Толкачёв Юрий Павлович. Полковник 1
"...С точки зрения выполняемых нами задач мы были именно “винтиками”. Это, конечно, совсем не значит что наша роль была ничтожной. Как и настоящая машина может хорошо работать только если все её детали работают безукоризненно, так и в такой работе успех - это результат отличной работы каждого участника. А сбои в работе этого самого “винтика” могут приводить к тяжёлым последствиям для всей “машины”. К сожалению это иногда проявлялось и в истории ракетной техники в виде аварий и катастроф с гибелью многих десятков людей.
https://specnabor1953.narod.ru/avtor/TolkachjovMem.htm
Относительная узость задач, которые решал каждый из нас, не принадлежащих к числу крупных военных или гражданских руководителей, не позволит возможному читателю получить из таких как мои воспоминаний масштабную картину истории создания и развития ракетной и космической техники. Если, конечно, не переписать кучу сведений из мемуаров этих руководителей и других источников. Только зачем? Лучше уж читателю обратиться к первоисточникам. Так, вероятно, сведения о какой то крупной стратегической операции можно получить только от высшего командного состава, который её планировал и проводил, но не от рядового солдата, участника сражений.
...что такое спецнабор. Из лучших технических ВУЗов страны с последних курсов были взяты наиболее хорошо подготовленные ребята. Потом нас еще чуть больше года доучивали в академии. Поэтому на полигон пришли прекрасные специалисты со свежими знаниями, хорошо изучившие новейшие достижения науки и техники. Наверное, это особенно заметно было у радистов. Радиоэлектроника в те годы развивалась так стремительно, что знания, полученные в ВУЗах несколько лет назад быстро устаревали.
И еще вот что очень важно. Хоть у нас в дипломах записано “Военная артиллерийская инженерная академия им. Дзержинского” на самом деле мы были людьми с гражданским образованием. Проучившись 5 лет в институте, а потом год в Академии, я увидел принципиальную разницу в этих видах образования. Институт готовил разработчиков, то есть нам давали глубокие теоретические знания, все возможные технические, схемные решения, даже перспективные, и их сравнительный анализ. В академии же готовили эксплуатационников. Подход совсем другой. Сделано так то. Знать твердо, чтобы работать на данном оборудовании уверенно, без ошибок. А вот почему сделано именно так, возможны ли другие технические решения - это уже за рамками. Поэтому нам, как инженерам-испытателям, было гораздо легче говорить с инженерами КБ и заводов (“промышленниками” - как их называли на полигоне). Мы были такими же, говорили с ними на одном языке. А поскольку, как я уже говорил, отобрали из институтов совсем не худших, мы могли говорить с ними на равных. И поэтому, как мне кажется, наш вклад в развитие ракетной техники, доведение ее до того высочайшего уровня, которым потом много лет гордилась страна, был очень значительным.
Но была у этой медали и обратная сторона. Гражданским у нас было не только образование, но и весь дух. Мы были прекрасными специалистами, но не прекрасными офицерами. Это не значит, что мы были недисциплинированными разгильдяями, вовсе нет (хотя были среди нас отдельные личности). В основной массе все мы вполне добросовестно соблюдали все атрибуты военной службы. Но в душе… Нам претили все эти армейские уставные слова, построения, форма, от которой, как от неприятной шкуры, мы немедленно и с громадным облегчением освобождались придя домой.
...долгие годы учебы и завершающий ее этап, академия, позади. А впереди последний июнь в Москве. Отпуск. На руках предписание - прибыть в в/ч 15644 13 июля 1954 года.
..должность старшего инженера-испытателя. Категория инженер-подполковник. Это особо подчеркивали на комиссии, ожидая, видимо, восторга с моей стороны. Но тогда это не произвело на меня ни малейшего впечатления. Не говоря уже о шоковом настроении, я просто не мог оценить этого великого для обычных армейских условий подарка, не видел в нем чего то необычного. Это уже потом, прослужив много лет, я понял, что даже назначение на две ступени выше своего звания является редким благом. Да что там на две - даже на одну ступень - это считается очень хорошо, так как позволяет получить очередное звание. А тут на четыре! Но тогда для зарождающихся ракетных войск средств (и, соответственно, званий) не жалели.
Со старших курсов физико-математических факультетов педагогических ВУЗов отобрали наиболее сильных студентов и бросили на доучивание на наш факультет. Одновременно набрали еще поток ребят после радиотехнических техникумов. Мы их так и называли: радиопедагоги и радиотехники. Их за полтора года надо было превратить в радиоинженеров, поэтому учебная нагрузка у них была запредельная. И нам они казались странноватыми, больно уж они были заморочены учебой. Например, в читалке, где мы привыкли иной раз и поболтать, эти мученики науки на нас шикали.
Моя жена была отличницей, персональным стипендиатом в Ярославском пединституте и попала в этот спецнабор. Но познакомился я с ней не в институте, а в ЗАГСе, когда женился мой товарищ. Такие странные зигзаги порой выделывает судьба! Казалось бы вероятность нашей встречи в нашей громадной стране была невелика. Я родился и жил в Москве, она - в Ярославле. Я - радист, она - педагог. Где мы могли встретиться? И вдруг по спецнабору она приезжает на наш факультет. Вероятность встретиться и познакомиться резко возрастает. Но судьба забавляется. Я ушел из института в академию и вероятность нашей встречи снова ничтожна. И вдруг встреча в ЗАГСе, на свадьбе Валерия Зинина, о котором я уже упоминал. Она была подругой невесты (свидетелей, без которых сейчас не обходится ни одна свадьба, тогда не существовало, не было такого обычая). А невеста была тоже из радиопедагогов, тоже из Ярославля и жили они в одной комнате общежития.
Особое место в начале моей службы на полигоне заняла Уральская “эпопея”. Вообще то говоря, она была лишь частью большой работы, которая началась ещё в Кап. Яре, но была настолько яркой и богатой событиями и впечатлениями, что до сих пор воспринимается мной как что-то самостоятельное, оторванное от остальной службы.
А начиналось всё вот с чего. При проведении пусков ракет с системой БРК вскоре было замечено, что имеются систематические отклонения ракет от заданной цели влево или вправо, зависящие от выбранной позиции наземной станции БРК. Логично было предположить, что рельеф местности как то влияет на диаграммы направленности антенн, что приводит к искажениям равносигнальной зоны и, соответственно, к отклонению ракеты от плоскости стрельбы. Но как влияет? Какие параметры местности и в какой степени вызывают эти отклонения? Какие искажения ещё допустимы и какие требования должны предъявляться к рельефу местности при выборе позиций БРК?
Конечно, существовала инструкция Главного конструктора системы БРК по выбору позиций, но сделана она была, - боюсь даже сказать, что на основе теоретических данных, так как теория тут чрезвычайно сложна, - скорее на основе инженерной интуиции и волевых решений с возможным учётом теории. Результаты пусков показали, что инструкция весьма несовершенна и не гарантирует заданной точности попадания ракеты в цель. Поэтому, незадолго до нашего прибытия на полигон началась совместная работа НИИ-885 (разработчиков БРК), НИИ-4 МО и полигона по определению требований к рельефу местности для позиций БРК. Конечным результатом этой работы должна была стать новая инструкция по выбору позиций наземного комплекса БРК.
Поначалу работа шла ни шатко ни валко. На полигоне заниматься ей по-настоящему было некому, а “промышленники” не очень то были в ней заинтересованы. От НИИ-885 на это дело был брошен инженер Иванов (не помню его имени), который запомнился нам тем, что в столовой заказывал: “Всё меню сверху донизу и два чая”. Он делал первый бортовой стенд и он начинал полёты на вертолёте. Но Иванов бывал на полигоне наездами, стенд был очень несовершенен и без конца отказывал и работа еле двигалась. Но потом всё изменилось. На полигон прибыло полнокровное подкрепление - спецнабор и в плане работ полигона появилось большое количество серёзных НИР. В том числе, в план были включены две научно-исследовательские работы: НИР-122 и НИР-125. Первая из них по определению требований к позициям наземного комплекса БРК-1, а вторая - БРК-2. Руководителями этих работ были назначены я (НИР-122) и Эдик Стеблин (НИР-125).
Забегая вперёд хочу сказать, что когда эти две огромные, я бы даже сказал, с позиций моего современного знания и опыта, уникальные научно-исследовательские работы были закончены и Главному конструктору М.И.Борисенко было предложено подписать новую инструкцию по выбору позиций, он отказался. И, используя право второй подписи, утвердил первоначальную инструкцию, так как понимал, что новая инструкция - это смерть для его системы. Позиции, отвечающие её требованиям, найти было крайне трудно в реальных местах, где предполагалось развертывание этих ракет. Я думаю. что Михаил Иванович понимал, что требования к позициям определены правильно, но не мог губить свою систему. Вероятно полагал, что до боевого применения этих ракет не дойдёт, а если и дойдёт - кто-тогда сможет оценить точность попадания ракет в цель (конечно, это мои предположения) и, как человек весьма решительный, о чём я уже говорил, так же решительно перечеркнул результаты огромной работы массы людей и вряд ли задумался о немалых средствах, которые в результате его второй подписи оказались затраченными впустую. В Советском Союзе об этом, по-моему, вообще никто не думал.
Ну, а когда начиналась эта работа, никто не предполагал, что она окажется невостребованной.
Начиналась она как сугубо экспериментальная. Был изготовлен стенд с комплектом бортовой аппаратуры БРК, выходной сигнал которой писался на шлейфный осциллограф. Этот комплект устанавливался на вертолет. На исследуемой позиции развертывался наземный комплекс БРК. Вертолет совершал виражи на разных высотах вблизи условной плоскости стрельбы и при этом фотографировался с земли кинофототеодолитами. С помощью дополнительного оборудования метки времени, соответствующие каждому кадру кинофототеодолитной съёмки, посылались на борт и также записывались на шлейфный осциллограф вместе с выходным сигналом БРК. Таким образом можно было определить величину и знак выходного сигнала бортового прибора БРК для каждого положения вертолёта (т.е. в плоскости стрельбы и при различных отклонениях от нёё) разумеется, при соответствующей совместной обработке осциллограмм, кинотеодолитных плёнок и лент времени кинотеодолитов.
В принципе просто. Но, как всегда бывает, даже несложная в принципе вещь обрастает массой проблем и сложностей, когда осуществляется её практическая реализация. Так было и здесь. Как передать метки времени кинотеодолита на борт вертолёта? На земле нужен какой то передатчик и устройсво сопряжения его с кинотеодолитом. На борту нужен приемник и тоже устройство сопряжения со шлейфным осциллографом. А к этому приёмнику нужна ещё антенна, что не так уж просто сделать на вертолёте. Кроме того, оператор на борту вертолёта не знает в какой момент вертолёт входит в плоскость стрельбы и не имеет возможности своевременно включать и выключать шлейфный осиллограф. Постоянно включенным его держать, естественно, нельзя, так как бумаги в кассетах осциллографа всего на несколько минут. Следовательно нужна система автоматического включения и выключения осциллографа. И ко всему этому хозяйству нужно ещё электропитание, причем питание каждому своё и всем разное. Словом, проблем было предостаточно.
Мы со Стеблиным со свежими институтскими знаниями значительно усовершенствовали бортовой стенд, который начинал делать ещё Иванов, и всю технологию экспериментов и сравнительно быстро отладили всю работу.
Вначале предполагалось, что будут исследованы различные типы позиций и будет определено, где возникают недопустимые искажения равносигнальной зоны. Но вскоре оказалось, что закономерность измеренных практически искажений в зависимости от различных параметров местности не просматривается. А ведь обмерить все возможные варианты позиций невозможно! Пришлось серьёзно взяться за теорию в одной из самых непростых областей радиотехники - распространении радиоволн. Огромный том “Распространение радиоволн” Альперта, Гинзбурга, Фейнберга стал нашей настольной книгой.
Пришлось также прибегать к помощи ученых из НИИ-4 и НИИ-885, которых, в свою очередь, привлекал ценнейший экспериментальный материал. Для них это была редкая возможность, так как для получения таких экспериментальных данных необходимо привлечение очень большого количества техники, людей, материальных средств, что в обычных условиях нереально, но в данном случае всё было выделено, ведь на развитие ракетной техники средств тогда не жалели. Но и нам от контактов с ними была немалая польза. Это очень нам помогало в теоретическом осмыслении полученных результатов и определении направлений дальнейших экспериментов.
Как то потом мы с Эдиком подсчитали, что на наших материалах защитили докторские и кандидатские диссертации человек пять-шесть. В том числе и наш начальник первого испытательного управления, тогда полковник, а впоследствии генерал, Калашников Алексей Сергеевич. Только он получил звание кандидата технических наук уже позже, году в 1965-66, когда я уже работал в ГУРВО (главное управление ракетного вооружения), в Перхушково под Москвой. Он работал там же и решил защитить диссертацию “по совокупности трудов” - была тогда такая возможность для получения учёных званий, которой пользовались обычно крупные руководители. Калашников попросил меня дать ему материалы по этой работе, видимо, использовал их наряду с другими и успешно “защитился”. Мы же со Стеблиным учёных званий за эту работу не получили. Эдик, правда, стал кандидатом технических наук, но диссертацию защищал совсем по другой теме, когда он уже работал в НИИ-4. Я же и не делал таких попыток, хотя Калашников рекомендовал мне это, когда я давал ему материалы. Он справедливо отметил, что такими интересными результатами мало кто располагает.
Вертолёты в 1954 -55 годах были ещё в диковинку и привлекали всеобщее внимание. Поражала их возможность сесть в любом месте. Похоже, что и для лётчиков, которых совсем недавно переучили на вертолётчиков, эта особенность была непривычной и они ей как бы щеголяли что ли (не подберу нужного слова), проявляя иногда озорство. Например, однажды, после выполнения работы лётчик спросил нас: “Где вас высадить?”. Мы уже опаздывали на обед и сказали, что где-нибудь, откуда не очень далеко до столовой. Так он ухитрился сесть на крохотном пятачке среди домов прямо перед столовой на второй площадке, вызвав всеобщий переполох. В другой раз сел рядом с хоккейной площадкой - мы с Эдиком играли в хоккейной команде части и нам надо было успеть на игру.
Ещё раз, во время весеннего разлива - а до постройки Волгоградской плотины разливы были великолепным зрелищем, Волга сливалась с отстоящей от неё на 20 километров Ахтубой образуя бескрайнее для глаз море - лётчик выбрал в этом море крохотный островок, диаметром метров 20 и сел на него. Когда я спросил зачем, он сказал, что ему надо портянку перемотать. А по-моему, ему было просто интересно. А когда мы работали на Урале, совсем с другим экипажем, на них пожаловались, что однажды, когда, как обычно, севший вертолёт окружили местные жители (а это тогда были на 90% женщины) и попросили прокатить, те, якобы, посадили кучу женщин, отлетели километров на 100, там сели, а когда женщины вышли, чтобы посмотреть местность, неожиданно взлетели и умчались. Уж не знаю, правда ли это, но похоже на правду. У лётчиков царствовал такой стиль - этакая бесшабашность, озорство, всякие шуточки, “приколы” - как сейчас бы сказали.
В тот раз я приехал в Свердловск в лютый мороз, а нужный мне поезд уходил только на следующий день. Надо было где то переночевать. Нередко в таких случаях я коротал ночь на вокзале. Но это и всегда было не слишком большим удовольствием - тьма народа с узлами, чемоданами, детьми, толчея, смрад, гомон, все скамейки заняты - а в этот раз уж особенно. Кроме пассажиров мороз загнал на вокзал и местных, как сейчас назвали бы, бомжей. И я решил попытаться устроиться в гостинице.
Конечно в гостиницах в те годы мест никогда не было. Как то я встретил в журнале такую карикатуру: строят гостиницу и над входом сразу выкладывают камнем “Мест нет”. Говорят, что в каждой шутке есть доля правды, но в этой шутке правды было гораздо больше чем шутки.
Но я часто бывал в Свердловске и знал, что на окраине города есть мало кому известный Дом колхозника. Несмотря на непритязательное название это была неплохая гостиница (конечно, если смотреть на неё глазами того времени, а не нынешними). Я отправился туда. Шёл короткими перебежками, от магазина до магазина, так как быстро окоченевал. Мороз был серьёзный, а я то не в меховом костюме, а в тоненькой шинельке, хромовых сапогах. В очередном магазине слегка отогревался - и снова вперёд.
Хотя я и знал положение с гостиницами, но на пути у меня была гостиница “Большой Урал” и я решил по дороге туда зайти - а вдруг! Мест, конечно не было. Но пока я там выяснял обстановку и отогревался, я заметил молодую женщину, которая, чуть не плача, уговаривала администраторшу разрешить ей провести ночь здесь - хоть в коридоре, хоть сидя в вестибюле - куда же ей деваться ночью в такой мороз. Но администраторов гостиниц того времени слезами было не пробить. Они сами были, как упомянутая мной каменная вывеска. Мне стало жалко эту женщину и я предложил ей идти со мной, пояснил, что я знаю гостиницу, где вероятно есть места.
Пришли в Дом колхозника. Администратор там была гораздо добрее. Всё же не “Большой Урал”, а Дом колхозника на окраине города. Я объяснил ей, что нам надо только преночевать. Она прониклась сочуствием к молоденькому окоченевшему лейтенанту и его спутнице и сказала, что у неё есть один двухместный номер. Она даже не спросила у нас документов. Сказала только сколько надо заплатить и протянула ключ. И, видимо, на всякий случай, спросила:
- Вы муж и жена? Я не успел и рта раскрыть, а моя напарница испуганно протянула:- Неет.
Администратор сказала:- Тогда я могу разместить только одного. И спрашивает меня:- Кого?
Я спросил, а нет ли ещё комнаты. Оказалось, что нет. Я мысленно ругал свою напарницу - черти тянули её за язык! Что она, боялась, что я посягну на неё что ли? Нужна она мне! Могли бы спокойно переночевать в одной комнате. Ночуют же в одном купе посторонние мужчины и женщины. А теперь куда мне деваться? Ругал и себя за проявленное сочуствие, которое таким боком мне вышло. Но делать нечего. Сказал:- Размещайте её.
Женщина счастливая ушла в свою комнату, а я собрался в обратный путь. Но администратор, видимо попрежнему испытывая ко мне сочуствие и, может быть, оценив благородство моего поступка, сказала:- Куда Вы сейчас пойдёте! Давайте, я Вам поставлю раскладушку в коридоре.
Я с радостью согласился и очень неплохо поспал в тихом тёплом углу коридора.
Однако, вырваться с Урала домой удавалось крайне редко, а долгие ожидания погоды были нашим почти постоянным состоянием и каждый скрашивал это томительное ожидание как умел.
Некоторые шли традиционным путём - водка, женщины. Благо, условия для этого были самые благоприятные.В Уральских деревнях в ту пору население было почти исключительно женское. Деревня жила тогда очень плохо и все стремились как-нибудь перебраться в город. Но поскольку в это время было, по существу, крепостное право и колхозники не имели даже паспортов, вырваться из деревни было очень трудно. Однако, у мужчин какая то возможность всё же была. Их призывали в армию, а после службы они старались в деревню не возвращаться, что большинству удавалось. У женщин же такой возможности не было, да и вообще, они в целом более робки и пассивны. Вот и стали деревни сплошь женскими.
Для соответствующих любителей (а такие среди нас были) это открывало огромные возможности. Особенно отличался капитан N (в связи с деликатностью темы не стоит, вероятно, называть его фамилию). Однажды мы довольно долго стояли лагерем километрах в двух от деревни с символическим названием - Сарафановка. Тогда у меня сложилось впечатление, что N “переспал” со всеми женщинами этой деревни. Он там дневал и ночевал и они ходили к нему в лагерь поодиночке и толпами. Иногда ему кто-нибудь из наших говорил: что-то подобное тому, что много лет спустя написал Высоцкий: “Ты посмотри, она же грязная, да у неё же ноги разные”, но N только отмахивался:”Ничего, для счёта сойдёт”. Особенно насмешил он однажды нас, когда просил у Белогородцева машину, чтобы поехать в деревню, а тот ему сказал:”Иди пешком.” N возмутился: ”Где это видано, чтобы советский офицер в чине капитана на гулянку пешком ходил!” При этом вместо слово “гулянка”, которое я написал для приличия, он употребил более сильное, но к сожалению далеко не литературное слово.
Интересно отметить, что эти традиционные развлечения (водка, женщины) использовали “старослужащие”, т.е. офицеры в званиях, да и по возрасту постарше нас. Молодые же лейтенанты, а в особенности ребята из спецнабора (а таких в экспедиции было четверо - кроме меня ещё Эдик Стеблин, Юрий Тубанов и Юрий Блистанов), этим не занимались. У нас были свои способы занять время. Летом возможностей для этого было побольше - рыбалка, грибы, ягоды, у некоторых охота.Здесь хочется воздать должное изумительной природе Урала.
Сочетание большого инженерного таланта и высокой честности и принципиальности оказалось очень опасным, даже в буквальном смысле слова смертельным для Валерия Зинина “коктейлем” в тех условиях, в той системе, которая существовала тогда в армии, в промышленности, да и в стране в целом.
После академии он попал в военную приёмку, в КБ, разрабатывающее системы ПВО, и вскоре “влип” в такую историю. Я не знаю подробностей, не знаю конкретно, с каким комплексом ПВО это было связано (Валерка никогда не говорил - режим), но, в целом, история такова.
КБ сдало в эксплуатацию новый комплекс ПВО. Как всегда, в спешке, в первую очередь отрабатывались боевые элементы системы, а проверочно-испытательному оборудованию внимания не хватило. В эксплуатации же быстро выяснилось, что проверочно-испытательная аппаратура существенно тормозит подготовку комплекса к боевой работе. КБ занялось разработкой нового комплекта проверочно-испытательной аппаратуры. Многие параметры её были значительно улучшены, хотя принципиально построение аппаратуры не изменилось, она осталась такой же громоздкой и сложной. Разработчики уже предвкушали “пироги и пышки” - готовилось представление к премии. И тут Зинин предложил принципиально новое решение, позволяющее при тех же возможностях во много раз сократить объём и сложность оборудования и повысить надёжность его работы. Это вызвало шок и резко негативную реакцию у разработчиков. Выходит, один какой-то “выскочка” оказался умнее целого КБ! Да и премия исчезает.
Против Зинина выступили не только разработчики, но и своё же руководство военного представительства. Приёмка ведь тоже оказалась в… как бы это помягче выразиться, ну, скажем, в навозе - они ведь приняли и одобрили эту разработку. Впрочем, тут же был найден выход. Идея была признана неверной, так, мол, ничего не получится. Классическое: “Этого не может быть, потому что не может быть никогда”. А если ты такой умный - то сам и делай.
Очевидно, никто не мог представить, что кто-то способен в одиночку сделать оборудование, над которым обычно очень долго работает целое немаленькое подразделение КБ. Но они недооценили инженерные способности и настойчивость Зинина. Он действительно начал сам делать опытный экземпляр. Сидел в КБ вечерами и ночами, провёл там свой отпуск, но оборудование сделал, несмотря на многочисленные “палки в колёса”, особенно усилившиеся, когда окружающие увидели, что у него всё получается. Ему пришлось пережить нелёгкие времена. Каких только препятствий ему не создавали, как только ни пытались раздавить этого, откуда-то свалившегося им на голову опасного человека. Вплоть до страшных в то время обвинений в нарушении режима секретности с имитацией соответствующих обстоятельств. Словом, эта история лишний раз подтвердила, что нашумевший роман Дудинцева “Не хлебом единым” не пасквиль и не случайная ситуация, а абсолютная закономерность для существующей системы.
Но Валерий сумел выстоять и довести своё дело до конца. Больше того, ему удалось представить заказывающему управлению (4 ГУМО) своё оборудование, как альтернативу тому, что сделало КБ. Заказывающее управление оценило по достоинству работу Зинина, и в серию пошёл его вариант, а не вариант КБ.
Естественно, что отношения в КБ были необратимо испорчены, работать там и дальше Валерию было невозможно. Учитывая это, а также оценив способности Зинина, руководство 4 ГУМО перевело его в свой центральный аппарат. Там он быстро завоевал высокий авторитет, вскоре стал начальником отдела, вероятно первым из нас радистов-спецнаборовцев занял такую высокую должность и так же первым получил звание полковника. Казалось бы, безоблачные сияющие горизонты. Но чужеродный той эпохе “коктейль” и здесь сыграл свою роль.
История началась с того, что в технической прессе начали мелькать сообщения о том, что американцы создают так называемую “загоризонтную радиолокационную станцию” (ЗГРЛС), основанную на эффекте Кабанова.
Если чуть отвлечься, я никогда не мог понять, почему этот эффект был зарегистрирован как открытие. Что тут было открывать? Для тех, кто далёк от радиотехники, поясню. Короткие радиоволны распространяются на большие расстояния за счёт того, что излучённые радиосигналы отражаются от ионосферы и возвращаются к земле далеко за горизонтом. Так вот Кабанов открыл, что какая-то часть отражённого землёй сигнала возвращается обратно в точку излучения. Но, по-моему, это всегда было совершенно очевидно, и, если бы задолго до этого открытия спросили любого здравомыслящего радиоинженера, вернётся ли какая-то часть излучённой энергии в точку излучения, он бы ответил утвердительно. Ведь радиолуч - не луч лазера, а земля - не идеальное зеркало. Совершенно ясно, что отражённые землёй радиоволны распространяются во все стороны, в том числе и в ту сторону, откуда пришли. И, точно так же отразившись от ионосферы, попадут в точку излучения.
Простите за возможно неуместное техническое отвлечение.
Так вот, когда стало известно, что в США на этом принципе создаётся радиолокатор сверхдальнего действия (что, похоже, было умышленной дезинформацией), такие же работы были организованы у нас. Заказчиком этих работ, естественно, выступало заказывающее управление ПВО, т.е. 4ГУМО. Работы чрезвычайно дорогостоящие и объёмные. Был разработан проект ЗГРЛС под названием “Дуга”, которая в конце концов и была построена, да ещё в трёх экземплярах - опытный образец и два “боевых”. Как было принято в то время, по завершении этого грандиозного технического проекта ожидался дождь наград. Лауреаты, герои, ордена, премии.
Зинин с самого начала категорически выступал против этого проекта. Как незаурядный инженер, он понимал, что система эта работать не будет. Данные её будут крайне недостоверны и ненадёжны, в то же время она создаст такой уровень помех как нашим, так и зарубежным средствам, что её просто нельзя будет включать. Менее принципиальный человек, чем Валерий, мог бы держать это мнение при себе, и, напротив, подставить грудь под дождь наград. В конце концов ведь не он бы нёс ответственность за провал системы. Да и никому бы не пришлось отвечать, награды бы назад не отобрали. Такие вещи легко сходили с рук. Дескать, что поделаешь - новое, неизведанное. Так, кстати и получилось с этой “Дугой”. Когда оказалось, что “Дуга” никуда не годится (“ни в дугу” - как шутили тогда), всё преспокойно спустили на тормозах. За напрасно выброшенные гигантские государственные деньги ответственности никто не понёс.
Но Валерий молчать не мог. Так уж он был устроен. Получилось, что он активно выступает против собственного высшего руководства, мешая ему получить заветные награды. И с ним жестоко расправились. Объявили его чуть ли не сумасшедшим и уволили из Вооружённых Сил с неполной выслугой и на мизерную пенсию.
Шкурная заинтересованность руководства 4 ГУМО и ошибочность решения о разработке “Дуги” были ему настолько очевидны, что он долго не мог успокоиться. У него сохранялась наивная вера, что надо только достучаться до какого-то высокого руководства, и кому-то будет поручено объективно разобраться в ситуации. Но государственная система работала чётко. Жалобы неизменно поступали к тому, на кого жаловались, с резолюцией: “Доложить”. Он и докладывал, легко догадаться в какой трактовке. Об этом, кстати, злорадно предупреждал Зинина зам. Начальника 4 ГУМО: “Сколько бы ты ни жаловался, все жалобы ко мне же и придут”.
Я не был таким наивным как Валерий и понимал, что стену сложившейся в государстве системы лбом не прошибёшь, но всё же как мог, помогал Валерию. Я служил уже в Генштабе и поспособствовал тому, чтобы жалоба Зинина попала к министру обороны. Но результат был, естественно, прежним. И эта жалоба тоже пришла в 4 ГУМО. А там уже был отработан ответ: “Да это же сумасшедший! Он всех завалил жалобами!” Короче говоря, года два Валерий обращался во все возможные инстанции, лоб разбил в кровь, но на стене не появилось ни малейшей вмятинки или выбоинки.
Хуже того. Как я говорил, он получал какую-то совершенно жалкую пенсию, но при этом никак не мог устроиться на работу. Это такой-то классный инженер, да ещё в ту пору, когда слово “безработица” было известно нам только по литературе о жизни “за поганым окияном”. У нас же везде висело: ”требуются…требуются…” И уж, конечно, радиоинженеру найти работу не представляло труда. Валерий приходил туда, где “требуются…”, с ним беседовали, говорили - берём, приносите документы, а через несколько дней смущённо сообщали, что обстановка изменилась, и они взять его не могут. Видимо, запрашивали сведения о нём по прежнему месту работы, а там говорили, что это сумасшедший и склочник. Так он жил несколько лет, фактически на иждивении жены. Можно понять, как он всё это переживал.
Много лет спустя, когда многие вещи, прежде закрытые на семь замков, стали доступны широкой публике, я не раз встречал имя Зинина в печати. И в газете “Правда”, и в мемуарах Генерального конструктора систем ПВО и ПРО Григория Васильевича Кисунько, под названием “Секретная зона. Исповедь генерального конструктора”.
Кисунько пишет: “В октябре 1981 года собственный корреспондент “Известий” по Хабаровскому краю Борис Резник случайно наткнулся на “таёжное чудо” в районе посёлка Большая Картель в виде странных циклопических сооружений стометровой высоты, километровой протяжённости, напичканных радиоэлектронной аппаратурой. Эти сооружения никем не охранялись, кругом - ни души, если не считать пришлых любителей - раскулачивателей радиоэлектронной начинки бесхозных объектов. Если бы не эта случайная находка дотошного корреспондента и последовавшие затем публикации в газете - никто из непосвящённых не узнал бы о величайшей афере в советской оборонке…”
“…И всё это делается для того, чтобы не выпустить из завесы секретности главные, охраняемые от народа, чудовищно криминальные тайны и большекартельской (разворованной и сгоревшей) ЗГРЛС, и такой же чернобыльской - тоже разграбленной и прекратившей своё существование, а также экспериментальной в районе Николаева.
Первая из этих тайн состоит в том, что в основу построения ЗГРЛС были заложены подброшенные “из-за бугра” тупиковые идеи, и поэтому создаваемые объекты были изначально мертворождёнными…
Вторая тайна объектов, скрывающихся под шифром “Дуга”, состоит в том, что решения об их создании принимались вопреки научно обоснованным предостережениям компетентных специалистов, а сами эти специалисты подвергались жёстким санкциям. Например, очень чётко, по-военному был изгнан в запас из управления военного заказчика ПВО полковник-инженер Зинин Валерий Иванович”.
Я думаю, что авторитетное мнение одного из выдающихся конструкторов оборонной промышленности убедительно доказывает, что я ничего не преувеличил.
В конце концов Зинину удалось устроиться на работу, не совсем, правда, по специальности, на какое-то предприятие, которое производило электрорадиоэлементы. Он с удовольствием осваивал новую для себя работу, но через некоторое время и здесь у него возник конфликт.
Читатель может подумать - да это действительно какой-то склочник. Но, честное слово, это не так. Всё тот же гремучий “коктейль” - творческий подход и принципиальность, настойчивость в реализации наилучшего решения. Наилучшего для дела, но зачастую далеко не наилучшего, а совсем наоборот, для каких-то людей.
На этот раз ситуация сложилась такая. Был такой изобретатель по фамилии Комаров (если не ошибаюсь). Некоторое время тому назад он изобрёл роторный конвейер, который по сравнению с традиционными ленточными конвейерами обладал многими преимуществами, в частности, занимал меньше места и позволял автоматизировать передачу обрабатываемой детали со станка на станок. Как всегда, “пробить” эту идею ему было не просто. Об этом неоднократно писала пресса. Но, в итоге, всё же эти конвейеры начали внедряться, и один из видов производства, где они оказались особенно удобны - это как раз производство электрорадиоэлементов.
Поработав немного на предприятии и присмотревшись к технологии, Зинин увидел, что у роторных конвейеров, несмотря на их явные преимущества, есть и определённые недостатки. Постоянное вращение на роторе тяжёлых станков вызывает излишний расход электроэнергии. Размещение станков на подвижной платформе усложняет подачу к ним смазочно-охлаждающих жидкостей, электричества и т.д. Я далеко не специалист в этом, заранее прошу прощения если что-нибудь перевру. Валерий придумал конвейер, который, сохраняя все преимущества роторного конвейера, избавляет от его недостатков. Насколько я знаю, суть его в том, что станки стоят неподвижно на круглой платформе, а вокруг неё вращается только относительно лёгкое кольцо, которое осуществляет передачу обрабатываемой детали со станка на станок. В отличие от роторного он назвал свой конвейер статорным.
И тут уже Комаров, ставший к тому времени чуть ли не академиком, стал яростным противником нового изобретения. Ещё бы! Ведь это посягательство на тяжко выстраданное им детище! Опять “Этого не может быть, потому что не может быть никогда”, и опять настырный Зинин вручную в одиночку изготавливает рабочий макет, на этот раз, конечно, не в натуральную величину, а уменьшенный. Снова борьба.
Такая жизнь в постоянном высоком нервном напряжении, такие стрессы (как сейчас это принято называть), очевидно превышали возможности человеческого организма, и он не выдержал. У Валерия случился инсульт, и он умер.
Я иногда думаю - ведь не один такой Зинин жил в нашей стране. Сколько было талантливейших, преданных делу ребят! Только в микроскопическом, в масштабах страны, кругу моих знакомых и то было несколько человек. А во всей стране? Если бы они оказались в условиях, позволяющих и даже стимулирующих реализацию их талантов!
https://specnabor1953.narod.ru/avtor/TolkachjovMem.htm
Относительная узость задач, которые решал каждый из нас, не принадлежащих к числу крупных военных или гражданских руководителей, не позволит возможному читателю получить из таких как мои воспоминаний масштабную картину истории создания и развития ракетной и космической техники. Если, конечно, не переписать кучу сведений из мемуаров этих руководителей и других источников. Только зачем? Лучше уж читателю обратиться к первоисточникам. Так, вероятно, сведения о какой то крупной стратегической операции можно получить только от высшего командного состава, который её планировал и проводил, но не от рядового солдата, участника сражений.
...что такое спецнабор. Из лучших технических ВУЗов страны с последних курсов были взяты наиболее хорошо подготовленные ребята. Потом нас еще чуть больше года доучивали в академии. Поэтому на полигон пришли прекрасные специалисты со свежими знаниями, хорошо изучившие новейшие достижения науки и техники. Наверное, это особенно заметно было у радистов. Радиоэлектроника в те годы развивалась так стремительно, что знания, полученные в ВУЗах несколько лет назад быстро устаревали.
И еще вот что очень важно. Хоть у нас в дипломах записано “Военная артиллерийская инженерная академия им. Дзержинского” на самом деле мы были людьми с гражданским образованием. Проучившись 5 лет в институте, а потом год в Академии, я увидел принципиальную разницу в этих видах образования. Институт готовил разработчиков, то есть нам давали глубокие теоретические знания, все возможные технические, схемные решения, даже перспективные, и их сравнительный анализ. В академии же готовили эксплуатационников. Подход совсем другой. Сделано так то. Знать твердо, чтобы работать на данном оборудовании уверенно, без ошибок. А вот почему сделано именно так, возможны ли другие технические решения - это уже за рамками. Поэтому нам, как инженерам-испытателям, было гораздо легче говорить с инженерами КБ и заводов (“промышленниками” - как их называли на полигоне). Мы были такими же, говорили с ними на одном языке. А поскольку, как я уже говорил, отобрали из институтов совсем не худших, мы могли говорить с ними на равных. И поэтому, как мне кажется, наш вклад в развитие ракетной техники, доведение ее до того высочайшего уровня, которым потом много лет гордилась страна, был очень значительным.
Но была у этой медали и обратная сторона. Гражданским у нас было не только образование, но и весь дух. Мы были прекрасными специалистами, но не прекрасными офицерами. Это не значит, что мы были недисциплинированными разгильдяями, вовсе нет (хотя были среди нас отдельные личности). В основной массе все мы вполне добросовестно соблюдали все атрибуты военной службы. Но в душе… Нам претили все эти армейские уставные слова, построения, форма, от которой, как от неприятной шкуры, мы немедленно и с громадным облегчением освобождались придя домой.
...долгие годы учебы и завершающий ее этап, академия, позади. А впереди последний июнь в Москве. Отпуск. На руках предписание - прибыть в в/ч 15644 13 июля 1954 года.
..должность старшего инженера-испытателя. Категория инженер-подполковник. Это особо подчеркивали на комиссии, ожидая, видимо, восторга с моей стороны. Но тогда это не произвело на меня ни малейшего впечатления. Не говоря уже о шоковом настроении, я просто не мог оценить этого великого для обычных армейских условий подарка, не видел в нем чего то необычного. Это уже потом, прослужив много лет, я понял, что даже назначение на две ступени выше своего звания является редким благом. Да что там на две - даже на одну ступень - это считается очень хорошо, так как позволяет получить очередное звание. А тут на четыре! Но тогда для зарождающихся ракетных войск средств (и, соответственно, званий) не жалели.
Со старших курсов физико-математических факультетов педагогических ВУЗов отобрали наиболее сильных студентов и бросили на доучивание на наш факультет. Одновременно набрали еще поток ребят после радиотехнических техникумов. Мы их так и называли: радиопедагоги и радиотехники. Их за полтора года надо было превратить в радиоинженеров, поэтому учебная нагрузка у них была запредельная. И нам они казались странноватыми, больно уж они были заморочены учебой. Например, в читалке, где мы привыкли иной раз и поболтать, эти мученики науки на нас шикали.
Моя жена была отличницей, персональным стипендиатом в Ярославском пединституте и попала в этот спецнабор. Но познакомился я с ней не в институте, а в ЗАГСе, когда женился мой товарищ. Такие странные зигзаги порой выделывает судьба! Казалось бы вероятность нашей встречи в нашей громадной стране была невелика. Я родился и жил в Москве, она - в Ярославле. Я - радист, она - педагог. Где мы могли встретиться? И вдруг по спецнабору она приезжает на наш факультет. Вероятность встретиться и познакомиться резко возрастает. Но судьба забавляется. Я ушел из института в академию и вероятность нашей встречи снова ничтожна. И вдруг встреча в ЗАГСе, на свадьбе Валерия Зинина, о котором я уже упоминал. Она была подругой невесты (свидетелей, без которых сейчас не обходится ни одна свадьба, тогда не существовало, не было такого обычая). А невеста была тоже из радиопедагогов, тоже из Ярославля и жили они в одной комнате общежития.
Особое место в начале моей службы на полигоне заняла Уральская “эпопея”. Вообще то говоря, она была лишь частью большой работы, которая началась ещё в Кап. Яре, но была настолько яркой и богатой событиями и впечатлениями, что до сих пор воспринимается мной как что-то самостоятельное, оторванное от остальной службы.
А начиналось всё вот с чего. При проведении пусков ракет с системой БРК вскоре было замечено, что имеются систематические отклонения ракет от заданной цели влево или вправо, зависящие от выбранной позиции наземной станции БРК. Логично было предположить, что рельеф местности как то влияет на диаграммы направленности антенн, что приводит к искажениям равносигнальной зоны и, соответственно, к отклонению ракеты от плоскости стрельбы. Но как влияет? Какие параметры местности и в какой степени вызывают эти отклонения? Какие искажения ещё допустимы и какие требования должны предъявляться к рельефу местности при выборе позиций БРК?
Конечно, существовала инструкция Главного конструктора системы БРК по выбору позиций, но сделана она была, - боюсь даже сказать, что на основе теоретических данных, так как теория тут чрезвычайно сложна, - скорее на основе инженерной интуиции и волевых решений с возможным учётом теории. Результаты пусков показали, что инструкция весьма несовершенна и не гарантирует заданной точности попадания ракеты в цель. Поэтому, незадолго до нашего прибытия на полигон началась совместная работа НИИ-885 (разработчиков БРК), НИИ-4 МО и полигона по определению требований к рельефу местности для позиций БРК. Конечным результатом этой работы должна была стать новая инструкция по выбору позиций наземного комплекса БРК.
Поначалу работа шла ни шатко ни валко. На полигоне заниматься ей по-настоящему было некому, а “промышленники” не очень то были в ней заинтересованы. От НИИ-885 на это дело был брошен инженер Иванов (не помню его имени), который запомнился нам тем, что в столовой заказывал: “Всё меню сверху донизу и два чая”. Он делал первый бортовой стенд и он начинал полёты на вертолёте. Но Иванов бывал на полигоне наездами, стенд был очень несовершенен и без конца отказывал и работа еле двигалась. Но потом всё изменилось. На полигон прибыло полнокровное подкрепление - спецнабор и в плане работ полигона появилось большое количество серёзных НИР. В том числе, в план были включены две научно-исследовательские работы: НИР-122 и НИР-125. Первая из них по определению требований к позициям наземного комплекса БРК-1, а вторая - БРК-2. Руководителями этих работ были назначены я (НИР-122) и Эдик Стеблин (НИР-125).
Забегая вперёд хочу сказать, что когда эти две огромные, я бы даже сказал, с позиций моего современного знания и опыта, уникальные научно-исследовательские работы были закончены и Главному конструктору М.И.Борисенко было предложено подписать новую инструкцию по выбору позиций, он отказался. И, используя право второй подписи, утвердил первоначальную инструкцию, так как понимал, что новая инструкция - это смерть для его системы. Позиции, отвечающие её требованиям, найти было крайне трудно в реальных местах, где предполагалось развертывание этих ракет. Я думаю. что Михаил Иванович понимал, что требования к позициям определены правильно, но не мог губить свою систему. Вероятно полагал, что до боевого применения этих ракет не дойдёт, а если и дойдёт - кто-тогда сможет оценить точность попадания ракет в цель (конечно, это мои предположения) и, как человек весьма решительный, о чём я уже говорил, так же решительно перечеркнул результаты огромной работы массы людей и вряд ли задумался о немалых средствах, которые в результате его второй подписи оказались затраченными впустую. В Советском Союзе об этом, по-моему, вообще никто не думал.
Ну, а когда начиналась эта работа, никто не предполагал, что она окажется невостребованной.
Начиналась она как сугубо экспериментальная. Был изготовлен стенд с комплектом бортовой аппаратуры БРК, выходной сигнал которой писался на шлейфный осциллограф. Этот комплект устанавливался на вертолет. На исследуемой позиции развертывался наземный комплекс БРК. Вертолет совершал виражи на разных высотах вблизи условной плоскости стрельбы и при этом фотографировался с земли кинофототеодолитами. С помощью дополнительного оборудования метки времени, соответствующие каждому кадру кинофототеодолитной съёмки, посылались на борт и также записывались на шлейфный осциллограф вместе с выходным сигналом БРК. Таким образом можно было определить величину и знак выходного сигнала бортового прибора БРК для каждого положения вертолёта (т.е. в плоскости стрельбы и при различных отклонениях от нёё) разумеется, при соответствующей совместной обработке осциллограмм, кинотеодолитных плёнок и лент времени кинотеодолитов.
В принципе просто. Но, как всегда бывает, даже несложная в принципе вещь обрастает массой проблем и сложностей, когда осуществляется её практическая реализация. Так было и здесь. Как передать метки времени кинотеодолита на борт вертолёта? На земле нужен какой то передатчик и устройсво сопряжения его с кинотеодолитом. На борту нужен приемник и тоже устройство сопряжения со шлейфным осциллографом. А к этому приёмнику нужна ещё антенна, что не так уж просто сделать на вертолёте. Кроме того, оператор на борту вертолёта не знает в какой момент вертолёт входит в плоскость стрельбы и не имеет возможности своевременно включать и выключать шлейфный осиллограф. Постоянно включенным его держать, естественно, нельзя, так как бумаги в кассетах осциллографа всего на несколько минут. Следовательно нужна система автоматического включения и выключения осциллографа. И ко всему этому хозяйству нужно ещё электропитание, причем питание каждому своё и всем разное. Словом, проблем было предостаточно.
Мы со Стеблиным со свежими институтскими знаниями значительно усовершенствовали бортовой стенд, который начинал делать ещё Иванов, и всю технологию экспериментов и сравнительно быстро отладили всю работу.
Вначале предполагалось, что будут исследованы различные типы позиций и будет определено, где возникают недопустимые искажения равносигнальной зоны. Но вскоре оказалось, что закономерность измеренных практически искажений в зависимости от различных параметров местности не просматривается. А ведь обмерить все возможные варианты позиций невозможно! Пришлось серьёзно взяться за теорию в одной из самых непростых областей радиотехники - распространении радиоволн. Огромный том “Распространение радиоволн” Альперта, Гинзбурга, Фейнберга стал нашей настольной книгой.
Пришлось также прибегать к помощи ученых из НИИ-4 и НИИ-885, которых, в свою очередь, привлекал ценнейший экспериментальный материал. Для них это была редкая возможность, так как для получения таких экспериментальных данных необходимо привлечение очень большого количества техники, людей, материальных средств, что в обычных условиях нереально, но в данном случае всё было выделено, ведь на развитие ракетной техники средств тогда не жалели. Но и нам от контактов с ними была немалая польза. Это очень нам помогало в теоретическом осмыслении полученных результатов и определении направлений дальнейших экспериментов.
Как то потом мы с Эдиком подсчитали, что на наших материалах защитили докторские и кандидатские диссертации человек пять-шесть. В том числе и наш начальник первого испытательного управления, тогда полковник, а впоследствии генерал, Калашников Алексей Сергеевич. Только он получил звание кандидата технических наук уже позже, году в 1965-66, когда я уже работал в ГУРВО (главное управление ракетного вооружения), в Перхушково под Москвой. Он работал там же и решил защитить диссертацию “по совокупности трудов” - была тогда такая возможность для получения учёных званий, которой пользовались обычно крупные руководители. Калашников попросил меня дать ему материалы по этой работе, видимо, использовал их наряду с другими и успешно “защитился”. Мы же со Стеблиным учёных званий за эту работу не получили. Эдик, правда, стал кандидатом технических наук, но диссертацию защищал совсем по другой теме, когда он уже работал в НИИ-4. Я же и не делал таких попыток, хотя Калашников рекомендовал мне это, когда я давал ему материалы. Он справедливо отметил, что такими интересными результатами мало кто располагает.
Вертолёты в 1954 -55 годах были ещё в диковинку и привлекали всеобщее внимание. Поражала их возможность сесть в любом месте. Похоже, что и для лётчиков, которых совсем недавно переучили на вертолётчиков, эта особенность была непривычной и они ей как бы щеголяли что ли (не подберу нужного слова), проявляя иногда озорство. Например, однажды, после выполнения работы лётчик спросил нас: “Где вас высадить?”. Мы уже опаздывали на обед и сказали, что где-нибудь, откуда не очень далеко до столовой. Так он ухитрился сесть на крохотном пятачке среди домов прямо перед столовой на второй площадке, вызвав всеобщий переполох. В другой раз сел рядом с хоккейной площадкой - мы с Эдиком играли в хоккейной команде части и нам надо было успеть на игру.
Ещё раз, во время весеннего разлива - а до постройки Волгоградской плотины разливы были великолепным зрелищем, Волга сливалась с отстоящей от неё на 20 километров Ахтубой образуя бескрайнее для глаз море - лётчик выбрал в этом море крохотный островок, диаметром метров 20 и сел на него. Когда я спросил зачем, он сказал, что ему надо портянку перемотать. А по-моему, ему было просто интересно. А когда мы работали на Урале, совсем с другим экипажем, на них пожаловались, что однажды, когда, как обычно, севший вертолёт окружили местные жители (а это тогда были на 90% женщины) и попросили прокатить, те, якобы, посадили кучу женщин, отлетели километров на 100, там сели, а когда женщины вышли, чтобы посмотреть местность, неожиданно взлетели и умчались. Уж не знаю, правда ли это, но похоже на правду. У лётчиков царствовал такой стиль - этакая бесшабашность, озорство, всякие шуточки, “приколы” - как сейчас бы сказали.
В тот раз я приехал в Свердловск в лютый мороз, а нужный мне поезд уходил только на следующий день. Надо было где то переночевать. Нередко в таких случаях я коротал ночь на вокзале. Но это и всегда было не слишком большим удовольствием - тьма народа с узлами, чемоданами, детьми, толчея, смрад, гомон, все скамейки заняты - а в этот раз уж особенно. Кроме пассажиров мороз загнал на вокзал и местных, как сейчас назвали бы, бомжей. И я решил попытаться устроиться в гостинице.
Конечно в гостиницах в те годы мест никогда не было. Как то я встретил в журнале такую карикатуру: строят гостиницу и над входом сразу выкладывают камнем “Мест нет”. Говорят, что в каждой шутке есть доля правды, но в этой шутке правды было гораздо больше чем шутки.
Но я часто бывал в Свердловске и знал, что на окраине города есть мало кому известный Дом колхозника. Несмотря на непритязательное название это была неплохая гостиница (конечно, если смотреть на неё глазами того времени, а не нынешними). Я отправился туда. Шёл короткими перебежками, от магазина до магазина, так как быстро окоченевал. Мороз был серьёзный, а я то не в меховом костюме, а в тоненькой шинельке, хромовых сапогах. В очередном магазине слегка отогревался - и снова вперёд.
Хотя я и знал положение с гостиницами, но на пути у меня была гостиница “Большой Урал” и я решил по дороге туда зайти - а вдруг! Мест, конечно не было. Но пока я там выяснял обстановку и отогревался, я заметил молодую женщину, которая, чуть не плача, уговаривала администраторшу разрешить ей провести ночь здесь - хоть в коридоре, хоть сидя в вестибюле - куда же ей деваться ночью в такой мороз. Но администраторов гостиниц того времени слезами было не пробить. Они сами были, как упомянутая мной каменная вывеска. Мне стало жалко эту женщину и я предложил ей идти со мной, пояснил, что я знаю гостиницу, где вероятно есть места.
Пришли в Дом колхозника. Администратор там была гораздо добрее. Всё же не “Большой Урал”, а Дом колхозника на окраине города. Я объяснил ей, что нам надо только преночевать. Она прониклась сочуствием к молоденькому окоченевшему лейтенанту и его спутнице и сказала, что у неё есть один двухместный номер. Она даже не спросила у нас документов. Сказала только сколько надо заплатить и протянула ключ. И, видимо, на всякий случай, спросила:
- Вы муж и жена? Я не успел и рта раскрыть, а моя напарница испуганно протянула:- Неет.
Администратор сказала:- Тогда я могу разместить только одного. И спрашивает меня:- Кого?
Я спросил, а нет ли ещё комнаты. Оказалось, что нет. Я мысленно ругал свою напарницу - черти тянули её за язык! Что она, боялась, что я посягну на неё что ли? Нужна она мне! Могли бы спокойно переночевать в одной комнате. Ночуют же в одном купе посторонние мужчины и женщины. А теперь куда мне деваться? Ругал и себя за проявленное сочуствие, которое таким боком мне вышло. Но делать нечего. Сказал:- Размещайте её.
Женщина счастливая ушла в свою комнату, а я собрался в обратный путь. Но администратор, видимо попрежнему испытывая ко мне сочуствие и, может быть, оценив благородство моего поступка, сказала:- Куда Вы сейчас пойдёте! Давайте, я Вам поставлю раскладушку в коридоре.
Я с радостью согласился и очень неплохо поспал в тихом тёплом углу коридора.
Однако, вырваться с Урала домой удавалось крайне редко, а долгие ожидания погоды были нашим почти постоянным состоянием и каждый скрашивал это томительное ожидание как умел.
Некоторые шли традиционным путём - водка, женщины. Благо, условия для этого были самые благоприятные.В Уральских деревнях в ту пору население было почти исключительно женское. Деревня жила тогда очень плохо и все стремились как-нибудь перебраться в город. Но поскольку в это время было, по существу, крепостное право и колхозники не имели даже паспортов, вырваться из деревни было очень трудно. Однако, у мужчин какая то возможность всё же была. Их призывали в армию, а после службы они старались в деревню не возвращаться, что большинству удавалось. У женщин же такой возможности не было, да и вообще, они в целом более робки и пассивны. Вот и стали деревни сплошь женскими.
Для соответствующих любителей (а такие среди нас были) это открывало огромные возможности. Особенно отличался капитан N (в связи с деликатностью темы не стоит, вероятно, называть его фамилию). Однажды мы довольно долго стояли лагерем километрах в двух от деревни с символическим названием - Сарафановка. Тогда у меня сложилось впечатление, что N “переспал” со всеми женщинами этой деревни. Он там дневал и ночевал и они ходили к нему в лагерь поодиночке и толпами. Иногда ему кто-нибудь из наших говорил: что-то подобное тому, что много лет спустя написал Высоцкий: “Ты посмотри, она же грязная, да у неё же ноги разные”, но N только отмахивался:”Ничего, для счёта сойдёт”. Особенно насмешил он однажды нас, когда просил у Белогородцева машину, чтобы поехать в деревню, а тот ему сказал:”Иди пешком.” N возмутился: ”Где это видано, чтобы советский офицер в чине капитана на гулянку пешком ходил!” При этом вместо слово “гулянка”, которое я написал для приличия, он употребил более сильное, но к сожалению далеко не литературное слово.
Интересно отметить, что эти традиционные развлечения (водка, женщины) использовали “старослужащие”, т.е. офицеры в званиях, да и по возрасту постарше нас. Молодые же лейтенанты, а в особенности ребята из спецнабора (а таких в экспедиции было четверо - кроме меня ещё Эдик Стеблин, Юрий Тубанов и Юрий Блистанов), этим не занимались. У нас были свои способы занять время. Летом возможностей для этого было побольше - рыбалка, грибы, ягоды, у некоторых охота.Здесь хочется воздать должное изумительной природе Урала.
Сочетание большого инженерного таланта и высокой честности и принципиальности оказалось очень опасным, даже в буквальном смысле слова смертельным для Валерия Зинина “коктейлем” в тех условиях, в той системе, которая существовала тогда в армии, в промышленности, да и в стране в целом.
После академии он попал в военную приёмку, в КБ, разрабатывающее системы ПВО, и вскоре “влип” в такую историю. Я не знаю подробностей, не знаю конкретно, с каким комплексом ПВО это было связано (Валерка никогда не говорил - режим), но, в целом, история такова.
КБ сдало в эксплуатацию новый комплекс ПВО. Как всегда, в спешке, в первую очередь отрабатывались боевые элементы системы, а проверочно-испытательному оборудованию внимания не хватило. В эксплуатации же быстро выяснилось, что проверочно-испытательная аппаратура существенно тормозит подготовку комплекса к боевой работе. КБ занялось разработкой нового комплекта проверочно-испытательной аппаратуры. Многие параметры её были значительно улучшены, хотя принципиально построение аппаратуры не изменилось, она осталась такой же громоздкой и сложной. Разработчики уже предвкушали “пироги и пышки” - готовилось представление к премии. И тут Зинин предложил принципиально новое решение, позволяющее при тех же возможностях во много раз сократить объём и сложность оборудования и повысить надёжность его работы. Это вызвало шок и резко негативную реакцию у разработчиков. Выходит, один какой-то “выскочка” оказался умнее целого КБ! Да и премия исчезает.
Против Зинина выступили не только разработчики, но и своё же руководство военного представительства. Приёмка ведь тоже оказалась в… как бы это помягче выразиться, ну, скажем, в навозе - они ведь приняли и одобрили эту разработку. Впрочем, тут же был найден выход. Идея была признана неверной, так, мол, ничего не получится. Классическое: “Этого не может быть, потому что не может быть никогда”. А если ты такой умный - то сам и делай.
Очевидно, никто не мог представить, что кто-то способен в одиночку сделать оборудование, над которым обычно очень долго работает целое немаленькое подразделение КБ. Но они недооценили инженерные способности и настойчивость Зинина. Он действительно начал сам делать опытный экземпляр. Сидел в КБ вечерами и ночами, провёл там свой отпуск, но оборудование сделал, несмотря на многочисленные “палки в колёса”, особенно усилившиеся, когда окружающие увидели, что у него всё получается. Ему пришлось пережить нелёгкие времена. Каких только препятствий ему не создавали, как только ни пытались раздавить этого, откуда-то свалившегося им на голову опасного человека. Вплоть до страшных в то время обвинений в нарушении режима секретности с имитацией соответствующих обстоятельств. Словом, эта история лишний раз подтвердила, что нашумевший роман Дудинцева “Не хлебом единым” не пасквиль и не случайная ситуация, а абсолютная закономерность для существующей системы.
Но Валерий сумел выстоять и довести своё дело до конца. Больше того, ему удалось представить заказывающему управлению (4 ГУМО) своё оборудование, как альтернативу тому, что сделало КБ. Заказывающее управление оценило по достоинству работу Зинина, и в серию пошёл его вариант, а не вариант КБ.
Естественно, что отношения в КБ были необратимо испорчены, работать там и дальше Валерию было невозможно. Учитывая это, а также оценив способности Зинина, руководство 4 ГУМО перевело его в свой центральный аппарат. Там он быстро завоевал высокий авторитет, вскоре стал начальником отдела, вероятно первым из нас радистов-спецнаборовцев занял такую высокую должность и так же первым получил звание полковника. Казалось бы, безоблачные сияющие горизонты. Но чужеродный той эпохе “коктейль” и здесь сыграл свою роль.
История началась с того, что в технической прессе начали мелькать сообщения о том, что американцы создают так называемую “загоризонтную радиолокационную станцию” (ЗГРЛС), основанную на эффекте Кабанова.
Если чуть отвлечься, я никогда не мог понять, почему этот эффект был зарегистрирован как открытие. Что тут было открывать? Для тех, кто далёк от радиотехники, поясню. Короткие радиоволны распространяются на большие расстояния за счёт того, что излучённые радиосигналы отражаются от ионосферы и возвращаются к земле далеко за горизонтом. Так вот Кабанов открыл, что какая-то часть отражённого землёй сигнала возвращается обратно в точку излучения. Но, по-моему, это всегда было совершенно очевидно, и, если бы задолго до этого открытия спросили любого здравомыслящего радиоинженера, вернётся ли какая-то часть излучённой энергии в точку излучения, он бы ответил утвердительно. Ведь радиолуч - не луч лазера, а земля - не идеальное зеркало. Совершенно ясно, что отражённые землёй радиоволны распространяются во все стороны, в том числе и в ту сторону, откуда пришли. И, точно так же отразившись от ионосферы, попадут в точку излучения.
Простите за возможно неуместное техническое отвлечение.
Так вот, когда стало известно, что в США на этом принципе создаётся радиолокатор сверхдальнего действия (что, похоже, было умышленной дезинформацией), такие же работы были организованы у нас. Заказчиком этих работ, естественно, выступало заказывающее управление ПВО, т.е. 4ГУМО. Работы чрезвычайно дорогостоящие и объёмные. Был разработан проект ЗГРЛС под названием “Дуга”, которая в конце концов и была построена, да ещё в трёх экземплярах - опытный образец и два “боевых”. Как было принято в то время, по завершении этого грандиозного технического проекта ожидался дождь наград. Лауреаты, герои, ордена, премии.
Зинин с самого начала категорически выступал против этого проекта. Как незаурядный инженер, он понимал, что система эта работать не будет. Данные её будут крайне недостоверны и ненадёжны, в то же время она создаст такой уровень помех как нашим, так и зарубежным средствам, что её просто нельзя будет включать. Менее принципиальный человек, чем Валерий, мог бы держать это мнение при себе, и, напротив, подставить грудь под дождь наград. В конце концов ведь не он бы нёс ответственность за провал системы. Да и никому бы не пришлось отвечать, награды бы назад не отобрали. Такие вещи легко сходили с рук. Дескать, что поделаешь - новое, неизведанное. Так, кстати и получилось с этой “Дугой”. Когда оказалось, что “Дуга” никуда не годится (“ни в дугу” - как шутили тогда), всё преспокойно спустили на тормозах. За напрасно выброшенные гигантские государственные деньги ответственности никто не понёс.
Но Валерий молчать не мог. Так уж он был устроен. Получилось, что он активно выступает против собственного высшего руководства, мешая ему получить заветные награды. И с ним жестоко расправились. Объявили его чуть ли не сумасшедшим и уволили из Вооружённых Сил с неполной выслугой и на мизерную пенсию.
Шкурная заинтересованность руководства 4 ГУМО и ошибочность решения о разработке “Дуги” были ему настолько очевидны, что он долго не мог успокоиться. У него сохранялась наивная вера, что надо только достучаться до какого-то высокого руководства, и кому-то будет поручено объективно разобраться в ситуации. Но государственная система работала чётко. Жалобы неизменно поступали к тому, на кого жаловались, с резолюцией: “Доложить”. Он и докладывал, легко догадаться в какой трактовке. Об этом, кстати, злорадно предупреждал Зинина зам. Начальника 4 ГУМО: “Сколько бы ты ни жаловался, все жалобы ко мне же и придут”.
Я не был таким наивным как Валерий и понимал, что стену сложившейся в государстве системы лбом не прошибёшь, но всё же как мог, помогал Валерию. Я служил уже в Генштабе и поспособствовал тому, чтобы жалоба Зинина попала к министру обороны. Но результат был, естественно, прежним. И эта жалоба тоже пришла в 4 ГУМО. А там уже был отработан ответ: “Да это же сумасшедший! Он всех завалил жалобами!” Короче говоря, года два Валерий обращался во все возможные инстанции, лоб разбил в кровь, но на стене не появилось ни малейшей вмятинки или выбоинки.
Хуже того. Как я говорил, он получал какую-то совершенно жалкую пенсию, но при этом никак не мог устроиться на работу. Это такой-то классный инженер, да ещё в ту пору, когда слово “безработица” было известно нам только по литературе о жизни “за поганым окияном”. У нас же везде висело: ”требуются…требуются…” И уж, конечно, радиоинженеру найти работу не представляло труда. Валерий приходил туда, где “требуются…”, с ним беседовали, говорили - берём, приносите документы, а через несколько дней смущённо сообщали, что обстановка изменилась, и они взять его не могут. Видимо, запрашивали сведения о нём по прежнему месту работы, а там говорили, что это сумасшедший и склочник. Так он жил несколько лет, фактически на иждивении жены. Можно понять, как он всё это переживал.
Много лет спустя, когда многие вещи, прежде закрытые на семь замков, стали доступны широкой публике, я не раз встречал имя Зинина в печати. И в газете “Правда”, и в мемуарах Генерального конструктора систем ПВО и ПРО Григория Васильевича Кисунько, под названием “Секретная зона. Исповедь генерального конструктора”.
Кисунько пишет: “В октябре 1981 года собственный корреспондент “Известий” по Хабаровскому краю Борис Резник случайно наткнулся на “таёжное чудо” в районе посёлка Большая Картель в виде странных циклопических сооружений стометровой высоты, километровой протяжённости, напичканных радиоэлектронной аппаратурой. Эти сооружения никем не охранялись, кругом - ни души, если не считать пришлых любителей - раскулачивателей радиоэлектронной начинки бесхозных объектов. Если бы не эта случайная находка дотошного корреспондента и последовавшие затем публикации в газете - никто из непосвящённых не узнал бы о величайшей афере в советской оборонке…”
“…И всё это делается для того, чтобы не выпустить из завесы секретности главные, охраняемые от народа, чудовищно криминальные тайны и большекартельской (разворованной и сгоревшей) ЗГРЛС, и такой же чернобыльской - тоже разграбленной и прекратившей своё существование, а также экспериментальной в районе Николаева.
Первая из этих тайн состоит в том, что в основу построения ЗГРЛС были заложены подброшенные “из-за бугра” тупиковые идеи, и поэтому создаваемые объекты были изначально мертворождёнными…
Вторая тайна объектов, скрывающихся под шифром “Дуга”, состоит в том, что решения об их создании принимались вопреки научно обоснованным предостережениям компетентных специалистов, а сами эти специалисты подвергались жёстким санкциям. Например, очень чётко, по-военному был изгнан в запас из управления военного заказчика ПВО полковник-инженер Зинин Валерий Иванович”.
Я думаю, что авторитетное мнение одного из выдающихся конструкторов оборонной промышленности убедительно доказывает, что я ничего не преувеличил.
В конце концов Зинину удалось устроиться на работу, не совсем, правда, по специальности, на какое-то предприятие, которое производило электрорадиоэлементы. Он с удовольствием осваивал новую для себя работу, но через некоторое время и здесь у него возник конфликт.
Читатель может подумать - да это действительно какой-то склочник. Но, честное слово, это не так. Всё тот же гремучий “коктейль” - творческий подход и принципиальность, настойчивость в реализации наилучшего решения. Наилучшего для дела, но зачастую далеко не наилучшего, а совсем наоборот, для каких-то людей.
На этот раз ситуация сложилась такая. Был такой изобретатель по фамилии Комаров (если не ошибаюсь). Некоторое время тому назад он изобрёл роторный конвейер, который по сравнению с традиционными ленточными конвейерами обладал многими преимуществами, в частности, занимал меньше места и позволял автоматизировать передачу обрабатываемой детали со станка на станок. Как всегда, “пробить” эту идею ему было не просто. Об этом неоднократно писала пресса. Но, в итоге, всё же эти конвейеры начали внедряться, и один из видов производства, где они оказались особенно удобны - это как раз производство электрорадиоэлементов.
Поработав немного на предприятии и присмотревшись к технологии, Зинин увидел, что у роторных конвейеров, несмотря на их явные преимущества, есть и определённые недостатки. Постоянное вращение на роторе тяжёлых станков вызывает излишний расход электроэнергии. Размещение станков на подвижной платформе усложняет подачу к ним смазочно-охлаждающих жидкостей, электричества и т.д. Я далеко не специалист в этом, заранее прошу прощения если что-нибудь перевру. Валерий придумал конвейер, который, сохраняя все преимущества роторного конвейера, избавляет от его недостатков. Насколько я знаю, суть его в том, что станки стоят неподвижно на круглой платформе, а вокруг неё вращается только относительно лёгкое кольцо, которое осуществляет передачу обрабатываемой детали со станка на станок. В отличие от роторного он назвал свой конвейер статорным.
И тут уже Комаров, ставший к тому времени чуть ли не академиком, стал яростным противником нового изобретения. Ещё бы! Ведь это посягательство на тяжко выстраданное им детище! Опять “Этого не может быть, потому что не может быть никогда”, и опять настырный Зинин вручную в одиночку изготавливает рабочий макет, на этот раз, конечно, не в натуральную величину, а уменьшенный. Снова борьба.
Такая жизнь в постоянном высоком нервном напряжении, такие стрессы (как сейчас это принято называть), очевидно превышали возможности человеческого организма, и он не выдержал. У Валерия случился инсульт, и он умер.
Я иногда думаю - ведь не один такой Зинин жил в нашей стране. Сколько было талантливейших, преданных делу ребят! Только в микроскопическом, в масштабах страны, кругу моих знакомых и то было несколько человек. А во всей стране? Если бы они оказались в условиях, позволяющих и даже стимулирующих реализацию их талантов!