Щербаков Владимир Иванович. Председатель Госплана СССР 2
"...И задача государства не в том, чтобы контролировать, кто сколько получает, а следить, чтобы объём фонда оплаты труда, который выплачивается за созданную продукцию, не превышал наших возможностей по обеспечению товарно‑денежного оборота. И чем больше будет советский человек зарабатывать, тем лучше! Почему государство должно сверху устанавливать, столько должен получать инженер в цеху, а столько технолог, работающий в кабинете.
Разработать технологию нового изделия вряд ли легче. Почему оклад врача‑проктолога должен быть на 5 рублей меньше, чем у окулиста? Зачем государству вообще различия в тарифах инженеров, конструкторов, экономистов, врачей различных профессий? В каждой из них свои сложности.
Давайте будем аттестовать каждого работника на квалификационную категорию. Критерии, которым должен соответствовать специалист каждой категории, установим на уровне государственных требований, что обеспечит единые требования по всей стране. Аттестацию должны проводить не госорганы, а их коллеги. Они точно знают, “кто есть кто”, и если на отдел или отделение выделят средства на повышение зарплаты, то вероятность объективного подхода к конкретным людям высока.
Непонятно также почему для повышения зарплаты хорошему работнику его нужно непременно сделать начальником. В результате часто из хорошего технолога делаем неумелого руководителя, к тому же увеличиваем звенность управления. Ведь, чтобы повысить зарплату нужному сотруднику, под него следовало создать группу, потом из нескольких групп сделать бюро, из нескольких маленьких отдельчиков - управления, потом департаменты и т. д. А зачем они нам были нужны, никто объяснить не мог.
Но решение одной проблемы порождает новые. Назвав своего “продвинутого” сотрудника начальником, его автоматически переводят в административно‑управленческий персонал (АУП), расходы на который совершенно правильно жёстко контролируются, в отличие от затрат на производственный персонал, отдельно устанавливается даже лимит на командировки АУП. То есть технолога можно послать в командировку, но начальника технологического бюро уже нет.
Под ограничения попадала учёба, переобучение этих специалистов, даже с совещаниями у нас возникали проблемы. В бюджетном плане специальная статья жёстко контролировала такие траты. Доходило до абсурда! Если пачку бумаги давали технологу, то относилось это к одной статье расходов, а если его начальнику - к другой. Представителю АУП должны карандаши давать по установленным лимитам. Отменить лимитирование затрат на управление пока невозможно, но давайте хотя бы не принуждать хозяйствующих субъектов к увеличению численности этой категории в связи с необходимостью увеличить зарплату.
О сокращении звенности, реформировании управления тогда уже заговорили так, что моя речь на том совещании была в русле происходящих перемен.
Я предлагал специалистов ИТР распределить по категориям: I, II, III, ведущий, старший, главный и т. д. В каждой из них установить вилку размера заработной платы. Критерии мы разработаем, а дальше все в своих коллективах пусть проводят аттестацию. Мы будем настаивать только на одном: перед переходом в следующую категорию сотрудник должен пройти переобучение и аттестацию в своём коллективе.
Таким образом, человеку обеспечивался профессиональный рост и мы увеличивали его отдачу. Гейдар Алиевич после окончания моего монолога спросил: “А что кто‑то против этого возражает?” - “Ну да, - вынужден был ответить я. - В первую очередь, Минфин!” - “Ну что? Понятно! - заключил Алиев. - Работайте!”
... Чернобыль ,некоторые эпизоды крепко застряли в моей памяти. О них я и хотел бы рассказать. Выяснилось, что на 4‑м энергоблоке было несколько точек регистрации параметров работы реактора. Приборы, что были установлены внизу, оказались при взрыве разрушенными. А вот в операторской на 4‑м этаже самописцы сохранились и продолжали работать. Их показания необходимо было снимать несколько раз в день. Для этого следовало подняться наверх, снять использованную бобину с бумагой и поставить новую. Делать это предстояло месяца полтора.
За три минуты доброволец, экипированный в два костюма ОЗК, модернизированные свинцовыми пластинами, со свинцовым шлемом на голове, сапогами со свинцовыми подошвами, получал несколько смертельных доз радиации.
Однократную смертельную (как говорилось в кулуарах, “не очень смертельную”) человек получал при условии, что в таком облачении за 40 секунд забежит на 4‑й этаж, потом за 20 секунд произведёт замену бобин и, наконец, за 30 секунд покинет опасную зону. Итого 90 секунд на всё.
Желающим повторить норматив сильно не советую. При этом сохранялась опасность, что энергоблок может в любую минуту взорваться.
Было введено следующее положение: добровольцев, согласившихся на роль камикадзе, фактически на самоубийство, вывозили из Чернобыля, сразу оформляли пенсию, приравненную к прежней зарплате, гарантировали немедленное получение квартир, бесплатное пожизненное медобслуживание и ежегодное санаторное лечение, гарантировали обучение детей в выбранных ими институтах и т. п. В этой сумасшедшей ситуации стояла очередь пять человек на место из молодых пацанов, одни из которых осознанно желали исполнить патриотический долг даже ценой собственной жизни, другие - хотели просто поучаствовать в этой операции, чтобы потом “гульнуть, сколько здоровье позволит”.
Для отбора кандидатов был сооружён “тренажёр” - нашли похожий объект в городе Припять, установили приборы на 5‑м этаже дома и предлагали желающим тренироваться и выполнять нормативы в этих не столь опасных условиях. Оставляли тех, кто выполнял норматив.
Так жизнь породила новых Александров Матросовых и Павлов Корчагиных. Сколько из них прожили хотя бы несколько лет, неизвестно. Информация засекречена. Выполнены ли были обещанные гарантии, тоже неизвестно по той же причине.
Показания по радиационной ситуации в 30‑километровой зоне и изменению её контуров собирали ребята Израэля, я же должен был по ним определять самую опасную зону и фиксировать, кто в ней работает.
Жили мы все в опустевшей школе. В углах класса стояли ящики с алкогольной продукцией. Почему‑то считалось, что каждый час или два надо было прополоскать водкой горло и нос и обработать ею же подмышки и все другие части тела, где есть лимфатические узлы, после чего выпить стакан кагора.
Можно представить, в каком состоянии мы всё время ходили. Но эти меры мало кому помогли. За короткое время на Новодевичьем и Троекуровском кладбищах были сформированы аллеи захоронений членов чернобыльских правительственных комиссий. Периодически посещаю. Из состава нашей комиссии в живых на сегодняшний момент (2021 год) двое - Лев Дмитриевич Рябев (мужик из стали) и я.
После этих командировок я лет пять не мог ничего пить, а кагор не выношу до сих пор».
«Как‑то вечером пинком раскрылась дверь в мою комнату. Вошёл молодой полковник, мастерски зажимая между пальцами чуть ли не шесть бутылок водки. Без лишних слов состоялся обмен репликами: “Кто Щербаков?” - “Ну я Щербаков!” - “У меня к тебе вопрос! Давай выпьем!”
Для меня это прозвучало, как угроза, на водку я уже смотреть не мог. Тогда перешли к делу. Оказалось, что с какого‑то авианесущего крейсера сняли лётчиков вместе с вертолётами, для того чтобы забрасывать взорвавшийся ректор смесью из боросодержащих веществ, свинца и доломитов .
В связи с тем, что аэродрома рядом с АЭС не было, в городе подобрали и оперативно оборудовали площадку неподалёку от станции.
Мой гость продолжал: “Мы всё время в воздухе прямо над реактором. Только спать уходим в палатки на аэродроме. Ты понимаешь, если наши палатки были бы внутри 30‑километровой зоны, то шли бы фронтовые - выслуга год за три плюс другие льготы для всего полка. А после проведения операции ребята мои стали бы полковниками, да и я стал бы генералом.
И нас целый полк, мы постоянно вертимся над зоной сильнейшего заражения, а наши палатки чуть дальше границы зоны и наша выслуга только год за полтора. Ты посмотри внимательнее - может, мы уже в зоне. Над реактором нахватаемся в среднем всё равно больше, чем твои показатели в зоне. Формально подходишь к делу, не веди себя как тупой бюрократ: что тебе стоит сместить немного линию?!”
Пришлось ответить полковнику, что у меня таких полномочий нет. Но тот не привык отступать, продолжает: “Вопрос всего про два километра! Рано или поздно облако и туда дойдёт. У вас ещё наверняка и измерения неточные!”
Я продолжаю отстаивать правила, которые мне сформулированы.
И всё‑таки я поддался тогда на его уговоры выпить! Во время этого сближающего людей процесса он мне задал, судя по всему, сокровенный вопрос всех ликвидаторов: “А ты сам‑то там бывал?” Имелась в виду площадка перед взорвавшимся 4‑м реактором.
После моего ответа, что не был, последовало предложение: “Я сейчас тебе всё устрою! У меня есть БТР, укреплённый свинцом, поедем, я тебе покажу его, увидишь всё”.
После этих слов я мгновенно протрезвел и понял, что у мужика сильный спазм мозговой мышцы, теряет всякую связь с реальностью и готов лично “по блату” свозить меня в смертоносную зону. Видимо, ему по‑настоящему нужно то, что он просит! Взял грех на душу, сказал гостю: “Ладно, езжай к своим. С завтрашнего дня вы будете в нужной точке отсчёта”. И обещание выполнил. Надеюсь, генерал и все его полковники в добром здравии. Фамилий их, к сожалению, не знаю»
...В 1986 году после поездки в Чернобыль я попал на совещание в Министерство среднего машиностроения СССР к Е.П. Славскому, на котором проводился разбор “полётов”. В нём приняли участие уважаемые седовласые люди - руководители атомной отрасли, - практики и учёные. Одним из вопросов являлось обсуждение, сколько в СССР ещё осталось одноконтурных реакторов и что теперь, после аварии на аналогичной Чернобыльской АЭС, с ними делать. Докладывал о состоянии дел академик Велихов, сказавший, что разговор идёт о 10 (насколько я помню) подобных реакторах, на модернизацию и преобразование каждого из которых в двухконтурный потребуется по 1 млрд рублей. Технологические возможности позволяли за год выполнить работы только на одной станции. Выходило, что все преобразования можно было завершить за 10 лет, потратив на это 10 млрд рублей.
В голове тогда закрутились знакомые цифры: 2,5 млрд стоил родной АвтоВАЗ. Со строительством нового города (напомню, Тольятти) - 5 млрд. В 5 млрд стране обошёлся ставший родным мне КамАЗ. На БАМ за три пятилетки страна потратила 15 млрд рублей. Масштаб вложений понятен.
После предложений учёных Ефим Павлович встал, обошёл свой стол, помолчал примерно минуту (а это очень долго) и бросил фразу: “Ну, мужики, вы, б…, даёте! Ну десять миллиардов я вам ещё найду! Но десять лет! Вы же за это время все поумираете, и с кого мне за исполнение спрашивать?!” Мужики, которым было на вид в среднем по 75 лет, сидели и думали: “Он шутит или говорит серьёзно?” Дело в том, что сам Славский был вообще с 1898 года!»
И наш аксакал не шутил. Требовательность, прежде всего к себе, у этих представителей «старой гвардии» была такая, что они и помыслить не могли о том, что кто‑то и после их смерти обвинит их в безответственности. Неслучайно этих генералов от промышленности называли «солдатами партии». Они считали себя ответственными за будущее страны. И от возраста это не зависело. Так 30‑летний Николай Константинович Байбаков во время войны отвечал за всё снабжение армии и тыла горючим.
Это не могли понять пришедшие на смену советским управленцам в 1990‑е «эффективные менеджеры». Так Михаил Ходорковский и Леонид Невзлин в книге «Человек с рублём» подтрунивают над «непрофессионалом» Байбаковым. В качестве доказательства они приводят такой диалог: «Едва ли не четверть века во главе Госплана стоял Н. К. Байбаков, попавший на этот пост вопреки своему желанию. Вызвал его к себе Хрущёв, предложил пойти на Госплан. - Никита Сергеевич, я же нефтяник, в экономике и планировании ничего не понимаю. - Не боги, Николай Константинович, горшки обжигают не боги». Судя по всему, своё умение Николай Константинович должен был продемонстрировать, выгодно продав немцам через Швейцарию во время Курской битвы партию солярки.
«...Итак, М.С. Горбачёв провозгласил: “Разрешено всё, что не запрещено законом”. В политическом смысле более или менее понятно, а в практическом повседневном применении лозунга всё стоит как прежде. Никто в стране так и не понимал, что уже конкретно можно, а что ещё нельзя. Дело в том, что в СССР система законодательства была построена, как лестница.
В основании - закон СССР, декларирующий принципы, потом постановление Правительства СССР, раскрывающее эти принципы по сфере и правилам применения. Потом приказ Госплана, Госснаба или Минфина, разъясняющие особенности применения норм закона и конкретные критерии, определяющие право на те или иные льготы, потом приказ по отраслевому министерству. А ещё решения и разъяснения Минюста и судов различного уровня, приказы по Прокуратуре и МВД или Минобороны.
Всё это вместе называлось законодательными актами СССР и было обязательно к применению на всей территории с особенностями, установленными законодательством союзных и автономных республик. Часть этих законодательных актов была для служебного пользования (проверяющий знает, а проверяемый не в курсе), некоторые вообще засекречены. Но Уголовным кодексом СССР установлено, что “незнание закона не освобождает от ответственности за его нарушение”.
В результате такого многослойного пирога законодательных актов нередко случалось так, что вроде бы разрешённое законом (там же только принципы) фактически запрещено приказом, да ещё и секретным. Выходил новый закон, уточняющий или изменяющий принципы. Что было запрещено - вроде бы разрешили, что казалось недосягаемым - стало почти осязаемым и близким, невозможное - реально достижимым.
Казалось, надо лишь найти правильное приложение для вновь разбуженного энтузиазма масс, но дело не двигалось. Суть проблемы очень хорошо отражает появившийся в то время популярный анекдот: “В армии перестройка. Прапорщики обсудили свою роль и задачи и пришли к выводу, что, поскольку костяком любой армии мира являются унтер‑офицеры, то нужно поднять престиж этой категории военнослужащих. Пишут Президенту СССР письмо с просьбой в этих целях разрешить прапорщикам, как офицерам, ездить в купейных вагонах, носить офицерские папахи и нашить, по аналогии с офицерами, лампасы на форменной одежде. Президент издал указ: в целях повышения дисциплины, боевой и политической подготовки военнослужащих признать необходимым повысить престиж прапорщиков.
В этих целях разрешить прапорщикам всё, что они просили. После указа выходит постановление правительства с небольшим дополнением: “Во исполнение Указа Президента разрешить… Расходы произвести в пределах лимитов финансирования Минобороны по статье “обмундирование””. Минобороны получает указ и постановление, которые обязано исполнить. Но прапорщики полезли к президенту и даже не спросили разрешения вышестоящих командиров, чем нарушили устав. Кроме того, денег не хватает на многое, правительство не помогает… Генштаб обиделся, что прапорщикам всё разрешили “через нашу голову”, ну пусть теперь сами и решают свои вопросы как хотят…
И министр обороны подписывает приказ: “В соответствии с Указом Президента и во исполнение Постановления Правительства:
1) разрешить прапорщикам ездить в купейных вагонах (в тамбурах);
2) разрешить прапорщикам носить папахи (летом, при температуре не ниже +30°); 3) разрешить прапорщикам нашить лампасы (на форменное нижнее бельё); 4) в случае возникновения дополнительных расходов произвести финансирование по решению командира соответствующей в/ч за счёт и в пределах лимитов по статье “обмундирование”, установленных на текущий год”.
Все выполнили просьбу прапорщиков в пределах своих возможностей… Так происходит во многих случаях на практике. Верхи объясняют, что всё решено, есть указы, законы, постановления правительства, приказы министерств и решения местных советов, а народ начинает звереть от таких объяснений и требовать заменить всю власть на новую, обещающую всё и сразу.
Однако, несмотря на все сложности, постепенно кампании по ускорению темпов роста и укреплению дисциплины уступили место более целенаправленным мероприятиям, направленным на реформу самой системы.
«Как‑то в начале моей работы в Госкомтруде, приносят мне письмо, на котором рукой самого Горбачёва, тогда ещё Генерального секретаря, начертана резолюция. Суть письма: работники рыбной промышленности обращают внимание, что система оплаты работы рыбаков построена неправильно, а иногда и совершенно абсурдно, что порождает несправедливость и на этой основе зреет серьёзное недовольство в среде многотысячного сообщества рыбаков. Системы оплаты одинакового труда радикально отличаются: одна у Рыбфлота, другая у Морфлота, у рыбаков военного флота - третья, у речных рыбаков - четвёртая. В одной в вечернюю и ночную смену, получают повышенную тарифную на 20-50 % ставку.
В другом - рыбаки не получают ночных и их заработок зависит только от объёма выловленной рыбы. К тому же в районах, приравненных к Крайнему Северу, особенно в Магаданской области и на Камчатке тарифные ставки и оклад повышаются в соответствии с установленным правительством районным коэффициентом на 50 или 100 % по сравнению с другими регионами. Автоматически почти в таком же размере отличаются заработки за вылов одинаковых объёмов рыбы. Приписанные к портам севера суда, как и все остальные, вылавливали рыбу в Атлантике у берегов Африки, в Тихом и Индийском океанах, а зарплату рыбаки получали с северным коэффициентом.
Кроме того, ещё и уходили на пенсию на 5 лет раньше своих коллег на судах, приписанных к другим портам. Другим судам везло меньше - даже если им выделяли для лова Баренцево море и Северный Ледовитый океан, но приписаны они были к Севастополю или Владивостоку, то никакие коэффициенты им были не положены, а заработок был в 2-3 раза ниже. В результате это создавало напряжённость: ведь все вели лов рядом друг с другом, и в одинаковых условиях на однотипных судах. Просто числятся по разным ведомствам.
Первый раз в жизни я видел документ собственноручно подписанный Генеральным секретарём ЦК КПСС. Обычно приходили факсимиле, а тут размашисто поперёк страницы “Н.И. Рыжкову. Прошу решить и доложить Политбюро в трёхдневный срок”. И личная подпись М. С. Горбачёва, да ещё и синим карандашом, что, видимо, также что‑то для чиновников означало.
Хотя я и не знал значения использования конкретного цвета карандаша для резолюции, но вспомнил случаи из воспоминаний помощников И. В. Сталина, для каких целей тот использовал синий и красный цвет карандашей. Подумал, что если копируется стиль резолюций, то могут копироваться и меры по контролю за исполнением. Смотрю на дату резолюции - ничего себе, уже второй день заканчивается! То есть через сутки правительству надо докладывать в Политбюро, причём вопрос непростой и щекотливый - речь ведь шла о пересмотре системы оплаты труда тысяч работающих.
Вопрос поставлен жизненный и правильный, ситуация абсурдная - нашивка на робе рыбака определяет разброс в зарплате в 2-3 раза. В практическом плане нужно сначала разобраться, как сложилась и чем обосновывается эта ситуация, она ведь существует почти 40 лет, но нет времени. Генеральный секретарь поручил председателю Совмина доложить в трёхдневный срок. Денег в бюджете нет. В таких условиях средства можно только перераспределить, но совершенно непонятно как, то ли там отнять, то ли сюда добавить. В общем, сумасшедший дом! Наверху понимают сложность дела? Три дня на решение проблемы, касающейся нескольких тысяч человек, 4-5 отраслей и сложившейся за 40 послевоенных лет! Но исполнение поручений теперь моя работа. Я стал чиновником.
Объявляем аврал, готовим предложения: вот тут срочно сделать так, а всё остальное требует более серьёзного изучения и обсуждения, потому что отнять нельзя - северяне, пусть и понимают, что, работая в тропиках, получают свои северные надбавки незаслуженно, сразу взбунтуются, а, чтобы добавить другим, денег нет. Сложный вопрос с вечерними и ночными надбавками. Для потребителя без разницы, в какое время суток поймана рыба, он всё равно получит её в замороженном виде, а вот для заработка команды - очень важно. Подтолкнём людей к припискам. Да и как вести учёт?
В результате удовлетворения просьбы рыбаков Минрыбфлота не улучшим, а усугубим ситуацию: один и тот же вид рыбы, пойманной в одном и том же районе промысла, будет иметь различную цену в зависимости от заявления капитана о том, в какое время суток она выловлена? Вообще не понятно, как определить цену на одинаковую рыбу, пойманную в разных регионах? Как определить, поймана она реально днём или ночью? Как определить её себестоимость? Как продавать одинаковую рыбу по разной цене? Иначе говоря, поставленный вопрос правильный, но предложения по его решению неприемлемы. Решение нужно искать. Требуется время. Но можно, например, повысить тарифные ставки рыбакам на сезон “полярной ночи”.
Так или иначе с первой частью задачи мы справились, пользуясь старыми знакомствами и в Госплане, и в Минфине всё согласовал, проект решения и доклада завизировал во всех заинтересованных ведомствах и сдал на следующий день в 19 часов вечера в канцелярию правительства, посчитав, теперь‑то всё: я успел задание сделать вовремя, решение предложил! Дальше слово было за Н. И. Рыжковым. Тем временем жизнь закружила, ежедневный хоровод самых разных вопросов, докладных записок, согласований, совещаний, отвлёк меня. Даже не отследил, вышло ли рыбное постановление, и в каком виде.
Проходит пара лет, я уже работаю в аппарате Совета министров. В первый же день на новом месте на стол ложится письмо министра всё того же рыбного флота. Среди многих вопросов по хозяйственному механизму всплывает уже знакомый мне вопрос по зарплатам рыбаков. На память я не жалуюсь, полный желания проявить себя набираю первого заместителя министра и говорю ему: “Слушай, ты когда бумажки готовишь в Совмин, обстановку хоть знаешь? Твой вопрос решён ещё два года назад!”
Он отвечает: “Володь, да не решён он!” - “Как не решён? Решён!!! - горячусь я. - Два года назад! Вы вообще, чем там занимаетесь - только водку пьёте и рыбой закусываете?!” - “Сейчас проверим”, - говорят мне.
Ну, думаю, надо на всякий случай и мне по кодификации навести справки. Запрашиваю. И правда, нет документа в кодификации. Не выходило такое постановление! Беру письмо, иду к управляющему делами Совмина Смиртюкову, говорю: “Вот, мол, Михаил Сергеевич, неувязка тут какая‑то. Мне передали на исполнение это письмо, я знаю, что вопрос уже решён, поскольку сам этим занимался в Госкомтруде, а в кодификации нет такого постановления”.
А управляющий был старым волком - он в Совмине (тогда ещё Совнаркоме) аж с 1930 года, больше 20 лет в должности управделами, - посмотрел на меня пристально и говорит:- Это примерно июль 85‑го? - Да, примерно, так, - отвечаю. “Вот, думаю, память у старика в 78 лет!”
- Пойдём, - говорит он мне. У Смиртюкова был большой кабинет, а за дверцей ещё боковушка, там он обычно обедал. Мебели никакой, только стол обеденный, стул да кушетка для отдыха, а вдоль стены на полу высотой больше метра лежали бумаги стопами. Он уверенно подходит к какой‑то одной и командует: “Ну‑ка, отсюда вытащи несколько дел, нет, чуть‑чуть ниже, вот так”.
Я выдёргиваю несколько папок и вижу: лежит мой проект постановления. И подпись Рыжкова на нём есть, а вот подписи Смиртюкова (тогда документы выходили за двумя подписями - председателя правительства и управляющего делами Совета министров) нет. Я папку открываю, читаю, смотрю на него. Он спрашивает:- Видел? - Видел! - отвечаю. - Закрой и верни обратно. Я так и сделал, а потом спросил: “И что?”
И получил короткий ответ: “Иди работай!” - А с этим что мне делать? - упорствую я. - Иди и работай! Дали тебе поручение - выполняй.
Вышел я от него и не понимаю, что делать‑то? В голове не укладывается: генеральный секретарь распорядился вопрос решить, не предложения внести, а именно решить, предсовмина задание дал, принял его, а какой‑то Смиртюков итоговый документ не подписал, несмотря на резолюцию, на эти подписи… И вот лежит у него постановление два года с лишним и никому до этого дела нет. Ну хорошо, ответ в ЦК, может, и дали, но вопрос‑то просто убрали из обсуждения, а выполнять указание о решении вопроса по прямому указанию генсека никто и не стал.
В стопах документов, лежащих на полу в боковушке М. С. Смиртюкова, лежала явно не одна сотня документов, задержанных или похороненных им. Для моего всё ещё заводского менталитета это было абсолютно противоестественным. Вот думаю, как здесь всё устроено: министр пишет письмо, Генеральный секретарь лично требует срочно решить и доложить, председатель Совмина лично подписывает Постановление Правительства СССР, а какой‑то чиновник может послать их всех по известному адресу, и они это проглотили. Какое‑то Зазеркалье. Кто же в этом доме хозяин?? Куда‑то я не туда попал!»
"...В результате почти 50 заседаний по каждому министерству и республике у меня образовался отдельный блокнотик с записями процесса обсуждения и принятых решений. Ныне могу сказать, что, на мой взгляд, самый умный из членов комиссии был В. И. Долгих, воспоминание о выступлениях других партийных вождей вызывает у меня грусть, некоторые вообще производили тяжёлое впечатление.
Для подбора кандидатов в министры, в первую очередь, использовали создаваемый годами в СССР кадровый резерв ЦК и Совмина. После его анализа обращались в отраслевые отделы Совмина аккуратно так, между прочим, узнавали мнения коллег о кандидатах. Также помогало личное общение с министрами и их заместителями - они постоянно приходили в наш отдел для подготовки тех или иных документов. Всё это позволяло сформировать о них собственное мнение. Знали мы и многих директоров заводов, у кого‑то можно было попросить совета.
Некоторые вещи можно было понять уже по кадровой анкете. До сих пор, взяв листок по учёту кадров, вижу: стоит ли встречаться с тем или иным человеком. Если он 15 лет в одной организации шёл шаг за шагом, всерьёз отрабатывал по 4-5 лет на каждом месте, рос профессионально и по должности в своей структуре, не прыгал в разные стороны, ища сам себе работу или зарплату, то понимаешь, что человек стоящий. Но это понимание приходит с опытом.
Впрочем, я ничего не решал, только предлагал различные варианты. В списке было, как правило, 5-6 человек. С ним шёл к Николаю Ивановичу. Он кого‑то предлагал добавить, по каким‑то кандидатурам просил дать дополнительный материал, с кем‑то соединить для разговора. В результате на заседание комиссии Политбюро я отправлялся с тремя личными делами оставшихся кандидатов.
Следует сказать, что всех предложенных людей предварительно проверял КГБ, им делали запрос: “Есть ли у вас отрицательная информация на имярека?”
Весь этот процесс завершился сумасшедшей работой по подготовке документов для членов ЦК КПСС, прибывавших на апрельский (1989 года) Пленум. Надо было собрать кучу документов с биографиями, характеристиками, сверстать брошюру с этими материалами и отпечатать её в типографии тиражом 400 с лишним экземпляров. На это всё нам давалось пара дней».
Тогда были утверждены все новые структуры советских министерств и ведомств, а также персонально партия определилась с кандидатурами министров. Таким образом, в ходе этой работы число союзных министерств и ведомств было сокращено с 167 до 58, а на следующем этапе их стало ещё меньше
«Ни один теоретик не смог нам указать путь выхода из высочайшего уровня монополизации в производстве. Абсолютизация марксистско ‑ленинского тезиса, что лучшим способом повышения производительности общественного труда является специализация и концентрация специализированного производства, в силу многих причин привела к тому, что по большинству видов промышленной продукции на весь СССР было всего 2-4 производителя.
Почти миллион наименований и типоразмеров подшипников был разделён между двумя десятками подшипниковых заводов таким образом, что отдельно взятый типоразмер могли выпускать лишь 2-3 из них. Иначе говоря, взаимозаменяемость отсутствовала - практически все производители выпускали разную номенклатуру. На весь СССР было всего 4 завода по производству болтов и гаек для машиностроения, металлургические и химические предприятия выпускали различный по назначению и свойствам сортамент металла, пластмасс и химволокон итд.».
"...В какой‑то из таких междусобойчиков узнаём, что у одного нового работника дочку после Московской консерватории отправили по распределению в Магаданскую область, в такой посёлок, что название с первого раза не запомнишь и на карте не сыщешь. Она оттуда отцу пишет: приехать‑то я приехала, изба под музыкальную школу в посёлке есть, а вот из инструментов нет ничего, кроме старого баяна. Сама она консерваторию окончила по курсу фортепиано, и что ей там делать? В общем, мама, я хочу домой!
Отец злоключениями дочери поделился в надежде, что кто‑то подскажет выход. В самом деле, девчонку двадцати двух лет отправили в 50‑градусные морозы, а там даже пианино нет!
Был у нас сотрудник, скромный такой, незаметный, пришёл в Совмин ещё когда Сталин был жив. Трудился всего‑то в должности старшего инспектора, но никуда не лез, всё его устраивало. У него было совершенно уникальное хобби: он коллекционировал резолюции начальства. И когда мы в полночь собирались на посиделки, он обычно брал свои две старые тетрадки в клеточку и начинал нам зачитывать перлы из своей коллекции. Минут через 20 мы уже хохотать больше не могли. Резолюции там были собраны самые фантастические.
Для понимания обстановки: распределение функций между Госпланом СССР и Госснабом СССР, кто какими ресурсами распоряжается, производилось просто: всё, что за валюту из капстран, - это Госплан, что из стран СЭВ - частично Госснаб. Но сам председатель Госплана, хоть и в ранге министра, кому, что и сколько выделить, не решал, это была прерогатива правительства, куда он тоже по должности входил.
Бюрократическая игра (я и сам в неё потом играл, состоя одновременно в Госплане и Совмине) заключалась в том, что твой заместитель (в Госплане) пишет письмо в правительство, не суть важно, о чём. Там оно попадает к тебе же, но не как к председателю Госплана, а к тебе - как зампредседателя Совмина. И тогда ты накладываешь на него резолюцию - и вопрос решён, причём окончательно.
Вот пример из коллекции нашего сотрудника. Ни в СССР, ни в СЭВ не было хороших каучуков. А они требовались для целого ряда отраслей, где было необходимо производить так называемое обрезинивание арматуры. Прежде всего для химической и нефтехимической промышленности, тяжёлого машиностроения - везде, где есть пневматика и гидравлика.
Придумали такую схему: делают арматуру в ГДР, чтобы не возить из Советского Союза, потом передают её в ФРГ на обрезинивание и оттуда уже отправляют в СССР. Соответственно, тот, кому нужна такая готовая деталь, должен был сначала обратиться в Госплан, получить валюту, потом в Госснаб. Так как эти лимиты никогда не совпадали, то и совместить всё было тяжелейшим делом.
Пока шли бесконечные споры по этому поводу, страдало производство. В итоге из Госснаба за подписью зампреда ушло в правительство письмо с просьбой передать им от Госплана право комплексного планирования расходования части твёрдой валюты, связанной с доработкой изделий из стран СЭВ. Это письмо принесли председателю Госснаба же, но в качестве вице‑премьера, и он накладывает резолюцию: “Прикрепить ГДР к Госснабу СССР той частью резинотехнических изделий, которую они получают из ФРГ”.
И таких резолюций в тетрадке набиралась куча. Профессиональные чиновники хохотали до слёз и получали удовольствие от уровня культуры своих начальников.
Так что же всё‑таки делать с девочкой в сибирском медвежьем углу? Все предлагали договориться с Минобразованием, чтобы девочку эту с севера отозвали. Но отец уже пробовал это сделать, с замминистра переговорил, тот обрисовал картину: он из союзного Министерства должен написать письмо в российское (РСФСР) Министерство, оттуда в областное, потом районное управления образования, а на дворе перестройка, разоблачение злоупотреблений, борьба с привилегиями - представляешь, как там могут отреагировать на такие депеши?! И как это потом срикошетит? Нет, не годится, нужно что‑то другое придумать.
И тут наш коллекционер казусов спрашивает кого‑то из коллег: “У тебя там вроде проект постановления по культуре на исполнении?” - “Да”, - отвечает тот. А речь шла о подготовке большого постановления по развитию культуры на очередные 10 лет, в нём ставились глобальные вопросы по библиотекам, театрам, музеям. Сопровождалось оно увесистым приложением - кому чего и сколько должно было достаться. “Коллекционер” продолжает: “Ну‑ка, тащи его сюда!”
Приносят документ с приложениями. Коллекционер полистал эту кипу бумаг и в одном месте приписал: “Министерству культуры: поставить в музыкальную школу № 1 рабочего посёлка имярек пианино в количестве 5 штук до такого‑то числа”. “Иди, - говорит, - перепечатай”. Заинтересованный в решении вопроса отец перепечатал ту страницу, и мы благополучно забыли об этой истории.
Прошло месяца четыре, на очередные посиделки счастливый коллега приносит бутылку коньяка и говорит: “Это тебе, Гриша, давайте все выпьем!” С чего, почему? Оказывается, дочка позвонила и сообщила, что пришли пять пианино, теперь там есть, на чём заниматься. А уж под такое дело она сама смогла договориться на месте: я вам пианино организовала, вы меня теперь отпустите.
Я такого пируэта не видел в жизни никогда. И после этого понял: в другое измерение попал, в другой мир. Мне бы в голову не пришло в Постановление ЦК КПСС и Совета министров по глобальной программе развития культуры в СССР на 10‑летний период, включить несколько музыкальных инструментов в никому не ведомый рабочий посёлок между Якутском и Магаданом.
Но самое поразительное, что всё было точно исполнено! Никто не посчитал нужным посмотреть‑посчитать, где этот медвежий угол находится, как доставить туда эти пианино и, наконец, сколько будет стоить их доставка. Написали пять - значит, пять, их и доставили.
Исполнительская дисциплина тогда ещё была на высоте!»
Разработать технологию нового изделия вряд ли легче. Почему оклад врача‑проктолога должен быть на 5 рублей меньше, чем у окулиста? Зачем государству вообще различия в тарифах инженеров, конструкторов, экономистов, врачей различных профессий? В каждой из них свои сложности.
Давайте будем аттестовать каждого работника на квалификационную категорию. Критерии, которым должен соответствовать специалист каждой категории, установим на уровне государственных требований, что обеспечит единые требования по всей стране. Аттестацию должны проводить не госорганы, а их коллеги. Они точно знают, “кто есть кто”, и если на отдел или отделение выделят средства на повышение зарплаты, то вероятность объективного подхода к конкретным людям высока.
Непонятно также почему для повышения зарплаты хорошему работнику его нужно непременно сделать начальником. В результате часто из хорошего технолога делаем неумелого руководителя, к тому же увеличиваем звенность управления. Ведь, чтобы повысить зарплату нужному сотруднику, под него следовало создать группу, потом из нескольких групп сделать бюро, из нескольких маленьких отдельчиков - управления, потом департаменты и т. д. А зачем они нам были нужны, никто объяснить не мог.
Но решение одной проблемы порождает новые. Назвав своего “продвинутого” сотрудника начальником, его автоматически переводят в административно‑управленческий персонал (АУП), расходы на который совершенно правильно жёстко контролируются, в отличие от затрат на производственный персонал, отдельно устанавливается даже лимит на командировки АУП. То есть технолога можно послать в командировку, но начальника технологического бюро уже нет.
Под ограничения попадала учёба, переобучение этих специалистов, даже с совещаниями у нас возникали проблемы. В бюджетном плане специальная статья жёстко контролировала такие траты. Доходило до абсурда! Если пачку бумаги давали технологу, то относилось это к одной статье расходов, а если его начальнику - к другой. Представителю АУП должны карандаши давать по установленным лимитам. Отменить лимитирование затрат на управление пока невозможно, но давайте хотя бы не принуждать хозяйствующих субъектов к увеличению численности этой категории в связи с необходимостью увеличить зарплату.
О сокращении звенности, реформировании управления тогда уже заговорили так, что моя речь на том совещании была в русле происходящих перемен.
Я предлагал специалистов ИТР распределить по категориям: I, II, III, ведущий, старший, главный и т. д. В каждой из них установить вилку размера заработной платы. Критерии мы разработаем, а дальше все в своих коллективах пусть проводят аттестацию. Мы будем настаивать только на одном: перед переходом в следующую категорию сотрудник должен пройти переобучение и аттестацию в своём коллективе.
Таким образом, человеку обеспечивался профессиональный рост и мы увеличивали его отдачу. Гейдар Алиевич после окончания моего монолога спросил: “А что кто‑то против этого возражает?” - “Ну да, - вынужден был ответить я. - В первую очередь, Минфин!” - “Ну что? Понятно! - заключил Алиев. - Работайте!”
... Чернобыль ,некоторые эпизоды крепко застряли в моей памяти. О них я и хотел бы рассказать. Выяснилось, что на 4‑м энергоблоке было несколько точек регистрации параметров работы реактора. Приборы, что были установлены внизу, оказались при взрыве разрушенными. А вот в операторской на 4‑м этаже самописцы сохранились и продолжали работать. Их показания необходимо было снимать несколько раз в день. Для этого следовало подняться наверх, снять использованную бобину с бумагой и поставить новую. Делать это предстояло месяца полтора.
За три минуты доброволец, экипированный в два костюма ОЗК, модернизированные свинцовыми пластинами, со свинцовым шлемом на голове, сапогами со свинцовыми подошвами, получал несколько смертельных доз радиации.
Однократную смертельную (как говорилось в кулуарах, “не очень смертельную”) человек получал при условии, что в таком облачении за 40 секунд забежит на 4‑й этаж, потом за 20 секунд произведёт замену бобин и, наконец, за 30 секунд покинет опасную зону. Итого 90 секунд на всё.
Желающим повторить норматив сильно не советую. При этом сохранялась опасность, что энергоблок может в любую минуту взорваться.
Было введено следующее положение: добровольцев, согласившихся на роль камикадзе, фактически на самоубийство, вывозили из Чернобыля, сразу оформляли пенсию, приравненную к прежней зарплате, гарантировали немедленное получение квартир, бесплатное пожизненное медобслуживание и ежегодное санаторное лечение, гарантировали обучение детей в выбранных ими институтах и т. п. В этой сумасшедшей ситуации стояла очередь пять человек на место из молодых пацанов, одни из которых осознанно желали исполнить патриотический долг даже ценой собственной жизни, другие - хотели просто поучаствовать в этой операции, чтобы потом “гульнуть, сколько здоровье позволит”.
Для отбора кандидатов был сооружён “тренажёр” - нашли похожий объект в городе Припять, установили приборы на 5‑м этаже дома и предлагали желающим тренироваться и выполнять нормативы в этих не столь опасных условиях. Оставляли тех, кто выполнял норматив.
Так жизнь породила новых Александров Матросовых и Павлов Корчагиных. Сколько из них прожили хотя бы несколько лет, неизвестно. Информация засекречена. Выполнены ли были обещанные гарантии, тоже неизвестно по той же причине.
Показания по радиационной ситуации в 30‑километровой зоне и изменению её контуров собирали ребята Израэля, я же должен был по ним определять самую опасную зону и фиксировать, кто в ней работает.
Жили мы все в опустевшей школе. В углах класса стояли ящики с алкогольной продукцией. Почему‑то считалось, что каждый час или два надо было прополоскать водкой горло и нос и обработать ею же подмышки и все другие части тела, где есть лимфатические узлы, после чего выпить стакан кагора.
Можно представить, в каком состоянии мы всё время ходили. Но эти меры мало кому помогли. За короткое время на Новодевичьем и Троекуровском кладбищах были сформированы аллеи захоронений членов чернобыльских правительственных комиссий. Периодически посещаю. Из состава нашей комиссии в живых на сегодняшний момент (2021 год) двое - Лев Дмитриевич Рябев (мужик из стали) и я.
После этих командировок я лет пять не мог ничего пить, а кагор не выношу до сих пор».
«Как‑то вечером пинком раскрылась дверь в мою комнату. Вошёл молодой полковник, мастерски зажимая между пальцами чуть ли не шесть бутылок водки. Без лишних слов состоялся обмен репликами: “Кто Щербаков?” - “Ну я Щербаков!” - “У меня к тебе вопрос! Давай выпьем!”
Для меня это прозвучало, как угроза, на водку я уже смотреть не мог. Тогда перешли к делу. Оказалось, что с какого‑то авианесущего крейсера сняли лётчиков вместе с вертолётами, для того чтобы забрасывать взорвавшийся ректор смесью из боросодержащих веществ, свинца и доломитов .
В связи с тем, что аэродрома рядом с АЭС не было, в городе подобрали и оперативно оборудовали площадку неподалёку от станции.
Мой гость продолжал: “Мы всё время в воздухе прямо над реактором. Только спать уходим в палатки на аэродроме. Ты понимаешь, если наши палатки были бы внутри 30‑километровой зоны, то шли бы фронтовые - выслуга год за три плюс другие льготы для всего полка. А после проведения операции ребята мои стали бы полковниками, да и я стал бы генералом.
И нас целый полк, мы постоянно вертимся над зоной сильнейшего заражения, а наши палатки чуть дальше границы зоны и наша выслуга только год за полтора. Ты посмотри внимательнее - может, мы уже в зоне. Над реактором нахватаемся в среднем всё равно больше, чем твои показатели в зоне. Формально подходишь к делу, не веди себя как тупой бюрократ: что тебе стоит сместить немного линию?!”
Пришлось ответить полковнику, что у меня таких полномочий нет. Но тот не привык отступать, продолжает: “Вопрос всего про два километра! Рано или поздно облако и туда дойдёт. У вас ещё наверняка и измерения неточные!”
Я продолжаю отстаивать правила, которые мне сформулированы.
И всё‑таки я поддался тогда на его уговоры выпить! Во время этого сближающего людей процесса он мне задал, судя по всему, сокровенный вопрос всех ликвидаторов: “А ты сам‑то там бывал?” Имелась в виду площадка перед взорвавшимся 4‑м реактором.
После моего ответа, что не был, последовало предложение: “Я сейчас тебе всё устрою! У меня есть БТР, укреплённый свинцом, поедем, я тебе покажу его, увидишь всё”.
После этих слов я мгновенно протрезвел и понял, что у мужика сильный спазм мозговой мышцы, теряет всякую связь с реальностью и готов лично “по блату” свозить меня в смертоносную зону. Видимо, ему по‑настоящему нужно то, что он просит! Взял грех на душу, сказал гостю: “Ладно, езжай к своим. С завтрашнего дня вы будете в нужной точке отсчёта”. И обещание выполнил. Надеюсь, генерал и все его полковники в добром здравии. Фамилий их, к сожалению, не знаю»
...В 1986 году после поездки в Чернобыль я попал на совещание в Министерство среднего машиностроения СССР к Е.П. Славскому, на котором проводился разбор “полётов”. В нём приняли участие уважаемые седовласые люди - руководители атомной отрасли, - практики и учёные. Одним из вопросов являлось обсуждение, сколько в СССР ещё осталось одноконтурных реакторов и что теперь, после аварии на аналогичной Чернобыльской АЭС, с ними делать. Докладывал о состоянии дел академик Велихов, сказавший, что разговор идёт о 10 (насколько я помню) подобных реакторах, на модернизацию и преобразование каждого из которых в двухконтурный потребуется по 1 млрд рублей. Технологические возможности позволяли за год выполнить работы только на одной станции. Выходило, что все преобразования можно было завершить за 10 лет, потратив на это 10 млрд рублей.
В голове тогда закрутились знакомые цифры: 2,5 млрд стоил родной АвтоВАЗ. Со строительством нового города (напомню, Тольятти) - 5 млрд. В 5 млрд стране обошёлся ставший родным мне КамАЗ. На БАМ за три пятилетки страна потратила 15 млрд рублей. Масштаб вложений понятен.
После предложений учёных Ефим Павлович встал, обошёл свой стол, помолчал примерно минуту (а это очень долго) и бросил фразу: “Ну, мужики, вы, б…, даёте! Ну десять миллиардов я вам ещё найду! Но десять лет! Вы же за это время все поумираете, и с кого мне за исполнение спрашивать?!” Мужики, которым было на вид в среднем по 75 лет, сидели и думали: “Он шутит или говорит серьёзно?” Дело в том, что сам Славский был вообще с 1898 года!»
И наш аксакал не шутил. Требовательность, прежде всего к себе, у этих представителей «старой гвардии» была такая, что они и помыслить не могли о том, что кто‑то и после их смерти обвинит их в безответственности. Неслучайно этих генералов от промышленности называли «солдатами партии». Они считали себя ответственными за будущее страны. И от возраста это не зависело. Так 30‑летний Николай Константинович Байбаков во время войны отвечал за всё снабжение армии и тыла горючим.
Это не могли понять пришедшие на смену советским управленцам в 1990‑е «эффективные менеджеры». Так Михаил Ходорковский и Леонид Невзлин в книге «Человек с рублём» подтрунивают над «непрофессионалом» Байбаковым. В качестве доказательства они приводят такой диалог: «Едва ли не четверть века во главе Госплана стоял Н. К. Байбаков, попавший на этот пост вопреки своему желанию. Вызвал его к себе Хрущёв, предложил пойти на Госплан. - Никита Сергеевич, я же нефтяник, в экономике и планировании ничего не понимаю. - Не боги, Николай Константинович, горшки обжигают не боги». Судя по всему, своё умение Николай Константинович должен был продемонстрировать, выгодно продав немцам через Швейцарию во время Курской битвы партию солярки.
«...Итак, М.С. Горбачёв провозгласил: “Разрешено всё, что не запрещено законом”. В политическом смысле более или менее понятно, а в практическом повседневном применении лозунга всё стоит как прежде. Никто в стране так и не понимал, что уже конкретно можно, а что ещё нельзя. Дело в том, что в СССР система законодательства была построена, как лестница.
В основании - закон СССР, декларирующий принципы, потом постановление Правительства СССР, раскрывающее эти принципы по сфере и правилам применения. Потом приказ Госплана, Госснаба или Минфина, разъясняющие особенности применения норм закона и конкретные критерии, определяющие право на те или иные льготы, потом приказ по отраслевому министерству. А ещё решения и разъяснения Минюста и судов различного уровня, приказы по Прокуратуре и МВД или Минобороны.
Всё это вместе называлось законодательными актами СССР и было обязательно к применению на всей территории с особенностями, установленными законодательством союзных и автономных республик. Часть этих законодательных актов была для служебного пользования (проверяющий знает, а проверяемый не в курсе), некоторые вообще засекречены. Но Уголовным кодексом СССР установлено, что “незнание закона не освобождает от ответственности за его нарушение”.
В результате такого многослойного пирога законодательных актов нередко случалось так, что вроде бы разрешённое законом (там же только принципы) фактически запрещено приказом, да ещё и секретным. Выходил новый закон, уточняющий или изменяющий принципы. Что было запрещено - вроде бы разрешили, что казалось недосягаемым - стало почти осязаемым и близким, невозможное - реально достижимым.
Казалось, надо лишь найти правильное приложение для вновь разбуженного энтузиазма масс, но дело не двигалось. Суть проблемы очень хорошо отражает появившийся в то время популярный анекдот: “В армии перестройка. Прапорщики обсудили свою роль и задачи и пришли к выводу, что, поскольку костяком любой армии мира являются унтер‑офицеры, то нужно поднять престиж этой категории военнослужащих. Пишут Президенту СССР письмо с просьбой в этих целях разрешить прапорщикам, как офицерам, ездить в купейных вагонах, носить офицерские папахи и нашить, по аналогии с офицерами, лампасы на форменной одежде. Президент издал указ: в целях повышения дисциплины, боевой и политической подготовки военнослужащих признать необходимым повысить престиж прапорщиков.
В этих целях разрешить прапорщикам всё, что они просили. После указа выходит постановление правительства с небольшим дополнением: “Во исполнение Указа Президента разрешить… Расходы произвести в пределах лимитов финансирования Минобороны по статье “обмундирование””. Минобороны получает указ и постановление, которые обязано исполнить. Но прапорщики полезли к президенту и даже не спросили разрешения вышестоящих командиров, чем нарушили устав. Кроме того, денег не хватает на многое, правительство не помогает… Генштаб обиделся, что прапорщикам всё разрешили “через нашу голову”, ну пусть теперь сами и решают свои вопросы как хотят…
И министр обороны подписывает приказ: “В соответствии с Указом Президента и во исполнение Постановления Правительства:
1) разрешить прапорщикам ездить в купейных вагонах (в тамбурах);
2) разрешить прапорщикам носить папахи (летом, при температуре не ниже +30°); 3) разрешить прапорщикам нашить лампасы (на форменное нижнее бельё); 4) в случае возникновения дополнительных расходов произвести финансирование по решению командира соответствующей в/ч за счёт и в пределах лимитов по статье “обмундирование”, установленных на текущий год”.
Все выполнили просьбу прапорщиков в пределах своих возможностей… Так происходит во многих случаях на практике. Верхи объясняют, что всё решено, есть указы, законы, постановления правительства, приказы министерств и решения местных советов, а народ начинает звереть от таких объяснений и требовать заменить всю власть на новую, обещающую всё и сразу.
Однако, несмотря на все сложности, постепенно кампании по ускорению темпов роста и укреплению дисциплины уступили место более целенаправленным мероприятиям, направленным на реформу самой системы.
«Как‑то в начале моей работы в Госкомтруде, приносят мне письмо, на котором рукой самого Горбачёва, тогда ещё Генерального секретаря, начертана резолюция. Суть письма: работники рыбной промышленности обращают внимание, что система оплаты работы рыбаков построена неправильно, а иногда и совершенно абсурдно, что порождает несправедливость и на этой основе зреет серьёзное недовольство в среде многотысячного сообщества рыбаков. Системы оплаты одинакового труда радикально отличаются: одна у Рыбфлота, другая у Морфлота, у рыбаков военного флота - третья, у речных рыбаков - четвёртая. В одной в вечернюю и ночную смену, получают повышенную тарифную на 20-50 % ставку.
В другом - рыбаки не получают ночных и их заработок зависит только от объёма выловленной рыбы. К тому же в районах, приравненных к Крайнему Северу, особенно в Магаданской области и на Камчатке тарифные ставки и оклад повышаются в соответствии с установленным правительством районным коэффициентом на 50 или 100 % по сравнению с другими регионами. Автоматически почти в таком же размере отличаются заработки за вылов одинаковых объёмов рыбы. Приписанные к портам севера суда, как и все остальные, вылавливали рыбу в Атлантике у берегов Африки, в Тихом и Индийском океанах, а зарплату рыбаки получали с северным коэффициентом.
Кроме того, ещё и уходили на пенсию на 5 лет раньше своих коллег на судах, приписанных к другим портам. Другим судам везло меньше - даже если им выделяли для лова Баренцево море и Северный Ледовитый океан, но приписаны они были к Севастополю или Владивостоку, то никакие коэффициенты им были не положены, а заработок был в 2-3 раза ниже. В результате это создавало напряжённость: ведь все вели лов рядом друг с другом, и в одинаковых условиях на однотипных судах. Просто числятся по разным ведомствам.
Первый раз в жизни я видел документ собственноручно подписанный Генеральным секретарём ЦК КПСС. Обычно приходили факсимиле, а тут размашисто поперёк страницы “Н.И. Рыжкову. Прошу решить и доложить Политбюро в трёхдневный срок”. И личная подпись М. С. Горбачёва, да ещё и синим карандашом, что, видимо, также что‑то для чиновников означало.
Хотя я и не знал значения использования конкретного цвета карандаша для резолюции, но вспомнил случаи из воспоминаний помощников И. В. Сталина, для каких целей тот использовал синий и красный цвет карандашей. Подумал, что если копируется стиль резолюций, то могут копироваться и меры по контролю за исполнением. Смотрю на дату резолюции - ничего себе, уже второй день заканчивается! То есть через сутки правительству надо докладывать в Политбюро, причём вопрос непростой и щекотливый - речь ведь шла о пересмотре системы оплаты труда тысяч работающих.
Вопрос поставлен жизненный и правильный, ситуация абсурдная - нашивка на робе рыбака определяет разброс в зарплате в 2-3 раза. В практическом плане нужно сначала разобраться, как сложилась и чем обосновывается эта ситуация, она ведь существует почти 40 лет, но нет времени. Генеральный секретарь поручил председателю Совмина доложить в трёхдневный срок. Денег в бюджете нет. В таких условиях средства можно только перераспределить, но совершенно непонятно как, то ли там отнять, то ли сюда добавить. В общем, сумасшедший дом! Наверху понимают сложность дела? Три дня на решение проблемы, касающейся нескольких тысяч человек, 4-5 отраслей и сложившейся за 40 послевоенных лет! Но исполнение поручений теперь моя работа. Я стал чиновником.
Объявляем аврал, готовим предложения: вот тут срочно сделать так, а всё остальное требует более серьёзного изучения и обсуждения, потому что отнять нельзя - северяне, пусть и понимают, что, работая в тропиках, получают свои северные надбавки незаслуженно, сразу взбунтуются, а, чтобы добавить другим, денег нет. Сложный вопрос с вечерними и ночными надбавками. Для потребителя без разницы, в какое время суток поймана рыба, он всё равно получит её в замороженном виде, а вот для заработка команды - очень важно. Подтолкнём людей к припискам. Да и как вести учёт?
В результате удовлетворения просьбы рыбаков Минрыбфлота не улучшим, а усугубим ситуацию: один и тот же вид рыбы, пойманной в одном и том же районе промысла, будет иметь различную цену в зависимости от заявления капитана о том, в какое время суток она выловлена? Вообще не понятно, как определить цену на одинаковую рыбу, пойманную в разных регионах? Как определить, поймана она реально днём или ночью? Как определить её себестоимость? Как продавать одинаковую рыбу по разной цене? Иначе говоря, поставленный вопрос правильный, но предложения по его решению неприемлемы. Решение нужно искать. Требуется время. Но можно, например, повысить тарифные ставки рыбакам на сезон “полярной ночи”.
Так или иначе с первой частью задачи мы справились, пользуясь старыми знакомствами и в Госплане, и в Минфине всё согласовал, проект решения и доклада завизировал во всех заинтересованных ведомствах и сдал на следующий день в 19 часов вечера в канцелярию правительства, посчитав, теперь‑то всё: я успел задание сделать вовремя, решение предложил! Дальше слово было за Н. И. Рыжковым. Тем временем жизнь закружила, ежедневный хоровод самых разных вопросов, докладных записок, согласований, совещаний, отвлёк меня. Даже не отследил, вышло ли рыбное постановление, и в каком виде.
Проходит пара лет, я уже работаю в аппарате Совета министров. В первый же день на новом месте на стол ложится письмо министра всё того же рыбного флота. Среди многих вопросов по хозяйственному механизму всплывает уже знакомый мне вопрос по зарплатам рыбаков. На память я не жалуюсь, полный желания проявить себя набираю первого заместителя министра и говорю ему: “Слушай, ты когда бумажки готовишь в Совмин, обстановку хоть знаешь? Твой вопрос решён ещё два года назад!”
Он отвечает: “Володь, да не решён он!” - “Как не решён? Решён!!! - горячусь я. - Два года назад! Вы вообще, чем там занимаетесь - только водку пьёте и рыбой закусываете?!” - “Сейчас проверим”, - говорят мне.
Ну, думаю, надо на всякий случай и мне по кодификации навести справки. Запрашиваю. И правда, нет документа в кодификации. Не выходило такое постановление! Беру письмо, иду к управляющему делами Совмина Смиртюкову, говорю: “Вот, мол, Михаил Сергеевич, неувязка тут какая‑то. Мне передали на исполнение это письмо, я знаю, что вопрос уже решён, поскольку сам этим занимался в Госкомтруде, а в кодификации нет такого постановления”.
А управляющий был старым волком - он в Совмине (тогда ещё Совнаркоме) аж с 1930 года, больше 20 лет в должности управделами, - посмотрел на меня пристально и говорит:- Это примерно июль 85‑го? - Да, примерно, так, - отвечаю. “Вот, думаю, память у старика в 78 лет!”
- Пойдём, - говорит он мне. У Смиртюкова был большой кабинет, а за дверцей ещё боковушка, там он обычно обедал. Мебели никакой, только стол обеденный, стул да кушетка для отдыха, а вдоль стены на полу высотой больше метра лежали бумаги стопами. Он уверенно подходит к какой‑то одной и командует: “Ну‑ка, отсюда вытащи несколько дел, нет, чуть‑чуть ниже, вот так”.
Я выдёргиваю несколько папок и вижу: лежит мой проект постановления. И подпись Рыжкова на нём есть, а вот подписи Смиртюкова (тогда документы выходили за двумя подписями - председателя правительства и управляющего делами Совета министров) нет. Я папку открываю, читаю, смотрю на него. Он спрашивает:- Видел? - Видел! - отвечаю. - Закрой и верни обратно. Я так и сделал, а потом спросил: “И что?”
И получил короткий ответ: “Иди работай!” - А с этим что мне делать? - упорствую я. - Иди и работай! Дали тебе поручение - выполняй.
Вышел я от него и не понимаю, что делать‑то? В голове не укладывается: генеральный секретарь распорядился вопрос решить, не предложения внести, а именно решить, предсовмина задание дал, принял его, а какой‑то Смиртюков итоговый документ не подписал, несмотря на резолюцию, на эти подписи… И вот лежит у него постановление два года с лишним и никому до этого дела нет. Ну хорошо, ответ в ЦК, может, и дали, но вопрос‑то просто убрали из обсуждения, а выполнять указание о решении вопроса по прямому указанию генсека никто и не стал.
В стопах документов, лежащих на полу в боковушке М. С. Смиртюкова, лежала явно не одна сотня документов, задержанных или похороненных им. Для моего всё ещё заводского менталитета это было абсолютно противоестественным. Вот думаю, как здесь всё устроено: министр пишет письмо, Генеральный секретарь лично требует срочно решить и доложить, председатель Совмина лично подписывает Постановление Правительства СССР, а какой‑то чиновник может послать их всех по известному адресу, и они это проглотили. Какое‑то Зазеркалье. Кто же в этом доме хозяин?? Куда‑то я не туда попал!»
"...В результате почти 50 заседаний по каждому министерству и республике у меня образовался отдельный блокнотик с записями процесса обсуждения и принятых решений. Ныне могу сказать, что, на мой взгляд, самый умный из членов комиссии был В. И. Долгих, воспоминание о выступлениях других партийных вождей вызывает у меня грусть, некоторые вообще производили тяжёлое впечатление.
Для подбора кандидатов в министры, в первую очередь, использовали создаваемый годами в СССР кадровый резерв ЦК и Совмина. После его анализа обращались в отраслевые отделы Совмина аккуратно так, между прочим, узнавали мнения коллег о кандидатах. Также помогало личное общение с министрами и их заместителями - они постоянно приходили в наш отдел для подготовки тех или иных документов. Всё это позволяло сформировать о них собственное мнение. Знали мы и многих директоров заводов, у кого‑то можно было попросить совета.
Некоторые вещи можно было понять уже по кадровой анкете. До сих пор, взяв листок по учёту кадров, вижу: стоит ли встречаться с тем или иным человеком. Если он 15 лет в одной организации шёл шаг за шагом, всерьёз отрабатывал по 4-5 лет на каждом месте, рос профессионально и по должности в своей структуре, не прыгал в разные стороны, ища сам себе работу или зарплату, то понимаешь, что человек стоящий. Но это понимание приходит с опытом.
Впрочем, я ничего не решал, только предлагал различные варианты. В списке было, как правило, 5-6 человек. С ним шёл к Николаю Ивановичу. Он кого‑то предлагал добавить, по каким‑то кандидатурам просил дать дополнительный материал, с кем‑то соединить для разговора. В результате на заседание комиссии Политбюро я отправлялся с тремя личными делами оставшихся кандидатов.
Следует сказать, что всех предложенных людей предварительно проверял КГБ, им делали запрос: “Есть ли у вас отрицательная информация на имярека?”
Весь этот процесс завершился сумасшедшей работой по подготовке документов для членов ЦК КПСС, прибывавших на апрельский (1989 года) Пленум. Надо было собрать кучу документов с биографиями, характеристиками, сверстать брошюру с этими материалами и отпечатать её в типографии тиражом 400 с лишним экземпляров. На это всё нам давалось пара дней».
Тогда были утверждены все новые структуры советских министерств и ведомств, а также персонально партия определилась с кандидатурами министров. Таким образом, в ходе этой работы число союзных министерств и ведомств было сокращено с 167 до 58, а на следующем этапе их стало ещё меньше
«Ни один теоретик не смог нам указать путь выхода из высочайшего уровня монополизации в производстве. Абсолютизация марксистско ‑ленинского тезиса, что лучшим способом повышения производительности общественного труда является специализация и концентрация специализированного производства, в силу многих причин привела к тому, что по большинству видов промышленной продукции на весь СССР было всего 2-4 производителя.
Почти миллион наименований и типоразмеров подшипников был разделён между двумя десятками подшипниковых заводов таким образом, что отдельно взятый типоразмер могли выпускать лишь 2-3 из них. Иначе говоря, взаимозаменяемость отсутствовала - практически все производители выпускали разную номенклатуру. На весь СССР было всего 4 завода по производству болтов и гаек для машиностроения, металлургические и химические предприятия выпускали различный по назначению и свойствам сортамент металла, пластмасс и химволокон итд.».
"...В какой‑то из таких междусобойчиков узнаём, что у одного нового работника дочку после Московской консерватории отправили по распределению в Магаданскую область, в такой посёлок, что название с первого раза не запомнишь и на карте не сыщешь. Она оттуда отцу пишет: приехать‑то я приехала, изба под музыкальную школу в посёлке есть, а вот из инструментов нет ничего, кроме старого баяна. Сама она консерваторию окончила по курсу фортепиано, и что ей там делать? В общем, мама, я хочу домой!
Отец злоключениями дочери поделился в надежде, что кто‑то подскажет выход. В самом деле, девчонку двадцати двух лет отправили в 50‑градусные морозы, а там даже пианино нет!
Был у нас сотрудник, скромный такой, незаметный, пришёл в Совмин ещё когда Сталин был жив. Трудился всего‑то в должности старшего инспектора, но никуда не лез, всё его устраивало. У него было совершенно уникальное хобби: он коллекционировал резолюции начальства. И когда мы в полночь собирались на посиделки, он обычно брал свои две старые тетрадки в клеточку и начинал нам зачитывать перлы из своей коллекции. Минут через 20 мы уже хохотать больше не могли. Резолюции там были собраны самые фантастические.
Для понимания обстановки: распределение функций между Госпланом СССР и Госснабом СССР, кто какими ресурсами распоряжается, производилось просто: всё, что за валюту из капстран, - это Госплан, что из стран СЭВ - частично Госснаб. Но сам председатель Госплана, хоть и в ранге министра, кому, что и сколько выделить, не решал, это была прерогатива правительства, куда он тоже по должности входил.
Бюрократическая игра (я и сам в неё потом играл, состоя одновременно в Госплане и Совмине) заключалась в том, что твой заместитель (в Госплане) пишет письмо в правительство, не суть важно, о чём. Там оно попадает к тебе же, но не как к председателю Госплана, а к тебе - как зампредседателя Совмина. И тогда ты накладываешь на него резолюцию - и вопрос решён, причём окончательно.
Вот пример из коллекции нашего сотрудника. Ни в СССР, ни в СЭВ не было хороших каучуков. А они требовались для целого ряда отраслей, где было необходимо производить так называемое обрезинивание арматуры. Прежде всего для химической и нефтехимической промышленности, тяжёлого машиностроения - везде, где есть пневматика и гидравлика.
Придумали такую схему: делают арматуру в ГДР, чтобы не возить из Советского Союза, потом передают её в ФРГ на обрезинивание и оттуда уже отправляют в СССР. Соответственно, тот, кому нужна такая готовая деталь, должен был сначала обратиться в Госплан, получить валюту, потом в Госснаб. Так как эти лимиты никогда не совпадали, то и совместить всё было тяжелейшим делом.
Пока шли бесконечные споры по этому поводу, страдало производство. В итоге из Госснаба за подписью зампреда ушло в правительство письмо с просьбой передать им от Госплана право комплексного планирования расходования части твёрдой валюты, связанной с доработкой изделий из стран СЭВ. Это письмо принесли председателю Госснаба же, но в качестве вице‑премьера, и он накладывает резолюцию: “Прикрепить ГДР к Госснабу СССР той частью резинотехнических изделий, которую они получают из ФРГ”.
И таких резолюций в тетрадке набиралась куча. Профессиональные чиновники хохотали до слёз и получали удовольствие от уровня культуры своих начальников.
Так что же всё‑таки делать с девочкой в сибирском медвежьем углу? Все предлагали договориться с Минобразованием, чтобы девочку эту с севера отозвали. Но отец уже пробовал это сделать, с замминистра переговорил, тот обрисовал картину: он из союзного Министерства должен написать письмо в российское (РСФСР) Министерство, оттуда в областное, потом районное управления образования, а на дворе перестройка, разоблачение злоупотреблений, борьба с привилегиями - представляешь, как там могут отреагировать на такие депеши?! И как это потом срикошетит? Нет, не годится, нужно что‑то другое придумать.
И тут наш коллекционер казусов спрашивает кого‑то из коллег: “У тебя там вроде проект постановления по культуре на исполнении?” - “Да”, - отвечает тот. А речь шла о подготовке большого постановления по развитию культуры на очередные 10 лет, в нём ставились глобальные вопросы по библиотекам, театрам, музеям. Сопровождалось оно увесистым приложением - кому чего и сколько должно было достаться. “Коллекционер” продолжает: “Ну‑ка, тащи его сюда!”
Приносят документ с приложениями. Коллекционер полистал эту кипу бумаг и в одном месте приписал: “Министерству культуры: поставить в музыкальную школу № 1 рабочего посёлка имярек пианино в количестве 5 штук до такого‑то числа”. “Иди, - говорит, - перепечатай”. Заинтересованный в решении вопроса отец перепечатал ту страницу, и мы благополучно забыли об этой истории.
Прошло месяца четыре, на очередные посиделки счастливый коллега приносит бутылку коньяка и говорит: “Это тебе, Гриша, давайте все выпьем!” С чего, почему? Оказывается, дочка позвонила и сообщила, что пришли пять пианино, теперь там есть, на чём заниматься. А уж под такое дело она сама смогла договориться на месте: я вам пианино организовала, вы меня теперь отпустите.
Я такого пируэта не видел в жизни никогда. И после этого понял: в другое измерение попал, в другой мир. Мне бы в голову не пришло в Постановление ЦК КПСС и Совета министров по глобальной программе развития культуры в СССР на 10‑летний период, включить несколько музыкальных инструментов в никому не ведомый рабочий посёлок между Якутском и Магаданом.
Но самое поразительное, что всё было точно исполнено! Никто не посчитал нужным посмотреть‑посчитать, где этот медвежий угол находится, как доставить туда эти пианино и, наконец, сколько будет стоить их доставка. Написали пять - значит, пять, их и доставили.
Исполнительская дисциплина тогда ещё была на высоте!»