Баранов Анатолий Никитич. Химик-технолог
"...Боялся я зачетов по политэкономии капитализма и социализма. Эту премудрость мы упорно учили с Найдисом у него дома. Сидели по долгу и, чтобы не заснуть, тянули кофеин-бензоат натрия из ампул. У меня было полно чистого кофеина, но он почему-то почти не действовал.
Зачеты по политэкономиям принимал молодой преподаватель Миша Шнейдерман. Поскольку мы, как всегда, сдавали досрочно, Миша имел к нам некоторое снисхождение как к «передовикам производства». Первым сдавал зачет Найдис и сдал, конечно, на пятерки. Политэкономию капитализма я сдал на твердую четверку, так как мы основательно проштудировали Маркса, и я кое-что понимал в сущности капитализма и отвечал довольно уверенно.
Источник https://dzen.ru/id/5f9c1bc9ffc8fd5a44352290
Что касается политэкономии социализма, то здесь был полный провал. Зубрежка учебника ничего не дала. Читая, я никак не мог понять смысла написанного, а уж высказать самому. Еще хуже понимались и пересказывались ленинские статьи. Все это чтиво воспринималось как неприкрытое словоблудие, да простят меня читающие за нелестное выражение к известным творениям. Короче, социализм я не раскрыл: ни политику, ни экономику. Но, учитывая, что все познать я стремился досрочно, Шнейдерман, пошептавшись с Феликсом, выставил мне четверки по обеим политэкономиям.
1958 Времени свободного было много, и я подумал устроиться куда-нибудь на работу, подзаработать деньжат. Выбор пал на Щелковский химзавод.
Туда я устроился слесарем по ремонту баллонов из-под сернистого ангидрида с просроченным сроком годности. Работа была тяжелая и опасная. Приходилось перемещать стальные баллоны весом до 60 кг, отвинчивать вентили, стальные, весом 450 гр. И выпускать оставшийся газ, которого порой бывало много. Вскрытие производилось при вертикальном положении баллона. При этом, освобожденный вентиль летел вверх на высоту в зависимости от количества оставленного в баллоне газа. Естественно, затем вентиль летел вниз, и надо было внимательно смотреть, чтобы он не опустился на голову.
А смотреть внимательно было тяжело, ибо зрение ограничивалось натянутым на голову противогазом, так как сернистый ангидрид газ весьма ядовитый - пару вдохов достаточно, чтобы расстаться с жизнью. Чтобы как-то подстраховаться от встречи с падающим вентилем, некоторые умники в нарушение инструкции слегка отклоняли баллон от вертикального положения, не ведая о том, что траектория взлетающего вентиля непредсказуема, так же, как и его возврата. Вся эта небезопасная процедура называлась у слесарей «воевать баллон». Выпущенный на волю газ в зависимости от направления ветра расползался по заводу (он тяжелее воздуха), что приводило к многочисленным наскоком на нашу мастерскую рабочих других цехов.
1959 год Занятия начались в привычном для нас уже темпе. Правда, как поднаторевшие студенты, мы чаще пропускали занятия, особенно лекции. Исключения составляли явки на зачеты, на получении которых сказывались пропущенные ранее занятия или лекции.
Многое основательно позабылось, однако некоторые моменты все же сохранились в памяти. Так, мне хорошо запомнилась контрольная работа по органической химии. Я самостоятельно синтезировал этиловый эфир альфа бромизовалериановой кислоты, в просторечии корвалол. Арфеника Акимовна была очень довольна, а Сукневич в одной из лекций помянул мой успех.
На этом курсе у меня кроме положенных занятий появилось еще одно. Общежитие было оборудовано собственной котельной, отапливающей корпус в холодное время года, и снабжала горячей водой прачечную, которой пользовался в основном женский коллектив. Котельная была устроена в подвальном этаже в торце здания. Отопление обеспечивали три котла типа ДКВР, четвертый котел вырабатывал пар, нагревающий в бойлере горячую воду для прачечной и других мелких помещений.
Главный кочегар Костя Самохвалов как-то подходит ко мне и спрашивает, не хотел бы я поработать кочегаром на условиях - сутки дежурства, двое свободных. Не знаю, почему Костя выбрал именно меня, но интересоваться не стал, спросил только, какая будет зарплата. Триста рублей, был ответ. Я, конечно, удивился, ибо зарплата кочегара на угольных котлах несравненно выше, но возражать не стал, так как знал, что туда желающие найдутся.
Итак, я вступил в ряды рабочего класса, причем ни договора найма, ни условий труда и зарплаты, все было только на словах. А коль так, то год трудового стажа как бы и не существовал. Непорядок. Но возражать было бы глупо, разговора не было. В последствии из разных источников я узнал, что недоплата студентам (а я не один пахал на эту котельную) делится между главным кочегаром и главным бухгалтером Ларисой Федоровной (по слухам, штучка еще та).
По действующему положению вновь поступающий на работу должен получать под роспись инструкцию по технике безопасности. Ничего такого не было и в помине. Просто Костя не очень доходчиво рассказал, что надо делать так-то и так-то, что будет неясно, обращаться к нему, а найти его было не так-то просто, еще, не приведи, Господи, при каком-нибудь серьезном случае. А у меня был такой случай, когда я чуть не взорвал котел. Слава Богу, тогда все обошлось.
Коротко о работе. В зависимости от температуры на улице работали один или два котла, третий всегда был в резерве. Придя на смену, я прежде всего должен был убедиться, что котел или котлы работают в нормальном режиме. Затем через лаз с улицы накидать в котельную нужное количество угля. Нужное - понятие относительное, зависит от сорта угля: перекидаешь - достанется сменщику, не докидаешь - будешь на морозе ворочать лопатой. Самое главное, чтобы котлы горели равномерно, а температура на термометре после насоса, подающего горячую воду в систему отопления, была не выше и не ниже нормы (регулируется температурой улицы).
Отработанный остывший котел очищается от шлака, приставшего к колосникам; очень тяжелая работа. Вывозил его из котельной по мере накопления каталь Витька Шардинов, студент нашей группы.
Очищенный от шлака котел по мере надобности (низкие температуры) требуется запустить. Для этого из работающего котла берется две-три лопаты горящего угля и переносится в холодный котел, и на этот розжиг постепенно набрасывается свежий уголь. Процесс идет, котел постепенно загружается и выводится на режим. Так осуществляется ритмичная работа котлов. Что касается паровичка, главное, чтобы он не остался без воды. Если допустить полное выкипание, запустить его вновь чрезвычайно трудно. Я однажды такое счастье имел.
Работа, в общем, шла спокойно, надоедали нам желающие помыться. В котельной было два душа - кочегарам после суточной работы не мыться нельзя, а пускать посторонних запрещалось. Милиционера на дверях у нас не было, зато скандальчики бывали, когда комендант заставала моющихся не кочегаров.
Работа в котельной не очень мешала учебе, ее часто прогуливали и без всякой работы. Другое дело, когда ты на смене, да еще у котлов, а наверху важная для тебя лекция, а еще хуже - практическое занятие или контрольная работа. Так, конечно, несешь потери. Но подобные тяжелые совпадения бывали не столь уж часто.
На этом курсе мы стали проходить химию и технологию лекарственных веществ и препаратов. Кажется, я уже упоминал, что это был основной предмет, определяющий нашу будущую специальность, и поэтому к нему следовало относиться как можно более серьезно. К сожалению, не все это правильно понимали; были «жертвы этого недопонимания», вылетавшие после четвертого курса. Фамилии называть не буду, так как из этой гвардии выросли потом довольно известные в Ленинграде люди...
1962 год В середине августа я поехал на Акрихин. История фармацевтической компании "Акрихин" началась в 30-ые годы ХХ века во время эпидемии малярии в СССР. Для улучшения ситуации был построен завод по производству противомалярийного средства акрихин, давшего впоследствии название предприятию. Так как Галина была распределена в Сталинск, надо было выяснить, не возникнут ли какие-либо препятствия, если я утащу ее на Акрихин, в Старую Купавну. Директором завода был в то время Герасимов Петр Иванович, который впоследствии оказался для меня, да, наверное, и для всего трехтысячного коллектива завода отзывчивым и справедливым руководителем.
Короче, я представился как новый молодой специалист и задал вопрос насчет проблем с устройством жены. Петр Иванович вызвал начальника отдела кадров Девликанова Николая Андреевича (это тот человек, который выбирал нас в институте). Директор перевел ему мой вопрос насчет устройства моей жены, при этом добродушно улыбаясь. Он почему-то решил, что начальнику отдела кадров больше веры, чем директору, или хотел подчеркнуть его авторитет (с такими вопросами не обязательно ходить к директору). Ответ Девликанова был прост, как четвертинка яблока: по советским законам жена всегда едет на работу туда, куда едет муж. Одновременно начальник кадров посоветовал побыстрее оформляться на работу.
Сказав большое спасибо за решение трудоустройства жены, я обратился к директору с вопросом насчет жилья. Лицо директора помрачнело, мне показалось, что он вот-вот заплачет. Резюме: свободного жилья завод сегодня не имеет, даже комнаты в общежитии. Где-то в не столь отдаленном будущем завод планирует заложить четырехэтажный жилой дом. Но получить в нем квартиру отдельную все равно не получится, в лучшем случае перепадет комната в коммуналке по переселению. А пока, драгоценный вы наш, придется перебиться частной квартирой, подыскать мы поможем.
Итак, я отправился на поиски частного жилья по подсказке того же Девликанова. Он рекомендовал поселок с красивым названием Цап-царап. Неизвестно происхождение этого прелестного названия, но, говорят, что когда-то давно после войны из-за нехватки жилья было принято решение выделить возвращающимся фронтовикам огромный пустырь для индивидуального строительства жилья. Поскольку никакого правила и персонального разрешения на застройку не было, начался произвольный захват участков по принципу «кто успел». Возможно, отсюда и название довольно большого к тому времени поселка.
На следующий день я отправился в Цап-царап к рекомендованному мне дому, в котором проживал работник завода Пашка Митрошкин. Он предложил мне маленькую комнатушку с выходом на кухню. Решив, что на двоих нам этого помещения хватит, я согласился, не помню по какой цене. Галина эту сделку одобрила, так у нас появилось жилье.
Двадцать первого августа 1962 года меня оформили сменным мастером в цех №4 - производство никотиновой и изоникотиновой кислоты с окладом сто рублей и редкой премией (два-три раза в год) десять рублей. Интересно, что эту тему я сдавал профессору Фельдману на последнем экзамене в институте.
Начальником цеха была в то время Швецова Екатерина Васильевна, пожилая своенравная женщина. На мой взгляд, это был не только руководитель коллектива и производства, а что-то среднее между ментом в юбке и рефери на ринге. Я не буду давать ей более оригинальные характеристики, все-таки начальник цеха, пожилая женщина. Тем не менее, был свидетелем, когда при ней две женщины в цехе мутузили друг друга мокрыми половыми тряпками, а директор завода после беседы с ней в ее кабинете слетал по лестнице, изрыгая выражения, какие в произведении воспроизводить просто неприлично. Что-то аналогичное сыпалось несчастному директору вслед.
Постепенно я освоился в цехе. Смена у меня была приличная, нарушений трудовой и технологической дисциплин практически не было. В феврале шестьдесят второго был переведен в разряд начальника смены. Собственно, рабочие обязанности оставались прежними, только зарплата увеличилась на десять рублей.
Между тем я не переставал ходить к директору на прием с вопросом жилья. Несмотря на то, что в поселке был заложен четырехэтажный жилой дом, вразумительного ответа на свой вопрос я пока не получал. Моя Галина уже поговаривала, а не переехать ли нам к ее родителям в Куйбышев, как будто кто-то ждал нас там с жильем и работой. Да и висеть на чьей-то шее с неопределенной перспективой у меня не было никакой охоты. Поэтому я продолжал долбить упрямое, на мой взгляд, руководство. Работал у нас молодой специалист Карл Малуха, кончивший институт раньше нас на год. На дорожке, что вела на завод после проходной, висела доска объявлений на всякую всячину.
И вот однажды, возвращаясь со смены, увидел на этой самой доске список счастливцев, кому распределялись квартиры в строящемся доме. В списке увидел фамилию Малухи. Конечно, ему можно было позавидовать, но дело в том, что его жена была дочерью главного инженера Муромского радиозавода, тянула его на переезд в Муром к папаше, и, по слухам, Карлуша соглашался. Сглотнув эту чрезвычайно важную для меня информацию, я, набирая скорость и подымая пыль, рванул в заводоуправление к директору, чуть не сбив дежурного на посту. Пропуск успел вытащить и показать, услышав вдогонку что-то не совсем приличное.
Пыхтя как паровоз, спросил у секретаря директора, она, к счастью, оказалась на месте, была одна и пригласила сесть; видимо мой вид, то ли удивил ее, то ли напугал, но к директору меня пропустила. Я начал бормотать, что мне надоело бегать с тачкой по Цапцарапу, пора бы куда-нибудь поселиться. В ответ глубокий вздох и уверение, что все бы для вас сделал, но…Немного успокоившись, я предложил вариант: вон Малуха уезжает, так как бы. Немного подумав, Петр Иванович вызвал начкадра с вопросом: а что, Малуха берет у нас расчет? Девликанов, опустив глаза, тихо пробормотал: уже взял. Видимо у него были какие-то свои планы на эту квартиру. Петр Иванович как-то безразлично глянул на начкадра, сказав «пригласите мне по этому вопросу завтра с утра председателя завкома и секретаря парткома. А вы, т.е, я, идите и работайте. Пробормотав спасибо, я удалился, в полной уверенности, что зря пыль подымал.
На следующее утро, идя на работу, остановился у доски объявлений и едва устоял на ногах; в строке вместо фамилии Малуха стояла моя фамилия. Придя в себя, я помчался в завком выяснять обстановку. Председатель Щербина Олег Борисович был на месте. На мой вопрос относительно выделения квартиры в строящемся доме он как-то неохотно буркнул: «пиши заявление» и мрачно посмотрел на меня. Тогда я понял, что на этом решении настоял Петр Иванович, за что я буду благодарен ему всю свою жизнь, хотя его давно уже нет на свете.
Позже я узнал, что раньше меня за этой квартирой бегал председатель совета молодых специалистов (бездеятельная организация) Сашка Аншаков и требовал отдать эту квартиру ему, а меня вселить в его комнату в коммунальной квартире. Не знаю, почему отдельная квартира досталась мне, как молодому специалисту, первому на заводе. Остальные семейные жили в коммуналках, а холостые в общежитии.
Наконец страсти успокоились, закрепление за моей семьей однокомнатной квартиры в строящемся доме было узаконено необходимыми документами, председатель совета молодых специалистов перестал со мной здороваться.
Другой вопрос меня затронул жестче. В те благословенные времена строительство жилья осуществлялось по так называемому почину горьковских строителей. Суть этого гениального изобретения заключалась в том, что каждый советский гражданин (думается, далеко не каждый) для получения квартиры в строящемся доме, должен физически участвовать в его строительстве. Объем вкалывания (кому положено) определялся в часах, в зависимости от объема выделяемой площади. За мою однокомнатную квартирку мне положено было отработать четыреста с лишним часов. Не откладывая в долгий ящик, я немедленно приступил к работе на стройке...
Лето шестьдесят второго ознаменовалось тем, что моя Галина забеременела, чего мы с ней давно ждали. Естественно, от работы на стройке я ее освободил и остался работать один. В начале ноября Галина уехала в Куйбышев к родителям, чтобы там остаться рожать.
Было трудно. Местные купавинцы работали семьями, быстро набирая часы, у меня же все шло медленно. Кстати, работали мы не бесплатно, за каждый час застройщик платил нам пять копеек.
Так прошло все лето и вся осень. Существовал порядок: за ночное дежурство счет часам шел в двойном размере. Мне же ночного дежурства не давали ни разу. В конце концов, я возмутился и пошел жаловаться в завком на нашего старшого (был такой Виноградов - не то учитель, не то физрук), который целыми днями торчал на стройке, получая зарплату на заводе. Он же составлял табель отрабатывающих и график дежурств в ночную смену.
Возможно, после моей жалобы наш надзиратель включил мою персону в ночное дежурство, которое я отбывал с моим будущим соседом - капитаном Володей Романихиным. Надо сказать, это были последние два моих часа на стройке коммунизма. Утром я почувствовал резкую боль в правом боку, подумав, что отравился колбасой, которую мы с Володей потребляли ночью, однако он был в порядке.
Состояние мое ухудшалось, поднялась температура. Почуяв неладное, позвонил на завод, сказал, что заболел и тут же поехал к родителям во Фрязино. Ехать довольно далеко, и когда я переступил порог родительского дома, был почти без сознания. Тут же вызвали скорую, хирург моментально определил аппендицит, обработали меня быстрехонько - и на стол. Операция под местным наркозом, и резюме: опоздай на полчаса - и конец. Такое резюме мне не понравилось, я было начал возражать и требовать обезболивания, в ответ - терпи папаша - у тебя второго декабря родилась дочка, назвали Людмила.
Три дня пролежал я в больнице, еще неделю у родителей. Потом поехал на завод. И зря. Получил осложнение - загноился шов, неделю его лечили и только тогда закрыли больничный. Через неделю меня вызвали в ЖЭК и вручили ордер на квартиру, хотя все свои часы я не отработал, оставалось совсем немного, часов 25-30, простили по причине болезни. Как я и ожидал, однокомнатная квартирка была угловая, на последнем четвертом этаже, жутко сырая и холодная. Пришлось провести мероприятия по утеплению, ибо в такую холодрыгу вести двухмесячную кроху было нельзя. Отопление в комнате не работало, хотя горячая вода к дому была подведена, однако от ЖЭК (хотя она и была на балансе завода) добиться ничего было невозможно. Пришлось пойти на нарушение - привел двух цеховых слесарей, и они быстренько прочистили трубы и радиаторы у меня, а заодно и у соседа.
Газа тогда не было. На кухне стояла приличных размеров дровяная плита и титан для получения горячей воды. В принципе, если топить оба агрегата, да еще постоянно, квартира напоминала бы что-то вроде Африки. Весь вопрос был с дровами, вернее с их полным отсутствием. Для титана я бегал с тачкой к купавинскому ж.д. тупику, где хранился торф-брикет для местной котельной, который населению понемногу продавали. Расходовать его надо было экономно - помылся в ванной раза два в неделю и все. Хочешь больше - топай вечером к сторожу торфа с тачкой, только в тачке обязательно должна быть бутылка, и то получалось не всегда. Готовить еду приходилось на керосинке. За керосином таскался в керосиновую лавку, для чего имелась 20-литровая канистра и старенькая детская коляска. Лавка была далеко, в другом конце Купавны, километра полтора.
Когда квартира для жилья была более-менее готова, я известил об этом жену в Куйбышеве, и примерно через неделю она приехала с ребенком и, кстати, с мамой, которая на первых порах помогла жене освоиться с ребенком в новой квартире.
Теперь надо было решать с работой. Поскольку она у нас была сменной, мы устроились в разные смены и по очереди ходили на работу. Уходя, Галина оставляла четвертинку своего молока, которое я был обязан скормить ребенку. Поскольку четвертинки дочке явно не хватало, нас прикрепили к детской молочной кухне, так что детским питанием мы были обеспечены.
Такой образ жизни мы вели около трех месяцев. Потом Галине все чаще приходилось выходить на работу в дневное время, что не всегда совпадало с моим графиком. Намучившись, мы решили отдать дочку в ясли; ей тогда было едва ли четыре месяца.
Следующие год-полтора ничего особенного у нас не происходило, жили мы ровно, дочка подрастала, я по-прежнему работал начальником смены, единственный вопрос висел в воздухе - когда же проводят на пенсию надоевшую всем старуху Швецову - нашего начальника цеха. О ее скверном характере знали все на заводе, в том числе и высшее руководство. Кстати, по заводу упорно ходила молва, что она, будучи молодой активисткой, еще до войны по доносу упекла своего мужа-генерала в сталинские лагеря, и что с ним потом стало, не ведаю.
Но, наконец, руководство завода набралось духа и проводило Катерину на пенсию, а начальником цеха назначило Сорокина Альберта Григорьевича, ранее работавшего в этом цехе начальником смены. Отношения его с Швецовой были неважные, она при народе не стеснялась обозвать его телком; при этом, правда, приговаривала: «телок, на рост большой - далеко пойдет» и не ошиблась. Сорокин работал в ЦК КПСС и закончил карьеру Первым заместителем Министра медицинской промышленности.
Между тем на заводе происходили чрезвычайно важные события. Авторитетный и всеми уважаемый директор Герасимов Петр Иванович решением Правительства назначается Заместителем Министра Здравоохранения: до шестьдесят третьего года завод входил в систему Минздрава. Я не ставлю своей целью описывать перестройки того времени, кому необходимо, тот всегда в курсе.
Завод в ожидании, кто же теперь возглавит коллектив? Наконец все встает на свои места; директором завода назначен Николай Михайлович Шмаков, ранее работавший главным механиком завода. Ветераны завода, особенно работники механической службы, безусловно, прекрасно знали этого руководителя, нам же, химической зелени, только предстояло с ним познакомиться. От знающих Шмакова, нам было ясно, что это достойный человек, талантливый руководитель, его появление в качестве директора завода можно было только приветствовать. Так оно и оказалось.
Одной из забот нового директора было подобрать нового секретаря партийного комитета в связи с кончиной действовавшего. Надо было дать кандидатуру из заводских кадров, получив, добро руководства, согласовать ее с Ногинским Горкомом КПСС, утвердить на партийном собрании. В результате всей этой мороки секретарем парткома был утвержден начальник нашего цеха Сорокин Альберт Григорьевич. Кажется, начинают сбываться предсказания тов. Швецовой.
Начальником же четвертого цеха назначили Михаила Ивановича Земскова, бывшего до того заместителем. Это был правильный шаг. Михаил Иванович - фронтовик с уравновешенным характером и знанием дела. С его приходом к руководству в цехе прекратились базарные склоки, создалась нормальная деловая, в чем-то даже дружеская обстановка. Очень жаль, что ряд трагических происшествий, коснувшихся Михаила Ивановича, сильно укоротил его жизнь.
C первого февраля 64-го я стал полноправным начальником производства изоникотиновой кислоты. Вся ответственность за планирование, отчетность лежала на мне. Я отвечал за правильность загрузок операций (собственно, я сам их и формировал). Самое главное состояло в четком выполнении заданий нач. цеха. Надо сказать, что у меня c Михаилом Ивановичем за все время совместной работы не было ни одного недоразумения. Кому доведется читать эти строки, пусть знает, что Михаил Иванович Земсков был в то смутное время кристально чистым, преданным своему делу человеком.
За все время работы с начальником четвертого цеха Земсковым Михаилом Ивановичем я не помню случая применения дисциплинарных взысканий к работникам цеха, либо серьезных замечаний со стороны руководства завода. Все это говорит о том, что начальник четвертого цеха вел правильную дисциплинарную и техническую политику.
Неоднократно посещал цех директор завода. У Николая Михайловича было правило: постоянно обходить цеха, вникать в детали производства, да и просто интересоваться, чем живут коллективы, какие проблемы они решают, что им мешает плодотворно жить и работать; директор любил свой завод, не допускал безответственности и разгильдяйства...
Как-то раз Шмаков заглянул в цех, я в это время, а дело было к вечеру, готовил задание на завтра. Директор заинтересовался порядком организации технологического процесса. Далее неожиданный вопрос, состою ли я в партии? Ответ отрицательный. Через два дня я был приглашен в партком с предложением написать заявление о вступление в КПСС. Ну и дальше пошла морока с разными собеседованиями, сведениями о работе в комсомоле и пр. и пр. Конец - вызов на партком, разбор на мелкие косточки и постановление о приеме в члены КПСС, с дальнейшей прокаткой в ГК ПСС и вручением партийного билета. Не буду отрицать, вступление в партию, партбилет в кармане, влили мне новый, творческий потенциал трудовой деятельности, попросту сказать - еще больше захотелось работать с максимальной отдачей и эффективностью.
Работа на участке изоникотиновой кислоты шла своим ходом, изредка случались проблемы с метилольными (разогнанные бета- и гамма-пиколиновые фракции), но все проблемы решались благодаря высокой квалификации опытных рабочих инженерно-технического персонала.
На 1965 год был намечен капитальный ремонт цеха; он не проводился двенадцать лет, поэтому основное технологическое оборудование основательно износилось и требовало замены. Особенно беспокоили нас с Михаилом Ивановичем окислители изоникотиновой кислоты у меня в отделении. Реакторы были привезены из Германии по репарации в сорок шестом году, до того они числились в Австрии. Паспортов с реакторами на было, поэтому сколько были в работе эти трудяги, знает один Бог. Реакторы из нержавеющей стали, а было у меня их четыре единицы, использовались для работы в сильно кислых средах. Процесс окисления происходил в кипящей смеси азотной и серной кислот («меланж).
В процессе реакции окисления происходило бурное выделение окислов азота, которые поглощались на колоннах циркулирующим раствором кальцинированной соды. После поглощения окислов азота, очищенный воздух сбрасывался в атмосферу через установленную возле цеха трубу высотой метров сорок. Бывали случаи, когда аппаратчики забывали сменить отработанный раствор соды, а хуже того, нарушалась его циркуляция (т. н. сброс рабочей колонны), тогда из трубы валил густой выброс окислов азота, в простонародье «лисий хвост». Это было грубейшим нарушением экологии, за что начальники смен несли суровые наказания.
При внутреннем осмотре реакторов была заметна небольшая пористость металла, что нас не очень радовало, и мы решили во время капитального ремонта заменить окислители на новые, заказав, естественно, отечественного производства.
Закончив ремонт в отделении, мы, как положено, опрессовали оборудование и запустили его в работу. Далее начались неприятности. «Умники» на заводе-изготовителе умудрились поставить валы от редукторов для мешалок, изготовленные из обычной стали. Концы этих валов, находящиеся в зоне реакции, через неделю превратились в сосульки, мешалки соответственно отвалились. Пришлось разбирать редукторы, вытачивать валы из нержавеющей стали, тщательно промывать котлы от кислотных остатков, чтобы залезать внутрь для соединения валов с мешалками. Но на этом морока с реакторами не закончилась.
Резко ухудшилось качество кислоты - она стала приобретать недопустимо темный желтый оттенок, и вдобавок через месяц потекли сварные швы котлов. Были попытки проварить швы электросваркой, но это ничего не дало, качество кислоты не улучшилось, стало вызывать нарекания 12-го цеха, производителя фтивазида. Тогда решили выкинуть эти непригодные горшки и поставить старые австрийские. Хорошо, что их не успели отправить на металлолом. Вся эта возня привела к потере трех недель времени и невыполнению плана месяца. Вот вам и советское - значит отличное! Снятые реакторы долго валялись у цеха, пока их не пристроили где-то на заводе. Позже, когда мы пускали левомицетин, я вновь встретил эти барахляные реакторы.
Почти два с половиной года трудился я начальником производства изоникотиновой кислоты. Отношения с руководством цеха были нормальные, не помню, чтобы были серьезные замечания по качеству продукта.
Однажды после селекторного совещания, проводилось оно ежедневно и называлось «диспетчерское», меня попросил зайти директор, как он выразился «на короткий разговор». Я по опыту знал, что Шмаков по пустякам не вызывает, и приготовился к чему-то серьезному. Обычное вступление «Как работается в цехе?» - и сразу по делу - «Есть предложение назначить Вас начальником цеха №7». По его мнению, дела в цехе идут плохо из-за скандального отношения в руководстве цеха и, как следствие, появение объемной и серьезной жалобы начальника участка Талдонова на начальника цеха Елисеева, обвиняемого в приписках и других неблаговидных делах. Нет смысла расписывать выплеснутый Талдоновым криминал - созданная директором комиссия тщательно проверила все обвинения в адрес Елисеева и квалифицировала их как факты. На основании акта комиссии был издан приказ по заводу, которым Елисеев был освобожден от занимаемой должности.
Естественно, Шмаков спросил, согласен ли я стать начальником цеха №7. Предваряя мой ответ, он спокойно известил, что мой переход из четвертого цеха с Земсковым согласован, после чего я так же спокойно согласился и 16 июля 66-ого года стал начальником цеха № 7.
Седьмой цех - цех небольшой, выпускал единственную в то время медицинскую закись азота, и потому ее постоянно не хватало, запросы сыпались, как снег зимой, работа была нервозной, отсюда, наверное, и соответствующая напряженность отношений в руководстве.
Собственно, руководства было два - начальник цеха и начальник участка готовой продукции Талдонов, восставший праведник.
Производство можно было разделить на две технологически неравные части: первая, собственно, получение газа (термическое разложение аммиачной селитры) и частичная очистка его от сопутствующих газов, вторая - заполнение газгольдеров, компримирование газа до ста двадцати атмосфер в двадцатилитровые баллоны, с последующим охлаждением до сжижения газа и сдувкой несжимаемых газов через вентиль заполнения.
Возвращаемые от потребителей баллоны, как правило, содержали остатки газа или имели просроченный срок годности. Для приведения таких баллонов в пригодное для фасовки и транспортировки товарного газа состояние, существовала служба механика, работой которой было освобождение баллонов от остаточного газа через систему очистки, промывка и сушка их, замена вентилей. Кроме того, баллоны с просроченным сроком годности дополнительно подвергались прессовке и при годности маркировались новым сроком годности.
Сам цех состоял из двух кирпичных одноэтажных и одного двухэтажного здания, построенных при Д. И, Менделееве для производства серной кислоты. Кроме того, был возведен ангар для газгольдера емкостью шестьсот кубов в наполненном состоянии.
Закончив прием цеха, подписав соответствующие документы, я направился на участок фасовки закиси азота знакомиться с правдоискателем Талдоновым. Было у меня двойное чувство, как вести себя с человеком, продавшим своего директора, которого я абсолютно не знал, как и не знал причины столь громкого конфликта. Поэтому решил вести себя с ним как можно более осторожно. Однако первый разговор с ним убедил меня в том, что с ним можно достаточно прямолинейно обсуждать щекотливые вопросы, не боясь подвоха с его стороны.
Меня больше всего интересовала причина разгромной докладной, в результате которой начальник цеха был снят с работы, а я пытался разобраться в инциденте, чтобы правильно понять ситуацию и не оказаться замешанным в чьих-либо интересах. В общем, беседа оказалась продуктивной, суть раздора стала мне ясна, и я со своей стороны допускать его не собирался. Далее я провел общее собрание коллектива, поставив задачи и пояснив, как мы будем их решать. Большую помощь в этом мне оказала зав. лабораторией Ганюшкина, старейший работник цеха, за что я ей очень благодарен.
Был еще один неприятный момент: дело в том, что термический процесс разложения аммиачной селитры взрывоопасен, и в прошлом бывали неприятные случаи из-за этого. Поэтому для обеспечения безопасности были сконструированы и смонтированы алюминиевые аппараты с гидрозатворами, не позволяющими создавать в зоне реакции избыточное давление.
Процесс термического разложения аммиачной селитры вел один аппаратчик в обязательном присутствии начальника смены. На наше несчастье начальником смены был оформлен, не знаю, по чьей злой воле, шизофреник Исковских, состоящий на соответствующем учете. Некие умники прилепили его к седьмому цеху, уповая на его абсолютную безопасность, хотя на самом деле это совершенно не так. Неоднократно я настаивал убрать этого опасного человека из взрывоопасного цеха, но на основании какого-то закона мне постоянно отказывали.
Проверяя работу смены в ночное время, я постоянно находил Исковских спящим в красном уголке на столе, вместо нахождения на стадии термического разложения амселитры. Говорили, что я не имею права отстранять человека с диагнозом от любой работы, даже взрывоопасной! По-моему, это придумали полудурки, спорить с которыми бесполезно. Так что господин Исковских продолжал сладко дрыхнуть в ночную смену, оставляя одного аппаратчика на взрывоопасном процессе. Не хочется думать, что могло произойти, усни аппаратчик у реакторов.
Что касается участка Талдонова, там все было более или менее в порядке, за исключением редкого отказа компрессора, который слесари быстро ликвидировали.
Поскольку производимая Акрихином закись азота не удовлетворяла потребность союзной медицины, было принято решение создать новые мощности на Горловском химзаводе, что и было сделано в кратчайшие сроки. Меня как консультанта направили в командировку в Горловку, где я за неделю утвердил созданные схемы производства. Надо сказать, спроектировано и смонтировано производство закиси азота в Горловке было отлично, объем выпуска ее в семь раз превышал акрихиновские брызги, плюс технологическое оформление, отвечающее современным требованиям организации производства. Некоторое затруднение вызвала работа по рассортировке баллонов, скопившихся у потребителей и на заводах в огромных количествах.
Пришлось создать специальную бригаду по распределению завалов баллонов, принимая во внимание их наиболее рациональное использование по техническому состоянию.
Поскольку производство закиси азота на Акрихине не выдерживало никакого сравнения с новыми цехами в Горловке, учитывая колоссальную разницу в мощности производства и удовлетворения потребности Минздрава, пошел процесс передачи всего производства закиси в Горловку. Что касается судьбы акрихиновского производства, кроме как приспособить эти развалины под какие-нибудь не очень ответственные склады - нечего было придумать.
Тем не менее, на время передачи баллонов под закись азота Горловке (а процесс был тяжел) седьмой цех продолжал оставаться производственной единицей, а я ее начальником, и должен был что-нибудь придумывать по загрузке освобождающихся площадей"
Зачеты по политэкономиям принимал молодой преподаватель Миша Шнейдерман. Поскольку мы, как всегда, сдавали досрочно, Миша имел к нам некоторое снисхождение как к «передовикам производства». Первым сдавал зачет Найдис и сдал, конечно, на пятерки. Политэкономию капитализма я сдал на твердую четверку, так как мы основательно проштудировали Маркса, и я кое-что понимал в сущности капитализма и отвечал довольно уверенно.
Источник https://dzen.ru/id/5f9c1bc9ffc8fd5a44352290
Что касается политэкономии социализма, то здесь был полный провал. Зубрежка учебника ничего не дала. Читая, я никак не мог понять смысла написанного, а уж высказать самому. Еще хуже понимались и пересказывались ленинские статьи. Все это чтиво воспринималось как неприкрытое словоблудие, да простят меня читающие за нелестное выражение к известным творениям. Короче, социализм я не раскрыл: ни политику, ни экономику. Но, учитывая, что все познать я стремился досрочно, Шнейдерман, пошептавшись с Феликсом, выставил мне четверки по обеим политэкономиям.
1958 Времени свободного было много, и я подумал устроиться куда-нибудь на работу, подзаработать деньжат. Выбор пал на Щелковский химзавод.
Туда я устроился слесарем по ремонту баллонов из-под сернистого ангидрида с просроченным сроком годности. Работа была тяжелая и опасная. Приходилось перемещать стальные баллоны весом до 60 кг, отвинчивать вентили, стальные, весом 450 гр. И выпускать оставшийся газ, которого порой бывало много. Вскрытие производилось при вертикальном положении баллона. При этом, освобожденный вентиль летел вверх на высоту в зависимости от количества оставленного в баллоне газа. Естественно, затем вентиль летел вниз, и надо было внимательно смотреть, чтобы он не опустился на голову.
А смотреть внимательно было тяжело, ибо зрение ограничивалось натянутым на голову противогазом, так как сернистый ангидрид газ весьма ядовитый - пару вдохов достаточно, чтобы расстаться с жизнью. Чтобы как-то подстраховаться от встречи с падающим вентилем, некоторые умники в нарушение инструкции слегка отклоняли баллон от вертикального положения, не ведая о том, что траектория взлетающего вентиля непредсказуема, так же, как и его возврата. Вся эта небезопасная процедура называлась у слесарей «воевать баллон». Выпущенный на волю газ в зависимости от направления ветра расползался по заводу (он тяжелее воздуха), что приводило к многочисленным наскоком на нашу мастерскую рабочих других цехов.
1959 год Занятия начались в привычном для нас уже темпе. Правда, как поднаторевшие студенты, мы чаще пропускали занятия, особенно лекции. Исключения составляли явки на зачеты, на получении которых сказывались пропущенные ранее занятия или лекции.
Многое основательно позабылось, однако некоторые моменты все же сохранились в памяти. Так, мне хорошо запомнилась контрольная работа по органической химии. Я самостоятельно синтезировал этиловый эфир альфа бромизовалериановой кислоты, в просторечии корвалол. Арфеника Акимовна была очень довольна, а Сукневич в одной из лекций помянул мой успех.
На этом курсе у меня кроме положенных занятий появилось еще одно. Общежитие было оборудовано собственной котельной, отапливающей корпус в холодное время года, и снабжала горячей водой прачечную, которой пользовался в основном женский коллектив. Котельная была устроена в подвальном этаже в торце здания. Отопление обеспечивали три котла типа ДКВР, четвертый котел вырабатывал пар, нагревающий в бойлере горячую воду для прачечной и других мелких помещений.
Главный кочегар Костя Самохвалов как-то подходит ко мне и спрашивает, не хотел бы я поработать кочегаром на условиях - сутки дежурства, двое свободных. Не знаю, почему Костя выбрал именно меня, но интересоваться не стал, спросил только, какая будет зарплата. Триста рублей, был ответ. Я, конечно, удивился, ибо зарплата кочегара на угольных котлах несравненно выше, но возражать не стал, так как знал, что туда желающие найдутся.
Итак, я вступил в ряды рабочего класса, причем ни договора найма, ни условий труда и зарплаты, все было только на словах. А коль так, то год трудового стажа как бы и не существовал. Непорядок. Но возражать было бы глупо, разговора не было. В последствии из разных источников я узнал, что недоплата студентам (а я не один пахал на эту котельную) делится между главным кочегаром и главным бухгалтером Ларисой Федоровной (по слухам, штучка еще та).
По действующему положению вновь поступающий на работу должен получать под роспись инструкцию по технике безопасности. Ничего такого не было и в помине. Просто Костя не очень доходчиво рассказал, что надо делать так-то и так-то, что будет неясно, обращаться к нему, а найти его было не так-то просто, еще, не приведи, Господи, при каком-нибудь серьезном случае. А у меня был такой случай, когда я чуть не взорвал котел. Слава Богу, тогда все обошлось.
Коротко о работе. В зависимости от температуры на улице работали один или два котла, третий всегда был в резерве. Придя на смену, я прежде всего должен был убедиться, что котел или котлы работают в нормальном режиме. Затем через лаз с улицы накидать в котельную нужное количество угля. Нужное - понятие относительное, зависит от сорта угля: перекидаешь - достанется сменщику, не докидаешь - будешь на морозе ворочать лопатой. Самое главное, чтобы котлы горели равномерно, а температура на термометре после насоса, подающего горячую воду в систему отопления, была не выше и не ниже нормы (регулируется температурой улицы).
Отработанный остывший котел очищается от шлака, приставшего к колосникам; очень тяжелая работа. Вывозил его из котельной по мере накопления каталь Витька Шардинов, студент нашей группы.
Очищенный от шлака котел по мере надобности (низкие температуры) требуется запустить. Для этого из работающего котла берется две-три лопаты горящего угля и переносится в холодный котел, и на этот розжиг постепенно набрасывается свежий уголь. Процесс идет, котел постепенно загружается и выводится на режим. Так осуществляется ритмичная работа котлов. Что касается паровичка, главное, чтобы он не остался без воды. Если допустить полное выкипание, запустить его вновь чрезвычайно трудно. Я однажды такое счастье имел.
Работа, в общем, шла спокойно, надоедали нам желающие помыться. В котельной было два душа - кочегарам после суточной работы не мыться нельзя, а пускать посторонних запрещалось. Милиционера на дверях у нас не было, зато скандальчики бывали, когда комендант заставала моющихся не кочегаров.
Работа в котельной не очень мешала учебе, ее часто прогуливали и без всякой работы. Другое дело, когда ты на смене, да еще у котлов, а наверху важная для тебя лекция, а еще хуже - практическое занятие или контрольная работа. Так, конечно, несешь потери. Но подобные тяжелые совпадения бывали не столь уж часто.
На этом курсе мы стали проходить химию и технологию лекарственных веществ и препаратов. Кажется, я уже упоминал, что это был основной предмет, определяющий нашу будущую специальность, и поэтому к нему следовало относиться как можно более серьезно. К сожалению, не все это правильно понимали; были «жертвы этого недопонимания», вылетавшие после четвертого курса. Фамилии называть не буду, так как из этой гвардии выросли потом довольно известные в Ленинграде люди...
1962 год В середине августа я поехал на Акрихин. История фармацевтической компании "Акрихин" началась в 30-ые годы ХХ века во время эпидемии малярии в СССР. Для улучшения ситуации был построен завод по производству противомалярийного средства акрихин, давшего впоследствии название предприятию. Так как Галина была распределена в Сталинск, надо было выяснить, не возникнут ли какие-либо препятствия, если я утащу ее на Акрихин, в Старую Купавну. Директором завода был в то время Герасимов Петр Иванович, который впоследствии оказался для меня, да, наверное, и для всего трехтысячного коллектива завода отзывчивым и справедливым руководителем.
Короче, я представился как новый молодой специалист и задал вопрос насчет проблем с устройством жены. Петр Иванович вызвал начальника отдела кадров Девликанова Николая Андреевича (это тот человек, который выбирал нас в институте). Директор перевел ему мой вопрос насчет устройства моей жены, при этом добродушно улыбаясь. Он почему-то решил, что начальнику отдела кадров больше веры, чем директору, или хотел подчеркнуть его авторитет (с такими вопросами не обязательно ходить к директору). Ответ Девликанова был прост, как четвертинка яблока: по советским законам жена всегда едет на работу туда, куда едет муж. Одновременно начальник кадров посоветовал побыстрее оформляться на работу.
Сказав большое спасибо за решение трудоустройства жены, я обратился к директору с вопросом насчет жилья. Лицо директора помрачнело, мне показалось, что он вот-вот заплачет. Резюме: свободного жилья завод сегодня не имеет, даже комнаты в общежитии. Где-то в не столь отдаленном будущем завод планирует заложить четырехэтажный жилой дом. Но получить в нем квартиру отдельную все равно не получится, в лучшем случае перепадет комната в коммуналке по переселению. А пока, драгоценный вы наш, придется перебиться частной квартирой, подыскать мы поможем.
Итак, я отправился на поиски частного жилья по подсказке того же Девликанова. Он рекомендовал поселок с красивым названием Цап-царап. Неизвестно происхождение этого прелестного названия, но, говорят, что когда-то давно после войны из-за нехватки жилья было принято решение выделить возвращающимся фронтовикам огромный пустырь для индивидуального строительства жилья. Поскольку никакого правила и персонального разрешения на застройку не было, начался произвольный захват участков по принципу «кто успел». Возможно, отсюда и название довольно большого к тому времени поселка.
На следующий день я отправился в Цап-царап к рекомендованному мне дому, в котором проживал работник завода Пашка Митрошкин. Он предложил мне маленькую комнатушку с выходом на кухню. Решив, что на двоих нам этого помещения хватит, я согласился, не помню по какой цене. Галина эту сделку одобрила, так у нас появилось жилье.
Двадцать первого августа 1962 года меня оформили сменным мастером в цех №4 - производство никотиновой и изоникотиновой кислоты с окладом сто рублей и редкой премией (два-три раза в год) десять рублей. Интересно, что эту тему я сдавал профессору Фельдману на последнем экзамене в институте.
Начальником цеха была в то время Швецова Екатерина Васильевна, пожилая своенравная женщина. На мой взгляд, это был не только руководитель коллектива и производства, а что-то среднее между ментом в юбке и рефери на ринге. Я не буду давать ей более оригинальные характеристики, все-таки начальник цеха, пожилая женщина. Тем не менее, был свидетелем, когда при ней две женщины в цехе мутузили друг друга мокрыми половыми тряпками, а директор завода после беседы с ней в ее кабинете слетал по лестнице, изрыгая выражения, какие в произведении воспроизводить просто неприлично. Что-то аналогичное сыпалось несчастному директору вслед.
Постепенно я освоился в цехе. Смена у меня была приличная, нарушений трудовой и технологической дисциплин практически не было. В феврале шестьдесят второго был переведен в разряд начальника смены. Собственно, рабочие обязанности оставались прежними, только зарплата увеличилась на десять рублей.
Между тем я не переставал ходить к директору на прием с вопросом жилья. Несмотря на то, что в поселке был заложен четырехэтажный жилой дом, вразумительного ответа на свой вопрос я пока не получал. Моя Галина уже поговаривала, а не переехать ли нам к ее родителям в Куйбышев, как будто кто-то ждал нас там с жильем и работой. Да и висеть на чьей-то шее с неопределенной перспективой у меня не было никакой охоты. Поэтому я продолжал долбить упрямое, на мой взгляд, руководство. Работал у нас молодой специалист Карл Малуха, кончивший институт раньше нас на год. На дорожке, что вела на завод после проходной, висела доска объявлений на всякую всячину.
И вот однажды, возвращаясь со смены, увидел на этой самой доске список счастливцев, кому распределялись квартиры в строящемся доме. В списке увидел фамилию Малухи. Конечно, ему можно было позавидовать, но дело в том, что его жена была дочерью главного инженера Муромского радиозавода, тянула его на переезд в Муром к папаше, и, по слухам, Карлуша соглашался. Сглотнув эту чрезвычайно важную для меня информацию, я, набирая скорость и подымая пыль, рванул в заводоуправление к директору, чуть не сбив дежурного на посту. Пропуск успел вытащить и показать, услышав вдогонку что-то не совсем приличное.
Пыхтя как паровоз, спросил у секретаря директора, она, к счастью, оказалась на месте, была одна и пригласила сесть; видимо мой вид, то ли удивил ее, то ли напугал, но к директору меня пропустила. Я начал бормотать, что мне надоело бегать с тачкой по Цапцарапу, пора бы куда-нибудь поселиться. В ответ глубокий вздох и уверение, что все бы для вас сделал, но…Немного успокоившись, я предложил вариант: вон Малуха уезжает, так как бы. Немного подумав, Петр Иванович вызвал начкадра с вопросом: а что, Малуха берет у нас расчет? Девликанов, опустив глаза, тихо пробормотал: уже взял. Видимо у него были какие-то свои планы на эту квартиру. Петр Иванович как-то безразлично глянул на начкадра, сказав «пригласите мне по этому вопросу завтра с утра председателя завкома и секретаря парткома. А вы, т.е, я, идите и работайте. Пробормотав спасибо, я удалился, в полной уверенности, что зря пыль подымал.
На следующее утро, идя на работу, остановился у доски объявлений и едва устоял на ногах; в строке вместо фамилии Малуха стояла моя фамилия. Придя в себя, я помчался в завком выяснять обстановку. Председатель Щербина Олег Борисович был на месте. На мой вопрос относительно выделения квартиры в строящемся доме он как-то неохотно буркнул: «пиши заявление» и мрачно посмотрел на меня. Тогда я понял, что на этом решении настоял Петр Иванович, за что я буду благодарен ему всю свою жизнь, хотя его давно уже нет на свете.
Позже я узнал, что раньше меня за этой квартирой бегал председатель совета молодых специалистов (бездеятельная организация) Сашка Аншаков и требовал отдать эту квартиру ему, а меня вселить в его комнату в коммунальной квартире. Не знаю, почему отдельная квартира досталась мне, как молодому специалисту, первому на заводе. Остальные семейные жили в коммуналках, а холостые в общежитии.
Наконец страсти успокоились, закрепление за моей семьей однокомнатной квартиры в строящемся доме было узаконено необходимыми документами, председатель совета молодых специалистов перестал со мной здороваться.
Другой вопрос меня затронул жестче. В те благословенные времена строительство жилья осуществлялось по так называемому почину горьковских строителей. Суть этого гениального изобретения заключалась в том, что каждый советский гражданин (думается, далеко не каждый) для получения квартиры в строящемся доме, должен физически участвовать в его строительстве. Объем вкалывания (кому положено) определялся в часах, в зависимости от объема выделяемой площади. За мою однокомнатную квартирку мне положено было отработать четыреста с лишним часов. Не откладывая в долгий ящик, я немедленно приступил к работе на стройке...
Лето шестьдесят второго ознаменовалось тем, что моя Галина забеременела, чего мы с ней давно ждали. Естественно, от работы на стройке я ее освободил и остался работать один. В начале ноября Галина уехала в Куйбышев к родителям, чтобы там остаться рожать.
Было трудно. Местные купавинцы работали семьями, быстро набирая часы, у меня же все шло медленно. Кстати, работали мы не бесплатно, за каждый час застройщик платил нам пять копеек.
Так прошло все лето и вся осень. Существовал порядок: за ночное дежурство счет часам шел в двойном размере. Мне же ночного дежурства не давали ни разу. В конце концов, я возмутился и пошел жаловаться в завком на нашего старшого (был такой Виноградов - не то учитель, не то физрук), который целыми днями торчал на стройке, получая зарплату на заводе. Он же составлял табель отрабатывающих и график дежурств в ночную смену.
Возможно, после моей жалобы наш надзиратель включил мою персону в ночное дежурство, которое я отбывал с моим будущим соседом - капитаном Володей Романихиным. Надо сказать, это были последние два моих часа на стройке коммунизма. Утром я почувствовал резкую боль в правом боку, подумав, что отравился колбасой, которую мы с Володей потребляли ночью, однако он был в порядке.
Состояние мое ухудшалось, поднялась температура. Почуяв неладное, позвонил на завод, сказал, что заболел и тут же поехал к родителям во Фрязино. Ехать довольно далеко, и когда я переступил порог родительского дома, был почти без сознания. Тут же вызвали скорую, хирург моментально определил аппендицит, обработали меня быстрехонько - и на стол. Операция под местным наркозом, и резюме: опоздай на полчаса - и конец. Такое резюме мне не понравилось, я было начал возражать и требовать обезболивания, в ответ - терпи папаша - у тебя второго декабря родилась дочка, назвали Людмила.
Три дня пролежал я в больнице, еще неделю у родителей. Потом поехал на завод. И зря. Получил осложнение - загноился шов, неделю его лечили и только тогда закрыли больничный. Через неделю меня вызвали в ЖЭК и вручили ордер на квартиру, хотя все свои часы я не отработал, оставалось совсем немного, часов 25-30, простили по причине болезни. Как я и ожидал, однокомнатная квартирка была угловая, на последнем четвертом этаже, жутко сырая и холодная. Пришлось провести мероприятия по утеплению, ибо в такую холодрыгу вести двухмесячную кроху было нельзя. Отопление в комнате не работало, хотя горячая вода к дому была подведена, однако от ЖЭК (хотя она и была на балансе завода) добиться ничего было невозможно. Пришлось пойти на нарушение - привел двух цеховых слесарей, и они быстренько прочистили трубы и радиаторы у меня, а заодно и у соседа.
Газа тогда не было. На кухне стояла приличных размеров дровяная плита и титан для получения горячей воды. В принципе, если топить оба агрегата, да еще постоянно, квартира напоминала бы что-то вроде Африки. Весь вопрос был с дровами, вернее с их полным отсутствием. Для титана я бегал с тачкой к купавинскому ж.д. тупику, где хранился торф-брикет для местной котельной, который населению понемногу продавали. Расходовать его надо было экономно - помылся в ванной раза два в неделю и все. Хочешь больше - топай вечером к сторожу торфа с тачкой, только в тачке обязательно должна быть бутылка, и то получалось не всегда. Готовить еду приходилось на керосинке. За керосином таскался в керосиновую лавку, для чего имелась 20-литровая канистра и старенькая детская коляска. Лавка была далеко, в другом конце Купавны, километра полтора.
Когда квартира для жилья была более-менее готова, я известил об этом жену в Куйбышеве, и примерно через неделю она приехала с ребенком и, кстати, с мамой, которая на первых порах помогла жене освоиться с ребенком в новой квартире.
Теперь надо было решать с работой. Поскольку она у нас была сменной, мы устроились в разные смены и по очереди ходили на работу. Уходя, Галина оставляла четвертинку своего молока, которое я был обязан скормить ребенку. Поскольку четвертинки дочке явно не хватало, нас прикрепили к детской молочной кухне, так что детским питанием мы были обеспечены.
Такой образ жизни мы вели около трех месяцев. Потом Галине все чаще приходилось выходить на работу в дневное время, что не всегда совпадало с моим графиком. Намучившись, мы решили отдать дочку в ясли; ей тогда было едва ли четыре месяца.
Следующие год-полтора ничего особенного у нас не происходило, жили мы ровно, дочка подрастала, я по-прежнему работал начальником смены, единственный вопрос висел в воздухе - когда же проводят на пенсию надоевшую всем старуху Швецову - нашего начальника цеха. О ее скверном характере знали все на заводе, в том числе и высшее руководство. Кстати, по заводу упорно ходила молва, что она, будучи молодой активисткой, еще до войны по доносу упекла своего мужа-генерала в сталинские лагеря, и что с ним потом стало, не ведаю.
Но, наконец, руководство завода набралось духа и проводило Катерину на пенсию, а начальником цеха назначило Сорокина Альберта Григорьевича, ранее работавшего в этом цехе начальником смены. Отношения его с Швецовой были неважные, она при народе не стеснялась обозвать его телком; при этом, правда, приговаривала: «телок, на рост большой - далеко пойдет» и не ошиблась. Сорокин работал в ЦК КПСС и закончил карьеру Первым заместителем Министра медицинской промышленности.
Между тем на заводе происходили чрезвычайно важные события. Авторитетный и всеми уважаемый директор Герасимов Петр Иванович решением Правительства назначается Заместителем Министра Здравоохранения: до шестьдесят третьего года завод входил в систему Минздрава. Я не ставлю своей целью описывать перестройки того времени, кому необходимо, тот всегда в курсе.
Завод в ожидании, кто же теперь возглавит коллектив? Наконец все встает на свои места; директором завода назначен Николай Михайлович Шмаков, ранее работавший главным механиком завода. Ветераны завода, особенно работники механической службы, безусловно, прекрасно знали этого руководителя, нам же, химической зелени, только предстояло с ним познакомиться. От знающих Шмакова, нам было ясно, что это достойный человек, талантливый руководитель, его появление в качестве директора завода можно было только приветствовать. Так оно и оказалось.
Одной из забот нового директора было подобрать нового секретаря партийного комитета в связи с кончиной действовавшего. Надо было дать кандидатуру из заводских кадров, получив, добро руководства, согласовать ее с Ногинским Горкомом КПСС, утвердить на партийном собрании. В результате всей этой мороки секретарем парткома был утвержден начальник нашего цеха Сорокин Альберт Григорьевич. Кажется, начинают сбываться предсказания тов. Швецовой.
Начальником же четвертого цеха назначили Михаила Ивановича Земскова, бывшего до того заместителем. Это был правильный шаг. Михаил Иванович - фронтовик с уравновешенным характером и знанием дела. С его приходом к руководству в цехе прекратились базарные склоки, создалась нормальная деловая, в чем-то даже дружеская обстановка. Очень жаль, что ряд трагических происшествий, коснувшихся Михаила Ивановича, сильно укоротил его жизнь.
C первого февраля 64-го я стал полноправным начальником производства изоникотиновой кислоты. Вся ответственность за планирование, отчетность лежала на мне. Я отвечал за правильность загрузок операций (собственно, я сам их и формировал). Самое главное состояло в четком выполнении заданий нач. цеха. Надо сказать, что у меня c Михаилом Ивановичем за все время совместной работы не было ни одного недоразумения. Кому доведется читать эти строки, пусть знает, что Михаил Иванович Земсков был в то смутное время кристально чистым, преданным своему делу человеком.
За все время работы с начальником четвертого цеха Земсковым Михаилом Ивановичем я не помню случая применения дисциплинарных взысканий к работникам цеха, либо серьезных замечаний со стороны руководства завода. Все это говорит о том, что начальник четвертого цеха вел правильную дисциплинарную и техническую политику.
Неоднократно посещал цех директор завода. У Николая Михайловича было правило: постоянно обходить цеха, вникать в детали производства, да и просто интересоваться, чем живут коллективы, какие проблемы они решают, что им мешает плодотворно жить и работать; директор любил свой завод, не допускал безответственности и разгильдяйства...
Как-то раз Шмаков заглянул в цех, я в это время, а дело было к вечеру, готовил задание на завтра. Директор заинтересовался порядком организации технологического процесса. Далее неожиданный вопрос, состою ли я в партии? Ответ отрицательный. Через два дня я был приглашен в партком с предложением написать заявление о вступление в КПСС. Ну и дальше пошла морока с разными собеседованиями, сведениями о работе в комсомоле и пр. и пр. Конец - вызов на партком, разбор на мелкие косточки и постановление о приеме в члены КПСС, с дальнейшей прокаткой в ГК ПСС и вручением партийного билета. Не буду отрицать, вступление в партию, партбилет в кармане, влили мне новый, творческий потенциал трудовой деятельности, попросту сказать - еще больше захотелось работать с максимальной отдачей и эффективностью.
Работа на участке изоникотиновой кислоты шла своим ходом, изредка случались проблемы с метилольными (разогнанные бета- и гамма-пиколиновые фракции), но все проблемы решались благодаря высокой квалификации опытных рабочих инженерно-технического персонала.
На 1965 год был намечен капитальный ремонт цеха; он не проводился двенадцать лет, поэтому основное технологическое оборудование основательно износилось и требовало замены. Особенно беспокоили нас с Михаилом Ивановичем окислители изоникотиновой кислоты у меня в отделении. Реакторы были привезены из Германии по репарации в сорок шестом году, до того они числились в Австрии. Паспортов с реакторами на было, поэтому сколько были в работе эти трудяги, знает один Бог. Реакторы из нержавеющей стали, а было у меня их четыре единицы, использовались для работы в сильно кислых средах. Процесс окисления происходил в кипящей смеси азотной и серной кислот («меланж).
В процессе реакции окисления происходило бурное выделение окислов азота, которые поглощались на колоннах циркулирующим раствором кальцинированной соды. После поглощения окислов азота, очищенный воздух сбрасывался в атмосферу через установленную возле цеха трубу высотой метров сорок. Бывали случаи, когда аппаратчики забывали сменить отработанный раствор соды, а хуже того, нарушалась его циркуляция (т. н. сброс рабочей колонны), тогда из трубы валил густой выброс окислов азота, в простонародье «лисий хвост». Это было грубейшим нарушением экологии, за что начальники смен несли суровые наказания.
При внутреннем осмотре реакторов была заметна небольшая пористость металла, что нас не очень радовало, и мы решили во время капитального ремонта заменить окислители на новые, заказав, естественно, отечественного производства.
Закончив ремонт в отделении, мы, как положено, опрессовали оборудование и запустили его в работу. Далее начались неприятности. «Умники» на заводе-изготовителе умудрились поставить валы от редукторов для мешалок, изготовленные из обычной стали. Концы этих валов, находящиеся в зоне реакции, через неделю превратились в сосульки, мешалки соответственно отвалились. Пришлось разбирать редукторы, вытачивать валы из нержавеющей стали, тщательно промывать котлы от кислотных остатков, чтобы залезать внутрь для соединения валов с мешалками. Но на этом морока с реакторами не закончилась.
Резко ухудшилось качество кислоты - она стала приобретать недопустимо темный желтый оттенок, и вдобавок через месяц потекли сварные швы котлов. Были попытки проварить швы электросваркой, но это ничего не дало, качество кислоты не улучшилось, стало вызывать нарекания 12-го цеха, производителя фтивазида. Тогда решили выкинуть эти непригодные горшки и поставить старые австрийские. Хорошо, что их не успели отправить на металлолом. Вся эта возня привела к потере трех недель времени и невыполнению плана месяца. Вот вам и советское - значит отличное! Снятые реакторы долго валялись у цеха, пока их не пристроили где-то на заводе. Позже, когда мы пускали левомицетин, я вновь встретил эти барахляные реакторы.
Почти два с половиной года трудился я начальником производства изоникотиновой кислоты. Отношения с руководством цеха были нормальные, не помню, чтобы были серьезные замечания по качеству продукта.
Однажды после селекторного совещания, проводилось оно ежедневно и называлось «диспетчерское», меня попросил зайти директор, как он выразился «на короткий разговор». Я по опыту знал, что Шмаков по пустякам не вызывает, и приготовился к чему-то серьезному. Обычное вступление «Как работается в цехе?» - и сразу по делу - «Есть предложение назначить Вас начальником цеха №7». По его мнению, дела в цехе идут плохо из-за скандального отношения в руководстве цеха и, как следствие, появение объемной и серьезной жалобы начальника участка Талдонова на начальника цеха Елисеева, обвиняемого в приписках и других неблаговидных делах. Нет смысла расписывать выплеснутый Талдоновым криминал - созданная директором комиссия тщательно проверила все обвинения в адрес Елисеева и квалифицировала их как факты. На основании акта комиссии был издан приказ по заводу, которым Елисеев был освобожден от занимаемой должности.
Естественно, Шмаков спросил, согласен ли я стать начальником цеха №7. Предваряя мой ответ, он спокойно известил, что мой переход из четвертого цеха с Земсковым согласован, после чего я так же спокойно согласился и 16 июля 66-ого года стал начальником цеха № 7.
Седьмой цех - цех небольшой, выпускал единственную в то время медицинскую закись азота, и потому ее постоянно не хватало, запросы сыпались, как снег зимой, работа была нервозной, отсюда, наверное, и соответствующая напряженность отношений в руководстве.
Собственно, руководства было два - начальник цеха и начальник участка готовой продукции Талдонов, восставший праведник.
Производство можно было разделить на две технологически неравные части: первая, собственно, получение газа (термическое разложение аммиачной селитры) и частичная очистка его от сопутствующих газов, вторая - заполнение газгольдеров, компримирование газа до ста двадцати атмосфер в двадцатилитровые баллоны, с последующим охлаждением до сжижения газа и сдувкой несжимаемых газов через вентиль заполнения.
Возвращаемые от потребителей баллоны, как правило, содержали остатки газа или имели просроченный срок годности. Для приведения таких баллонов в пригодное для фасовки и транспортировки товарного газа состояние, существовала служба механика, работой которой было освобождение баллонов от остаточного газа через систему очистки, промывка и сушка их, замена вентилей. Кроме того, баллоны с просроченным сроком годности дополнительно подвергались прессовке и при годности маркировались новым сроком годности.
Сам цех состоял из двух кирпичных одноэтажных и одного двухэтажного здания, построенных при Д. И, Менделееве для производства серной кислоты. Кроме того, был возведен ангар для газгольдера емкостью шестьсот кубов в наполненном состоянии.
Закончив прием цеха, подписав соответствующие документы, я направился на участок фасовки закиси азота знакомиться с правдоискателем Талдоновым. Было у меня двойное чувство, как вести себя с человеком, продавшим своего директора, которого я абсолютно не знал, как и не знал причины столь громкого конфликта. Поэтому решил вести себя с ним как можно более осторожно. Однако первый разговор с ним убедил меня в том, что с ним можно достаточно прямолинейно обсуждать щекотливые вопросы, не боясь подвоха с его стороны.
Меня больше всего интересовала причина разгромной докладной, в результате которой начальник цеха был снят с работы, а я пытался разобраться в инциденте, чтобы правильно понять ситуацию и не оказаться замешанным в чьих-либо интересах. В общем, беседа оказалась продуктивной, суть раздора стала мне ясна, и я со своей стороны допускать его не собирался. Далее я провел общее собрание коллектива, поставив задачи и пояснив, как мы будем их решать. Большую помощь в этом мне оказала зав. лабораторией Ганюшкина, старейший работник цеха, за что я ей очень благодарен.
Был еще один неприятный момент: дело в том, что термический процесс разложения аммиачной селитры взрывоопасен, и в прошлом бывали неприятные случаи из-за этого. Поэтому для обеспечения безопасности были сконструированы и смонтированы алюминиевые аппараты с гидрозатворами, не позволяющими создавать в зоне реакции избыточное давление.
Процесс термического разложения аммиачной селитры вел один аппаратчик в обязательном присутствии начальника смены. На наше несчастье начальником смены был оформлен, не знаю, по чьей злой воле, шизофреник Исковских, состоящий на соответствующем учете. Некие умники прилепили его к седьмому цеху, уповая на его абсолютную безопасность, хотя на самом деле это совершенно не так. Неоднократно я настаивал убрать этого опасного человека из взрывоопасного цеха, но на основании какого-то закона мне постоянно отказывали.
Проверяя работу смены в ночное время, я постоянно находил Исковских спящим в красном уголке на столе, вместо нахождения на стадии термического разложения амселитры. Говорили, что я не имею права отстранять человека с диагнозом от любой работы, даже взрывоопасной! По-моему, это придумали полудурки, спорить с которыми бесполезно. Так что господин Исковских продолжал сладко дрыхнуть в ночную смену, оставляя одного аппаратчика на взрывоопасном процессе. Не хочется думать, что могло произойти, усни аппаратчик у реакторов.
Что касается участка Талдонова, там все было более или менее в порядке, за исключением редкого отказа компрессора, который слесари быстро ликвидировали.
Поскольку производимая Акрихином закись азота не удовлетворяла потребность союзной медицины, было принято решение создать новые мощности на Горловском химзаводе, что и было сделано в кратчайшие сроки. Меня как консультанта направили в командировку в Горловку, где я за неделю утвердил созданные схемы производства. Надо сказать, спроектировано и смонтировано производство закиси азота в Горловке было отлично, объем выпуска ее в семь раз превышал акрихиновские брызги, плюс технологическое оформление, отвечающее современным требованиям организации производства. Некоторое затруднение вызвала работа по рассортировке баллонов, скопившихся у потребителей и на заводах в огромных количествах.
Пришлось создать специальную бригаду по распределению завалов баллонов, принимая во внимание их наиболее рациональное использование по техническому состоянию.
Поскольку производство закиси азота на Акрихине не выдерживало никакого сравнения с новыми цехами в Горловке, учитывая колоссальную разницу в мощности производства и удовлетворения потребности Минздрава, пошел процесс передачи всего производства закиси в Горловку. Что касается судьбы акрихиновского производства, кроме как приспособить эти развалины под какие-нибудь не очень ответственные склады - нечего было придумать.
Тем не менее, на время передачи баллонов под закись азота Горловке (а процесс был тяжел) седьмой цех продолжал оставаться производственной единицей, а я ее начальником, и должен был что-нибудь придумывать по загрузке освобождающихся площадей"