Ефремов Анатолий Иванович. Специалист по сопромату. Фрунзе 2
...Прошла зимняя сессия, а на нашем дне тоже ожидаются перемены. Неведомо откуда появившийся «слух» прошёл среди «жильцов»-летом нашу пожарку будут «сносить», то есть разрушат все эти саманные постройки, так нелепо раскинувшиеся в самом центре столицы. Все обитатели дна получат, в случае сноса, отдельные благоустроенные квартиры, но надо подтвердить своё право на эти квартиры, будучи «законно прописанным» на дне, то есть, будучи его постоянным обитателем, что должно быть подтверждено официальным документом. Моя семья имеет эту прописку, но по настоянию осторожного отца надо перебираться в нашу большую комнату, потому что ожидается официальная «перепись» всех имеющихся в наличии «жильцов».
..мы становимся обладателями неслыханного богатства-нам вручили «ордер» на право заселения отдельной двухкомнатной квартиры №13 на четвёртом этаже «панельного» дома в отдалённой предгорной городской новостройке под названием «Девятый микрорайон». Такой же ордер, и в той же новостройке, получила моя сестра с мужем и сыном, а семья дяди-радиста с бабушкой вселилась в трёхкомнатную квартиру в том же самом доме. Двухкомнатная квартира и у моего среднего брата, а мама с младшим братом получают однокомнатную, правда, дома их теперь в других районах города. Выросший на дне, я ошеломлён свалившимся на нас никогда невиданным домашним уютом, а моя деловая жена уже присмотрела подходящую мебель рижской мебельной фабрики, слегка «подержаную», но почти как новую.
...Закончив модернизацию кафедральной учебно-исследовательской лабораторной базы, неугомонный завкафедрой принялся наводить порядок в «кадрах». Это было очень кстати, потому, что лабораториям нужны были грамотные руководители, а где их взять в провинциальной столице далёкой среднеазиатской республики? Два новичка, молодые преподаватели из Львова, были «теоретиками», учениками Швайко и Русинко. Наш энергичный шеф и этот вопрос решил с присущей ему хваткой и знанием дела. С самого начала учебного года он составил жёсткий график четырёхмесячных научных стажировок всех молодых ассистентов в центральных московских научно-исследовательских организациях и вузах. Вся учебная нагрузка стажёра распределялась среди тех, кто оставался «тянуть» семестровую лямку. Каким образом он улаживал организационные вопросы с Москвой и МВССО, для всех оставалось загадкой, но первый стажёр, наш Алибек, в самом начале сентября отправился в столицу Советского Союза для прохождения научной стажировки в ЦНИИТМАШе, одном из ведущих научно-исследовательских центров страны, а моя очередь подходила сразу после его возвращения..
Местом моей стажировки была Лаборатория Исследования Напряжений Московского Инженерно-Строительного Института имени Куйбышева, или просто ЛИН МИСИ. Я уже знал по публикациям в научных журналах, что это одна из лучших в стране лабораторий фотоупругости, где разрабатывались и применялись поляризационно-оптические методы исследования напряжений и деформаций инженерных конструкций и материалов, а именно такая небольшая лаборатория нашей кафедры была отписана мне год назад для «изучения и управления».
Перед самым отъездом в Москву завкафедрой пригласил меня для разговора «с глазу на глаз» и без всяких «церемоний» предложил выставить «зачёт» и «экзамен» студенту Бекетаеву, который полностью провалил прошлую летнюю сессию, не выполнив ни одного из положенных семестровых проектов, и по этой причине не получил нужного «зачёта» и не был мной допущен к финальному летнему экзамену. Оказывается, студент Бекетаев был членом парткома (комитета КПСС) нашего института, где заседал вместе с нашим заведующим, а несданный летний «хвост» по сопромату автоматически не позволял ему участвовать в близкой зимней экзаменационной сессии. Два коммуниста из парткома нашли общий язык, а мне в этой махинации отводилась роль безгласного статиста, который должен был автоматически зафиксировать «липовые» положительные результаты минувшей летней сессии. «Не занимался, не занимаюсь, и никогда не буду этим заниматься», был мой ответ, а миновать меня, ведущего преподавателя прошлогоднего курса, который провалил студент и член парткома, было не во власти даже самого заведующего.
...В институте сразу обнаружил своего бывшего студента Бекетаева, которому «хвост» по сопромату, зафиксированный мной когда-то, нисколько не помешал «проскочить» на следующий курс. Спаянные одной монопольной партией, два коммуниста быстро решили эту проблему, воспользовавшись моим отсутствием, причём осторожный и опытный заведующий направил своего парткомовского коллегу на ликвидацию «хвоста» к одному из львовских «новичков». Эта процедура предусматривалась Положением о Высшей школе, и, чтобы не «подставить» неопытного новичка, я решил «не возникать».
Сельхозработ удалось избежать «по уважительной причине», и в середине сентября нам назначен первый кандидатский экзамен-«марксистско-ленинская философия». Сидим вдвоём в учебном кабинете кафедры философии Политеха, на руках экзаменационные вопросы, но, кроме нас, в кабинете ни души. Быстренько находим на книжных полках нужную «литературу», аккуратно списываем всё, что надо ответить, обильно пересыпав эти ответы ленинскими цитатами из его «Философских тетрадей» и монументального труда «Материализм и эмпириокритицизм». Часа через полтора появляются два экзаменатора, доценты этой кафедры, выслушивают нас на полном «серьёзе», и всё-первый кандидатский минимум у нас в «кармане». Через недели две мы в Университете, и второй «минимум» по немецкому языку, так же без особого напряжения, сдан. Университетский преподаватель, чистокровный немец, сразу узнал моего друга, которого встречал вместе с мамой в райотделе милиции города, где репрессированные Сталиным и переселённые в Среднюю Азию поволжские немцы и разнородные обитатели кавказских гор должны были каждый месяц «регистрировать» свой «невыездной» статус. Путь в аспирантуру приоткрывается, хотя ещё остаётся экзамен по специальности, но это уже в Москве.
..В самом начале октября, вечером, звонок в нашу квартиру. На пороге мама моя и с ней молодой, невысокого роста, худенький «востроглазый» киргиз, с первого взгляда видно, что не из простых, здоровается вежливо, русский язык отполирован, без всякого акцента. «Это наш новый театральный художник-декоратор Макен», говорит мама, «он узнал от меня о вашем отъезде в Москву и хочет с вами поговорить». Макен быстро излагает свою историю. Учился в Москве почти пять лет, закончил Строгановское художественно-промышленное училище, женился в Москве на русской девушке Ларисе из подмосковного посёлка Быково, где у неё с мамой комната в коммунальной «ведомственной» квартире, принадлежащей местному быковскому аэропорту. Они с Ларисой и маленьким сыном «бедствуют» во Фрунзе с самой весны, перебираясь с одной съёмной комнатушки в другую, а маму они похоронили в Быково два месяца назад, и комната, им принадлежащая, теперь там стоит пустая. Быково в тридцати километрах от центра Москвы, и пригородные «электрички» идут одна за другой прямо до Казанского вокзала, а это уже на площади «трёх вокзалов».
..Мы сразу находим общий язык и составляем «договор» междугородного обмена нашей двухкомнатной квартиры во Фрунзе на комнату в «коммуналке» посёлка Быково Московской области. Жена моя явно расстроена, жалко терять такую, уже обжитую, квартиру, разорять долгожданный семейный очаг. Мне кажется, что и слёзы навернулись, но вижу, что полностью доверяет мне в этом предприятии.
Вдвоём уезжаем с Казанского вокзала в Быково «на разведку». Трёхэтажный кирпичный дом, в котором, в случае удачного обмена, предстоит жить моей семье, на улице Аэропортовской, совсем недалеко от железнодорожной платформы «Быково»..Комната Макена и Ларисы на первом этаже, который был первоначально предназначен для магазина, но теперь это магазинное пространство переоборудовано в шесть жилых изолированных «коммунальных» комнат.
Магазинный проект причудливо вписался в эти комнаты, каждая из них имеет широченное окно с верхней полукруглой аркой, а потолки такие высокие, что комнаты похожи на параллелепипеды, вытянутые вверх. Окна выходят на «палисадник», аккуратно разделённый на отдельные полосы по габаритам двух соседних комнат. Огромная кухня заставлена индивидуальными столами жильцов. На каждом столе «керогаз», газовых плит нет. Туалет сразу у входа, и рядом просторная «бытовка», которая примыкает к кухне. Здесь можно выстирать и высушить бельё, а между «бытовкой» и шестью комнатами жильцов такой широкий коридор, что можно играть в мини-футбол. Ванной, конечно же, тоже нет, так, что придётся пользоваться общественной поселковой баней, но нам не привыкать. Неужели это будет наше жильё? Какое счастье иметь свой собственный изолированный «угол» недалеко от Москвы!
Но надо ещё пройти комиссию исполнительного комитета местного Совета народных депутатов, да ещё и получить разрешение на обмен у аэропорта «Быково», которому и принадлежит этот дом. Благоприятный исход под большим вопросом, а мне надо улетать во Фрунзе, где осталась масса нерешённых дел. Давай, дружище Караян, помогай, тебе оставляю все дела, ты пойдёшь и на заседание комиссии, и в аэропортовскую хозчасть. Да и куда тебе деваться-ЦНИИТМаш не обеспечивает своих новых аспирантов общежитием, так, что пока поживёшь здесь, а там видно будет.
«..Нормальный мужик попался» говорит Алибек. «Да и что было сопротивляться-трое уезжают, а трое въезжают. Сказал только «хрен редьки не слаще» и сразу подписал нужную бумагу. А вот на исполкомовской комиссии пришлось сказать речь, что в случае положительного решения квартиру заселит семья молодого талантливого учёного, надежду советской науки, которая должна сохранить свои ведущие позиции в освоении космоса и развитии ядерной энергетики в условиях враждебного капиталистического окружения. В общем, вспомнил ещё кое-что из нашего экзамена по марксистско-ленинской философии и привёл несколько цитат Ленина из его статьи и речи «Что такое советская власть?» Никто не прослезился, но слушали внимательно, так, что вот тебе официальный «ордер» на твою квартиру».
..Моя аспирантская стипендия 100 рублей в месяц, но я, сразу же, включаюсь в «хоздоговорную» работу отдела на «полставки» младшего научного сотрудника, что приносит дополнительно 52 рубля 50 копеек каждый месяц. А одна тема «хоздоговорная» не укладывается в рамки обычных, известных научных публикаций, совсем новая тема, надо приглядеться повнимательнее.
Через неделю после приезда подаю заявление в отдел аспирантуры МИСИ с просьбой предоставить новичку-аспиранту законное место в общежитии. Проблем никаких, вселяйтесь хоть сегодня в студенческое общежитие в Рупасово, то самое, среди сосново-елового леса, рядом с полигоном МИСИ. У меня на руках «ордер» на вселение, и неочевидная «шахматная» комбинация в голове, но нужно надёжное «прикрытие». Едем вдвоём с Караяном к нашим «москвичкам» в Перловку, и, не заходя в дом, сразу в гараж к АА.
У него жена, да две дочери, Сразу появляется «заначка» и банка солёных груздей, а мы осторожно информируем его о бедственном положении Алибека, которому некуда податься в зимней Москве, даже «угла» ему сейчас не найти. Почти не задумываясь, говорит, что у него есть некоторый «блат» в рупасовском общежитии, пару раз «раздавили» поллитра на двоих с комендантом, и он попробует что-нибудь предпринять, но это трудное дело, и за положительный результат ручаться никак нельзя. Тогда я показываю ему мой «ордер», и он, сразу обрадовавшись, сказал « всё, ребятки, считайте, что дело «в шляпе». Через неделю мы празднуем вселение аспиранта «Ефремова» в рупасовское общежитие. Теперь у Караяна есть жильё, правда далековато от ЦНИИТМАШа, но разве это главное.
Мы с женой аспиранты, молодые «перспективные» учёные. Никогда не имели обитатели быковского дома таких соседей. Ещё довольно бодрая одинокая старушка-соседка сразу соглашается быть няней нашей девочке, за хорошее вознаграждение конечно, но это большая удача. Оплату няне мы «потянем», наш ежемесячный доход-две аспирантские стипендии по 100 рублей каждая плюс мои хоздоговорные «полставки».
Утверждённая шефом моя тема практически не сдвинулась с места-невозможно её осилить с таким несовершенным, отечественного производства, экспериментальным оборудованием и приборами, и я с завистью вчитываюсь в «переводные» статьи зарубежных, в основном американских, авторов, которые уже вплотную подобрались к регистрации переменных во времени, то есть «динамических», деформаций разнообразных, порой даже «экзотических» конструкций. Особенно большое впечатление произвела американская статья, где описывались эксперименты по регистрации динамических деформаций криволинейной плоскости крыла самолёта с тонким слоем оптически-чувствительного материала, зафиксированные в полёте с борта другого самолёта, оснащённого новейшей оптической аппаратурой. Как далеко ушла западная техника эксперимента, за горизонтом уже, а в других направлениях и подавно, и едва ли теперь можно догнать, ведь «какая-то в державе датской гниль».
Своими силами и с помощью оптики производства отечественных Ленинградского и Красногорского заводов смонтировали небольшую экспериментальную установку, оснастив её подъёмным массивным, из стального толстого листа, «столом» и деталями, изготовленными по нашим чертежам в механических мастерских полигона. Это совершенно новая конструкция, и можно бы подавать отечественную заявку на «изобретение», но на это нет времени. К сожалению, мы можем пока фиксировать только «статические» деформации, что не укладывается в мою диссертационную тему, но какое широкое поле открывается теперь в других инженерных приложениях. Тщательные литературные поиски и «хоздоговорной» опыт чётко обозначают мне неисследованную до сих пор проблему-изучение процесса перераспределения деформаций железобетонных конструкций при возникновении в них трещин.
Лёлю в Москве сразу принимают на должность инженера во Всесоюзный Институт Авиационных Материалов (ВИАМ) с той же зарплатой, что была у неё до поступления в аспирантуру, 120 рублей, зарплата младшего научного сотрудника Института неорганической химии АН Киргизии, и даже далеко ходить не надо-ВИАМ этот на той же улице Радио и, более того, прямо через эту улицу, напротив корпуса оставленного МОПИ.
ВИАМ-это «закрытое», или «режимное», предприятие, где разрабатываются новые конструкционные материалы для авиационной и космической отраслей, составляющих основу военной мощи Советского Союза. Развитие этих отраслей находится под постоянным вниманием верховной власти, потому, что это позволяет гордо, «на равных», говорить с враждебным Западом, особенно с США, лидером этого Запада. Эта гордость, однако, не мешает стоять «с протянутой рукой», выпрашивая у Запада поставки продуктов питания, чтобы хоть как-то прокормить народ. Наш Алибек улетел во Фрунзе повидаться со своей мамой, и мы передаём с ним подарок для дочери, пушистого игрушечного медвежонка, и до сих пор она уверена, что этого медвежонка подарил ей именно он, так крепко всё это запомнила.
Один из отделов ВИАМа работает над созданием новых видов ракетного топлива для оснащения космических ракет и боевых ракетных частей стратегического назначения Советской Армии, и именно в этом отделе стала работать моя жена. Особое положение ВИАМа сразу же сказалось-у неё приличная по тем временам зарплата плюс еженедельный «паёк»-заказ дефицитных продуктов, но самое главное то, что её ставят «в очередь» на получение для нашей дочери «места» в ведомственном детском саду в близком от «Разгуляя» квартале. Эта очередь и подходит в самом конце года, и я в первых числах нового января с радостью лечу за нашей доченькой во Фрунзе, не было ни минуты, чтобы мы не думали о ней, не тосковали, и хоть и тайные, но слёзы моей жены я замечал каждый день.
Наконец-то мы все вместе, и вроде бы теперь можно сосредоточиться на моей диссертации, которая всё яснее выплывает в «свободном плавании». А накануне, осенью, Москва торжественно празднует пятидесятилетие советской власти-магазины забиты «импортными» товарами с загнивающего Запада, распространяя невиданный «аромат» этого «загнивания», а московские вокзалы забиты «мешочниками», жителями ближних и дальних деревень, посёлков и городов, которые сотнями тысяч приезжают в столицу, где можно что-нибудь купить и привезти своим полуголодным детям. Похоже, что столица «великого» Советского Союза-единственный продуктовый оазис, окружённый голодными пространствами необъятной страны.
Наша взаимная помощь в трудные дни проявлялась, вроде бы, незаметно, но ощутимо, и я вспоминаю, как поздним вечером Караян стучал в наше окно, выходящее в палисадник, чтобы передать так необходимые нам «до получки» десять рублей, которые он занял для нас у кого-то из своих друзей. А разве можно забыть, как мы, бывало, по утрам встречались в одной электричке, и я менялся с ним туфлями, потому, что в своих затёртых мне было неудобно появляться на заседаниях кафедры «Сопромат» МИСИ. Как не вспомнить это время, и наши наезды в театр, цирк, или походы на природу с друзьями, ночёвки у костра в лесу, или грибные «набеги». А незабываемая ночь встречи Нового 1968 года, в которую вся ЛИН в полном составе собралась в просторной студенческой столовой рупасовского общежития?
***
После семейного обсуждения ситуации мы решили возвратиться во Фрунзе. «Лучше быть первым в деревне, чем вторым в Риме», говорит Лёля. Больше всего известием о нашем отъезде, кажется, огорчён Сахаров, мой руководитель отдела-уезжает подготовленный «профессионал», на которого можно было бы рассчитывать при выполнении перспективных хоздоговорных работ.
Музыкальность дочери очевидна, и мы приобретаем «в рассрочку» баснословно дорогое по тем временам пианино чешской фирмы «Рёслер» стоимостью 1200 рублей, а это моя десятимесячная зарплата старшего преподавателя Политеха. Доченька успешно проходит все тесты на определение музыкального «слуха» и начинает посещать одну из детских музыкальных школ города. Многие родственники в недоумении от нашей необдуманно-дорогой покупки
Подготовить защиту уже готовой диссертации, иными словами, «выйти на защиту», ничуть не легче, чем собрать весь многолетний диссертабельный материал. Отпечатать диссертационный, со всеми иллюстрациями, текст в пяти экземплярах, из которых два получат официальные «оппоненты», один будет отправлен в центральную библиотеку имени Ленина, один останется в МИСИ и один у автора диссертации-это самая лёгкая задача. Гораздо труднее иметь ко дню защиты хотя бы две опубликованные в открытой печати статьи по теме диссертации, отпечатать автореферат и разослать его во все ведущие научные организации страны с близкой тематикой исследований и получить хотя бы пять-шесть благоприятных, то есть с умеренной критикой, отзывов из этих организаций, каждый из которых должен содержать контрольную заключительную фразу: « В целом диссертация содержит новые, полученные соискателем, данные, представляющие определённый интерес для дальнейших исследований, а соискатель заслуживает присуждения ему учёной степени кандидата технических наук». Но никто не знает и не поручится, что такие отзывы в нужном количестве и с нужным заключением будут получены Учёным Советом МИСИ, на заседании которого должна пройти защита.
Перед защитой должна состояться процедура «предзащиты» в той организации, где диссертация выполнена. Кроме того, в идеальном порядке должны быть все необходимые документы, подтверждающие, что соискатель сдал все положенные три кандидатских минимума. Но решающую роль при защите должны сыграть выступления «оппонентов», которым Учёный Совет, составленный из учёных, работающих в разных прикладных технических областях и потому иногда мало компетентных в узкой тематике диссертации, безоговорочно доверяет, поскольку только «оппоненты» могут квалифицированно и профессионально разобраться в сути представленного диссертационного материала. И никто не ответит, что представят «оппоненты» к защите и какой «сюрприз» они могут преподнести соискателю, до тех пор, пока соискатель не получит копию их отзывов и не подготовится дать ответ на поставленные под сомнения положения диссертации. И бывает, что времени на это у соискателя остается слишком мало.
В подготовительный к защите период особенно велика роль шефа. У него огромный опыт и многочисленные тесные контакты со всеми ведущими учёными страны, работающими в близкой тематической «колее». Шеф составляет список организаций, куда надо направить на отзыв автореферат диссертации, шеф «рекомендует» тех или других «оппонентов» в расчёте, что и они тоже обратятся к нему с такими же проблемами, ведь у всех есть свои аспиранты «на выходе». Но гарантировать благоприятные отзывы может только сама диссертация, если она действительно посвящена «актуальным» научно-техническим проблемам и вносит вклад в развитие отечественных отраслей производства. Если бы я хоть немного представлял эти усилия, то, пожалуй, призадумался бы и, возможно, согласился ждать несколько лет до своей защиты, работая в ЛИН и не отрываясь от родных её стен, которые, как известно, всегда помогают. Но шаг был сделан, и теперь приходилось «на расстоянии» продвигать свою защиту.
...С осени 1969 года жена стала преподавать химию в городском торговом техникуме, а я начал компоновать диссертацию, ориентируясь на черновой вариант, который уже обсуждал с шефом. Окончательный вариант диссертации я подготовил летом следующего года в дальнем совхозе, в деревне Бурулдай, где студенты моей курируемой группы трудились в предгорьях Заилийского Ала Тау на границе с Казахстаном, куда были внезапно, в самом конце экзаменационной сессии, направлены вместе со своим куратором на сенокос.
Почти завершив уборку сена в Бурулдае, группа внезапно, по просьбе руководства совхоза, и с согласием нашего декана, была разбита на две части, одну из которых, мужскую, увезли в Кенес Анархай, знакомый мне по целинной эпопее. Было обещано, что эта часть группы пробудет в Кенес Анархае не более пяти, от силы семи, дней и будет работать на погрузке уже заготовленного там сена, которое нужно развезти по ближайшим совхозным кошарам. Прошло пять дней, неделя-ребята мои не возвращаются, а я в ответе за каждого из них. Если что случится, совхозное начальство и декан сумеют остаться в стороне. Тревожная память о далёких целинных приключениях срывает меня с места, и на десятый день, ближайшим рейсом совхозного грузовика, я уезжаю в Кенес Анархай, предварительно, своей властью, отправив бурулдайскую, преимущественно женскую, часть группы во Фрунзе.
В Кенес Анархае я нашёл своих студентов, живущих в двухэтажном железобетонном «бункере». Такие же, или очень похожие на него, строения были в неправильном порядке разбросаны по степи, странно контрастируя с безлюдным степным пространством. Оказалось, что это место представляло собой боевой танковый полигон, где каждую осень проводились учебные стрельбы на поражение неподвижных целей из орудий маневрирующих по степи танков. Тем же грузовичком все мои студенты были вывезены из Кенес Анархая во Фрунзе. Студенты этой группы отлично знали, что я шёл на риск, самовольно решая этот «производственный» вопрос, и видел потом, как они всегда радовались, встречая меня в институте, и рассказывали о своих делах, а спустя три года, на традиционной выпускной групповой фотографии поместили и мой снимок.
В первый же учебный день 1 сентября меня вызвали в партком института, где «освобождённый», то есть работающий на зарплате райкома и не состоящий в штате института, секретарь парткома, вышедший «на пенсию» полковник Советской Армии Сергиенко, познакомил меня с «телегой», то есть, с жалобой руководства совхоза Бурулдай на мои самовольные действия, которые «сорвали план сенокосной кампании». «Как минимум, строгий выговор тебе обеспечен, а был бы ты членом партии, я бы тебя «выпер» из её славных рядов», грозно, и даже с какой-то затаённой злобой, предупредил меня партийный институтский «босс», даже не выслушав моих объяснений. Однако, выговора не последовало, потому, что ректор, после беседы со мной, сумел заблокировать недружелюбные действия Сергиенко.
Мой друг Алибек успешно защитил свою диссертацию в середине декабря 1970 года и ему удалось «зацепиться» за московскую прописку, использовав свой статус холостяка. Этот нелегальный путь широко практиковался среди аспирантской «иногородней» неженатой молодёжи, получавшей лишь трёхлетний временный статус жителя Москвы. «Фиктивные», естественно небезвозмездные, «браки» на москвичках, которых «женихи» зачастую никогда и не видели, устраивались ловкими «менеджерами». А как же иначе? Ведь « с волками жить». Ему сразу крупно «повезло»-полуразвалившийся домишко в Люблино, где он был теперь постоянно «прописан», попал под «снос», и он, переведя заранее маму в Москву, получил однокомнатную квартиру в хорошем пятиэтажном кирпичном доме недалеко от метро «Текстильщики», рядом со стадионом «Локомотив». Слава неутомимым скромным «менеджерам», вносившим неоценимый вклад в развитие отечественной науки, сохраняя талантливейшие молодые научные кадры от прозябания и забвения! Когда пишутся эти строки, мой друг уже академик одной из многочисленных российских академий и лауреат Государственной премии России.
Возвращаемся во Фрунзе, уже не с «пустыми руками». Мой «пробивной» зав сразу же «впрягает» меня в хоздоговорную тематику кафедры, а я и не сопротивляюсь, лишних денег в семье никогда не было, да, наверное, и не будет никогда, и хоздоговорные «полставки» очень кстати в семейном бюджете. Хоздоговор кафедры связан с полигонными стандартными испытаниями железобетонных изделий производства Джалал-Абадского завода железобетонных конструкций. Эта техника мне, недавнему аспиранту МИСИ, хорошо знакома, да и направление это моё-экспериментальная ветка науки о прочности инженерных конструкций и материалов.
На Джалал-Абадском заводе мы имеем дело только с руководящими работниками предприятия, которые с тревогой ожидают результатов испытаний заводской продукции, должных дать «зелёный» свет большой партии железобетонных балок, ферм и плит, отправляемых на стройки. Это плановая продукция завода, от реализации которой зависит всё его финансовое благополучие. В самом начале мая я получил из ВАКа долгожданный «Диплом» кандидата технических наук, что сразу же, почти в три раза, увеличило мою зарплату старшего преподавателя.
Новый учебный год, и неумолимые «сельхозработы», куда я, как «куратор», должен выехать со своей группой, но у меня в семье маленький ребёнок, и нужна моя помощь и участие. Отчаянно сопротивляюсь и получаю «снисхождение»-вместо дальних картофельных полей Кеминской долины будете руководить студентами-технологами на Токмакском консервном заводе.
Токмак-небольшой городишко в пойме реки Чу в шестидесяти километрах от Фрунзе, так, что можно навещать своих-регулярное автобусное сообщение функционирует строго по расписанию с утра до вечера. Студенты-технологи из работающих на заводе набраны по «кооперативному» обмену со среднеазиатскими вузами, в основном узбекскими и таджикскими. Такие же, только «киргизские» группы, обучаются в среднеазиатских вузах, направивших своих студентов в наш Политех. Учебная группа резко делится на две части по принципу «землячества»-узбеки и таджики держатся двумя отдельными группками, хотя контакты между ними на русском, языке «межнационального общения», совершенно дружелюбны. Во главе каждого «землячества» стоит свой «вожак», но лидер узбекского «землячества» является официальным «деканатским» старостой всей группы-следствие более многочисленной узбекской группировки.
С первых же дней я совершенно не понимаю, зачем я здесь оказался, делать мне просто нечего, настолько слаженно и дисциплинированно идёт работа моих студентов в цехах завода. Никаких опозданий или отлучек, никаких ЧП, то есть, чрезвычайных происшествий, всё под контролем лидеров «землячеств», которым все подчиняются беспрекословно. Бесцельно брожу по улочкам Токмака, не зная, чем заняться. Местная библиотека не может меня удивить ничем, а в кинотеатре набор давно виданных кинофильмов.
Часто уезжаю во Фрунзе, где задерживаюсь иногда на два-три дня. Как долго тянулись эти токмакские дни и ночи, но, наконец, иссяк поток свежих помидоров с колхозных полей, остановились цеховые поточные линии, и я дома, а жена моя работящая уже опять преподаёт-и в Политехе на подготовительных курсах, и в торговом техникуме заочникам по вечерам. Последние недели мама её жила у нас, присматривая за двумя детьми. Теперь мы по очереди, отрегулировав наши учебные расписания, остаёмся дома , чтобы быть с детьми. Я часто стою на балконе, до начала моей лекции остаются считанные минуты, а вот и она, бегом бежит, чтобы сменить меня на посту. Хорошо, что дом выбрали близкий к учебным корпусам Политеха.
В октябре я и мой «дос», что в переводе с киргизского означает «друг», Рыспек с кафедры высшей математики выезжали в Алма Ату, где пытались пройти отборочную комиссию для прохождения научной стажировки в Чехословакии. Я рассчитывал попасть на стажировку к известному «прочнисту», профессору Немецу, но, почему-то, мы оба не понравились, как потенциальные кандидаты на стажировку, и в окончательный список стажёров не попали. Список этот, наверняка, был заполнен «блатными» кадрами казахстанских ВУЗов, а «блат» в нашей стране всегда, вспоминаю бабушку, был «выше Совнаркома».
Перед самым новым годом, на институтской доске объявлений появляется типографски отпечатанная афиша, которая извещает, что МВССО СССР приглашает всех желающих преподавателей, имеющих учёную степень, присоединиться к одному из «коллективных контрактов» с ВУЗами африканских стран-Мали, Бурунди, Сенегала, Алжира, Туниса, Гвинеи, и другими, чтобы отправиться туда на преподавательскую работу по специальностям, среди которых значится «Техническая механика», включающая теоретическую и строительную механики, детали машин, сопромат и теорию упругости. Преподавание этих дисциплин будет вестись без переводчика на французском языке, который кандидат должен освоить в течение года на спецкурсах в Ленинградском Государственном Университете (ЛГУ). Подробности можно узнать в отделе ВУЗов республиканского Министерства Народного Образования.
.Иду в министерство, и сразу попадаю к своему давнему волейбольному соратнику, который теперь заместитель заведующего отделом ВУЗов. Он подробно излагает мне распоряжение союзного министерства о наборе квалифицированных преподавателей ВУЗов с учёными степенями и с опытом преподавания не менее пяти лет для их направления на работу в развивающиеся африканские страны. Зарплата преподавателя по «коллективному» договору 400 «золотых», то есть, «инвалютных», рублей в месяц, плюс ежемесячно 60% текущей вузовской зарплаты в обычных советских рублях, плюс бесплатный перелёт с семьей и багажом массой до 100 килограммов в оба конца, плюс оплаченная по контракту комфортабельная квартира по месту работы, плюс возраст до 45 лет, плюс... Что такое «золотой» рубль я и понятия не имею, но много плюсов набирается, а у меня теперь двое детей, и надо думать об их будущем.
Моих плюсов, вроде бы, тоже достаточно, чтобы подать заявление с просьбой присоединить меня к любому «коллективному» договору с любым вузом любой из означенных в министерском распоряжении стран. Отдельные фотографии всех взрослых членов семьи, включая такие же отдельные жены с детьми,-это элементарно, но основное препятствие-полное незнание французского языка, из которого я только помню «Постой-ка, брат «мусью» из «Бородино» Лермонтова, да еще «месьё» Трике из «Евгения Онегина», которые дополняют друг друга, но ведь будет целый год «языковой» подготовки. А как же жена с двумя ребятишками? А, как нибудь, привыкать нам, что ли? С детства на колёсах, а последнее время и в воздухе, и гонит, гонит ветер странствий из конца в конец, да и мало надежды, что пробьёшься через неистребимый частокол советского «блата»-опыт с чехословацкой стажировкой совсем рядом, так, что вероятность почти нулевая, но попытаться надо, у каждого своя судьба. «Твоё заявление у меня пятое, но от «сопроматчиков» пока ни одного», говорит мой соратник, но других я и не ждал, на нашей кафедре всего два кандидата наук-заведующий да я, а диссертация «Балапана» уже одиннадцать лет «висит» в воздухе. Ветер странствий умножается моим врождённым «личным» интересом.
Мое заявление попадает в отдел кадров республиканского Министерства. Начальник, вернее, начальница отдела, своей хваткой, ростом и властным блеском серых глаз живо напомнила мне энергичную администраторшу русской драмы Зелёную, канувшую в прошлое. Очень скоро выясняется и «личный» интерес начальницы. Её дочь, студентка вечернего факультета Политеха, через год должна окончить институт, а у неё целый ворох «хвостов», то есть несданных в своё время семестровых экзаменов, среди которых и жестокий «сопромат». Я сразу же берусь подготовить дочь к экзамену и гарантирую успешную его сдачу в ближайшие две-три недели, да и с другими «хвостами» помогу справиться, а начальница отдела кадров, как бы мимоходом, говорит, что тоже может гарантировать мне «вызов» на курсы французского языка в ЛГУ, который обязательно поступит в институт из Москвы, из МВССО СССР. Дальнейший путь к «коллективному» договору уже не будет зависеть от неё и целиком ляжет на мои собственные плечи. О моём заявлении знает только жена, для всех остальных мы держим его в «секрете», но что-то уже сдвинулось-в самый разгар летней сессии меня вызывали в Москву, в МинВуз «на собеседование», и я до сих пор не знаю, что это было такое, «смотрины» что ли? Но «секрет» наш уже не секрет.
...Каждое утро, где-то после десяти часов, на пляже появлялся вместе со своей женой отдыхающий в нашем «потоке» секретарь парткома Сергиенко с шахматной доской «под мышкой», в широкополой шляпе и «шароварах», то есть спортивных брюках, волочащихся по песку. Они устраивались под соседним «грибком», и к нему сразу же присаживался кто-нибудь из его постоянных шахматных партнёров из числа отдыхающих. Я вижу, как Сергиенко лениво передвигает фигуры и неизменно заканчивает партию выигрышем и, редко, «боевой» ничьёй. Потом, повернувшись в нашу сторону, возглашает: «Доброе утро, Ефремовы. Вы как, Анатолий Иванович, сегодня в форме?», и, как когда-то в «пожарке», я слышу: «Может, сгоняем партейку?» «Утро доброе. Отчего же не сгонять?», сразу соглашаюсь я, а он уже и фигуры расставил, и кулаки свои протягивает с упрятанной в одном из них пешкой, чтобы я определил цвет моих фигур-«чёрные или «белые?»
Мои грамотные разнообразные дебюты «за белых» и «за чёрных», навсегда запавшие в память ещё с далёких лагерных лет и столько раз игранные затем и в «пожарке», и на институтских затяжных турнирах, где мне часто удавалось быть в числе призёров, не оставляли упорному, изворотливому, но делавшему в дебюте непоправимые ошибки, шахматному секретарю парткома никаких шансов, и, получив очередной «мат» или сдавшись в безнадёжной позиции, понеся большие «материальные» потери, он, молча, сгребал шахматные фигуры, но приговаривал иногда «Ну, вы и аккуратист, и почему это вы такой аккуратист?» Не знаю, что он имел в виду, именуя меня аккуратистом, может жёсткий прессинг моих фигур, а может и то, что я «не клевал» на всевозможные «ловушки» и «подставки», видеть которые помогали шахматные задачи, которые я решал, высматривая их в разных журналах, от «Огонька» до «Работницы». Больше, чем одну партию, Сергиенко не играл, и никогда не предлагал сыграть «реваншную».
..мы становимся обладателями неслыханного богатства-нам вручили «ордер» на право заселения отдельной двухкомнатной квартиры №13 на четвёртом этаже «панельного» дома в отдалённой предгорной городской новостройке под названием «Девятый микрорайон». Такой же ордер, и в той же новостройке, получила моя сестра с мужем и сыном, а семья дяди-радиста с бабушкой вселилась в трёхкомнатную квартиру в том же самом доме. Двухкомнатная квартира и у моего среднего брата, а мама с младшим братом получают однокомнатную, правда, дома их теперь в других районах города. Выросший на дне, я ошеломлён свалившимся на нас никогда невиданным домашним уютом, а моя деловая жена уже присмотрела подходящую мебель рижской мебельной фабрики, слегка «подержаную», но почти как новую.
...Закончив модернизацию кафедральной учебно-исследовательской лабораторной базы, неугомонный завкафедрой принялся наводить порядок в «кадрах». Это было очень кстати, потому, что лабораториям нужны были грамотные руководители, а где их взять в провинциальной столице далёкой среднеазиатской республики? Два новичка, молодые преподаватели из Львова, были «теоретиками», учениками Швайко и Русинко. Наш энергичный шеф и этот вопрос решил с присущей ему хваткой и знанием дела. С самого начала учебного года он составил жёсткий график четырёхмесячных научных стажировок всех молодых ассистентов в центральных московских научно-исследовательских организациях и вузах. Вся учебная нагрузка стажёра распределялась среди тех, кто оставался «тянуть» семестровую лямку. Каким образом он улаживал организационные вопросы с Москвой и МВССО, для всех оставалось загадкой, но первый стажёр, наш Алибек, в самом начале сентября отправился в столицу Советского Союза для прохождения научной стажировки в ЦНИИТМАШе, одном из ведущих научно-исследовательских центров страны, а моя очередь подходила сразу после его возвращения..
Местом моей стажировки была Лаборатория Исследования Напряжений Московского Инженерно-Строительного Института имени Куйбышева, или просто ЛИН МИСИ. Я уже знал по публикациям в научных журналах, что это одна из лучших в стране лабораторий фотоупругости, где разрабатывались и применялись поляризационно-оптические методы исследования напряжений и деформаций инженерных конструкций и материалов, а именно такая небольшая лаборатория нашей кафедры была отписана мне год назад для «изучения и управления».
Перед самым отъездом в Москву завкафедрой пригласил меня для разговора «с глазу на глаз» и без всяких «церемоний» предложил выставить «зачёт» и «экзамен» студенту Бекетаеву, который полностью провалил прошлую летнюю сессию, не выполнив ни одного из положенных семестровых проектов, и по этой причине не получил нужного «зачёта» и не был мной допущен к финальному летнему экзамену. Оказывается, студент Бекетаев был членом парткома (комитета КПСС) нашего института, где заседал вместе с нашим заведующим, а несданный летний «хвост» по сопромату автоматически не позволял ему участвовать в близкой зимней экзаменационной сессии. Два коммуниста из парткома нашли общий язык, а мне в этой махинации отводилась роль безгласного статиста, который должен был автоматически зафиксировать «липовые» положительные результаты минувшей летней сессии. «Не занимался, не занимаюсь, и никогда не буду этим заниматься», был мой ответ, а миновать меня, ведущего преподавателя прошлогоднего курса, который провалил студент и член парткома, было не во власти даже самого заведующего.
...В институте сразу обнаружил своего бывшего студента Бекетаева, которому «хвост» по сопромату, зафиксированный мной когда-то, нисколько не помешал «проскочить» на следующий курс. Спаянные одной монопольной партией, два коммуниста быстро решили эту проблему, воспользовавшись моим отсутствием, причём осторожный и опытный заведующий направил своего парткомовского коллегу на ликвидацию «хвоста» к одному из львовских «новичков». Эта процедура предусматривалась Положением о Высшей школе, и, чтобы не «подставить» неопытного новичка, я решил «не возникать».
Сельхозработ удалось избежать «по уважительной причине», и в середине сентября нам назначен первый кандидатский экзамен-«марксистско-ленинская философия». Сидим вдвоём в учебном кабинете кафедры философии Политеха, на руках экзаменационные вопросы, но, кроме нас, в кабинете ни души. Быстренько находим на книжных полках нужную «литературу», аккуратно списываем всё, что надо ответить, обильно пересыпав эти ответы ленинскими цитатами из его «Философских тетрадей» и монументального труда «Материализм и эмпириокритицизм». Часа через полтора появляются два экзаменатора, доценты этой кафедры, выслушивают нас на полном «серьёзе», и всё-первый кандидатский минимум у нас в «кармане». Через недели две мы в Университете, и второй «минимум» по немецкому языку, так же без особого напряжения, сдан. Университетский преподаватель, чистокровный немец, сразу узнал моего друга, которого встречал вместе с мамой в райотделе милиции города, где репрессированные Сталиным и переселённые в Среднюю Азию поволжские немцы и разнородные обитатели кавказских гор должны были каждый месяц «регистрировать» свой «невыездной» статус. Путь в аспирантуру приоткрывается, хотя ещё остаётся экзамен по специальности, но это уже в Москве.
..В самом начале октября, вечером, звонок в нашу квартиру. На пороге мама моя и с ней молодой, невысокого роста, худенький «востроглазый» киргиз, с первого взгляда видно, что не из простых, здоровается вежливо, русский язык отполирован, без всякого акцента. «Это наш новый театральный художник-декоратор Макен», говорит мама, «он узнал от меня о вашем отъезде в Москву и хочет с вами поговорить». Макен быстро излагает свою историю. Учился в Москве почти пять лет, закончил Строгановское художественно-промышленное училище, женился в Москве на русской девушке Ларисе из подмосковного посёлка Быково, где у неё с мамой комната в коммунальной «ведомственной» квартире, принадлежащей местному быковскому аэропорту. Они с Ларисой и маленьким сыном «бедствуют» во Фрунзе с самой весны, перебираясь с одной съёмной комнатушки в другую, а маму они похоронили в Быково два месяца назад, и комната, им принадлежащая, теперь там стоит пустая. Быково в тридцати километрах от центра Москвы, и пригородные «электрички» идут одна за другой прямо до Казанского вокзала, а это уже на площади «трёх вокзалов».
..Мы сразу находим общий язык и составляем «договор» междугородного обмена нашей двухкомнатной квартиры во Фрунзе на комнату в «коммуналке» посёлка Быково Московской области. Жена моя явно расстроена, жалко терять такую, уже обжитую, квартиру, разорять долгожданный семейный очаг. Мне кажется, что и слёзы навернулись, но вижу, что полностью доверяет мне в этом предприятии.
Вдвоём уезжаем с Казанского вокзала в Быково «на разведку». Трёхэтажный кирпичный дом, в котором, в случае удачного обмена, предстоит жить моей семье, на улице Аэропортовской, совсем недалеко от железнодорожной платформы «Быково»..Комната Макена и Ларисы на первом этаже, который был первоначально предназначен для магазина, но теперь это магазинное пространство переоборудовано в шесть жилых изолированных «коммунальных» комнат.
Магазинный проект причудливо вписался в эти комнаты, каждая из них имеет широченное окно с верхней полукруглой аркой, а потолки такие высокие, что комнаты похожи на параллелепипеды, вытянутые вверх. Окна выходят на «палисадник», аккуратно разделённый на отдельные полосы по габаритам двух соседних комнат. Огромная кухня заставлена индивидуальными столами жильцов. На каждом столе «керогаз», газовых плит нет. Туалет сразу у входа, и рядом просторная «бытовка», которая примыкает к кухне. Здесь можно выстирать и высушить бельё, а между «бытовкой» и шестью комнатами жильцов такой широкий коридор, что можно играть в мини-футбол. Ванной, конечно же, тоже нет, так, что придётся пользоваться общественной поселковой баней, но нам не привыкать. Неужели это будет наше жильё? Какое счастье иметь свой собственный изолированный «угол» недалеко от Москвы!
Но надо ещё пройти комиссию исполнительного комитета местного Совета народных депутатов, да ещё и получить разрешение на обмен у аэропорта «Быково», которому и принадлежит этот дом. Благоприятный исход под большим вопросом, а мне надо улетать во Фрунзе, где осталась масса нерешённых дел. Давай, дружище Караян, помогай, тебе оставляю все дела, ты пойдёшь и на заседание комиссии, и в аэропортовскую хозчасть. Да и куда тебе деваться-ЦНИИТМаш не обеспечивает своих новых аспирантов общежитием, так, что пока поживёшь здесь, а там видно будет.
«..Нормальный мужик попался» говорит Алибек. «Да и что было сопротивляться-трое уезжают, а трое въезжают. Сказал только «хрен редьки не слаще» и сразу подписал нужную бумагу. А вот на исполкомовской комиссии пришлось сказать речь, что в случае положительного решения квартиру заселит семья молодого талантливого учёного, надежду советской науки, которая должна сохранить свои ведущие позиции в освоении космоса и развитии ядерной энергетики в условиях враждебного капиталистического окружения. В общем, вспомнил ещё кое-что из нашего экзамена по марксистско-ленинской философии и привёл несколько цитат Ленина из его статьи и речи «Что такое советская власть?» Никто не прослезился, но слушали внимательно, так, что вот тебе официальный «ордер» на твою квартиру».
..Моя аспирантская стипендия 100 рублей в месяц, но я, сразу же, включаюсь в «хоздоговорную» работу отдела на «полставки» младшего научного сотрудника, что приносит дополнительно 52 рубля 50 копеек каждый месяц. А одна тема «хоздоговорная» не укладывается в рамки обычных, известных научных публикаций, совсем новая тема, надо приглядеться повнимательнее.
Через неделю после приезда подаю заявление в отдел аспирантуры МИСИ с просьбой предоставить новичку-аспиранту законное место в общежитии. Проблем никаких, вселяйтесь хоть сегодня в студенческое общежитие в Рупасово, то самое, среди сосново-елового леса, рядом с полигоном МИСИ. У меня на руках «ордер» на вселение, и неочевидная «шахматная» комбинация в голове, но нужно надёжное «прикрытие». Едем вдвоём с Караяном к нашим «москвичкам» в Перловку, и, не заходя в дом, сразу в гараж к АА.
У него жена, да две дочери, Сразу появляется «заначка» и банка солёных груздей, а мы осторожно информируем его о бедственном положении Алибека, которому некуда податься в зимней Москве, даже «угла» ему сейчас не найти. Почти не задумываясь, говорит, что у него есть некоторый «блат» в рупасовском общежитии, пару раз «раздавили» поллитра на двоих с комендантом, и он попробует что-нибудь предпринять, но это трудное дело, и за положительный результат ручаться никак нельзя. Тогда я показываю ему мой «ордер», и он, сразу обрадовавшись, сказал « всё, ребятки, считайте, что дело «в шляпе». Через неделю мы празднуем вселение аспиранта «Ефремова» в рупасовское общежитие. Теперь у Караяна есть жильё, правда далековато от ЦНИИТМАШа, но разве это главное.
Мы с женой аспиранты, молодые «перспективные» учёные. Никогда не имели обитатели быковского дома таких соседей. Ещё довольно бодрая одинокая старушка-соседка сразу соглашается быть няней нашей девочке, за хорошее вознаграждение конечно, но это большая удача. Оплату няне мы «потянем», наш ежемесячный доход-две аспирантские стипендии по 100 рублей каждая плюс мои хоздоговорные «полставки».
Утверждённая шефом моя тема практически не сдвинулась с места-невозможно её осилить с таким несовершенным, отечественного производства, экспериментальным оборудованием и приборами, и я с завистью вчитываюсь в «переводные» статьи зарубежных, в основном американских, авторов, которые уже вплотную подобрались к регистрации переменных во времени, то есть «динамических», деформаций разнообразных, порой даже «экзотических» конструкций. Особенно большое впечатление произвела американская статья, где описывались эксперименты по регистрации динамических деформаций криволинейной плоскости крыла самолёта с тонким слоем оптически-чувствительного материала, зафиксированные в полёте с борта другого самолёта, оснащённого новейшей оптической аппаратурой. Как далеко ушла западная техника эксперимента, за горизонтом уже, а в других направлениях и подавно, и едва ли теперь можно догнать, ведь «какая-то в державе датской гниль».
Своими силами и с помощью оптики производства отечественных Ленинградского и Красногорского заводов смонтировали небольшую экспериментальную установку, оснастив её подъёмным массивным, из стального толстого листа, «столом» и деталями, изготовленными по нашим чертежам в механических мастерских полигона. Это совершенно новая конструкция, и можно бы подавать отечественную заявку на «изобретение», но на это нет времени. К сожалению, мы можем пока фиксировать только «статические» деформации, что не укладывается в мою диссертационную тему, но какое широкое поле открывается теперь в других инженерных приложениях. Тщательные литературные поиски и «хоздоговорной» опыт чётко обозначают мне неисследованную до сих пор проблему-изучение процесса перераспределения деформаций железобетонных конструкций при возникновении в них трещин.
Лёлю в Москве сразу принимают на должность инженера во Всесоюзный Институт Авиационных Материалов (ВИАМ) с той же зарплатой, что была у неё до поступления в аспирантуру, 120 рублей, зарплата младшего научного сотрудника Института неорганической химии АН Киргизии, и даже далеко ходить не надо-ВИАМ этот на той же улице Радио и, более того, прямо через эту улицу, напротив корпуса оставленного МОПИ.
ВИАМ-это «закрытое», или «режимное», предприятие, где разрабатываются новые конструкционные материалы для авиационной и космической отраслей, составляющих основу военной мощи Советского Союза. Развитие этих отраслей находится под постоянным вниманием верховной власти, потому, что это позволяет гордо, «на равных», говорить с враждебным Западом, особенно с США, лидером этого Запада. Эта гордость, однако, не мешает стоять «с протянутой рукой», выпрашивая у Запада поставки продуктов питания, чтобы хоть как-то прокормить народ. Наш Алибек улетел во Фрунзе повидаться со своей мамой, и мы передаём с ним подарок для дочери, пушистого игрушечного медвежонка, и до сих пор она уверена, что этого медвежонка подарил ей именно он, так крепко всё это запомнила.
Один из отделов ВИАМа работает над созданием новых видов ракетного топлива для оснащения космических ракет и боевых ракетных частей стратегического назначения Советской Армии, и именно в этом отделе стала работать моя жена. Особое положение ВИАМа сразу же сказалось-у неё приличная по тем временам зарплата плюс еженедельный «паёк»-заказ дефицитных продуктов, но самое главное то, что её ставят «в очередь» на получение для нашей дочери «места» в ведомственном детском саду в близком от «Разгуляя» квартале. Эта очередь и подходит в самом конце года, и я в первых числах нового января с радостью лечу за нашей доченькой во Фрунзе, не было ни минуты, чтобы мы не думали о ней, не тосковали, и хоть и тайные, но слёзы моей жены я замечал каждый день.
Наконец-то мы все вместе, и вроде бы теперь можно сосредоточиться на моей диссертации, которая всё яснее выплывает в «свободном плавании». А накануне, осенью, Москва торжественно празднует пятидесятилетие советской власти-магазины забиты «импортными» товарами с загнивающего Запада, распространяя невиданный «аромат» этого «загнивания», а московские вокзалы забиты «мешочниками», жителями ближних и дальних деревень, посёлков и городов, которые сотнями тысяч приезжают в столицу, где можно что-нибудь купить и привезти своим полуголодным детям. Похоже, что столица «великого» Советского Союза-единственный продуктовый оазис, окружённый голодными пространствами необъятной страны.
Наша взаимная помощь в трудные дни проявлялась, вроде бы, незаметно, но ощутимо, и я вспоминаю, как поздним вечером Караян стучал в наше окно, выходящее в палисадник, чтобы передать так необходимые нам «до получки» десять рублей, которые он занял для нас у кого-то из своих друзей. А разве можно забыть, как мы, бывало, по утрам встречались в одной электричке, и я менялся с ним туфлями, потому, что в своих затёртых мне было неудобно появляться на заседаниях кафедры «Сопромат» МИСИ. Как не вспомнить это время, и наши наезды в театр, цирк, или походы на природу с друзьями, ночёвки у костра в лесу, или грибные «набеги». А незабываемая ночь встречи Нового 1968 года, в которую вся ЛИН в полном составе собралась в просторной студенческой столовой рупасовского общежития?
***
После семейного обсуждения ситуации мы решили возвратиться во Фрунзе. «Лучше быть первым в деревне, чем вторым в Риме», говорит Лёля. Больше всего известием о нашем отъезде, кажется, огорчён Сахаров, мой руководитель отдела-уезжает подготовленный «профессионал», на которого можно было бы рассчитывать при выполнении перспективных хоздоговорных работ.
Музыкальность дочери очевидна, и мы приобретаем «в рассрочку» баснословно дорогое по тем временам пианино чешской фирмы «Рёслер» стоимостью 1200 рублей, а это моя десятимесячная зарплата старшего преподавателя Политеха. Доченька успешно проходит все тесты на определение музыкального «слуха» и начинает посещать одну из детских музыкальных школ города. Многие родственники в недоумении от нашей необдуманно-дорогой покупки
Подготовить защиту уже готовой диссертации, иными словами, «выйти на защиту», ничуть не легче, чем собрать весь многолетний диссертабельный материал. Отпечатать диссертационный, со всеми иллюстрациями, текст в пяти экземплярах, из которых два получат официальные «оппоненты», один будет отправлен в центральную библиотеку имени Ленина, один останется в МИСИ и один у автора диссертации-это самая лёгкая задача. Гораздо труднее иметь ко дню защиты хотя бы две опубликованные в открытой печати статьи по теме диссертации, отпечатать автореферат и разослать его во все ведущие научные организации страны с близкой тематикой исследований и получить хотя бы пять-шесть благоприятных, то есть с умеренной критикой, отзывов из этих организаций, каждый из которых должен содержать контрольную заключительную фразу: « В целом диссертация содержит новые, полученные соискателем, данные, представляющие определённый интерес для дальнейших исследований, а соискатель заслуживает присуждения ему учёной степени кандидата технических наук». Но никто не знает и не поручится, что такие отзывы в нужном количестве и с нужным заключением будут получены Учёным Советом МИСИ, на заседании которого должна пройти защита.
Перед защитой должна состояться процедура «предзащиты» в той организации, где диссертация выполнена. Кроме того, в идеальном порядке должны быть все необходимые документы, подтверждающие, что соискатель сдал все положенные три кандидатских минимума. Но решающую роль при защите должны сыграть выступления «оппонентов», которым Учёный Совет, составленный из учёных, работающих в разных прикладных технических областях и потому иногда мало компетентных в узкой тематике диссертации, безоговорочно доверяет, поскольку только «оппоненты» могут квалифицированно и профессионально разобраться в сути представленного диссертационного материала. И никто не ответит, что представят «оппоненты» к защите и какой «сюрприз» они могут преподнести соискателю, до тех пор, пока соискатель не получит копию их отзывов и не подготовится дать ответ на поставленные под сомнения положения диссертации. И бывает, что времени на это у соискателя остается слишком мало.
В подготовительный к защите период особенно велика роль шефа. У него огромный опыт и многочисленные тесные контакты со всеми ведущими учёными страны, работающими в близкой тематической «колее». Шеф составляет список организаций, куда надо направить на отзыв автореферат диссертации, шеф «рекомендует» тех или других «оппонентов» в расчёте, что и они тоже обратятся к нему с такими же проблемами, ведь у всех есть свои аспиранты «на выходе». Но гарантировать благоприятные отзывы может только сама диссертация, если она действительно посвящена «актуальным» научно-техническим проблемам и вносит вклад в развитие отечественных отраслей производства. Если бы я хоть немного представлял эти усилия, то, пожалуй, призадумался бы и, возможно, согласился ждать несколько лет до своей защиты, работая в ЛИН и не отрываясь от родных её стен, которые, как известно, всегда помогают. Но шаг был сделан, и теперь приходилось «на расстоянии» продвигать свою защиту.
...С осени 1969 года жена стала преподавать химию в городском торговом техникуме, а я начал компоновать диссертацию, ориентируясь на черновой вариант, который уже обсуждал с шефом. Окончательный вариант диссертации я подготовил летом следующего года в дальнем совхозе, в деревне Бурулдай, где студенты моей курируемой группы трудились в предгорьях Заилийского Ала Тау на границе с Казахстаном, куда были внезапно, в самом конце экзаменационной сессии, направлены вместе со своим куратором на сенокос.
Почти завершив уборку сена в Бурулдае, группа внезапно, по просьбе руководства совхоза, и с согласием нашего декана, была разбита на две части, одну из которых, мужскую, увезли в Кенес Анархай, знакомый мне по целинной эпопее. Было обещано, что эта часть группы пробудет в Кенес Анархае не более пяти, от силы семи, дней и будет работать на погрузке уже заготовленного там сена, которое нужно развезти по ближайшим совхозным кошарам. Прошло пять дней, неделя-ребята мои не возвращаются, а я в ответе за каждого из них. Если что случится, совхозное начальство и декан сумеют остаться в стороне. Тревожная память о далёких целинных приключениях срывает меня с места, и на десятый день, ближайшим рейсом совхозного грузовика, я уезжаю в Кенес Анархай, предварительно, своей властью, отправив бурулдайскую, преимущественно женскую, часть группы во Фрунзе.
В Кенес Анархае я нашёл своих студентов, живущих в двухэтажном железобетонном «бункере». Такие же, или очень похожие на него, строения были в неправильном порядке разбросаны по степи, странно контрастируя с безлюдным степным пространством. Оказалось, что это место представляло собой боевой танковый полигон, где каждую осень проводились учебные стрельбы на поражение неподвижных целей из орудий маневрирующих по степи танков. Тем же грузовичком все мои студенты были вывезены из Кенес Анархая во Фрунзе. Студенты этой группы отлично знали, что я шёл на риск, самовольно решая этот «производственный» вопрос, и видел потом, как они всегда радовались, встречая меня в институте, и рассказывали о своих делах, а спустя три года, на традиционной выпускной групповой фотографии поместили и мой снимок.
В первый же учебный день 1 сентября меня вызвали в партком института, где «освобождённый», то есть работающий на зарплате райкома и не состоящий в штате института, секретарь парткома, вышедший «на пенсию» полковник Советской Армии Сергиенко, познакомил меня с «телегой», то есть, с жалобой руководства совхоза Бурулдай на мои самовольные действия, которые «сорвали план сенокосной кампании». «Как минимум, строгий выговор тебе обеспечен, а был бы ты членом партии, я бы тебя «выпер» из её славных рядов», грозно, и даже с какой-то затаённой злобой, предупредил меня партийный институтский «босс», даже не выслушав моих объяснений. Однако, выговора не последовало, потому, что ректор, после беседы со мной, сумел заблокировать недружелюбные действия Сергиенко.
Мой друг Алибек успешно защитил свою диссертацию в середине декабря 1970 года и ему удалось «зацепиться» за московскую прописку, использовав свой статус холостяка. Этот нелегальный путь широко практиковался среди аспирантской «иногородней» неженатой молодёжи, получавшей лишь трёхлетний временный статус жителя Москвы. «Фиктивные», естественно небезвозмездные, «браки» на москвичках, которых «женихи» зачастую никогда и не видели, устраивались ловкими «менеджерами». А как же иначе? Ведь « с волками жить». Ему сразу крупно «повезло»-полуразвалившийся домишко в Люблино, где он был теперь постоянно «прописан», попал под «снос», и он, переведя заранее маму в Москву, получил однокомнатную квартиру в хорошем пятиэтажном кирпичном доме недалеко от метро «Текстильщики», рядом со стадионом «Локомотив». Слава неутомимым скромным «менеджерам», вносившим неоценимый вклад в развитие отечественной науки, сохраняя талантливейшие молодые научные кадры от прозябания и забвения! Когда пишутся эти строки, мой друг уже академик одной из многочисленных российских академий и лауреат Государственной премии России.
Возвращаемся во Фрунзе, уже не с «пустыми руками». Мой «пробивной» зав сразу же «впрягает» меня в хоздоговорную тематику кафедры, а я и не сопротивляюсь, лишних денег в семье никогда не было, да, наверное, и не будет никогда, и хоздоговорные «полставки» очень кстати в семейном бюджете. Хоздоговор кафедры связан с полигонными стандартными испытаниями железобетонных изделий производства Джалал-Абадского завода железобетонных конструкций. Эта техника мне, недавнему аспиранту МИСИ, хорошо знакома, да и направление это моё-экспериментальная ветка науки о прочности инженерных конструкций и материалов.
На Джалал-Абадском заводе мы имеем дело только с руководящими работниками предприятия, которые с тревогой ожидают результатов испытаний заводской продукции, должных дать «зелёный» свет большой партии железобетонных балок, ферм и плит, отправляемых на стройки. Это плановая продукция завода, от реализации которой зависит всё его финансовое благополучие. В самом начале мая я получил из ВАКа долгожданный «Диплом» кандидата технических наук, что сразу же, почти в три раза, увеличило мою зарплату старшего преподавателя.
Новый учебный год, и неумолимые «сельхозработы», куда я, как «куратор», должен выехать со своей группой, но у меня в семье маленький ребёнок, и нужна моя помощь и участие. Отчаянно сопротивляюсь и получаю «снисхождение»-вместо дальних картофельных полей Кеминской долины будете руководить студентами-технологами на Токмакском консервном заводе.
Токмак-небольшой городишко в пойме реки Чу в шестидесяти километрах от Фрунзе, так, что можно навещать своих-регулярное автобусное сообщение функционирует строго по расписанию с утра до вечера. Студенты-технологи из работающих на заводе набраны по «кооперативному» обмену со среднеазиатскими вузами, в основном узбекскими и таджикскими. Такие же, только «киргизские» группы, обучаются в среднеазиатских вузах, направивших своих студентов в наш Политех. Учебная группа резко делится на две части по принципу «землячества»-узбеки и таджики держатся двумя отдельными группками, хотя контакты между ними на русском, языке «межнационального общения», совершенно дружелюбны. Во главе каждого «землячества» стоит свой «вожак», но лидер узбекского «землячества» является официальным «деканатским» старостой всей группы-следствие более многочисленной узбекской группировки.
С первых же дней я совершенно не понимаю, зачем я здесь оказался, делать мне просто нечего, настолько слаженно и дисциплинированно идёт работа моих студентов в цехах завода. Никаких опозданий или отлучек, никаких ЧП, то есть, чрезвычайных происшествий, всё под контролем лидеров «землячеств», которым все подчиняются беспрекословно. Бесцельно брожу по улочкам Токмака, не зная, чем заняться. Местная библиотека не может меня удивить ничем, а в кинотеатре набор давно виданных кинофильмов.
Часто уезжаю во Фрунзе, где задерживаюсь иногда на два-три дня. Как долго тянулись эти токмакские дни и ночи, но, наконец, иссяк поток свежих помидоров с колхозных полей, остановились цеховые поточные линии, и я дома, а жена моя работящая уже опять преподаёт-и в Политехе на подготовительных курсах, и в торговом техникуме заочникам по вечерам. Последние недели мама её жила у нас, присматривая за двумя детьми. Теперь мы по очереди, отрегулировав наши учебные расписания, остаёмся дома , чтобы быть с детьми. Я часто стою на балконе, до начала моей лекции остаются считанные минуты, а вот и она, бегом бежит, чтобы сменить меня на посту. Хорошо, что дом выбрали близкий к учебным корпусам Политеха.
В октябре я и мой «дос», что в переводе с киргизского означает «друг», Рыспек с кафедры высшей математики выезжали в Алма Ату, где пытались пройти отборочную комиссию для прохождения научной стажировки в Чехословакии. Я рассчитывал попасть на стажировку к известному «прочнисту», профессору Немецу, но, почему-то, мы оба не понравились, как потенциальные кандидаты на стажировку, и в окончательный список стажёров не попали. Список этот, наверняка, был заполнен «блатными» кадрами казахстанских ВУЗов, а «блат» в нашей стране всегда, вспоминаю бабушку, был «выше Совнаркома».
Перед самым новым годом, на институтской доске объявлений появляется типографски отпечатанная афиша, которая извещает, что МВССО СССР приглашает всех желающих преподавателей, имеющих учёную степень, присоединиться к одному из «коллективных контрактов» с ВУЗами африканских стран-Мали, Бурунди, Сенегала, Алжира, Туниса, Гвинеи, и другими, чтобы отправиться туда на преподавательскую работу по специальностям, среди которых значится «Техническая механика», включающая теоретическую и строительную механики, детали машин, сопромат и теорию упругости. Преподавание этих дисциплин будет вестись без переводчика на французском языке, который кандидат должен освоить в течение года на спецкурсах в Ленинградском Государственном Университете (ЛГУ). Подробности можно узнать в отделе ВУЗов республиканского Министерства Народного Образования.
.Иду в министерство, и сразу попадаю к своему давнему волейбольному соратнику, который теперь заместитель заведующего отделом ВУЗов. Он подробно излагает мне распоряжение союзного министерства о наборе квалифицированных преподавателей ВУЗов с учёными степенями и с опытом преподавания не менее пяти лет для их направления на работу в развивающиеся африканские страны. Зарплата преподавателя по «коллективному» договору 400 «золотых», то есть, «инвалютных», рублей в месяц, плюс ежемесячно 60% текущей вузовской зарплаты в обычных советских рублях, плюс бесплатный перелёт с семьей и багажом массой до 100 килограммов в оба конца, плюс оплаченная по контракту комфортабельная квартира по месту работы, плюс возраст до 45 лет, плюс... Что такое «золотой» рубль я и понятия не имею, но много плюсов набирается, а у меня теперь двое детей, и надо думать об их будущем.
Моих плюсов, вроде бы, тоже достаточно, чтобы подать заявление с просьбой присоединить меня к любому «коллективному» договору с любым вузом любой из означенных в министерском распоряжении стран. Отдельные фотографии всех взрослых членов семьи, включая такие же отдельные жены с детьми,-это элементарно, но основное препятствие-полное незнание французского языка, из которого я только помню «Постой-ка, брат «мусью» из «Бородино» Лермонтова, да еще «месьё» Трике из «Евгения Онегина», которые дополняют друг друга, но ведь будет целый год «языковой» подготовки. А как же жена с двумя ребятишками? А, как нибудь, привыкать нам, что ли? С детства на колёсах, а последнее время и в воздухе, и гонит, гонит ветер странствий из конца в конец, да и мало надежды, что пробьёшься через неистребимый частокол советского «блата»-опыт с чехословацкой стажировкой совсем рядом, так, что вероятность почти нулевая, но попытаться надо, у каждого своя судьба. «Твоё заявление у меня пятое, но от «сопроматчиков» пока ни одного», говорит мой соратник, но других я и не ждал, на нашей кафедре всего два кандидата наук-заведующий да я, а диссертация «Балапана» уже одиннадцать лет «висит» в воздухе. Ветер странствий умножается моим врождённым «личным» интересом.
Мое заявление попадает в отдел кадров республиканского Министерства. Начальник, вернее, начальница отдела, своей хваткой, ростом и властным блеском серых глаз живо напомнила мне энергичную администраторшу русской драмы Зелёную, канувшую в прошлое. Очень скоро выясняется и «личный» интерес начальницы. Её дочь, студентка вечернего факультета Политеха, через год должна окончить институт, а у неё целый ворох «хвостов», то есть несданных в своё время семестровых экзаменов, среди которых и жестокий «сопромат». Я сразу же берусь подготовить дочь к экзамену и гарантирую успешную его сдачу в ближайшие две-три недели, да и с другими «хвостами» помогу справиться, а начальница отдела кадров, как бы мимоходом, говорит, что тоже может гарантировать мне «вызов» на курсы французского языка в ЛГУ, который обязательно поступит в институт из Москвы, из МВССО СССР. Дальнейший путь к «коллективному» договору уже не будет зависеть от неё и целиком ляжет на мои собственные плечи. О моём заявлении знает только жена, для всех остальных мы держим его в «секрете», но что-то уже сдвинулось-в самый разгар летней сессии меня вызывали в Москву, в МинВуз «на собеседование», и я до сих пор не знаю, что это было такое, «смотрины» что ли? Но «секрет» наш уже не секрет.
...Каждое утро, где-то после десяти часов, на пляже появлялся вместе со своей женой отдыхающий в нашем «потоке» секретарь парткома Сергиенко с шахматной доской «под мышкой», в широкополой шляпе и «шароварах», то есть спортивных брюках, волочащихся по песку. Они устраивались под соседним «грибком», и к нему сразу же присаживался кто-нибудь из его постоянных шахматных партнёров из числа отдыхающих. Я вижу, как Сергиенко лениво передвигает фигуры и неизменно заканчивает партию выигрышем и, редко, «боевой» ничьёй. Потом, повернувшись в нашу сторону, возглашает: «Доброе утро, Ефремовы. Вы как, Анатолий Иванович, сегодня в форме?», и, как когда-то в «пожарке», я слышу: «Может, сгоняем партейку?» «Утро доброе. Отчего же не сгонять?», сразу соглашаюсь я, а он уже и фигуры расставил, и кулаки свои протягивает с упрятанной в одном из них пешкой, чтобы я определил цвет моих фигур-«чёрные или «белые?»
Мои грамотные разнообразные дебюты «за белых» и «за чёрных», навсегда запавшие в память ещё с далёких лагерных лет и столько раз игранные затем и в «пожарке», и на институтских затяжных турнирах, где мне часто удавалось быть в числе призёров, не оставляли упорному, изворотливому, но делавшему в дебюте непоправимые ошибки, шахматному секретарю парткома никаких шансов, и, получив очередной «мат» или сдавшись в безнадёжной позиции, понеся большие «материальные» потери, он, молча, сгребал шахматные фигуры, но приговаривал иногда «Ну, вы и аккуратист, и почему это вы такой аккуратист?» Не знаю, что он имел в виду, именуя меня аккуратистом, может жёсткий прессинг моих фигур, а может и то, что я «не клевал» на всевозможные «ловушки» и «подставки», видеть которые помогали шахматные задачи, которые я решал, высматривая их в разных журналах, от «Огонька» до «Работницы». Больше, чем одну партию, Сергиенко не играл, и никогда не предлагал сыграть «реваншную».