Голубицкая Жанна Икрамовна. Cоветская школьница в исламском Тегеране 2
Утром 27-го декабря 1980-го года я проснулась от того, что мама с орущим братом на руках с кем-то возбужденно общалась по телефону. Папы дома не было.
Из обрывков маминых фраз я вдруг с ужасом поняла, что все, что вчера рассказывал мне папа об убийстве российского посла Грибоедова зимой далекого 1829-го года, сегодня из «событий давно минувших дней» превратилось в нашу реальность. И эта сегодняшняя явь, в отличие от вчерашних историй, и впрямь непосредственно меня касается. Не теперь не только потому, что я живо интересуюсь историей мест, где нахожусь, а полуразрушенный особняк на улице Баге-Ильчи, где в то время базировалась русская миссия и одним февральским днем толпа местных растерзала посла царской России, совсем недалеко от нашего нынешнего посольства. А еще и потому, что полтора века спустя эта история вдруг повторилась в жутких деталях.
Из маминых реплик стало понятно, что с утра пораньше на наше посольство напала разъяренная толпа, снесла ворота, сорвала флаг и, сметая все на своем пути, ворвалась в мемориальный зал приемов, в посольском народе зовущийся «грибоедовским», перед которым я только вчера стояла, любуясь мемориальными досками. И, судя по маминым словам, полностью его разгромила, заодно разбив церемониальные сервизы из китайского фарфора, подаренные Грибоедову и Нине Чавчавадзе на свадьбу, и знаменитую «грибоедовскую» люстру, подарок царя, заботливо перевезенную в Тегеран из табризской миссии специальным караваном. Эти раритеты попали в наш «грибоедовский» зал вместе с прочим имуществом, уцелевшим после кровавой резни в русском посольстве на Баге-Ильчи. Про них все в посольстве знали, гордились и рассказывали вновь прибывшим в качестве передающихся из уст в уста «посольских преданий».
- Неужели? - говорила мама в трубку, чуть не плача. - Прямо рухнула?! Ужас! Растаскивают на память? Какое варварство! Зеркала разбили? Они же антикварные, царских времен! Рамы золотые, а не золоченые! А картины? Там же бесценная живопись! А вазы? А императорский фарфор?
- А папа? - закричала я, вскакивая с постели. - А где папа? На картины мне было плевать, лишь бы моему папе не уготовили участь Грибоедова! Он, конечно, не был Посланником, но он был моим папой, которого не было дома, и в тот момент я волновалась только за него.
- Это звонила тетя Галя, - сообщила мама, завидев меня. - Не волнуйся, уже все закончилось.- Где мой папа??? - прокричала я - и в следующую же секунду почувствовала себя полной дурой.Я бросилась к входной двери. Я бы добежала бегом до Нёфле-ле-Шато, но мама с братом на руках перегородила мне путь, словно мадонна с младенцем:
- Успокойся, все хорошо, папа сейчас придет!
Папа действительно появился в дверях буквально через минуту - в каких-то странных одеждах. Вместо привычного костюма, в котором он ходил на работу, или джинсов с футболкой во все оставшееся от работы время, на нем были полотняные штаны и странная мешковатая рубашка, а через плечо висела спортивная сумка. Из нее он достал какую-то белую тряпку и протянул маме со словами, что она может использовать ее в хозяйстве.
Мама невозмутимо приняла тряпку, не задав ни единого вопроса. Это было совсем на нее не похоже. - Пап, а ты где был? - спросила я растерянно.- Совершал утреннюю пробежку, - сообщил папа. - Бегал от инфаркта. А то сорок лет - опасный возраст, да, Ирина-ханум?- Какой ты молодец! - сказала мама с чувством.
Это было еще удивительнее! Наша мама просто так никого не хвалила, особенно, папу и меня. Учитывая ее настойчивые рекомендации по здоровому образу жизни, я решила, что она хвалит папу за утреннюю зарядку. Это и впрямь был поступок, раньше за ним такого не водилось.
- Пап! - решила я поставить его в известность. - Пока ты бегал, на посольство напали!- Да, я слышал, - ответил папа как-то рассеянно. - Я пробегал мимо.
Я вытаращила глаза в изумлении. Конечно, посольство было совсем недалеко от бимарестана и не далее, как вчера, мы гуляли до него и обратно пешком - но бегать через несколько загазованных перекрестков, под улюлюканье уличных торговцев?! Бежал бы тогда уж по Рухишкиной улице, там хотя бы машин и магазинов нет.
Тут папа вытащил из сумки хрустальную висюльку, похожую на осколок люстры. Вспомнив услышанные обрывки разговора мамы с тетей Галей, я сразу догадалась, что это за осколок! Это значило только одно: мой папа был ТАМ, когда обрушилась грибоедовская люстра!
- Какой ужас! - сказала мама, глядя на висюльку. Из ее тона было не ясно, что именно в ее понимании ужасно? Растаскивать на сувениры историческую ценность, когда варвары крушат все вокруг? Или ужасно опасно находиться в эти минуты рядом? Я думала о втором. Папа поспешил заверить, что внутри посольства не был, только снаружи понаблюдал беснующуюся толпу, переживая за наших, которые оставались внутри. А потом вышел дядя Володя, вынес папе «сувенир» от Грибоедова и рассказал, как было дело. - Все грибоедовское наследие разнесли! - печально констатировал папа. - Ну ничего, теперь на территории останется отряд пасдаров (стражи исламской революции - авт.), чтобы ничего подобного не повторилось.
- О, я помню, как у нас там шахские солдаты стояли! - оживилась я. - С ними можно было играть в мяч! - Да, после захвата американского посольства, - подтвердил папа. - Все-то ты помнишь! Это же уже больше года назад было! - Такое забудешь! - буркнула мама. - Интересно, а пасдары такие же веселые, как тот шахский взвод? - заинтересовалась я. - Они сначала стеснялись и делали вид, что нас не замечают. А потом с мальчишками в футбол гоняли, а нам улыбались.
- Пасдары еще веселее! - заверил меня папа. - Главное, чтобы они не допустили повторного нападения. Пока у нас только материальный ущерб, но мало ли… Неконтролируемая толпа способна на все, что угодно. Вот ты вчера говорила, - обратился он ко мне, - что персы не жестокие. Это так. Не существует полностью жестоких наций, в каждой есть люди лучше с нравственной точки зрения, есть хуже, а в целом все они нормальные, средние. Но если много «средних» людей собрать в огромную толпу и внушить ей, что она должна защищать какие-то свои ценности, она становится непредсказуемой.
- Это называется «стадное чувство», - подсказала мама. - А кто и что им внушил? - не поняла я. - Что там вообще-то было?! Расскажи хоть! - Да, расскажи! - присоединилась мама, покосившись на меня. - Мне Галя звонила, но только на два слова - сказать, что все живы.- И растащили на память грибоедовские свадебные подарки! - ехидно добавила я.
- Я видел огромную толпу перед воротами, а в ней много местных афганцев, - поведал папа. - Они выкрикивали требования вывести из Афганистана советские войска, а заодно все то, что они обычно нам кричат - «Марг бар сефарат-е-шурави!» («Смерть советскому посольству!» - перс.) и «Марг бар Амрика!» («Смерть американцам!») - очевидно, чтобы соседи-узники не расслаблялись. Кричали они грозно, но через забор рискнуло махнуть только меньшинство из самых лихих. Но когда они открыли изнутри ворота и толпа хлынула на территорию, там уж началась вакханалия - одни на мачту полезли флаг срывать, другие помчались главное здание громить… Наши охранники, как могли, разгоняли их из брандспойтов, а тут уж и пасдары подоспели…
Из папиного повествования я поняла, что история с нападением на русскую миссию в Тегеране времен Грибоедова действительно повторилась почти один в один - но, к счастью, без жертв. Те, кто был в этот момент в рабочем здании посольства, спрятались на верхних этажах, за железными дверьми и решетками, которыми были оборудованы некоторые кабинеты. Лично отразить нападение они все равно не могли, казаков в распоряжении у них не было, а посольская охрана отстреливалась из пожарных шлангов в ожидании вооруженных пасдаров. Слава Аллаху, нашему послу Виноградову не пришло в голову выйти на лестницу главного здания на растерзание толпы, чтобы 153 года спустя повторить подвиг Грибоедова.
Мама стала расспрашивать про «культурные ценности», которые хранились в мемориальном зале. Папа ответил, что было не до их спасения: царские сервизы побили вдребезги, картины выдрали из рам и изрезали, рамы расколотили, мебель разнесли в щепки… Люстру специально никто не сбивал, она сама упала, когда громили обстановку. А уж когда пасдары освободили здание от налетчиков и наши спустились сверху, спасать наследие было поздно. Все ужаснулись масштабам бедствия и разобрали на память осколки исторической люстры, которые валялись по всему полу.
- Это же память не только о Грибоедове, но и о том, чему мы оказались свидетелями, - сказал папа. - Люстру эту все равно уже не собрать. А мы внукам будем показывать этот осколок и рассказывать, как на наших глазах творилась история. И это будет наше семейное культурное наследие, в котором Грибоедов никогда не будет забыт. Как ни странно, маму это убедило. А то я уж боялась, что она понесет висюльку назад в посольство на случай, если станут починять люстру.
- Не волнуйся, дорогая, - успокоил ее папа. - Все осколки сервизов, обрывки картин и щепки от мебели аккуратно соберут и отправят в Союз для реставрации. Я уверен, что все, что возможно, будет восстановлено.
Наше семейное «культурное наследие» в виде осколка мама аккуратно упаковала в бархатный мешочек из-под своих украшений и спрятала в шкатулку.
- Вот где наш алмазный фонд! - посмеялся папа и ушел снимать свои странные штаны. Пока папа переодевался и мылся, мама сказала, чтобы я не болталась под ногами и шла во двор гулять. Это было неожиданно, но приятно.
В маленьком дворе на краешке бассейна одиноко сидела недавно прибывшая из Союза шестилетняя Танька, уже успевшая получить прозвище Тапоня. - Привет, - подошла я к ней. - Ты чего одна?- Никто не выходит, - посмотрела она на меня своим ясным, ничего не выражающим взором. - Родители на работе, дома одной скучно.
- Понятно, - сказала я и присела рядом. Приятно припекало полуденное солнышко, заняться было нечем, оставалось побеседовать с неразговорчивой Таней.
- А ты знаешь, что на посольство напали? - спросила я, желая впечатлить собеседницу тем, что взрослые доверили мне важную информацию.
- Знаю, - равнодушно отозвалась Тапоня. - Но твой папа успел уничтожить все документы.
- Что? - я растерялась между желанием казаться важной и осведомленной и еще более горячим желанием узнать, что она имеет в виду?
- Не знаешь, что ли? - Танька искоса взглянула на меня и пожала плечами. - Все знают.
- Знают что? - решила я пожертвовать своим важным образом.
- То, что твоего папу с утра вызвали, нарядили в костюм афганца и отправили под ворота посольства орать «Марг бар шурави».- Зачем???
Шестилетка Таня посмотрела на меня, как на дуру: - Потому что кроме него никто из наших на афганца не похож.
- А зачем ему быть похожим на афганца?! - потеряла я терпение. - Ты можешь объяснить нормально, а не так - бурк-бурк?!
- Я нормально объясняю, это ты не понимаешь, - спокойно откликнулась моя собеседница. Все-таки она была вредина.
Тут во двор вылетел Серега со скейтом под мышкой, за ним семенил мелкий Сашка. Они были куда более эмоциональные ребята, чем Тапоня, поэтому сходу включились в беседу:- Ну вааааще! Твой предок дает! - Серега показал большой палец. - У него даже чалма была, как у старика Хоттабыча! - добавил его младший брат.
- Какая еще чалма?! - теперь уже и я чувствовала себя дурой. - Афганская! - радостно пояснил маленький Сашка.
Тут до меня стало доходить, в чем дело. К тому же, я вспомнила белую тряпку, которую папа вручил маме «в хозяйство». Она вполне могла быть тем самым, что Сашка назвал чалмой. - У афганцев не чалма, а тюрбан, называется «лунги», - проявила я осведомленность, решив сделать вид, что и сама все знаю. А тем временем лучше послушать остальных. Так я услышала то, что мои приятели знали еще рано утром из разговоров своих родителей.
В нашем посольстве, как и в любом другом, хранились секретные документы, которые ни в коем случае не должны были попасть в руки нападающих. Именно поэтому в день нападения на англичан на их территории так воняло дымом: они заперлись в своем главном здании и жгли документацию. А на нас напали с утра пораньше и неожиданно, поэтому запереться в здании наши не успели. Те, кто уже пришел на работу, спасались от налетчиков за железными дверями, другие еще были дома, в жилом секторе, и прятались там. И к сейфу, в котором лежали важные бумаги, попасть уже никто не мог. Руководство стало экстренно соображать, что же делать? Нужен был кто-то, находящийся за пределами посольства, кто сможет проникнуть в главное здание, не вызвав подозрений у налетчиков, пользуясь общим хаосом, пробраться к сейфу, открыть его и уничтожить все документы.
Тут и вспомнили про моего папу с его внешностью, характерной для общей для СССР и Ирана местности под названием Туркмен-Сахра, где живет много афганцев, с его родным туркменским и фарси без акцента. Папу разбудили, велели срочно найти афганскую одежду, облачиться в нее и мчаться к посольским воротам. Разумеется, бегом, а не на машине с дипломатическими номерами.
Папа должен был в афганском костюме и с криками «Марг бар шурави» влиться в беснующуюся на территории посольства толпу, присоединиться к тем, кто громил «грибоедовский» зал, а затем, улучив момент, тихонько вышмыгнуть в служебный коридор, а оттуда - в кабинет, где стоял сейф. Судя по восторженным откликам Сереги, каким-то невероятным образом все это моему папе удалось. Он добрался до сейфа, открыл его и тут же принялся жечь документы. Если бы вдруг в кабинет ворвался кто-то из налетчиков, он вполне сошел бы за одного из них. Стоит себе афганский варвар в чалме и жжет в урне ценности врагов, которые нагнали свои танки на его родину.
- У него еще кувалда была, - добавил Серега таким тоном, будто пересказывает боевик. - А кувалда-то зачем? - допрашивала я. - Как зачем?! - удивился Серега. - Для обороны в случае чего. И еще он ею разрушил шифровальную машину. - Какую машину??? - Слушай, - наконец рассердился Серега, - раз тебе ничего не рассказывают, значит, ты еще мала, чтобы много знать. Меньше знаешь - лучше спишь, так мой папа говорит. - Но тебе-то твой папа рассказал! - обиделась я. - Чтобы ты плохо спал, что ли?!
- Мы подслушали, - важно ответил за старшего брата мелкий Сашка.
Тут Серега разозлился еще больше: он вовсе не хотел, чтобы мы с Тапоней знали, что он подслушивает разговоры старших. Ему хотелось, чтобы мы думали, что ему доверяют взрослые секреты. Поэтому я решила схитрить, сделав вид, что не расслышала Сашкиных слов. - Везет тебе, ты же парень, будущий мужчина! - льстиво заявила я. - Поэтому тебе доверяют. А я девочка, вот меня и не хотят пугать всякими кувалдами. - Я тоже девочка, - вдруг влезла Тапоня, как обычно, равнодушным тоном. - И я никогда не подслушиваю. Мама сама мне все рассказала. Все уставились на Тапоню.
- Врешь! - предположил Серега.- А вот и не вру! - от возмущения Тапоня аж перестала казаться равнодушной ко всему на свете и даже чуть-чуть покраснела. - Я, к примеру, в отличие от тебя, - ткнула она в меня пальцем, - всегда знала, что в посольстве стоит шифровальная машина. С нее ней важные сообщения отправляют в Москву, диппочта-то не ходит.
Этим она меня уела окончательно. Я и предположить не могла, что вместо диппочты посольские используют какую-то машину! Наверняка моя мама тоже не знает, иначе мы могли бы посылать с нее письма бабушке. Это ведь тоже важные сообщения! Бабушке очень важно регулярно получать известия, живы ли мы еще или нет, раз уж мы живем в зоне военных действий. Она сама так сказала, когда дозвонилась до нас, чтобы возмутиться, что мы ей не пишем. Она не верила, что почта не ходит и предполагала, что нам просто лень ей писать...
Детство контрабандистки Теперь, 40 лет спустя, уже можно признаться в том, что в девятилетнем возрасте я завезла на территорию молодой Исламской Республики Иран, где за нарушение сухого закона полагалась смертная казнь, две бутылки советской пшеничной водки. Они были в туловищах двух больших шагающих кукол из «Детского мира» на Дзержинской. Накануне мне исполнилось девять, и кукол из моих девчоночьих грез подарили мне на день рождения. Я так трогательно прижимала своих любимиц к груди на таможенном досмотре, что иранским пограничникам даже в голову не пришло проверить, нет ли у них чего в животе. Мы как раз возвращались в Тегеран из отпуска. До исламской революции в подобной контрабанде не было нужды: иранская столица изобиловала ресторанами и ликер-шопами. Но после того как новая власть ввела сухой закон, лучшим подарком коллегам с Родины стала русская водка.
Тогда меня использовали втемную: про горячительную начинку своих любимиц я, разумеется, не знала. И о своем подвиге во имя русской любви к зеленому змию узнала намного позже. Тогда же я была просто удивлена внезапной щедростью родителей. До поездки в Иран я больше всего на свете мечтала о дивной, волшебной кукле, которая умеет шагать, если ее поставить на пол и взять за руку! Я увидела такую сначала у подружки, а потом ее нескольких в витрине «Детского мира», и потеряла покой. Но тогда, как я ни выпрашивала, шагающую куклу мне не купили. Все-таки Лена - та, которая немного пониже и менее нарядная, стоила целых двенадцать рублей. А роскошная Нина - все шестнадцать!
Но прожив год в дореволюционном Тегеране, я перевидала и перещупала столько разных «барби», которые и гнулись, и пели, и имели собственные дома и авто, что куклы из «Детского мира» больше не поражали мое воображение. Но верно говорил Ходжа Насреддин: чтобы что-то получить, надо очень сильно … расхотеть! Когда я перестала мечтать о шагающей кукле, мне вдруг купили сразу двоих - и Лену, и Нину. Их мне разрешили взять с собой в Тегеран, несмотря на то, что они занимали много места, и год назад мама выложила из чемодана почти все собранные мною игрушки. А уж кто именно из моих родителей собирал Лену и Нину в дорогу, мне неведомо.
Тогда я еще не знала, что не только я, но и меня саму будут возить контрабандой.
Когда в 80-м, после начала ирано-иракской войны, между Москвой и Тегераном прекратилось авиасообщение, по поздней весне и по ранней осени многие советские сотрудники, работающие в Тегеране, внезапно становились многодетными.
Добраться из Москвы до Тегерана и назад стало возможно только одним способом - поездом Москва-Баку-Тегеран. Ехал он, как в сказке, три дня и три ночи. С Курского вокзала уходил в субботу вечером, а на центральный вокзал Тегерана прибывал в среду после обеда. Сотрудники, отправляющие своих детей на учебный год в Союз и забирающие в Тегеран на каникулы, не могли каждый раз лично их сопровождать, убивая по неделе на дорогу, тратя деньги на билет для себя и лишний раз пересекая границу. Выход быстро придумался: подлежащих транспортировке детей в любом количестве в консульском отделе вписывали в служебные паспорта к тем сотрудникам, которые ехали в отпуск или возвращались из него. Иранских пограничников в Джульфе (азербайджанско-иранский приграничный пункт), где мы проходили досмотр, многодетность советских пар никак не настораживала. Для иранцев «пятеро по лавкам» (в нашем случае - по полкам купе) у тридцатилетней пары - обычное дело.
...Почему иранская сторона запретила частным лицам возить с собой корреспонденцию, никто толком не понял. Знали только, что досмотреть в случае подозрений могли даже дипломатов, несмотря на то, что это противоречит международным правилам. Но только во время войны обычно на правила всем плевать. Поэтому изобретательные советские специалисты вместо того, чтобы ломать голову над «Кто виноват!», озаботились вопросом «Что делать?» И быстро придумали, как запрет на письма обойти. Заметив, что иранские таможенники никогда не заглядывают под ковролин в СВ (видимо, считая его намертво приделанным к полу), попробовали спрятать почту туда. Это сработало. А потом срабатывало еще неоднократно, и я лично тому свидетель.
Зато иранские таможенники мстили нам собственными странностями. Когда в 1982-м, в связи с ухудшением обстановки в Иране, мы в 24 часа бежали из страны этим же поездом, иранские пограничники пытались отнять у нас … моего младшего брата! Он родился в 1980-м в Тегеране, а в Иране действует «закон земли» - кто на ней родился, до совершеннолетия вывезен быть не может. «Вот исполнится ему 18, - пояснили нам, - пусть сам и решает, ехать ему с вами или нет». Мой полуторагодовалый брат не понимал, о чем речь, и приветливо улыбался иностранным дядям. А я в тот момент, если честно, была не прочь его оставить, уж очень надоело с ним сидеть, пока родители на работе.
Блат от Стакан Стаканыча К счастью, родители не постеснялись повести меня в английскую школу №1 в Сокольниках, а там была такая нагрузка, что я быстро забыла о своих высоких карьерных амбициях. Поступать в Первую школу в апреле 1977-го тоже пошли всем двором. Принимали туда по результатам собеседования, содержания которого никто не знал.
Бабушка моей подружки, которая знала все и про всех, сказала, что на 20 блатных детей возьмут двоих детей рабочих и двоих умных. - Ты рабочий? - спросила я папу, придя со двора и рассказав, что услышала от Олиной бабушки. - Нет, но ты умная, - ответил он. Я очень переживала, что не смогу показать свой ум. Но виду не показывала. В день-икс меня нарядили в модные красные брюки-клеш и японский батник с персонажами мультиков. Все девочки во дворе школы были в белых блузочках и черных юбочках. - Я же говорила! - выдохнула мама. - Пусть чувствует себя расслабленно, - тихо ответил папа.
Я поняла, что в своих красных штанах я снова белая ворона. Загладить штаны мог только мой невероятный умище. Вызывали по списку, по одному. Родителей не пускали даже в здание школы.
Во двор выходила тетя со списком, выкрикивала фамилию и забирала нужного ребенка. Соискатели места в престижной школе толпились во дворе с 7 утра до 8 вечера. Мы, правда, опоздали и пришли в 11. Мама с утра побежала в парикмахерскую, а потом долго выбирала платье. Среди родителей она была самая нарядная, но толпиться во дворе ей пришлось наравне со всеми. Меня вызвали часа через два, папа успел сбегать за горячими пончиками, а я испачкать свои красные «клеши» в сахарной пудре от них.
Наконец, тетя со списком пришла и за мной. Меня привели в комнату, где за столом сидело человек восемь. Я их не считала, но мне показалось, что их ужасно много. Все тети и только один дядя, почему-то в синем тренировочном костюме. Прямо как тренер у фигуристов.
- Умеешь ли ты говорить по-английски, девочка? - зычно спросила из-за стола полная тетя с огромным сооружением из волос на голове. Она чем-то напомнила мне дедушкину подругу тетю Шуру, которая работала в психиатрической больнице, и в гостях всегда про нее рассказывала. - Умею, - с достоинством ответила я. Зря, что ли, я почти целый год ходила в английский кружок. - Ну, скажи нам что-нибудь! - потребовала тетя.- А можно я спою? - неожиданно для себя спросила я. Наверное, фиаско в музыкальной школе все же не давало мне покоя.Комиссия заулыбалась и спеть разрешила.
Я затянула «Teddy Bear». Этот стишок легче было бы просто продекламировать, но в кружке мы почему-то его пели.Если в свои шесть с половиной я могла бы рассчитывать, то расчет оказался верным. Пение мое быстро остановили со словами:- Ну английский ты знаешь, мы слышим. А теперь расскажи, что ты видишь на этой картинке?
И они повесили на доску картинку, изображающую солнечный зимний денек, искристый снег и румяных детей, часть из которых катается с горки на санках и картонках, а другая весело играет в снежки.
Надо сказать, что именно такую погоду я почему-то ненавидела. В подобные дни, пока мои дворовые друзья резвились в снегу, у меня наступал ступор. Я, конечно, была укутана, как положено. Но толстая цигейковая шуба, подпоясанная папиным армейским ремнем с пряжкой, две шапки, а под ними косынка, валенки с галошами и три кофты под шубой не давали мне даже пошевелиться. А лицо, которое единственное оставалось снаружи, все равно противно щипал мороз. В толстых варежках пальцы мои не гнулись, а резинка от них, перекинутая через мою шею, нещадно в нее впивалась. Как-то я потихоньку сняла эти варежки, чтобы открыть дверь подъезда, и моя ладонь тут же примерзла к железной ручке.
Я ненавидела такие дни настолько, что даже стихотворение Пушкина «Мороз и солнце, день чудесный…» вызывало во мне содрогание. Куда больше мне нравилась «подтаявшая» зима, когда вдруг случался ноль, и на улице становилось пасмурно, тепло и сыро. Хотя другие находили такую погоду серой и склизкой.
Но тут я решила, что высказать на собеседовании отвращение к прекрасной солнечной погоде, которую любят все нормальные дети, будет неправильно. Еще решат, что я больная.
И принялась упоенно описывать, как весело играют изображенные на картинке дети. В процессе я увлеклась: нарисованные мальчишки получили имена и личностные характеристики. Я сообщила комиссии, что вон тот мальчик Петя, который едет с горки на картонке, страшно завидует Васе, который мчится на санках-ледянках. Да чего уж там, я сама ему завидую! Вот сколько выпрашиваю у родителей ледянки, а они все дорого да дорого…Тут единственный среди теть дядя, тот самый в тренировочных, не выдержал. Он и так весь мой рассказ ерзал на стуле и явно не проникался везением Васи и завистью Пети. А тут и вовсе перебил:- Все, хватит, лично я ее принимаю!
На этом тетя со списком вывела меня назад во двор. Ко мне сразу бросились родители, не только мои, но и тех соискателей, которых еще не вызывали.
- Дядя в трениках сказал, что лично он меня принимает. Наверное, он там главный, - успела успокоить я маму и папу, и тут у меня начисто пропал голос.
Видимо, я все-таки перенервничала, поступая в эту школу. Хотя мне казалось, что собеседуюсь я легко и непринужденно, как Юлька и Светка с нашего двора. Они хоть и считались хулиганками, зато язык у них был без костей и они никогда не смущались, даже перед взрослыми. Мне очень хотелось стать на них похожей. И, судя по всему, на собеседовании в первую школу мне это удалось. Но сражение с собственной робостью отняло мои силы и голос.
Услышав про «дядю в трениках», мой папа хохотал так, что даже слезы вытирал от смеха. Мама никак не могла понять, в чем дело. Как выяснилось позже, папа пытался подстраховать меня на собеседовании через сокольнический райком партии, где у него были знакомые. Первая английская слыла «позвоночной»: приемная комиссия учитывала звонки «сверху». Папе пообещали помочь на уровне директора школы. Но директриса даже не успела вставить свои пять копеек в мою пользу, ее опередил школьный физрук Степан Степаныч по прозвищу Стакан Стаканыч. Его никто не коррумпировал по партийной линии, ему просто надоело меня слушать.
Позже, во взрослой жизни, я еще не раз сталкивалась с тем, что мужчины-физкультурники не любят, когда женщины много разговаривают. А «блат» от Стакан Стаканыча родители припоминали мне на каждую плохую оценку: - Недаром тебя в школу из всей комиссии принял только физрук!
Перрон медленно подплывал к нашим окнам: Ирка издали увидела своего папу и замахала ему рукой. Рядом с ним стоял дядя Володя, я его хорошо знала, он бывал у нас в гостях, а мы у него. Не заметить его было сложно: высокий, видный, в красивом светлом костюме. Он тоже радостно махал рукой. Я подумала, что он встречает кого-то по работе: дядя Володя был кем-то важным в нашем консульстве и заведовал всем, связанным с оформлением документов и отправкой людей через границу.
Как только поезд остановился, дядя Володя вошел в вагон, а через секунду появился в нашем купе.
- Ну, привет! С приездом! - сказал он, чмокнув меня в щеку. - Как ты вытянулась, повзрослела! Но вид хмурый, типично московский! Ничего, сейчас наше солнышко растопит европейскую снежную королеву! Я за тобой, Сережу тоже заберу. Это твой чемодан? - А где папа? - встревожилась я. - Не волнуйся, твои ждут нас дома с торжественным ужином, - ответил дядя Володя. - Твой папа попросил меня вас встретить, у него были дела в другой части города и он боялся опоздать к поезду. А я все равно был рядом. У меня новая машина, сейчас увидишь! Тебе же обычно нравятся мои автомобили.- Да! - с чувством подтвердила я.
Мне и впрямь нравились все дяди Володины авто: я всегда выбирала их, играя в Зарганде в автопрятки. У дяди Володи все было шикарное - и автомобили, и галстуки, и запонки. Я считала, что у него «отменный вкус к жизни». Это выражение я где-то вычитала и взяла на вооружение.- Прокачу вас с ветерком! - пообещал дядя Володя, поднимая мой и Серегин чемоданы. Но свой Серега тут же стал вырывать у него из рук:- Отдайте, я сам понесу! Дядя Володя посмотрел на него с интересом и отпустил его чемодан:- Как скажешь! Мужичок, весь в отца! Тащи сам. А как рука отвалится, я рядом! - Не отвалится! - буркнул Серега. Почему-то дядя Володя ему не нравился. Может, потому что он нравился мне.
С фасада, выходящего на привокзальную площадь, на нас невозмутимо взирал гигантский аятолла Хомейни, весь в белом. На меня разом обрушились родные тегеранские запахи и звуки: смог вперемешку с дымом жаровен, пылища, духота, какофония клаксонов и криков зазывал. В конце мая в городе было уже очень жарко. Тегеранская жара отличалась от московской тем, что в ее мареве будто возникала иная реальность.
Родители встретили меня шумно и весело, а младший брат на радостях даже описался. Пока меня не было, он очень подрос, и было видно, что теперь он главный ребенок в этой семье. Он даже переехал в мою комнату! - Твоему братику уже годик и восемь месяцев! - гордо сообщила мама, хотя я и сама могла посчитать. - Поэтому он занял мою комнату? - мрачно уточнила я. - Не волнуйся, - успокоил меня папа, - на днях мы переезжаем в Зарганде. В городе уже очень душно, мы только тебя ждали.
2 июня из беседы родителей за ужином я поняла, что, гуляя с братиком, папа встретил на аллее кого-то из посольских, кто сообщил ему, что исчез дядя Володя - то самый, который две недели назад встречал меня на тегеранском вокзале. - В каком смысле исчез? - не поняла мама. - В том, что квартира заперта, телефон не отвечает, машины нет.
- И давно? - Говорят, с самого утра. - Ну ты тоже скажешь - исчез! - рассмеялась мама. - Первый раз, что ли? Пусть позвонят в СОД. Наверняка выпивает с дамочками по линии культуры, первый раз, что ли?! Галя-то на Родине! Все вы такие! - и мама подозрительно уставилась на папу.
- Терпеть не могу культурных дамочек! - отшутился папа. - Я так же сказал. Но вроде в СОД звонили. Да в другое время никто бы и не хватился, мало ли где временно холостой мужчина загулял. Но комиссия здесь! - Действительно! - спохватилась мама. - Не мог же он забыть! А с ним ничего не могло случиться? - Ну если вдруг авария с дипломатической машиной в городе, из полиции сообщили бы в посольство… - Ой, тьфу три раз налево! Не дай Бог! Хватит им Галиной аварии. Уж лучше любовница. К тебе не относится, - подумав, добавила мама специально для папы.
Утром 3-го июня об исчезновении дяди Володи судачило все Зарганде. Все успокаивали друг друга тем, что из Союза к нам едет какая-то важная комиссия, и к ее приезду дядя Володя уж точно найдется. Но за следующие три дня он так и не появился. Тут уже в посольстве разволновались всерьез. Даже если он «загулял с какой-нибудь дамой», как многие предполагали, пора было объявиться.
5-го июня, в субботу, по Зарганде прошел слух, что дядю Володю похитили афганские террористы. Об этом говорили у посольского бассейна. После того, как позапрошлым летом похитили Вовкиного папу, это уже никого особо не удивляло. Все вокруг были напряженные и все время шептались. На выходные папа сам никуда не уезжал и даже отказался свозить маму за продуктамина Шемран. Сказал, что появляться в городе сейчас опасно, мол, у исламского режима новая волна ненависти к Советскому Союзу. В понедельник по Зарганде пронесся слух, что дядю Володю убили. Тут уж шептаться перестали: все обсуждали это вслух. Все были напуганы: естественно, раз такое случилось с одним из советских сотрудников, значит, может случиться с каждым!
Я пыталась спросить у папы, неужели это правда?! В моей голове такое никак не укладывалось. Папа ответил, что точно еще ничего не известно. Сказал только, чтобы мы перестали подходить близко к заборам резиденции. - Сейчас могут быть всякие провокации. Из-за забора могут бросить взрывное устройство или вообще похитить детей. Не отходи далеко от дачи вообще! Будь у бассейна иди дома, чтобы мы тебя не искали! Возможно, нам тоже придется срочно уехать.
К сожалению, это было сказано при маме, и целую неделю она вообще не выпускала меня из дома, а к бассейну ходила провожать вместе с братиком. Сережка приходил ко мне и сидел на веранде.
А 15 июня объявили, что дядя Володя по собственной воле убежал из Ирана через турецкую границу по английскому паспорту и уже объявился в Лондоне. Сказали, что он оказался предателем, и, как выяснилось, был им давно, работая на МИ-6 - английскую разведку. А перед появлением московской комиссии решил бежать, потому что потерял какие-то важные бумаги, которые сам же спрятал во время нападения на посольство 27-го апреля. Он оказался «кротом», только не «понарошечным», в которого мы играли на дачах, а самым что ни на есть настоящим!
Поверить в то, что наш привычный дядя Володя - самый настоящий британский шпион, как Джеймс Бонд - было очень трудно, почти невозможно! Но иначе откуда у него настоящий английский паспорт, утверждающий, что он никакой не дядя Володя, а подданный Ее Величества Майкл Род?! Может, поэтому у него были красивые костюмы и машины?
Даже мои мальчишки притихли от вдруг обрушившегося на нас понимания, что настоящая взрослая жизнь совсем рядом. И она может быть очень страшной. Известие перевернуло наш мир и наполнило его таким страхом, какой не вызывали вести об очередных взрывах и бомбежках. От внешних реалий чужой страны мы спасались все вместе, в максимально надежных местах - в бомбоубежище, бимарестане, Зарганде - среди взрослых, которым доверяли. А когда враг среди своих, как от него защитишься?!
Так то, о чем мы с Серегой читали в наших любимых шпионских детективах, в одночасье стало нашей явью. В нашем посольстве несколько лет подряд работал английский шпион, и теперь все мы под угрозой. Причем, бояться, как выяснилось, следовало не только агентов империалистической разведки, к которой силами «крота» утекали наши секреты, но и того, как примут теперь на Родине нас самих. Наличие шпиона - это автоматически пятно на весь коллектив, - это все вокруг повторяли. А советский контингент в Тегеране был ограничен настолько, что так или иначе с дядей Володей общались абсолютно все. И теперь на всех ложилась тень подозрения в особых связях с ним. Такой гнетущей атмосферы, как в июне 1982-го, в Зарганде не было никогда - ни в разгар исламской революции, когда иностранцев хватали в заложники, ни под иракскими бомбардировками. На каждом углу Зарганде обсуждали дядю Володю и его побег.
Не все верили, что дядя Володя действительно иностранный агент. Некоторые говорили, что он принял решение сбежать на Запад, обнаружив перед приездом комиссии пропажу секретных документов, за которые отвечал. За утерю секретной документации в СССР сажали в тюрьму, поэтому выбор у него был небольшой. А паспорт он мог и сам себе сделать, безо всякой английской разведки, благо работал он в консульстве.
Были и те, кто считал, что империалистический враг каким-то образом вынудил дядю Володю так поступить - может, угрожая жизни его близких или как-то еще шантажируя… Те, кто придерживался такого мнения, были убеждены, что нормальный человек, впечатление которого производил дядя Володя, не может вот так взять и сбежать, понимая, что никогда уже не сможет вернуться на Родину, где остаются его пожилая мать и едва восстановившаяся после аварии жена. Как бы то ни было, больше никогда в жизни мы его не видели и ничего о нем не слышали. Но лето он нам испортил точно.
Из обрывков маминых фраз я вдруг с ужасом поняла, что все, что вчера рассказывал мне папа об убийстве российского посла Грибоедова зимой далекого 1829-го года, сегодня из «событий давно минувших дней» превратилось в нашу реальность. И эта сегодняшняя явь, в отличие от вчерашних историй, и впрямь непосредственно меня касается. Не теперь не только потому, что я живо интересуюсь историей мест, где нахожусь, а полуразрушенный особняк на улице Баге-Ильчи, где в то время базировалась русская миссия и одним февральским днем толпа местных растерзала посла царской России, совсем недалеко от нашего нынешнего посольства. А еще и потому, что полтора века спустя эта история вдруг повторилась в жутких деталях.
Из маминых реплик стало понятно, что с утра пораньше на наше посольство напала разъяренная толпа, снесла ворота, сорвала флаг и, сметая все на своем пути, ворвалась в мемориальный зал приемов, в посольском народе зовущийся «грибоедовским», перед которым я только вчера стояла, любуясь мемориальными досками. И, судя по маминым словам, полностью его разгромила, заодно разбив церемониальные сервизы из китайского фарфора, подаренные Грибоедову и Нине Чавчавадзе на свадьбу, и знаменитую «грибоедовскую» люстру, подарок царя, заботливо перевезенную в Тегеран из табризской миссии специальным караваном. Эти раритеты попали в наш «грибоедовский» зал вместе с прочим имуществом, уцелевшим после кровавой резни в русском посольстве на Баге-Ильчи. Про них все в посольстве знали, гордились и рассказывали вновь прибывшим в качестве передающихся из уст в уста «посольских преданий».
- Неужели? - говорила мама в трубку, чуть не плача. - Прямо рухнула?! Ужас! Растаскивают на память? Какое варварство! Зеркала разбили? Они же антикварные, царских времен! Рамы золотые, а не золоченые! А картины? Там же бесценная живопись! А вазы? А императорский фарфор?
- А папа? - закричала я, вскакивая с постели. - А где папа? На картины мне было плевать, лишь бы моему папе не уготовили участь Грибоедова! Он, конечно, не был Посланником, но он был моим папой, которого не было дома, и в тот момент я волновалась только за него.
- Это звонила тетя Галя, - сообщила мама, завидев меня. - Не волнуйся, уже все закончилось.- Где мой папа??? - прокричала я - и в следующую же секунду почувствовала себя полной дурой.Я бросилась к входной двери. Я бы добежала бегом до Нёфле-ле-Шато, но мама с братом на руках перегородила мне путь, словно мадонна с младенцем:
- Успокойся, все хорошо, папа сейчас придет!
Папа действительно появился в дверях буквально через минуту - в каких-то странных одеждах. Вместо привычного костюма, в котором он ходил на работу, или джинсов с футболкой во все оставшееся от работы время, на нем были полотняные штаны и странная мешковатая рубашка, а через плечо висела спортивная сумка. Из нее он достал какую-то белую тряпку и протянул маме со словами, что она может использовать ее в хозяйстве.
Мама невозмутимо приняла тряпку, не задав ни единого вопроса. Это было совсем на нее не похоже. - Пап, а ты где был? - спросила я растерянно.- Совершал утреннюю пробежку, - сообщил папа. - Бегал от инфаркта. А то сорок лет - опасный возраст, да, Ирина-ханум?- Какой ты молодец! - сказала мама с чувством.
Это было еще удивительнее! Наша мама просто так никого не хвалила, особенно, папу и меня. Учитывая ее настойчивые рекомендации по здоровому образу жизни, я решила, что она хвалит папу за утреннюю зарядку. Это и впрямь был поступок, раньше за ним такого не водилось.
- Пап! - решила я поставить его в известность. - Пока ты бегал, на посольство напали!- Да, я слышал, - ответил папа как-то рассеянно. - Я пробегал мимо.
Я вытаращила глаза в изумлении. Конечно, посольство было совсем недалеко от бимарестана и не далее, как вчера, мы гуляли до него и обратно пешком - но бегать через несколько загазованных перекрестков, под улюлюканье уличных торговцев?! Бежал бы тогда уж по Рухишкиной улице, там хотя бы машин и магазинов нет.
Тут папа вытащил из сумки хрустальную висюльку, похожую на осколок люстры. Вспомнив услышанные обрывки разговора мамы с тетей Галей, я сразу догадалась, что это за осколок! Это значило только одно: мой папа был ТАМ, когда обрушилась грибоедовская люстра!
- Какой ужас! - сказала мама, глядя на висюльку. Из ее тона было не ясно, что именно в ее понимании ужасно? Растаскивать на сувениры историческую ценность, когда варвары крушат все вокруг? Или ужасно опасно находиться в эти минуты рядом? Я думала о втором. Папа поспешил заверить, что внутри посольства не был, только снаружи понаблюдал беснующуюся толпу, переживая за наших, которые оставались внутри. А потом вышел дядя Володя, вынес папе «сувенир» от Грибоедова и рассказал, как было дело. - Все грибоедовское наследие разнесли! - печально констатировал папа. - Ну ничего, теперь на территории останется отряд пасдаров (стражи исламской революции - авт.), чтобы ничего подобного не повторилось.
- О, я помню, как у нас там шахские солдаты стояли! - оживилась я. - С ними можно было играть в мяч! - Да, после захвата американского посольства, - подтвердил папа. - Все-то ты помнишь! Это же уже больше года назад было! - Такое забудешь! - буркнула мама. - Интересно, а пасдары такие же веселые, как тот шахский взвод? - заинтересовалась я. - Они сначала стеснялись и делали вид, что нас не замечают. А потом с мальчишками в футбол гоняли, а нам улыбались.
- Пасдары еще веселее! - заверил меня папа. - Главное, чтобы они не допустили повторного нападения. Пока у нас только материальный ущерб, но мало ли… Неконтролируемая толпа способна на все, что угодно. Вот ты вчера говорила, - обратился он ко мне, - что персы не жестокие. Это так. Не существует полностью жестоких наций, в каждой есть люди лучше с нравственной точки зрения, есть хуже, а в целом все они нормальные, средние. Но если много «средних» людей собрать в огромную толпу и внушить ей, что она должна защищать какие-то свои ценности, она становится непредсказуемой.
- Это называется «стадное чувство», - подсказала мама. - А кто и что им внушил? - не поняла я. - Что там вообще-то было?! Расскажи хоть! - Да, расскажи! - присоединилась мама, покосившись на меня. - Мне Галя звонила, но только на два слова - сказать, что все живы.- И растащили на память грибоедовские свадебные подарки! - ехидно добавила я.
- Я видел огромную толпу перед воротами, а в ней много местных афганцев, - поведал папа. - Они выкрикивали требования вывести из Афганистана советские войска, а заодно все то, что они обычно нам кричат - «Марг бар сефарат-е-шурави!» («Смерть советскому посольству!» - перс.) и «Марг бар Амрика!» («Смерть американцам!») - очевидно, чтобы соседи-узники не расслаблялись. Кричали они грозно, но через забор рискнуло махнуть только меньшинство из самых лихих. Но когда они открыли изнутри ворота и толпа хлынула на территорию, там уж началась вакханалия - одни на мачту полезли флаг срывать, другие помчались главное здание громить… Наши охранники, как могли, разгоняли их из брандспойтов, а тут уж и пасдары подоспели…
Из папиного повествования я поняла, что история с нападением на русскую миссию в Тегеране времен Грибоедова действительно повторилась почти один в один - но, к счастью, без жертв. Те, кто был в этот момент в рабочем здании посольства, спрятались на верхних этажах, за железными дверьми и решетками, которыми были оборудованы некоторые кабинеты. Лично отразить нападение они все равно не могли, казаков в распоряжении у них не было, а посольская охрана отстреливалась из пожарных шлангов в ожидании вооруженных пасдаров. Слава Аллаху, нашему послу Виноградову не пришло в голову выйти на лестницу главного здания на растерзание толпы, чтобы 153 года спустя повторить подвиг Грибоедова.
Мама стала расспрашивать про «культурные ценности», которые хранились в мемориальном зале. Папа ответил, что было не до их спасения: царские сервизы побили вдребезги, картины выдрали из рам и изрезали, рамы расколотили, мебель разнесли в щепки… Люстру специально никто не сбивал, она сама упала, когда громили обстановку. А уж когда пасдары освободили здание от налетчиков и наши спустились сверху, спасать наследие было поздно. Все ужаснулись масштабам бедствия и разобрали на память осколки исторической люстры, которые валялись по всему полу.
- Это же память не только о Грибоедове, но и о том, чему мы оказались свидетелями, - сказал папа. - Люстру эту все равно уже не собрать. А мы внукам будем показывать этот осколок и рассказывать, как на наших глазах творилась история. И это будет наше семейное культурное наследие, в котором Грибоедов никогда не будет забыт. Как ни странно, маму это убедило. А то я уж боялась, что она понесет висюльку назад в посольство на случай, если станут починять люстру.
- Не волнуйся, дорогая, - успокоил ее папа. - Все осколки сервизов, обрывки картин и щепки от мебели аккуратно соберут и отправят в Союз для реставрации. Я уверен, что все, что возможно, будет восстановлено.
Наше семейное «культурное наследие» в виде осколка мама аккуратно упаковала в бархатный мешочек из-под своих украшений и спрятала в шкатулку.
- Вот где наш алмазный фонд! - посмеялся папа и ушел снимать свои странные штаны. Пока папа переодевался и мылся, мама сказала, чтобы я не болталась под ногами и шла во двор гулять. Это было неожиданно, но приятно.
В маленьком дворе на краешке бассейна одиноко сидела недавно прибывшая из Союза шестилетняя Танька, уже успевшая получить прозвище Тапоня. - Привет, - подошла я к ней. - Ты чего одна?- Никто не выходит, - посмотрела она на меня своим ясным, ничего не выражающим взором. - Родители на работе, дома одной скучно.
- Понятно, - сказала я и присела рядом. Приятно припекало полуденное солнышко, заняться было нечем, оставалось побеседовать с неразговорчивой Таней.
- А ты знаешь, что на посольство напали? - спросила я, желая впечатлить собеседницу тем, что взрослые доверили мне важную информацию.
- Знаю, - равнодушно отозвалась Тапоня. - Но твой папа успел уничтожить все документы.
- Что? - я растерялась между желанием казаться важной и осведомленной и еще более горячим желанием узнать, что она имеет в виду?
- Не знаешь, что ли? - Танька искоса взглянула на меня и пожала плечами. - Все знают.
- Знают что? - решила я пожертвовать своим важным образом.
- То, что твоего папу с утра вызвали, нарядили в костюм афганца и отправили под ворота посольства орать «Марг бар шурави».- Зачем???
Шестилетка Таня посмотрела на меня, как на дуру: - Потому что кроме него никто из наших на афганца не похож.
- А зачем ему быть похожим на афганца?! - потеряла я терпение. - Ты можешь объяснить нормально, а не так - бурк-бурк?!
- Я нормально объясняю, это ты не понимаешь, - спокойно откликнулась моя собеседница. Все-таки она была вредина.
Тут во двор вылетел Серега со скейтом под мышкой, за ним семенил мелкий Сашка. Они были куда более эмоциональные ребята, чем Тапоня, поэтому сходу включились в беседу:- Ну вааааще! Твой предок дает! - Серега показал большой палец. - У него даже чалма была, как у старика Хоттабыча! - добавил его младший брат.
- Какая еще чалма?! - теперь уже и я чувствовала себя дурой. - Афганская! - радостно пояснил маленький Сашка.
Тут до меня стало доходить, в чем дело. К тому же, я вспомнила белую тряпку, которую папа вручил маме «в хозяйство». Она вполне могла быть тем самым, что Сашка назвал чалмой. - У афганцев не чалма, а тюрбан, называется «лунги», - проявила я осведомленность, решив сделать вид, что и сама все знаю. А тем временем лучше послушать остальных. Так я услышала то, что мои приятели знали еще рано утром из разговоров своих родителей.
В нашем посольстве, как и в любом другом, хранились секретные документы, которые ни в коем случае не должны были попасть в руки нападающих. Именно поэтому в день нападения на англичан на их территории так воняло дымом: они заперлись в своем главном здании и жгли документацию. А на нас напали с утра пораньше и неожиданно, поэтому запереться в здании наши не успели. Те, кто уже пришел на работу, спасались от налетчиков за железными дверями, другие еще были дома, в жилом секторе, и прятались там. И к сейфу, в котором лежали важные бумаги, попасть уже никто не мог. Руководство стало экстренно соображать, что же делать? Нужен был кто-то, находящийся за пределами посольства, кто сможет проникнуть в главное здание, не вызвав подозрений у налетчиков, пользуясь общим хаосом, пробраться к сейфу, открыть его и уничтожить все документы.
Тут и вспомнили про моего папу с его внешностью, характерной для общей для СССР и Ирана местности под названием Туркмен-Сахра, где живет много афганцев, с его родным туркменским и фарси без акцента. Папу разбудили, велели срочно найти афганскую одежду, облачиться в нее и мчаться к посольским воротам. Разумеется, бегом, а не на машине с дипломатическими номерами.
Папа должен был в афганском костюме и с криками «Марг бар шурави» влиться в беснующуюся на территории посольства толпу, присоединиться к тем, кто громил «грибоедовский» зал, а затем, улучив момент, тихонько вышмыгнуть в служебный коридор, а оттуда - в кабинет, где стоял сейф. Судя по восторженным откликам Сереги, каким-то невероятным образом все это моему папе удалось. Он добрался до сейфа, открыл его и тут же принялся жечь документы. Если бы вдруг в кабинет ворвался кто-то из налетчиков, он вполне сошел бы за одного из них. Стоит себе афганский варвар в чалме и жжет в урне ценности врагов, которые нагнали свои танки на его родину.
- У него еще кувалда была, - добавил Серега таким тоном, будто пересказывает боевик. - А кувалда-то зачем? - допрашивала я. - Как зачем?! - удивился Серега. - Для обороны в случае чего. И еще он ею разрушил шифровальную машину. - Какую машину??? - Слушай, - наконец рассердился Серега, - раз тебе ничего не рассказывают, значит, ты еще мала, чтобы много знать. Меньше знаешь - лучше спишь, так мой папа говорит. - Но тебе-то твой папа рассказал! - обиделась я. - Чтобы ты плохо спал, что ли?!
- Мы подслушали, - важно ответил за старшего брата мелкий Сашка.
Тут Серега разозлился еще больше: он вовсе не хотел, чтобы мы с Тапоней знали, что он подслушивает разговоры старших. Ему хотелось, чтобы мы думали, что ему доверяют взрослые секреты. Поэтому я решила схитрить, сделав вид, что не расслышала Сашкиных слов. - Везет тебе, ты же парень, будущий мужчина! - льстиво заявила я. - Поэтому тебе доверяют. А я девочка, вот меня и не хотят пугать всякими кувалдами. - Я тоже девочка, - вдруг влезла Тапоня, как обычно, равнодушным тоном. - И я никогда не подслушиваю. Мама сама мне все рассказала. Все уставились на Тапоню.
- Врешь! - предположил Серега.- А вот и не вру! - от возмущения Тапоня аж перестала казаться равнодушной ко всему на свете и даже чуть-чуть покраснела. - Я, к примеру, в отличие от тебя, - ткнула она в меня пальцем, - всегда знала, что в посольстве стоит шифровальная машина. С нее ней важные сообщения отправляют в Москву, диппочта-то не ходит.
Этим она меня уела окончательно. Я и предположить не могла, что вместо диппочты посольские используют какую-то машину! Наверняка моя мама тоже не знает, иначе мы могли бы посылать с нее письма бабушке. Это ведь тоже важные сообщения! Бабушке очень важно регулярно получать известия, живы ли мы еще или нет, раз уж мы живем в зоне военных действий. Она сама так сказала, когда дозвонилась до нас, чтобы возмутиться, что мы ей не пишем. Она не верила, что почта не ходит и предполагала, что нам просто лень ей писать...
Детство контрабандистки Теперь, 40 лет спустя, уже можно признаться в том, что в девятилетнем возрасте я завезла на территорию молодой Исламской Республики Иран, где за нарушение сухого закона полагалась смертная казнь, две бутылки советской пшеничной водки. Они были в туловищах двух больших шагающих кукол из «Детского мира» на Дзержинской. Накануне мне исполнилось девять, и кукол из моих девчоночьих грез подарили мне на день рождения. Я так трогательно прижимала своих любимиц к груди на таможенном досмотре, что иранским пограничникам даже в голову не пришло проверить, нет ли у них чего в животе. Мы как раз возвращались в Тегеран из отпуска. До исламской революции в подобной контрабанде не было нужды: иранская столица изобиловала ресторанами и ликер-шопами. Но после того как новая власть ввела сухой закон, лучшим подарком коллегам с Родины стала русская водка.
Тогда меня использовали втемную: про горячительную начинку своих любимиц я, разумеется, не знала. И о своем подвиге во имя русской любви к зеленому змию узнала намного позже. Тогда же я была просто удивлена внезапной щедростью родителей. До поездки в Иран я больше всего на свете мечтала о дивной, волшебной кукле, которая умеет шагать, если ее поставить на пол и взять за руку! Я увидела такую сначала у подружки, а потом ее нескольких в витрине «Детского мира», и потеряла покой. Но тогда, как я ни выпрашивала, шагающую куклу мне не купили. Все-таки Лена - та, которая немного пониже и менее нарядная, стоила целых двенадцать рублей. А роскошная Нина - все шестнадцать!
Но прожив год в дореволюционном Тегеране, я перевидала и перещупала столько разных «барби», которые и гнулись, и пели, и имели собственные дома и авто, что куклы из «Детского мира» больше не поражали мое воображение. Но верно говорил Ходжа Насреддин: чтобы что-то получить, надо очень сильно … расхотеть! Когда я перестала мечтать о шагающей кукле, мне вдруг купили сразу двоих - и Лену, и Нину. Их мне разрешили взять с собой в Тегеран, несмотря на то, что они занимали много места, и год назад мама выложила из чемодана почти все собранные мною игрушки. А уж кто именно из моих родителей собирал Лену и Нину в дорогу, мне неведомо.
Тогда я еще не знала, что не только я, но и меня саму будут возить контрабандой.
Когда в 80-м, после начала ирано-иракской войны, между Москвой и Тегераном прекратилось авиасообщение, по поздней весне и по ранней осени многие советские сотрудники, работающие в Тегеране, внезапно становились многодетными.
Добраться из Москвы до Тегерана и назад стало возможно только одним способом - поездом Москва-Баку-Тегеран. Ехал он, как в сказке, три дня и три ночи. С Курского вокзала уходил в субботу вечером, а на центральный вокзал Тегерана прибывал в среду после обеда. Сотрудники, отправляющие своих детей на учебный год в Союз и забирающие в Тегеран на каникулы, не могли каждый раз лично их сопровождать, убивая по неделе на дорогу, тратя деньги на билет для себя и лишний раз пересекая границу. Выход быстро придумался: подлежащих транспортировке детей в любом количестве в консульском отделе вписывали в служебные паспорта к тем сотрудникам, которые ехали в отпуск или возвращались из него. Иранских пограничников в Джульфе (азербайджанско-иранский приграничный пункт), где мы проходили досмотр, многодетность советских пар никак не настораживала. Для иранцев «пятеро по лавкам» (в нашем случае - по полкам купе) у тридцатилетней пары - обычное дело.
...Почему иранская сторона запретила частным лицам возить с собой корреспонденцию, никто толком не понял. Знали только, что досмотреть в случае подозрений могли даже дипломатов, несмотря на то, что это противоречит международным правилам. Но только во время войны обычно на правила всем плевать. Поэтому изобретательные советские специалисты вместо того, чтобы ломать голову над «Кто виноват!», озаботились вопросом «Что делать?» И быстро придумали, как запрет на письма обойти. Заметив, что иранские таможенники никогда не заглядывают под ковролин в СВ (видимо, считая его намертво приделанным к полу), попробовали спрятать почту туда. Это сработало. А потом срабатывало еще неоднократно, и я лично тому свидетель.
Зато иранские таможенники мстили нам собственными странностями. Когда в 1982-м, в связи с ухудшением обстановки в Иране, мы в 24 часа бежали из страны этим же поездом, иранские пограничники пытались отнять у нас … моего младшего брата! Он родился в 1980-м в Тегеране, а в Иране действует «закон земли» - кто на ней родился, до совершеннолетия вывезен быть не может. «Вот исполнится ему 18, - пояснили нам, - пусть сам и решает, ехать ему с вами или нет». Мой полуторагодовалый брат не понимал, о чем речь, и приветливо улыбался иностранным дядям. А я в тот момент, если честно, была не прочь его оставить, уж очень надоело с ним сидеть, пока родители на работе.
Блат от Стакан Стаканыча К счастью, родители не постеснялись повести меня в английскую школу №1 в Сокольниках, а там была такая нагрузка, что я быстро забыла о своих высоких карьерных амбициях. Поступать в Первую школу в апреле 1977-го тоже пошли всем двором. Принимали туда по результатам собеседования, содержания которого никто не знал.
Бабушка моей подружки, которая знала все и про всех, сказала, что на 20 блатных детей возьмут двоих детей рабочих и двоих умных. - Ты рабочий? - спросила я папу, придя со двора и рассказав, что услышала от Олиной бабушки. - Нет, но ты умная, - ответил он. Я очень переживала, что не смогу показать свой ум. Но виду не показывала. В день-икс меня нарядили в модные красные брюки-клеш и японский батник с персонажами мультиков. Все девочки во дворе школы были в белых блузочках и черных юбочках. - Я же говорила! - выдохнула мама. - Пусть чувствует себя расслабленно, - тихо ответил папа.
Я поняла, что в своих красных штанах я снова белая ворона. Загладить штаны мог только мой невероятный умище. Вызывали по списку, по одному. Родителей не пускали даже в здание школы.
Во двор выходила тетя со списком, выкрикивала фамилию и забирала нужного ребенка. Соискатели места в престижной школе толпились во дворе с 7 утра до 8 вечера. Мы, правда, опоздали и пришли в 11. Мама с утра побежала в парикмахерскую, а потом долго выбирала платье. Среди родителей она была самая нарядная, но толпиться во дворе ей пришлось наравне со всеми. Меня вызвали часа через два, папа успел сбегать за горячими пончиками, а я испачкать свои красные «клеши» в сахарной пудре от них.
Наконец, тетя со списком пришла и за мной. Меня привели в комнату, где за столом сидело человек восемь. Я их не считала, но мне показалось, что их ужасно много. Все тети и только один дядя, почему-то в синем тренировочном костюме. Прямо как тренер у фигуристов.
- Умеешь ли ты говорить по-английски, девочка? - зычно спросила из-за стола полная тетя с огромным сооружением из волос на голове. Она чем-то напомнила мне дедушкину подругу тетю Шуру, которая работала в психиатрической больнице, и в гостях всегда про нее рассказывала. - Умею, - с достоинством ответила я. Зря, что ли, я почти целый год ходила в английский кружок. - Ну, скажи нам что-нибудь! - потребовала тетя.- А можно я спою? - неожиданно для себя спросила я. Наверное, фиаско в музыкальной школе все же не давало мне покоя.Комиссия заулыбалась и спеть разрешила.
Я затянула «Teddy Bear». Этот стишок легче было бы просто продекламировать, но в кружке мы почему-то его пели.Если в свои шесть с половиной я могла бы рассчитывать, то расчет оказался верным. Пение мое быстро остановили со словами:- Ну английский ты знаешь, мы слышим. А теперь расскажи, что ты видишь на этой картинке?
И они повесили на доску картинку, изображающую солнечный зимний денек, искристый снег и румяных детей, часть из которых катается с горки на санках и картонках, а другая весело играет в снежки.
Надо сказать, что именно такую погоду я почему-то ненавидела. В подобные дни, пока мои дворовые друзья резвились в снегу, у меня наступал ступор. Я, конечно, была укутана, как положено. Но толстая цигейковая шуба, подпоясанная папиным армейским ремнем с пряжкой, две шапки, а под ними косынка, валенки с галошами и три кофты под шубой не давали мне даже пошевелиться. А лицо, которое единственное оставалось снаружи, все равно противно щипал мороз. В толстых варежках пальцы мои не гнулись, а резинка от них, перекинутая через мою шею, нещадно в нее впивалась. Как-то я потихоньку сняла эти варежки, чтобы открыть дверь подъезда, и моя ладонь тут же примерзла к железной ручке.
Я ненавидела такие дни настолько, что даже стихотворение Пушкина «Мороз и солнце, день чудесный…» вызывало во мне содрогание. Куда больше мне нравилась «подтаявшая» зима, когда вдруг случался ноль, и на улице становилось пасмурно, тепло и сыро. Хотя другие находили такую погоду серой и склизкой.
Но тут я решила, что высказать на собеседовании отвращение к прекрасной солнечной погоде, которую любят все нормальные дети, будет неправильно. Еще решат, что я больная.
И принялась упоенно описывать, как весело играют изображенные на картинке дети. В процессе я увлеклась: нарисованные мальчишки получили имена и личностные характеристики. Я сообщила комиссии, что вон тот мальчик Петя, который едет с горки на картонке, страшно завидует Васе, который мчится на санках-ледянках. Да чего уж там, я сама ему завидую! Вот сколько выпрашиваю у родителей ледянки, а они все дорого да дорого…Тут единственный среди теть дядя, тот самый в тренировочных, не выдержал. Он и так весь мой рассказ ерзал на стуле и явно не проникался везением Васи и завистью Пети. А тут и вовсе перебил:- Все, хватит, лично я ее принимаю!
На этом тетя со списком вывела меня назад во двор. Ко мне сразу бросились родители, не только мои, но и тех соискателей, которых еще не вызывали.
- Дядя в трениках сказал, что лично он меня принимает. Наверное, он там главный, - успела успокоить я маму и папу, и тут у меня начисто пропал голос.
Видимо, я все-таки перенервничала, поступая в эту школу. Хотя мне казалось, что собеседуюсь я легко и непринужденно, как Юлька и Светка с нашего двора. Они хоть и считались хулиганками, зато язык у них был без костей и они никогда не смущались, даже перед взрослыми. Мне очень хотелось стать на них похожей. И, судя по всему, на собеседовании в первую школу мне это удалось. Но сражение с собственной робостью отняло мои силы и голос.
Услышав про «дядю в трениках», мой папа хохотал так, что даже слезы вытирал от смеха. Мама никак не могла понять, в чем дело. Как выяснилось позже, папа пытался подстраховать меня на собеседовании через сокольнический райком партии, где у него были знакомые. Первая английская слыла «позвоночной»: приемная комиссия учитывала звонки «сверху». Папе пообещали помочь на уровне директора школы. Но директриса даже не успела вставить свои пять копеек в мою пользу, ее опередил школьный физрук Степан Степаныч по прозвищу Стакан Стаканыч. Его никто не коррумпировал по партийной линии, ему просто надоело меня слушать.
Позже, во взрослой жизни, я еще не раз сталкивалась с тем, что мужчины-физкультурники не любят, когда женщины много разговаривают. А «блат» от Стакан Стаканыча родители припоминали мне на каждую плохую оценку: - Недаром тебя в школу из всей комиссии принял только физрук!
Перрон медленно подплывал к нашим окнам: Ирка издали увидела своего папу и замахала ему рукой. Рядом с ним стоял дядя Володя, я его хорошо знала, он бывал у нас в гостях, а мы у него. Не заметить его было сложно: высокий, видный, в красивом светлом костюме. Он тоже радостно махал рукой. Я подумала, что он встречает кого-то по работе: дядя Володя был кем-то важным в нашем консульстве и заведовал всем, связанным с оформлением документов и отправкой людей через границу.
Как только поезд остановился, дядя Володя вошел в вагон, а через секунду появился в нашем купе.
- Ну, привет! С приездом! - сказал он, чмокнув меня в щеку. - Как ты вытянулась, повзрослела! Но вид хмурый, типично московский! Ничего, сейчас наше солнышко растопит европейскую снежную королеву! Я за тобой, Сережу тоже заберу. Это твой чемодан? - А где папа? - встревожилась я. - Не волнуйся, твои ждут нас дома с торжественным ужином, - ответил дядя Володя. - Твой папа попросил меня вас встретить, у него были дела в другой части города и он боялся опоздать к поезду. А я все равно был рядом. У меня новая машина, сейчас увидишь! Тебе же обычно нравятся мои автомобили.- Да! - с чувством подтвердила я.
Мне и впрямь нравились все дяди Володины авто: я всегда выбирала их, играя в Зарганде в автопрятки. У дяди Володи все было шикарное - и автомобили, и галстуки, и запонки. Я считала, что у него «отменный вкус к жизни». Это выражение я где-то вычитала и взяла на вооружение.- Прокачу вас с ветерком! - пообещал дядя Володя, поднимая мой и Серегин чемоданы. Но свой Серега тут же стал вырывать у него из рук:- Отдайте, я сам понесу! Дядя Володя посмотрел на него с интересом и отпустил его чемодан:- Как скажешь! Мужичок, весь в отца! Тащи сам. А как рука отвалится, я рядом! - Не отвалится! - буркнул Серега. Почему-то дядя Володя ему не нравился. Может, потому что он нравился мне.
С фасада, выходящего на привокзальную площадь, на нас невозмутимо взирал гигантский аятолла Хомейни, весь в белом. На меня разом обрушились родные тегеранские запахи и звуки: смог вперемешку с дымом жаровен, пылища, духота, какофония клаксонов и криков зазывал. В конце мая в городе было уже очень жарко. Тегеранская жара отличалась от московской тем, что в ее мареве будто возникала иная реальность.
Родители встретили меня шумно и весело, а младший брат на радостях даже описался. Пока меня не было, он очень подрос, и было видно, что теперь он главный ребенок в этой семье. Он даже переехал в мою комнату! - Твоему братику уже годик и восемь месяцев! - гордо сообщила мама, хотя я и сама могла посчитать. - Поэтому он занял мою комнату? - мрачно уточнила я. - Не волнуйся, - успокоил меня папа, - на днях мы переезжаем в Зарганде. В городе уже очень душно, мы только тебя ждали.
2 июня из беседы родителей за ужином я поняла, что, гуляя с братиком, папа встретил на аллее кого-то из посольских, кто сообщил ему, что исчез дядя Володя - то самый, который две недели назад встречал меня на тегеранском вокзале. - В каком смысле исчез? - не поняла мама. - В том, что квартира заперта, телефон не отвечает, машины нет.
- И давно? - Говорят, с самого утра. - Ну ты тоже скажешь - исчез! - рассмеялась мама. - Первый раз, что ли? Пусть позвонят в СОД. Наверняка выпивает с дамочками по линии культуры, первый раз, что ли?! Галя-то на Родине! Все вы такие! - и мама подозрительно уставилась на папу.
- Терпеть не могу культурных дамочек! - отшутился папа. - Я так же сказал. Но вроде в СОД звонили. Да в другое время никто бы и не хватился, мало ли где временно холостой мужчина загулял. Но комиссия здесь! - Действительно! - спохватилась мама. - Не мог же он забыть! А с ним ничего не могло случиться? - Ну если вдруг авария с дипломатической машиной в городе, из полиции сообщили бы в посольство… - Ой, тьфу три раз налево! Не дай Бог! Хватит им Галиной аварии. Уж лучше любовница. К тебе не относится, - подумав, добавила мама специально для папы.
Утром 3-го июня об исчезновении дяди Володи судачило все Зарганде. Все успокаивали друг друга тем, что из Союза к нам едет какая-то важная комиссия, и к ее приезду дядя Володя уж точно найдется. Но за следующие три дня он так и не появился. Тут уже в посольстве разволновались всерьез. Даже если он «загулял с какой-нибудь дамой», как многие предполагали, пора было объявиться.
5-го июня, в субботу, по Зарганде прошел слух, что дядю Володю похитили афганские террористы. Об этом говорили у посольского бассейна. После того, как позапрошлым летом похитили Вовкиного папу, это уже никого особо не удивляло. Все вокруг были напряженные и все время шептались. На выходные папа сам никуда не уезжал и даже отказался свозить маму за продуктамина Шемран. Сказал, что появляться в городе сейчас опасно, мол, у исламского режима новая волна ненависти к Советскому Союзу. В понедельник по Зарганде пронесся слух, что дядю Володю убили. Тут уж шептаться перестали: все обсуждали это вслух. Все были напуганы: естественно, раз такое случилось с одним из советских сотрудников, значит, может случиться с каждым!
Я пыталась спросить у папы, неужели это правда?! В моей голове такое никак не укладывалось. Папа ответил, что точно еще ничего не известно. Сказал только, чтобы мы перестали подходить близко к заборам резиденции. - Сейчас могут быть всякие провокации. Из-за забора могут бросить взрывное устройство или вообще похитить детей. Не отходи далеко от дачи вообще! Будь у бассейна иди дома, чтобы мы тебя не искали! Возможно, нам тоже придется срочно уехать.
К сожалению, это было сказано при маме, и целую неделю она вообще не выпускала меня из дома, а к бассейну ходила провожать вместе с братиком. Сережка приходил ко мне и сидел на веранде.
А 15 июня объявили, что дядя Володя по собственной воле убежал из Ирана через турецкую границу по английскому паспорту и уже объявился в Лондоне. Сказали, что он оказался предателем, и, как выяснилось, был им давно, работая на МИ-6 - английскую разведку. А перед появлением московской комиссии решил бежать, потому что потерял какие-то важные бумаги, которые сам же спрятал во время нападения на посольство 27-го апреля. Он оказался «кротом», только не «понарошечным», в которого мы играли на дачах, а самым что ни на есть настоящим!
Поверить в то, что наш привычный дядя Володя - самый настоящий британский шпион, как Джеймс Бонд - было очень трудно, почти невозможно! Но иначе откуда у него настоящий английский паспорт, утверждающий, что он никакой не дядя Володя, а подданный Ее Величества Майкл Род?! Может, поэтому у него были красивые костюмы и машины?
Даже мои мальчишки притихли от вдруг обрушившегося на нас понимания, что настоящая взрослая жизнь совсем рядом. И она может быть очень страшной. Известие перевернуло наш мир и наполнило его таким страхом, какой не вызывали вести об очередных взрывах и бомбежках. От внешних реалий чужой страны мы спасались все вместе, в максимально надежных местах - в бомбоубежище, бимарестане, Зарганде - среди взрослых, которым доверяли. А когда враг среди своих, как от него защитишься?!
Так то, о чем мы с Серегой читали в наших любимых шпионских детективах, в одночасье стало нашей явью. В нашем посольстве несколько лет подряд работал английский шпион, и теперь все мы под угрозой. Причем, бояться, как выяснилось, следовало не только агентов империалистической разведки, к которой силами «крота» утекали наши секреты, но и того, как примут теперь на Родине нас самих. Наличие шпиона - это автоматически пятно на весь коллектив, - это все вокруг повторяли. А советский контингент в Тегеране был ограничен настолько, что так или иначе с дядей Володей общались абсолютно все. И теперь на всех ложилась тень подозрения в особых связях с ним. Такой гнетущей атмосферы, как в июне 1982-го, в Зарганде не было никогда - ни в разгар исламской революции, когда иностранцев хватали в заложники, ни под иракскими бомбардировками. На каждом углу Зарганде обсуждали дядю Володю и его побег.
Не все верили, что дядя Володя действительно иностранный агент. Некоторые говорили, что он принял решение сбежать на Запад, обнаружив перед приездом комиссии пропажу секретных документов, за которые отвечал. За утерю секретной документации в СССР сажали в тюрьму, поэтому выбор у него был небольшой. А паспорт он мог и сам себе сделать, безо всякой английской разведки, благо работал он в консульстве.
Были и те, кто считал, что империалистический враг каким-то образом вынудил дядю Володю так поступить - может, угрожая жизни его близких или как-то еще шантажируя… Те, кто придерживался такого мнения, были убеждены, что нормальный человек, впечатление которого производил дядя Володя, не может вот так взять и сбежать, понимая, что никогда уже не сможет вернуться на Родину, где остаются его пожилая мать и едва восстановившаяся после аварии жена. Как бы то ни было, больше никогда в жизни мы его не видели и ничего о нем не слышали. Но лето он нам испортил точно.