Поэтому к нам был приставлен партийный товарищ, никакого отношения к консервному производству не имевший. В его задачу входило лишь неотступное наблюдение за нашим поведением во время пребывания в Японии. Этот соглядатай, кстати сказать, личность малокультурная и весьма несимпатичная, следовал за нами повсюду и не оставлял одних ни на минуту. Если к этому добавить, что со стороны японцев за нами также была установлена слежка, то станет очевидным, насколько приятным было наше пребывание в Иокагаме.
К сожалению, из-за постоянной двухсторонней слежки, а также и крайне ограниченных денежных средств, выданных нам в иностранной валюте, и едва хватавших на пропитание, нам не удалось должным образом ознакомиться с городом. Также лишены мы были возможности приобрести что-либо существенное в магазинах. Большую часть дня мы проводили на судоверфи, а по вечерам почти безвыходно сидели дома в обществе нашего неизменного спутника.
С внешней стороны японцы относились к нам подчеркнуто вежливо и даже предупредительно. Но под этой личиной скрывалась несомненная неприязнь и недоброжелательство. Наш драгоман перевел нам статью из местной газеты, в которой говорилось, что Камчатка и весь Сахалин являются исконными владениями Японии, и Россия владеет ими лишь по недоразумению, но что в скором времени оно будет исправлено.
Наряду с этим следует отдать должное японским инженерам, техникам и рабочим судоверфи. Свое дело они знали в совершенстве. Переоборудование трех судов под краболовы было выполнено в установленный срок и на высоком уровне, как принято теперь говорить. В качестве подарка от судоверфи кают-компания каждого краболова получила по патефону новейшей конструкции в виде шкафа из красного дерева с большим набором заграничных пластинок. В большинстве это были модные фокстроты, но были и пластинки, напетые Шаляпиным в годы его эмиграции. Команды краболовов получили настольные патефоны также с пластинками.
После испытания оборудования и приемки краболовов как с судовой, так и с производственной стороны, судоверфью был устроен для нас в одном из городских ресторанов банкет, на котором присутствовали: с японской стороны - руководящие и технические работники судоверфи, а от нас - капитаны судов, их помощники, механики и мы - консервщики. Поднимались бокалы, произносились речи, в которых мы благодарили японцев за выполненную ими работу и за оказанное нам внимание, а нас благодарили за оказанное верфи доверие и желали удачи в предстоящей нам работе. Как водится, при прощании японцы кланялись, «шипели» и пятились задом к двери.
Дня через 2-3 после банкета состоялось наше отплытие во Владивосток. Я оказался на борту 4-го краболова, на котором мне предстояло совершить первый промысловый рейс.
Старшим помощником капитана был молодой, очень энергичный штурман Корсак, ставший впоследствии выдающимся капитаном-директором краболова. В память его был назван один из действующих, вероятно и ныне, краболовов. Старшему помощнику были подчинены все ловцы и весь промысловый флот краболова. Второй помощник капитана - ревизор ничем особенным не отличался, разве только чрезмерным пристрастием к алкоголю, что, впрочем, выяснилось несколько позже. с 1-ым и 2-ым механиками краболова я быстро подружился и с большим интересом слушал их рассказы из многолетней морской жизни. Они оба много прослужили в военном флоте старшими машинными унтер-офицерами. Совершали кругосветные плавания с гардемаринами, а второй механик, кроме того, служил одно время на императорской яхте «Полярная звезда», на которой императрица Мария Федоровна (мать императора Николая II, дочь датского короля) ежегодно совершала плавание в родную ей Данию.
С первого же дня нашего плавания погода нам не благоприятствовала. Подул резкий норд-ост, начался шторм, перешедший в тайфун, нередко свирепствующий в этой части Тихого океана весной и поздней осенью. Наш капитан, также как и капитан 5-го краболова - оба опытные моряки, сразу взяли курс в открытый океан, подальше от берега. Не так поступил капитан 6-го краболова, оказавшийся, как выяснилось впоследствии, самозванным штурманом дальнего плавания. Будучи капитаном речного и каботажного флота и служа одно время в отделе кадров центрального управления мореплавания, он ухитрился сфабриковать себе диплом штурмана дальнего плавания.
Когда начался шторм, этот самозванец растерялся и побоялся выйти в открытый океан. В результате 6-ой краболов был выброшен волной на камни и получил солидную пробоину. По счастью, поблизости от места аварии находилась японская спасательная станция, персоналу которой удалось снять всю команду с пострадавшего судна. Впоследствии пробоина была заделана, и судно отведено во Владивосток. Однако 6-му краболову было запрещено выходить в дальнее плавание. Он совершал небольшие рейсы в заливе Петра Великого и в Татарском проливе в качестве учебного судна. Самозванный капитан, конечно, был отдан под суд.
...я описал наше плавание очень бледно и далеко не литературно. К сожалению, для более ярких красок мне не достает таланта писателя. Кому довелось побывать в подобной передряге, станет понятным мое состояние. «А кто в море не бывал, тот Богу не молился», - гласит старая русская пословица.
Наше возвращение на Родину ознаменовалось новыми и весьма неприятными переживаниями, но уже чисто морального характера. Во Владивостокский порт нас сразу не пустили, а продержали двое или трое суток на рейде. В эти дни производился санитарный, таможенный и политический, если так можно выразиться, осмотр судна и всех его обитателей. Врачи и таможенники держали себя вполне корректно, но зато осмотр политический со стороны органов госбезопасности был отвратителен. Представители этих органов держали себя очень грубо, скорее даже нахально. В каютах все перерыли и перетрясли. Обшарили все карманы, заставляли раздеваться чуть ли не догола…
У меня они, конечно, ничего не нашли. У капитана обнаружили какую-то иностранную золотую монету. По этому поводу его куда-то вызывали и допрашивали, но, в конце концов, все обошлось благополучно, и он остался цел и невредим.
По возвращении во Владивосток я уже не пытался искать пристанища в гостинице, а остался жить на краболове. Нужно было спешно готовиться к выходу на промысел, и в связи с этим было много всяких дел.
Необходимо сказать, что до 1930 года ловцы и все производственные рабочие, а также мастер по консервам вербовались для наших краболовов в Японии. В текущем сезоне такое положение сохранилось только на трех старых краболовах, а на двух новых - весь этот персонал должен был состоять исключительно из русских. Ловцы были завербованы частично в Астрахани, частично на озере Байкал. Рабочие консервного завода, почти исключительно женщины, нанимались во Владивостоке и как по своему образовательном цензу, так и по своим моральным качествам представляли весьма пеструю картину. Были тут и вполне приличные девушки с полным и неполным средним образованием, но были и попросту гулящие девки.
Начальником производства был некий Орлов, молодой партийный работник, весьма самоуверенный и резкий. С первых же дней он сильно не поладил с капитан-директором Дашковым. Кроме того, Орлов не сумел найти правильного подхода к нашему техническому персоналу и рабочим. После ряда конфликтов как с начальством, так и с подчиненными, он был отстранен от должности еще до нашего прибытия на промысел и отправлен во Владивосток на встречном судне. После его отъезда исполнение обязанностей начальника производства была возложена на меня.
На должность консервного мастера был приглашен немолодой уже китаец по фамилии Чун-Шу-Дэ. Все его почему-то называли Сергеем Ивановичем. Это был человек с большим производственным стажем, работавший на консервных заводах Японии, Китая и Африки, вполне лояльный и порядочный во всех отношениях субъект. Производство он знал прекрасно, и на него можно было вполне положиться. У меня с ним с первых же дней установились самые хорошие отношения, сохранившиеся и после нашего возвращения во Владивосток.
Помощниками у него были два русских мастера: Зуйченко, с которым я работал в бухте Нельме, и Жарков - молодой и малообщительный товарищ. Менее удачным оказался механик консервного завода (фамилию его забыл). Он очень плохо разбирался в механизмах и часто обращался за помощью к Сергею Ивановичу, который не только был хорошим технологом, но и прекрасно знал все консервное оборудование. Признаюсь, и я многому научился у Сергея Ивановича, за что остался навсегда ему благодарен.
Не могу не упомянуть о нашем судовом враче. Он был, пожалуй, единственным по-настоящему мне близким человеком на всем краболове. С первых же дней знакомства с этим врачом меня удивило то обстоятельство, что, будучи уже совсем немолодым человекам с сильной сединой в волосах, он только три или четыре года тому назад окончил Военно-медицинскую академию в Ленинграде. Сойдясь со мной ближе и почувствовав ко мне доверие, N (будем так называть врача) рассказал мне довольно любопытную историю из своей жизни.
До революции N был кадровым офицером московского гренадерского полка, вместе с которым прошел всю Первую мировую войну. После революции N очутился в белой армии где-то на юге России в тот период гражданской войны, когда города переходили из рук в руки. Возвращаясь из какой-то командировки, N обнаружил, что город, находившийся до его отъезда у белых, оказался занятым красными. N был болен. Болезнь впоследствии оказалась сыпным тифом. Каким-то образом ему удалось снять с себя погоны и прочие знаки офицерского отличия, а также уничтожить имевшиеся у него документы. На крыльце дома, где он лежал уже в сильном жару, его подобрали красные и доставили в госпиталь.
Когда N пришел в себя, то на заданные ему вопросы отвечал, что он красноармеец, отставший от своей части. Верили ему или не верили, осталось неизвестным. Во всяком случае, N вылечили и оставили при госпитале в качестве санитара. За хорошую работу его в порядке выдвижения, как тогда говорили, направили в Ленинград в Военно-медицинскую академию, которую он и окончил. Прослужив 3 года полковым врачом, он демобилизовался и любопытства ради решил поплавать один сезон на краболове.
Теперь необходимо сказать, что представлял собою наш краболов, и как происходила на нем работа. Как уже было мною сказано, краболов являлся самодвижущимся судном, переоборудованным под консервный завод, и предназначался для лова и полной обработки крабов в Охотском море у западных берегов полуострова Камчатки. Для установки краболовных сетей, их выборки и доставки пойманных крабов на консервный завод на борту краболова имелись катера системы «Кавасаки».
Лов крабов производился ставными донными сетями, в которые крабы запутывались при их передвижении по морскому дну. Для изыскания места наибольшего скопления крабов, или «крабовых полей», как их принято было называть, в составе краболовного флота имелись специальные суда - разведчики. Доставленные на краболов живые крабы выпутывались из сетей, после чего производилась их первичная разделка, то есть отделение панциря головогруди от конечностей. Панцири и внутренности выбрасывались за борт, а конечности помещались в металлические корзины с открывающимися крышками и днищами. Корзины при помощи лебедок погружались в баки с кипящей морской водой, установленные по обоим бортам судна в кормовой его части.
По окончании варки корзины выгружались из котлов и выносились за борт судна для охлаждения вареных конечностей в морской воде. Передача корзин с кормовой части судна в носовую его часть, где производилась дальнейшая обработка крабов, производилась по воде, при посредстве тросов, соединявших кормовые и носовые стрелы судна. Далее корзины поднимались на палубу, дно корзин открывалось, и конечности крабов высыпались на установленные в этом месте деревянные решетчатые стеллажи. После отделения конечностей от их сочленений они складывались в корзины и подносились к разделочным столам. Деревянные, разборные разделочные столы устанавливались на верхней, передней части палубы.
Для предохранения от лучей солнца и дождя над разделочными столами натягивался брезентовый тент. Извлечение мяса из конечностей производилась так же, как на береговых заводах, то есть при помощи ножниц и ножей. Рассортированное по сортам мясо помещалось в небольшие корзиночки, которые спускались по желобу на среднюю палубу (твиндек). Здесь производились все последующие операции, то есть промывка, обрезка, сортировка мяса, приготовление «лапши», наборка порций, расфасовка в банки, предварительная их закатка, эксгаустирование, окончательная закатка, стерилизация и проч. Ящики с готовой продукцией складировались в трюме судна.
Все операции производились вручную. Механизированы были только подача порций крабового мяса к расфасовочным столам и продвижение наполненных банок к предварительной закатке для чего были установлены ленточные конвейеры. Эксгаустирование производилось в паровом ящике непрерывного действия. Клингер и закаточная машина были американской фирмы «Тройер Фокс». Стерилизовались консервы в горизонтальных автоклавах.
Мужские и женские общежития размещались на средней палубе в кормовой части судна. На спардеке находилась кают-компания и каюты начальствующего состава. Под спардеком по обеим сторонам коридора располагались каюты мастеров, работников бухгалтерии и прочего обслуживающего персонала.
В небольшом поселке Хариузово на западном берегу Камчатки краболовный флот имел свою временную базу. С этой базы специальное судно «Водолив» доставляло на краболов пресную воду. Вода хранилась в опечатанном баке под замком, ключ от которого находился у боцмана. Расходовалась пресная вода крайне экономно, особенно осенью, когда по причине частных штормов возникали перебои в снабжении водой. Бывали и такие дни, когда из-за недостатка пресной воды суп к обеду не варился, а вода отпускалась по одному стакану на человека в сутки. В умывальники, ванны и души подавалась исключительно морская забортная вода, а пресная вода при достаточном ее запасе отпускалась только для ополаскивания волос и кожи после мытья соленой водой.
Весной в Хариузово на базу был завезен рогатый скот для убоя. Оттуда краболовы снабжались довольно регулярно свежим мясом. На этой же базе была организована прачечная для стирки спецодежды и личного белья рабочих и служащих краболова.
Условия жизни и труда на краболове оставляло желать много лучшего. Коллективным договором между администрацией и профсоюзной организацией предусматривался 8-часовой рабочий день, но с той оговоркой, что с момента прибытия к месту промысла устанавливался продленный 14-часовой рабочий день. При этом сверхурочные выплачивались только в том случае, если общее количество проработанных за месяц часов превышало 420. В каждом месяце бывали штормовые дни, когда ловцы не выходили на промысел, и завод не работал.
Поэтому практически за весь сезон работы не было ни одного случая выплаты рабочим сверхурочных, хотя в отдельные напряженные дни приходилось работать почти круглые сутки. Норм выработки тогда не существовало, и все рабочие и работницы, а их было подавляющее большинство, находились на твердом окладе, независимо от выполняемой ими работы. Таким образом, никакого стимула для повышения производительности труда не существовало. В середине сезона я пытался установить нормы выработки на некоторых проверенных операциях, но сделать это своей властью я не мог, а побывавший на краболове председатель профсоюза отказался наотрез вносить какие-либо изменения в ранее заключенный колдоговор.
Наш краболов вышел из Владивостока в первых числах мая. Во время следования к месту промысла на краболове проводились разного рода подготовительные работы. Многих работниц, непривычных к морским условиям, укачивало. Впоследствии большинство из них привыкло к качке и преспокойно работало при небольшом волнении моря. По прибытии на промысел судно стало на якорь, и было приступлено к лову крабов. Первый улов по распоряжению капитана-директора был сварен, но в производство не поступил, а был предоставлен в распоряжение рабочих. Многие наелись крабового мяса до того, что расстроили себе желудки. Зато в дальнейшем аппетит к крабам у большинства работниц совершенно пропал.
Затем начались нормальные трудовые дни со всеми заботами, неполадками и трудностями, а их было немало, особенно в первый период работы. Прежде всего, трудно было работать с ловцами-астраханцами, впервые столкнувшимися с промыслом крабов. Немало пришлось повозиться старшему помощнику капитана с этим неповоротливым и упрямым народом. Даже при небольшом волнении они отказывались выходить на постановку и подъем сетей. В море ловцы ориентировались очень плохо, особенно, когда в связи с миграцией крабов из прибрежной зоны в более глубокие места, сети приходилось ставить вдали от берега. С компасом ловцы совершенно не умели обращаться и просили Корсака не давать им «этих будильников», как они выражались, так как они все рано ничего в них не смыслят. Все это создавало весьма неблагоприятные условия для производства, и задания по выпуску консервов нами систематически не выполнялись.
Как я уже говорил, рабочий персонал консервного завода состоял почти исключительно из женщин. Нужно отдать им должное: большинство из них относилось к работе вполне добросовестно, не смотря на тяжелые и непривычные для них условия жизни и труда. Лучшими из женщин были молодые девушки с законченным и не законченным средним образованием. Были и такие, которые искали на краболове привычных для них развлечений сексуального характера. Трех или четырех женщин такой категории пришлось отправить на береговую базу в Хариузово, где их использовали для стирки белья и ухода за скотом.
По прошествии двух-трех недель с начала работы, переходя с места на место в поисках «крабовых полей», наш краболов оказался вблизи острова Птичьего. Это название остров получил, очевидно, в связи с большим скоплением на нем чаек, создавших там нечто вроде своей базы. В свободное время наши работницы несколько раз ездили на этот остров и привозили оттуда большое количество яиц чайки. По вкусу они очень напоминали куриные яйца, но по размеру были значительно меньше последних. На острове Птичьем был простроен стационарный крабоконсервный завод, но к работе приступить он не мог из-за отсутствия необходимого оборудования.
Для лова крабов на заводе имелись ловцы-японцы, которые до пуска завода находились не у дела. Директор этого бездействующего завода предложил нам использовать этих японцев для лова крабов и доставки их на наш краболов. Мы с радостью за это ухватились, и дела наши сразу же стали поправляться. Ловцы-японцы выходили в море во всякую погоду, не так, как наши астраханцы. Кроме того, они успевали за время перехода от мест лова до краболова выпутать всех крабов из сетей, что исключало необходимость заниматься выпутыванием крабов на нашем судне. Наши ловцы отнеслись к этой затее весьма недоброжелательно. Они считали, что японцы режут наши сети, и доставляют пойманных нашими ловцами крабов. Короче говоря, наши ловцы стали смотреть на японцев, как на своих врагов. К чему привел этот антагонизм, расскажу позже.
Еще до привлечения японских ловцов к доставке нам крабов, когда производство консервов шло у нас из рук вон плохо, наш краболов посетила делегация японцев с японского краболова. Во главе с представителем фирмы «Ничиро», которой принадлежал этот краболов. Как на грех в этот день море было неспокойно, наши ловцы не вышли на промысел, и консервный завод не работал. Капитан-директор Дашков объяснил бездействие завода небольшим ремонтом его оборудования и после взаимного обмена любезностями пригласил японцев к завтраку. За столом Дашков вел себя крайне неосторожно. Обращался к нам на русском языке с предложением подливать японцам побольше вина с тем, чтобы при посещении завода у них кружились головы.
После заданного главой делегации вопроса о количестве выработанных нами консервов, Дашков обратился ко мне со словами: «Наврите что-нибудь». Японцы были изысканно любезны, осмотрели помещение завода, очень хвалили качество наших консервов, а при прощании долго кланялись, благодарили за оказанный прием и пригласили посетить их краболов. Позже мы узнали, что в числе посетивших наш краболов японцев был врач, окончивший Военно-медицинскую академию в Ленинграде и хорошо говоривший на русском языке. Конфуз получился большой. С ответным визитом мы не ездили.
В середине сезона в район нашего промысла прибыл из Владивостока так называемый «снабженец», то есть судно, доставившее нам консервную тару, продовольствие и прочие материалы. С нашего же краболова это судно должно было принять готовую продукцию, то есть консервы. Судно оказалось иностранным, зафрахтованным в Англии. Наш капитан-директор, ревизор и я отправились на это судно, чтобы договориться о порядке проведения погрузо-разгрузочных работ. Капитан, англичанин, принял нас любезно, угостил кофеем с ликерами и предупредил, что команда у него небольшая, состоит из китайцев, у которых имеется контрабандный спирт. Все погрузо-разгрузочные работы нам предстояло организовать своими силами, установив самый строгий контроль за поведением наших рабочих, во избежание пьянства и всех вытекающих их него последствий. Все работы надлежало начать немедленно и закончить к утру следующего дня.
Возвратившись на краболов, капитан созвал совместное заседание судового комитета и партийной организации, на котором был разработан план проведения работ и были выделены ответственные за каждый участок надежные партийные товарищи. Общее руководство работой было возложено на нашего ревизора. День склонялся к вечеру. Мои функции кончались сдачей готовой продукции в трюм краболова, и прямого отношения к погрузочно-разгрузочным работам я не имел. Поэтому я решил воспользоваться этим временем, чтобы отдохнуть и выспаться после ежедневной трепки и ряда почти бессонных ночей. Я заперся у себя в каюте, разделся, лег и проспал до раннего утра.
Проснувшись и выйдя на спардек, я был поражен представшей передо мной небывалой картиной. По палубе расхаживали, покачиваясь, пьяные ловцы. За бортом плавало несколько ящиков с консервами. Пришлось разбудить капитана и его старшего помощника. Спустились с ними в общежитие рабочих. Там тоже большинство рабочих, не исключая и женщин, находились в сильном подпитии. Кто лежал на койке, кто расхаживал под сильным креном. Раздавалась пьяное пение. Спустили катер и отправились на английское судно, захватив с собой боцмана. Там оказалась примерно та же картина. Все распьяным - пьяно, не исключая и надежных партийных товарищей.
Второго помощника - ревизора мы обнаружили в кают-компании, под столом, мертвецки пьяного. Ящики с консервами с грохотом летели в трюм. Несколько ящиков оказались разбитыми. В трюме валялись пустые банки из-под крабовых консервов вперемешку с металлическими бочками из-под спирта. Единственным выходом из создавшегося положения было немедленное прекращение погрузки консервов на английское судно. По счастью, консервную тару, продукты и материалы удалось принять от «снабженца» и доставить на краболов накануне вечером, до начала пьяной вакханалии. С большим трудом, при помощи боцмана и способных держаться на ногах мужчин удалось погрузить мертвые тела на катер и доставить их на краболов. Было очевидно, что при создавшейся ситуации, ни о какой работе на заводе нечего было и думать.
В скором времени к борту краболова подошел роскошный катер, ка котором прибыл первый секретарь краевого комитета партии, член ЦК тов. Вяткин с целой свитой. Мы до того были ошеломлены этим неожиданным визитом, что, вероятно, со стороны напоминали персонажей гоголевского «Ревизора» в знаменитой немой сцене. Пока пришедший немного в себя капитан-директор докладывал начальству о положении дел на краболове к его борту подошли четыре катера «Кавасаки». Это японцы с острова Птичьего, на наше горе, привезли крабов. Я обратился к находившемуся в свите тов. Вяткина заместителю управляющего Кработрестом с просьбой направить привезенных японцами крабов за 3-й краболов, находившийся поблизости от нас.
Эту просьбу я мотивировал полной невозможностью организовать производство консервов при создавшемся чрезвычайном положении. Кроме того, я поставил в известность начальство о сложившихся враждебных отношениях между нашими и японскими ловцами и о могущих возникнуть при данной обстановке крупных недоразумениях. Услыхав наш разговор, тов. Вяткин набросился на меня со словами: «Как, вы не выполняете плана, а теперь хотите еще упустить такую производственную возможность! Приказываю немедленно принять крабов!» Спорить дальше было бесполезно. Пришлось повиноваться. Человек 6-8 японцев поднялись на палубу краболова и стали принимать и подсчитывать крабов, которых бросали с катеров их товарищи.
Тем временем, бродившие по палубе пьяные ловцы-астраханцы стали приближаться к японцам. Один русский толкнул японца, другой, еще более осмелев, поднял с палубы краба и ударил им японца по лицу. Тогда и другие ловцы набросились на японцев и начали их бить, чем попало. Японцам удалось все-таки вырваться, спуститься на катера и обраться в бегство. Положение становилось серьезным. Старший помощник капитана Корсак сошел со спардека на палубу и пытался урезонить пьяных ловцов, но один из них грубо толкнул Корсака, и ему пришлось вернуться к нам на спардек. Как только началась драка, тов. Вяткин со свитой покинули нас и заперлись в радиорубке под предлогом срочного разговора с Владивостоком. Ловцы продолжали шуметь. Один, особенно активный товарищ приблизился к трапу, ведущему на спардек, и крикнул: «Бей администрацию!» За ним двинулись остальные ловцы. Стало похоже на бунт.
Капитан приказал боцману поливать пьяную ораву из брандспойта забортной водой, что тоже не возымело действия. Только когда была пушена из машинного отделения горячая вода, ошпаренные ловцы отступили и очистили палубу.
С наступлением тишины появилось и наше грозное начальство. Весь начальствующий состав краболова был приглашен в кают-компанию, и начался разнос. Больше всего досталось капитану-директору Дашкову. Вяткин обвинял его в бездействии власти и заявил, что считает его главным виновником всего происшедшего. В подтверждение этого он привел русскую пословицу, гласящую, что «рыба начинает портиться с головы». Дашков имел неосторожность ответить, что наша голова находится во Владивостоке, и что он нисколько не будет удивлен, если она окажется совершенно протухшей.
Тут уже Вяткин пришел в ярость. На бедного Дашкова посыпалась самая отборная брань. Вяткин приказал Дашкову вызвать зачинщиков бунта, высадить их на берег, дав по 3 кг ржаной муки на человека. «Пусть делают из муки болтушку и питаются ей», - заявил он. Дашков доложил, что по действующим морским законам он не имеет права высаживать людей вдали от населенных пунктов. Когда же Вяткин стал настаивать, то Дашков потребовал от него письменного приказания и сослался на слова Ленина, что «только дураки словам верят!». «Снять его немедленно с работы!» - закричал Вяткин.
Зам. управляющего трестом тотчас написал и подписал приказ, согласно которому Дашков отстранялся от командования краболовом, а временное исполнение обязанностей капитана-директора возлагалось на Корсака. В заключении этой «приятной беседы», Вяткин предупредил нас, что не разрешит краболову вернуться во Владивосток до тех пор, пока план не будет выполнен. «Будете плавать во льдах, но план должны выполнить», - сказал он нам при прощании. С этого момента Дашков заперся у себя в каюте и не выходил из нее до своего отъезда во Владивосток, то есть две или три недели.
Проспавшиеся и протрезвевшие ловцы явились к новому капитану-директору с повинной. Ловца, ударившего японца крабом по лицу, отправили на базу в Хариузово. Остальных пришлось простить за неимением другого выхода.
На следующее утро на краболов прибыли с острова Птичьего директор завода и переводчик, оба расстроенные и взволнованные. Они сообщили, что им едва удалось уговорить японцев отказаться от намерения явиться ночью на наш краболов и всех нас перерезать. В конце концов, японцы ограничились подачей своему консулу во Владивостоке протеста по поводу учиненного над ними насилия. Директор завода попросил нас перейти на другое место стоянки, подальше от острова Птичьего, что и было немедленно исполнено.
В результате всей этой истории мы потеряли возможность получать крабов от японских ловцов, и наш производственный график снова пошел книзу.
В скором времени мы стали свидетелями еще одного неприятного события. Весьма возможно, что оно имело некоторую связь с избиением японских ловцов. В район нашего промысла прибыло судно, доставившее нам уголь. По какой-то причине это судно не смогло подойти к краболову, и нам было предложено самим к нему приблизиться.
Пришлось сняться с якоря и покинуть место стоянки дня на три. Так как это место было удачным в смысле скопления крабов, и лов их шел довольно интенсивно, то, покидая его временно, мы оставили буй с советским флагом. В практике работы наших и японских краболовов было принято считать место, обозначенное буем с флагом страны, занятым, и ни советским, ни японским краболовам не полагалось становиться на этом месте. Когда же мы, приняв уголь, вернулись к прежнему месту стоянки, то обнаружили, что наш флаг снят, а наше место занято японским краболовом.
Корсак заявил протест капитану японского краболова и потребовал освободить занятое им место. Японец отказался выполнить это требование в довольно грубой форме. Утром следующего дня в районе нашей стоянки появился и стал на якорь японский миноносец. Наш капитан радировал об этом во Владивосток и получил оттуда приказ сняться с якоря и перейти на другое место стоянки. Вот так нагло вели себя в то время японцы, пользуясь слабостью, или вернее, отсутствием на Дальнем Востоке советского военного флота. Полные возмущения и горькой обиды за поруганное достоинство нашей Родины уходили мы с места стоянки, видя нескрываемое ликование японцев.
С наступлением осени крабы стали переходить на большие глубины. Устанавливать и поднимать сети становилось все труднее и труднее, а под конец оказалось практически невозможным. К тому же погода испортилась, задул сильный ветер, и начало штормить не на шутку. Пришлось прекратить все работы. Между тем план оставался невыполненным, а наше владивостокское начальство, руководствуясь директивой Вяткина, все оттягивало срок нашего возвращения, не смотря на явную бессмысленность дальнейшего пребывания в водах Охотского моря.
Недели за три до нашего отплытия во Владивосток к нам прибыл новый капитан. Это был старый, видавший виды моряк, обошедший все моря и океаны. В первый же день он заявил нам, что не претендует на роль капитана-директора краболова, а прислан для командования судном в трудный штормовой период и во время его перехода во Владивосток. Во всех поступивших к нему на подпись документах он неизменно вычеркивал слово «директор».
В результате неравномерной загрузки наше судно дало довольно заметный крен на правый борт, и новый капитан занялся его исправлением. Кроме того, в скором времени обнаружилось самовозгорание угля в бункерах. Был объявлен аврал. Весь мужской персонал краболова, невзирая на занимаемые должности, должен был и днем, и ночью перетаскивать уголь в мешках из одного бункера в другой. Условия были очень тяжелые. Сильно качало, и шел проливной дождь. Все мы промокли до нитки и выглядели чернее трубочистов. Окончательно отмыться нам удалось только в Амурском лимане.