Васильев Лев Мстиславович. Экономист. Из книги 1954 03
Меня заинтересовало, чем был вызван «гнев» и последовавшие репрессии со стороны партии и правительства? Помог мне разобраться в этом вопросе сотрудник ЦУНХУ Госплана, мой старый знакомый, окончивший одновременно со мной институт - Алексей. В домашней обстановке он мне поведал о причинах разгрома аппарата. Оказалось, что перепись была проведена вполне добросовестно и с соблюдением требований всякой переписи. Но именно эта добросовестность и явилась гибельной для руководителей переписи.
Вполне очевидно, что в период составления перспективных пятилеток Кремль не предугадывал тех потрясений, которые вызовет коллективизация и голод 30-х годов и допустил в планировании прироста крупный просчет.
Работники ЦУНХУ были прекрасно осведомлены так же, как и Кремль, что рождаемость резко понизилась, а смертность возросла, но никто не желал брать на себя ответственность за пересмотр установок по пятилеткам естественного прироста населения, а диктатор до поры до времени молчал.
ЦУНХУ Госплана продолжало вплоть до переписи 1937 г. ориентироваться на цифры плана, утвержденного Кремлем, не смея без команды ЦК ВКП(б) вносить существенные коррективы в статистические сводки движения населения. Так, например, по статистическим справочникам ЦУНХУ - «Народное хозяйство СССР» - за 1932 г. было показано количество населения по состоянию на 1 июля 1931-го года в 162 миллиона человек и за 1933 г. в 165 милл. человек, т. е. примерно в цифрах плана.
«Робкое» поведение работников ЦУНХУ станет вполне понятным, если учесть, что аппарат, занимающийся учетом населения, находился постоянно под страхом репрессий, а с 1933 года его отделы на местах были переданы в ведение НКВД.
На 17-м съезде партии, в январе 1934 года, Сталин заявил, что «население СССР к началу 1934 года достигло 168 миллионов человек».
Гроза разразилась только в 1937 году, когда ЦУНХУ по данным фактической переписи сообщило Кремлю цифру количества населения в 156 миллионов, при наличии количества населения по плану в 177 миллионов человек.
Кремль не досчитался в своем «людском стаде» двадцати миллионов человек и решил, во избежание скандала перед мировым общественным мнением, скрыть итоги переписи 1937 г., а группу работников из ЦУНХУ расстрелять.
Новому же аппарату ЦУНХУ было дано задание готовиться к новой переписи. Террор сделал свое дело и по переписи на 17-е января 1939 г. население исчислено в цифре - 170.4 миллиона человек. Если принять возможный естественный прирост с 1937-го по 1939-й год в 3-4 миллиона человек, то «статистический» прирост выразится, примерно, в 10-11 миллионов человек, что скрыто завесой тайны МВД.
Несмотря на подтасовку в итогах переписи 1939 года, партия не смогла скрыть факта деградации населения по сравнению с демографическими показателями дореволюционной России.
Естественный прирост населения за период между переписью 1926 и 1939 годов упал до 1.22 на сто жителей в год по сравнению с 2.23 по статистике за период 1908-13 г., или сократился на 46%. Количество женщин превысило количество мужчин на 7,1 млн. человек, причем за период 1926-39 г. этот разрыв возрос на 2,2 млн. человек, в то время, как в дореволюционной России имелось даже незначительное превышение мужчин над женщинами. Количество детей в возрасте до 7 лет, по удельному весу ко всему населению, сократилось с 22,5% царской России до 18,6% в 1939 г., что было вызвано потерей детей в этом возрасте в количестве 6,8 млн. человек.
Таковы итоги подтасованной ЦК ВКП(б) переписи 1939 года. Цифры эти проливают свет на то, почему партия разгромила аппарат народнохозяйственного учета Госплана в 1938 году, но, разгромив, сумела только частично завуалировать демографическую катастрофу. Людские жертвы народов России оказались грандиозными..., Разруха и голод периода военного коммунизма, голод тридцатых годов, репрессии - расстрелы и ссылки, подрыв устоев семьи и брака, изнурительная нагрузка на фабриках и в колхозах, непосильное налоговое обложение, жестокая спекуляция государства на товарах первой необходимости и гонка вооружений - это те «основные социально-экономические мероприятия» ЦК ВКП(б), которые и привели к грандиозным людским потерям, к падению рождаемости и увеличению смертности.
...Уже будучи в Иране, я узнал из секретного информационного материала о результатах исчисления населения, проведенного в 1948 году. По данным этого исчисления превышение женской части населения над мужской достигло 18 миллионов человек. Демографическая катастрофа предстала во всей ее жуткой реальности: 18 миллионов женщин, потерявших право на семейную жизнь, 7 миллионов детей, потерявших право жить.
Таковыми оказались итоги по исчислению народонаселения на 33-м году существования советской власти.
Анализируя демографические показатели населения СССР, я не мог не придти к выводу о гибельности тоталитарной системы для социального и экономического процветания страны....
После живой оперативной работы во Владивостоке бюрократическая бумажная рутина наркомата стала меня всё больше угнетать и я стал искать путей перехода на другую работу. Отсутствие постоянного жилья в Москве и случай - помогли мне в этом. Мой знакомый по Владивостоку получил назначение на работу в г. Павлоград -- директором завода боеприпасов и предложил, что он оформит меня в Наркомате боеприпасов в качестве заместителя директора завода.
Вскоре я убедился, что оперативные вопросы в этом наркомате решаются быстро, бумажки не залеживаются, так как организован контроль за их исполнением; разговоров по личным вопросам сотрудники избегают. Большое количество замнаркомов, начальников главков и начальников отделов приближало руководство к исполнителям и создавало деловую рабочую обстановку. Жесткий контроль обеспечивал четкое руководство периферией и быстрое прохождение всей переписки, подразделенной на секретную и совершенно секретную.
Прошло два месяца на оформление и ознакомление с работой, и я выехал на место своей новой работы в Павлоград. Небольшой, весь в зелени - Павлоград произвел на меня не плохое впечатление. Расположенный в тридцати километрах от большого индустриального центра Украины - Днепропетровска, Павлоград жил своей особой жизнью. Достопримечательностью этого города был завод боеприпасов, где работала значительная часть населения, и артиллерийский полигон для испытания снарядов.
Над заводом с его несколькими большими трубами постоянно висело облако зеленоватого газа, красочно освещаемое ночью светом прожекторов. Этот чисто военный профиль города сглаживался близ лежащими колхозами и большим элеватором на железнодорожной станции, принимавшим от них украинскую золотистую пшеницу. Лицо Павлограда определяют взрывчатые вещества и ненасытные элеваторы, всасывающие зерно.
Завод жил под знаком всё большего ускорения темпов производства взрывчатых веществ, а элеватор - под знаком ускорения приемки и отправки зерна.
Заводские постройки и погреба-склады детонирующих взрывчатых веществ размещались на значительной площади заводской зоны. Несколько в стороне шло параллельное строительство заводских построек, обеспечивающих увеличение выпуска продукции.
Производство взрывчатки и зарядных капсюлей все нарастало, все увеличивался поток железнодорожных составов со снарядами, годными для впуска в эксплоатацик». Всё более нарастал и темп сдачи государству колхозного хлеба и увеличивался поток эшелонов, увозивших хлеб в другие районы страны.
Одним из ударных заданий Наркомата боеприпасов было расширение производства, и в связи с этим строительство объектов под литером 359. На этой работе мне и пришлось сосредоточить основное внимание. Снабжение всеми необходимыми материалами производилось бесперебойно. Любое требование удовлетворялось наркоматом с поразительной быстротой.
Я невольно вспоминал условия Владивостока, когда из-за строительного металла или цемента приходилось «бомбить» Москву десятками телеграмм. Здесь же доставка сырья и материалов никогда не задерживалась, а все работы финансировались в пределах потребности.
«Болезни» и «страхи» всякого директора гражданской системы за перерасход фонда зарплаты, за невольный простой рабочей силы из-за недостатка материалов - отпадали. Выполнить план ~ это основное. Какие на это будут затрачены материальные, людские или финансовые ресурсы - мало кого интересовало. Дирекция отвечала за свои действия только перед наркоматом, а все бесчисленные контролеры со стороны - вроде банка, госконтроля или партийных местных органов - лишены были права вмешиваться в работу администрации. Подобная постановка дела увеличивала ответственность перед наркоматом, но зато повышала инициативность и не стесняла руководство мелочной опекой.
Некоторые трудности возникли в связи с заданием использовать на работе выпускников-подростков школ фабрично-заводского ученичества. Это было как раз новое мероприятие правительства по созданию трудовых резервов. Для быстро возросшего военного производства не хватало квалифицированных рабочих. Система Главного управления трудовых резервов должна была ликвидировать этот прорыв. Все колхозы обязаны были, по решению Совнаркома поставлять, помимо сельскохозяйственного сырья, «живой товар» из расчета по 3 подростка на каждые сто человек колхозников, считая женщин, мужчин и стариков. Подростки в возрасте 14-16 лет наводнили школы фабрично-заводского ученичества и ремесленные училища. После краткого обучения эти трудовые резервы распределялись по промышленным и строительным предприятиям. В порядке «нагрузки» триста человек молодежи прибыло на павлоградский Завод.
Это вызвало значительные трудности. Все жилые помещения были заняты уже работающим в три смены персоналом и ребят пришлось размещать в недостроенных корпусах, а частично в отепленных палатках. На вид многим из них нельзя было дать больше 10-12 лет. Худенькие, шустрые мальчишки вовсе не желали чувствовать себя взрослыми рабочими. Производственных навыков ребята не имели, а по молодости лет интересы их сосредоточивались на забавах, но никак не на изнурительной работе. Освоить эти кадры было значительно сложнее, чем казалось.
Часто трудно было оторвать ребят от игр, вроде чехарды, лапты, или катанья на вагонетках заводской узкоколейки. Осуществление мероприятий по «освоению» ребят на производстве вызвало массу осложнений и неприятностей, без получения какого-либо производственного эффекта. Главный инженер завода хватался за голову и метался по заводу в поисках возможности использования молодняка, а парторг, задумчивый спокойный украинец, писал докладные записки и рапорты начальству о нетерпимом поведении новой рабочей силы. Зарплата начислялась, расходы росли. Но за весь период своего шестимесячного пребывания на заводе триста ребят вряд ли оправдали работу тридцати взрослых рабочих.
Работая на заводе, я столкнулся с производственной деятельностью нескольких колхозов, расположенных в окрестностях города. В павлоградских колхозах, как и во всем сельском хозяйстве Советского Союза, нехватало транспорта. Завод же был обеспечен транспортом выше потребности и грузовые автомобили простаивали. Я договорился с дирекцией об оказании помощи колхозам по вывозу зерна с полей и сдаче на элеватор в счет обязательных поставок государству. Выполнение этой задачи потребовало неоднократных выездов в колхозы, для согласования использования машин колхозами.
Колхозы были поставлены в исключительно тяжелые условия работы. Местные районные органы - городской совет, районный совет, сельский совет, комитет партии, земельный отдел, финансовый отдел, местная печать, - не давали ни председателям колхозов, ни колхозникам «ни отдыха, ни срока». Директивы, распоряжения и указания о немедленном исполнении тех или иных заданий; требования о представлении различных сведений - о выполнении плана сдачи продукции, о подготовке к уборочной, об использовании машин и тягловой силы, о засыпке семенного фонда, о подготовке к севу озимых и т. п., - буквально наводняли канцелярию колхоза потоком бумажек, а формы бланков, которые требовали различные органы, достигали метровых размеров.
Какие только показатели ни были включены в эти формы! Количество бригад, количество выходов в поле, количество отработанных трудодней, производительность труда, выполнение плана по сдаче государству продукции и пр. Бесчисленные контролеры приезжали, требовали, грозили, стучали по столу, - а администрация, учетчики, плановики, бригадиры сбивались с ног, чтобы успеть «ответить» и «обеспечить». Администрация колхозов не успевала отвечать на запросы и на телефонные звонки районных органов. Председатели колхозов не успевали выехать в поле и наладить организацию труда, и как испуганные овцы метались в поисках выхода. За несвоевременный вывоз и сдачу зерна государству руководители колхозов отвечали в уголовном порядке и Дамоклов меч постоянно висел над их головой. Колхозники привыкли только к требованиям, поэтому реальная помощь со стороны завода грузовым транспортом показалась им какой-то неслыханной удачей.
Только здесь, в колхозах, я понял смысл выражения крестьян - «работать от зари до зари». Люди работали круглыми сутками, подгоняемые кнутом партийных и других организаций района. Ночами, при свете костров и фонарей, молотили, ссыпали и грузили хлеб. - Скорее сдать государству, скорее выполнить план госпоставок, - висел в воздухе грозный окрик. Люди надрывались и сдавали хлеб, масло, мясо, кожи, шерсть. Ничего для себя - всё для государства. А государство, как ненасытный Молох, поглощало всё и требовало всё новых и новых усилий, увеличивало план госпоставок.
Административно-управленческий аппарат каждого колхоза, с которыми мне пришлось сталкиваться, состоял из 30-35 человек. Главная администрация - председатель колхоза, парторг и бухгалтер, получающие в порядке начислений по 90 трудодней в месяц, затем плановики, счетоводы, массовик, сторожа, кучера личных выездов председателя колхоза и парторга и т. д., которым начислялось в среднем по 30 трудодней в месяц. Помимо этого, административные функции в значительной мере ложились на бригадиров звеньев, обязанных учитывать выход на работу, выработку и т. п.
В общей сложности административная работа отвлекала не менее 20-25% всего трудоспособного населения колхозов. Если учесть, что общее количество колхозов в этот период достигало, примерно, 250.000, административно-хозяйственный аппарат колхозов СССР составлял внушительную цифру в несколько миллионов человек, занятых непроизводительным трудом.
О расчетах с государством, о выгодности или невыгодности реализации продукции колхозов никто не имел права размышлять. Расчеты были централизованы и колхозники не ощущали реального поступления средств, перераспределяемых с текущих счетов колхозов на различные целевые мероприятия. Выполнить норму, выполнить план - это висело и давило угрозой репрессий: за саботаж, за вредительство, за лодырничество.
Цифры бюджета и доходов государства по налогу с оборота еще никогда раньше не были для меня столь красноречивыми, как здесь, на месте, в колхозе. Продукция сдавалась государству по ценам, в среднем не превышающим пяти процентов рыночных. Фактически это были не государственные заготовки по плановым ценам, а форма своеобразной ренты за право крестьянства пользоваться землей, приусадебным участком и государственным инвентарем.
Обобществление скота на колхозных фермах и сосредоточение всего производственного инвентаря в руках машинно-тракторных станций, создали полную материальную зависимость крестьянства от государства. Принудительные поставки зерна, мяса, молока, яиц и других сельскохозяйственных продуктов, отправка молодежи на заводы, принудительная отработка натурповинностей транспортом и живой рабочей силой на дорожном строительстве, на лесозаготовках и т. д. - дополняли тяжкие условия беспросветной государственной барщины колхозного крестьянства.
В подавляющей массе колхозники представляли собой довольно плачевное зрелище: измученные, подавленные, нищенски одетые люди. И это на Украине - в богатейшем хлебородном крае, а каково же положение крестьянства средней полосы Европейской России и Сибири, поставленных в еще более тяжелые условия?
Я смотрел на них и передо мной вставали известные мне по Наркомфину и Госплану цифры производства сотен тысяч орудий, десятков тысяч самолетов и танков, сотен миллионов снарядов. Цифры стоимости содержания миллионной полиции, многомиллионной армии чиновников и войск «счастливого коммунистического отечества».
Лихорадочные мероприятия по усилению финансирования военных объектов с полной очевидностью говорили о неизбежно надвигающейся войне. Для меня это было очевидно уже в Наркомфине и, собственно, такое мнение разделялось и не скрывалось руководящим составом. В наркомате боеприпасов «движение» государства к войне стало еще более ясным и определенным. Все же в широких кругах поддерживалась надежда, что войну удастся избежать.
В начале 1941 года, будучи в Москве по делу, я присутствовал на общем собрании сотрудников наркомата боеприпасов. Собрание было посвящено докладу на тему о международном положении. Докладчик из ЦК партии обрисовал в общих чертах военную международную ситуацию. После окончания доклада один из сотрудников задал, очевидно, умышленно, наивный вопрос: - Что выгоднее для СССР, чтобы была разбита Германия или Англия? Докладчик улыбнулся и не задумываясь ответил:
- Для нас выгоднее, чтобы из Германии и Англии летело побольше пуху.
По предложению наркомата, на заводе ввели ежедневные донесения о выполнении плана. Строились дополнительные погреба для хранения взрывчатки. Администрации начислялись премиальные за перевыполнение плана. Всюду чувствовалось нервное напряжение и ожидание каких-то грозных событий, но о возможности нападения Германии на СССР никто не помышлял, убаюканные заверениями вождей партии, что «дружба с фашистской Германией рассчитана на долгий срок и основывается на общности государственных и политических интересов».
Вот почему голос Молотова по радио 22 июня 1941 года прозвучал, как гром среди ясного неба. Прерывающийся, взволнованный голос главы правительства сообщил о нападении Германии и вселил великую тревогу в сердца всех граждан. Началась война.
...Закончена эвакуация, мы в Нижнем Ломове, размешаемся в отведенных бараках. По приказу наркомата из Москвы прибывает ревизор для проверки качества эвакуации, законности расходования средств и сохранности материальных ценностей. Отчитаться нужно в каждой копейке и в каждой простыне, не говоря уже о более серьезном. А ревизор всё пишет и пишет... И вспоминаются мне картины только что пройденного пути - обстрел Павлограда собственными снарядами, обезумевшие от страха лица людей, рассыпанное по дорогам зерно, застрявшие в грязи и брошенные машины, тысячные гурты скота, падающего в пути на восток...Закончена ревизия, всё проверено и подсчитано.
...Военкомат командирует меня на курсы переподготовки офицерского состава Средне-Азиатского Военного Округа (в г. Намангане Узб. ССР). После окончания курсов я получаю специальное назначение и выезжаю на работу в Иран.
В Персию я въехал на автомобиле, без копейки иностранных денег в кармане. Советский военный комендант станции Бендершах дал мне литер до Тегерана, и я очутился один среди персов в вагоне второго класса.
Первое, что я заметил здесь - это обилие еды. На станции Шахи апельсины продавали в больших плетеных мешках, видимо, по очень низкой цене, потому что их покупали и бедно одетые персы. Толстый перс рядом со мной закурил ароматную сигару. Я свернул козью ножку и затянулся махоркой. Перс с удивлением скосил на меня черные, миндалевидные глаза. В том же купе сидел еще пожилой перс с рыжей крашеной бородой и молодая персианка в европейском платье с лицом до половины закрытым шелковой чадрой.
...Хочется есть, но я подавляю чувство голода - мне неловко доставать кусок черного хлеба с маргарином, а ничего другого у меня нет с собой. Пожилой перс смотрит на меня сочувственно-дружелюбно и протягивает апельсины. Я беру и благодарю по-тюркски: «Рахмат» (спасибо); он улыбается и говорит несколько слов на том же языке - лед между нами сломан, хотя и я и персы-соседи говорим по-тюркски очень плохо.
Тегеран хороший, красивый город, но поражают меня не каракулевые шапки мужчин, не хорошо одетая толпа, а витрины магазинов. Я знал, что Персия не воюющая страна, знал, что за советской границей кончается царство голода и нищеты, но я не ожидал, что разница так велика. Магазины ломятся от товаров. Обувь, костюмы, материи, гирлянды колбас - невероятно, как в сказке.
Автомобиль везет меня вдоль высокой белой стены- советское посольство занимает здание старого русского посольства, - стена парка тянется на сотни метров вдоль улицы. У ворот посольства проходная будка - это уже чисто советское. Я передаю через окошечко свои документы и коротко говорю, кто я и зачем приехал. Молодой человек в штатском вертит мои документы в руках и по тому, как он это делает, видно, какое учреждение воспитало этого охранника. Он берет трубку внутреннего телефона и звонит в посольство. Другой рослый молодой мужчина в штатском открывает калитку и я прохожу внутрь. За трехметровым забором посольства огромный парк, я долго иду по дорожкам к зданию, расположенному внутри парка. Перед белым барским домом с колоннами -озеро.
Против террасы на каменном, коническом постаменте бюст Грибоедова. Я вспоминаю смерть «Ва-зир Мухтара» Тынянова, трагическую гибель русского поэта и дипломата, растерзанного персидской толпой. Что-то ждет меня в этой восточной стране?
Я вхожу в хорошо обставленный зал - приемную. Ковры, диваны, хрустальные люстры. Широко раскрытая дверь в комнату, где сидит элегантная секретарша. Величественно и сухо она направляет меня в спецчасть. Спецчасть помещается в задней части дома, коридор и три одинаковых двери маскируют вход в спецчасть, находившуюся ,за одной из этих дверей. Перед тем, как дверь в спецчасть открывается, поднимается глазок, холодный пристальный взгляд одного из сотрудников «святая святых» советского посольства подробно исследует мою внешность. После осмотра меня допускают в большую комнату. В ней шесть пустых столов и стулья. Впоследствии я хорошо узнал эту комнату.
Ряд секретных материалов вообще не выпускается из помещения спецчасти, сотрудники посольства работают над ними в этой приемной. Ко мне выходит начальник спецчасти, ничем не примечательный человек с лицом-маской. Разговор сухой, скучный и деловой. Он приносит из другой комнаты и передает мне торжественно большой лист - нормы поведения с приложенным списком кино и ресторанов, в которых запрещено бывать советским гражданам, находящимся в Персии. Список так велик, что, повидимому, было бы легче просто назвать те немногие общественные места, где дозволено бывать.- Общаться с иностранцами можете, - смотрит на меня бесцветными глазами начальник спецчасти, - только на почве служебных, деловых отношений. Понимаете? Ничего личного, интимного, особенно с женщинами.
Он делает паузу. - Помните, сегодня мы союзники, а завтра... одним словом за нарушение правил поведения советских граждан заграницей мы в 24 часа отправляем на родину. После начальника спецчасти я разговариваю с советником посольства, большим грузным азербайджанцем.
- Вы будете работать по лендлизу, - говорит он гортанно, - помните, родина ждет грузов, от них многое зависит в исходе боев. Главное, следите за тем, чтобы заводское оборудование приходило комплектно... усиление нашей индустрии необходимо не только для войны против Гитлера, - добавляет он и смотрит на меня многозначительно.
Мне становится тошно от этих непрерывных нравоучений. Уже готовятся к новой войне, думаю я, и отвечаю советнику сухо, что я добивался командирования на фронт, но меня, вместо фронта, направили в Персию. Советник чуть озадачен таким ответом, но продолжает тем же поучающим тоном, что в Персии может быть даже более важный фронт, чем где бы то ни было. Затем он переходит на тему о наших «союзничках».
- Вы понимаете, что мы сейчас зависим от их снабжения, - говорит он выразительно, глядя на меня, - поэтому надо быть любезным и внимательным.
Слово «союзнички» произносится с особым ударением.
- Кстати, - смотрит он с беспокойством на мою поношенную одежду и изможденный вид, - ваш непосредственный начальник товарищ Зорин даст вам возможность хорошо одеться и вообще снабдит вас всем необходимым.
Свидание с полковником (впоследствии - генералом) Зориным состоялось на другой день. Зорин оказался среднего роста блондином, очень подвижным и энергичным. Принял он меня дружески и менее официально, чем в посольстве. После коротких расспросов он поручил мне изучить порядок движения и учета грузов через Иран и внести ему свои предложения по упорядочению слабых сторон этого дела.
- Самое главное - это быстрота доставки и комплектность получаемого нашими заводами оборудования, - повторил Зорин мысль, высказанную уже советником посольства, а пока до свидания, я дал распоряжение о выдаче вам 600 туманов, чтобы вы могли прилично одеться. Зорин ободряюще улыбается и дружески протягивает мне руку.
В магазинах мне показалось, в условиях войны, невероятным подобное изобилие товаров. Вместо опухших лиц голодающих, стоявших еще так живо перед моими глазами, здесь - толстые, улыбающиеся лица иранских торговцев, давно невиданные горы товаров. Шестьсот туманов - целое богатство. Это 20 пар хорошей обуви, т. е. 40.000 рублей, если перевести на реальную рыночную ценность советских денег этого периода.
Торговцы любезны. Ни толкотни, ни очередей. Повидимому, иранцы привыкли к иностранцам и говорят на многих иностранных языках.
Экипировка закончена, и я приобретаю нужное внешнее оформление. В ресторане торговой миссии и посольства получаю отличное питание - хороший обед стоит всего 2 тумана, при моей зарплате в 650 туманов в месяц. Комната моя в отеле «Нью-Йорк» на площади Фердоуси. В свободное время осматриваю город.
Тегеран полон иностранцами русскими, американцами, англичанами. С первого взгляда бросается в глаза разница в поведении представителей этих трех наций. Любопытно, что внешний вид посольства полностью отражает манеру держаться граждан трех государств. Советское посольство скрывается за высокой оградой и охраняется день и ночь агентами НКВД в штатском. Советские граждане на улицах Тегерана чувствуют себя неуверенно, хорошо зная, что за ними могут следить агенты посольства, зачастую иранские подданные, специально для этого завербованные. Боясь принудительного возвращения на родину, русские держатся замкнуто и обособленно, что противоречит их натуре и часто нарушается, несмотря на все запреты.
Английское посольство окружает еще более высокая стена, чем советское, но охраняют его не закамуфлированные НКВД'исты, а индусы, величественные и стройные в белых чалмах на головах. Едва ли за поведением англичан наблюдают переодетые агенты, да это и не нужно. Каждый англичанин походит на лорда, не желающего смешиваться с презираемой толпой. За всё время жизни в Иране я не видел пьяного или небрежно одетого англичанина. Неизменно подтянутые, чопорные и всеми нелюбимые, они гордо расхаживали по городам страны с высоко поднятой головой.
Американское посольство помещалось в большом здании в центре города и не было огорожено. Войти в него можно было без всякого труда. Вечером специальные автобусы на углу улиц Фердоуси и Стамбули забирали американских солдат из столицы в военный городок, находившийся под Тегераном. Случалось, что подвыпивших в барах солдат увозила на джипах военная американская полиция. Простота и непринужденность поведения американцев не только не вредила престижу Америки на Востоке, но содействовала взаимному пониманию, а высокая материальная обеспеченность вызывала зависть, особенно среди советских солдат и офицеров.
Но, к сожалению, помимо этого чисто внешнего различия в поведении представителей трех народов, было и нечто другое. Пока американцы веселились и развлекались, а англичане хранили гордое равнодушие, коммунисты вели самую интенсивную подрывную работу. Когда, бы я не проходил мимо английского посольства, оно казалось тихим и безлюдным: кроме красавцев-индусов, похожих на изваяния, и служащих посольства, изредка проезжающих в машинах, никто не встречался.
Советское посольство день и ночь жило напряженной деятельной жизнью. Охрана в проходной в воротах посольства разрешала проходить по парку в одиночку только советским гражданам. Всех местных жителей провожал один из четырех дежурных у проходной. К воротам один за другим подходили личности в пальто с поднятыми воротниками, в нахлобученных на глаза шляпах. Войдя в парк, личности эти явно переставали бояться и начинали держаться непринужденнее.
Неподалеку от ворот посольства расположены два советских учреждения - клуб и генеральное консульство.
Наблюдатель из окон клуба или консульства всегда может проследить, что делается на улице вблизи ворот посольства и, если это вызывалось необходимостью, предупредить посольскую охрану. Молодые люди в штатском, дежурившие в проходной будке, хорошо вооружены. В дежурной комнате хранятся револьверы и автоматы.
Некоторых из постоянных посетителей посольства я встречал настолько часто, что хорошо запомнил их лица. С одним из них, неким Бабаевым, мне пришлось позднее встретиться в Тавризе, он стал главою СМЕРШ'а в армии правительства Пешевари. Бабаев привлек мое внимание своими необыкновенно пушистыми черными усами. Создавалось впечатление, что усы наклеены, чтобы изменить внешность этого смуглого коренастого человека. Когда авантюра с правительством Пешевари лопнула и участникам этого грязного дела пришлось скрываться, Бабаев сбрил свои пышные усы и под чужим именем отлеживался в советской больнице в Тавризе. Позднее он был благополучно перевезен через границу в Иранской Джульфе консулом А. Красных в багажнике экстерриториального посольского автомобиля.
Многие иранцы, посетители советского посольства, хорошо говорили по-русски, являясь агентами, специально подготовленными в Москве в «Институте народов Востока». Пути засылки и проникновения этой агентуры были весьма разнообразны.
Вскоре после приезда в Иран, среди других посетителей посольства мне бросились в глаза две характерные фигуры в черных халатах и белых чалмах на голове - обычная одежда мулл. Оказалось, что это два мусульманина - муллы, приехавшие из СССР.
Однажды, обедая в столовой посольства за столиком прямо напротив этих гостей-мулл, я обратил внимание на то, что один из них говорил с официантом на чистейшем русском языке. Когда подали плов по-персидски, т. е. отдельно сваренный рис и отдельно приготовленное мясо, я заметил недовольство обоих мусульманских священников. На следующий день им уже был подан настоящий жирный красноватый плов. Зная о методах тренировки агентуры и требования маскировки, я удивился, что они их нарушают. Позднее я узнал, что один из мулл был действительно священником, по национальности - узбек, другой был просто агентом. «Муллы» имели задание наладить связи с духовными кругами Востока и вскоре уехали в Мекку, чтобы после паломничества в священный город, завоевать нужное доверие среди мусульманских священнослужителей.
Впоследствии я слышал от работника советского консульства в Тавризе азербайджанца М., что посылка агентуры под видом мулл широко практикуется НКВД и на Востоке работает не одна группа таких «духовных лиц».
Значительная часть местной агентуры вербовалась подсобными учреждениями, связанными с посольством. На первом месте из этих учреждений, конечно, стояло Торгпредство. Через Торгпредство заключалось много всевозможных сделок, что позволяло финансировать в завуалированной форме любые организации и любых лиц, но существовали и другие «подсобные» организации.
Вполне очевидно, что в период составления перспективных пятилеток Кремль не предугадывал тех потрясений, которые вызовет коллективизация и голод 30-х годов и допустил в планировании прироста крупный просчет.
Работники ЦУНХУ были прекрасно осведомлены так же, как и Кремль, что рождаемость резко понизилась, а смертность возросла, но никто не желал брать на себя ответственность за пересмотр установок по пятилеткам естественного прироста населения, а диктатор до поры до времени молчал.
ЦУНХУ Госплана продолжало вплоть до переписи 1937 г. ориентироваться на цифры плана, утвержденного Кремлем, не смея без команды ЦК ВКП(б) вносить существенные коррективы в статистические сводки движения населения. Так, например, по статистическим справочникам ЦУНХУ - «Народное хозяйство СССР» - за 1932 г. было показано количество населения по состоянию на 1 июля 1931-го года в 162 миллиона человек и за 1933 г. в 165 милл. человек, т. е. примерно в цифрах плана.
«Робкое» поведение работников ЦУНХУ станет вполне понятным, если учесть, что аппарат, занимающийся учетом населения, находился постоянно под страхом репрессий, а с 1933 года его отделы на местах были переданы в ведение НКВД.
На 17-м съезде партии, в январе 1934 года, Сталин заявил, что «население СССР к началу 1934 года достигло 168 миллионов человек».
Гроза разразилась только в 1937 году, когда ЦУНХУ по данным фактической переписи сообщило Кремлю цифру количества населения в 156 миллионов, при наличии количества населения по плану в 177 миллионов человек.
Кремль не досчитался в своем «людском стаде» двадцати миллионов человек и решил, во избежание скандала перед мировым общественным мнением, скрыть итоги переписи 1937 г., а группу работников из ЦУНХУ расстрелять.
Новому же аппарату ЦУНХУ было дано задание готовиться к новой переписи. Террор сделал свое дело и по переписи на 17-е января 1939 г. население исчислено в цифре - 170.4 миллиона человек. Если принять возможный естественный прирост с 1937-го по 1939-й год в 3-4 миллиона человек, то «статистический» прирост выразится, примерно, в 10-11 миллионов человек, что скрыто завесой тайны МВД.
Несмотря на подтасовку в итогах переписи 1939 года, партия не смогла скрыть факта деградации населения по сравнению с демографическими показателями дореволюционной России.
Естественный прирост населения за период между переписью 1926 и 1939 годов упал до 1.22 на сто жителей в год по сравнению с 2.23 по статистике за период 1908-13 г., или сократился на 46%. Количество женщин превысило количество мужчин на 7,1 млн. человек, причем за период 1926-39 г. этот разрыв возрос на 2,2 млн. человек, в то время, как в дореволюционной России имелось даже незначительное превышение мужчин над женщинами. Количество детей в возрасте до 7 лет, по удельному весу ко всему населению, сократилось с 22,5% царской России до 18,6% в 1939 г., что было вызвано потерей детей в этом возрасте в количестве 6,8 млн. человек.
Таковы итоги подтасованной ЦК ВКП(б) переписи 1939 года. Цифры эти проливают свет на то, почему партия разгромила аппарат народнохозяйственного учета Госплана в 1938 году, но, разгромив, сумела только частично завуалировать демографическую катастрофу. Людские жертвы народов России оказались грандиозными..., Разруха и голод периода военного коммунизма, голод тридцатых годов, репрессии - расстрелы и ссылки, подрыв устоев семьи и брака, изнурительная нагрузка на фабриках и в колхозах, непосильное налоговое обложение, жестокая спекуляция государства на товарах первой необходимости и гонка вооружений - это те «основные социально-экономические мероприятия» ЦК ВКП(б), которые и привели к грандиозным людским потерям, к падению рождаемости и увеличению смертности.
...Уже будучи в Иране, я узнал из секретного информационного материала о результатах исчисления населения, проведенного в 1948 году. По данным этого исчисления превышение женской части населения над мужской достигло 18 миллионов человек. Демографическая катастрофа предстала во всей ее жуткой реальности: 18 миллионов женщин, потерявших право на семейную жизнь, 7 миллионов детей, потерявших право жить.
Таковыми оказались итоги по исчислению народонаселения на 33-м году существования советской власти.
Анализируя демографические показатели населения СССР, я не мог не придти к выводу о гибельности тоталитарной системы для социального и экономического процветания страны....
После живой оперативной работы во Владивостоке бюрократическая бумажная рутина наркомата стала меня всё больше угнетать и я стал искать путей перехода на другую работу. Отсутствие постоянного жилья в Москве и случай - помогли мне в этом. Мой знакомый по Владивостоку получил назначение на работу в г. Павлоград -- директором завода боеприпасов и предложил, что он оформит меня в Наркомате боеприпасов в качестве заместителя директора завода.
Вскоре я убедился, что оперативные вопросы в этом наркомате решаются быстро, бумажки не залеживаются, так как организован контроль за их исполнением; разговоров по личным вопросам сотрудники избегают. Большое количество замнаркомов, начальников главков и начальников отделов приближало руководство к исполнителям и создавало деловую рабочую обстановку. Жесткий контроль обеспечивал четкое руководство периферией и быстрое прохождение всей переписки, подразделенной на секретную и совершенно секретную.
Прошло два месяца на оформление и ознакомление с работой, и я выехал на место своей новой работы в Павлоград. Небольшой, весь в зелени - Павлоград произвел на меня не плохое впечатление. Расположенный в тридцати километрах от большого индустриального центра Украины - Днепропетровска, Павлоград жил своей особой жизнью. Достопримечательностью этого города был завод боеприпасов, где работала значительная часть населения, и артиллерийский полигон для испытания снарядов.
Над заводом с его несколькими большими трубами постоянно висело облако зеленоватого газа, красочно освещаемое ночью светом прожекторов. Этот чисто военный профиль города сглаживался близ лежащими колхозами и большим элеватором на железнодорожной станции, принимавшим от них украинскую золотистую пшеницу. Лицо Павлограда определяют взрывчатые вещества и ненасытные элеваторы, всасывающие зерно.
Завод жил под знаком всё большего ускорения темпов производства взрывчатых веществ, а элеватор - под знаком ускорения приемки и отправки зерна.
Заводские постройки и погреба-склады детонирующих взрывчатых веществ размещались на значительной площади заводской зоны. Несколько в стороне шло параллельное строительство заводских построек, обеспечивающих увеличение выпуска продукции.
Производство взрывчатки и зарядных капсюлей все нарастало, все увеличивался поток железнодорожных составов со снарядами, годными для впуска в эксплоатацик». Всё более нарастал и темп сдачи государству колхозного хлеба и увеличивался поток эшелонов, увозивших хлеб в другие районы страны.
Одним из ударных заданий Наркомата боеприпасов было расширение производства, и в связи с этим строительство объектов под литером 359. На этой работе мне и пришлось сосредоточить основное внимание. Снабжение всеми необходимыми материалами производилось бесперебойно. Любое требование удовлетворялось наркоматом с поразительной быстротой.
Я невольно вспоминал условия Владивостока, когда из-за строительного металла или цемента приходилось «бомбить» Москву десятками телеграмм. Здесь же доставка сырья и материалов никогда не задерживалась, а все работы финансировались в пределах потребности.
«Болезни» и «страхи» всякого директора гражданской системы за перерасход фонда зарплаты, за невольный простой рабочей силы из-за недостатка материалов - отпадали. Выполнить план ~ это основное. Какие на это будут затрачены материальные, людские или финансовые ресурсы - мало кого интересовало. Дирекция отвечала за свои действия только перед наркоматом, а все бесчисленные контролеры со стороны - вроде банка, госконтроля или партийных местных органов - лишены были права вмешиваться в работу администрации. Подобная постановка дела увеличивала ответственность перед наркоматом, но зато повышала инициативность и не стесняла руководство мелочной опекой.
Некоторые трудности возникли в связи с заданием использовать на работе выпускников-подростков школ фабрично-заводского ученичества. Это было как раз новое мероприятие правительства по созданию трудовых резервов. Для быстро возросшего военного производства не хватало квалифицированных рабочих. Система Главного управления трудовых резервов должна была ликвидировать этот прорыв. Все колхозы обязаны были, по решению Совнаркома поставлять, помимо сельскохозяйственного сырья, «живой товар» из расчета по 3 подростка на каждые сто человек колхозников, считая женщин, мужчин и стариков. Подростки в возрасте 14-16 лет наводнили школы фабрично-заводского ученичества и ремесленные училища. После краткого обучения эти трудовые резервы распределялись по промышленным и строительным предприятиям. В порядке «нагрузки» триста человек молодежи прибыло на павлоградский Завод.
Это вызвало значительные трудности. Все жилые помещения были заняты уже работающим в три смены персоналом и ребят пришлось размещать в недостроенных корпусах, а частично в отепленных палатках. На вид многим из них нельзя было дать больше 10-12 лет. Худенькие, шустрые мальчишки вовсе не желали чувствовать себя взрослыми рабочими. Производственных навыков ребята не имели, а по молодости лет интересы их сосредоточивались на забавах, но никак не на изнурительной работе. Освоить эти кадры было значительно сложнее, чем казалось.
Часто трудно было оторвать ребят от игр, вроде чехарды, лапты, или катанья на вагонетках заводской узкоколейки. Осуществление мероприятий по «освоению» ребят на производстве вызвало массу осложнений и неприятностей, без получения какого-либо производственного эффекта. Главный инженер завода хватался за голову и метался по заводу в поисках возможности использования молодняка, а парторг, задумчивый спокойный украинец, писал докладные записки и рапорты начальству о нетерпимом поведении новой рабочей силы. Зарплата начислялась, расходы росли. Но за весь период своего шестимесячного пребывания на заводе триста ребят вряд ли оправдали работу тридцати взрослых рабочих.
Работая на заводе, я столкнулся с производственной деятельностью нескольких колхозов, расположенных в окрестностях города. В павлоградских колхозах, как и во всем сельском хозяйстве Советского Союза, нехватало транспорта. Завод же был обеспечен транспортом выше потребности и грузовые автомобили простаивали. Я договорился с дирекцией об оказании помощи колхозам по вывозу зерна с полей и сдаче на элеватор в счет обязательных поставок государству. Выполнение этой задачи потребовало неоднократных выездов в колхозы, для согласования использования машин колхозами.
Колхозы были поставлены в исключительно тяжелые условия работы. Местные районные органы - городской совет, районный совет, сельский совет, комитет партии, земельный отдел, финансовый отдел, местная печать, - не давали ни председателям колхозов, ни колхозникам «ни отдыха, ни срока». Директивы, распоряжения и указания о немедленном исполнении тех или иных заданий; требования о представлении различных сведений - о выполнении плана сдачи продукции, о подготовке к уборочной, об использовании машин и тягловой силы, о засыпке семенного фонда, о подготовке к севу озимых и т. п., - буквально наводняли канцелярию колхоза потоком бумажек, а формы бланков, которые требовали различные органы, достигали метровых размеров.
Какие только показатели ни были включены в эти формы! Количество бригад, количество выходов в поле, количество отработанных трудодней, производительность труда, выполнение плана по сдаче государству продукции и пр. Бесчисленные контролеры приезжали, требовали, грозили, стучали по столу, - а администрация, учетчики, плановики, бригадиры сбивались с ног, чтобы успеть «ответить» и «обеспечить». Администрация колхозов не успевала отвечать на запросы и на телефонные звонки районных органов. Председатели колхозов не успевали выехать в поле и наладить организацию труда, и как испуганные овцы метались в поисках выхода. За несвоевременный вывоз и сдачу зерна государству руководители колхозов отвечали в уголовном порядке и Дамоклов меч постоянно висел над их головой. Колхозники привыкли только к требованиям, поэтому реальная помощь со стороны завода грузовым транспортом показалась им какой-то неслыханной удачей.
Только здесь, в колхозах, я понял смысл выражения крестьян - «работать от зари до зари». Люди работали круглыми сутками, подгоняемые кнутом партийных и других организаций района. Ночами, при свете костров и фонарей, молотили, ссыпали и грузили хлеб. - Скорее сдать государству, скорее выполнить план госпоставок, - висел в воздухе грозный окрик. Люди надрывались и сдавали хлеб, масло, мясо, кожи, шерсть. Ничего для себя - всё для государства. А государство, как ненасытный Молох, поглощало всё и требовало всё новых и новых усилий, увеличивало план госпоставок.
Административно-управленческий аппарат каждого колхоза, с которыми мне пришлось сталкиваться, состоял из 30-35 человек. Главная администрация - председатель колхоза, парторг и бухгалтер, получающие в порядке начислений по 90 трудодней в месяц, затем плановики, счетоводы, массовик, сторожа, кучера личных выездов председателя колхоза и парторга и т. д., которым начислялось в среднем по 30 трудодней в месяц. Помимо этого, административные функции в значительной мере ложились на бригадиров звеньев, обязанных учитывать выход на работу, выработку и т. п.
В общей сложности административная работа отвлекала не менее 20-25% всего трудоспособного населения колхозов. Если учесть, что общее количество колхозов в этот период достигало, примерно, 250.000, административно-хозяйственный аппарат колхозов СССР составлял внушительную цифру в несколько миллионов человек, занятых непроизводительным трудом.
О расчетах с государством, о выгодности или невыгодности реализации продукции колхозов никто не имел права размышлять. Расчеты были централизованы и колхозники не ощущали реального поступления средств, перераспределяемых с текущих счетов колхозов на различные целевые мероприятия. Выполнить норму, выполнить план - это висело и давило угрозой репрессий: за саботаж, за вредительство, за лодырничество.
Цифры бюджета и доходов государства по налогу с оборота еще никогда раньше не были для меня столь красноречивыми, как здесь, на месте, в колхозе. Продукция сдавалась государству по ценам, в среднем не превышающим пяти процентов рыночных. Фактически это были не государственные заготовки по плановым ценам, а форма своеобразной ренты за право крестьянства пользоваться землей, приусадебным участком и государственным инвентарем.
Обобществление скота на колхозных фермах и сосредоточение всего производственного инвентаря в руках машинно-тракторных станций, создали полную материальную зависимость крестьянства от государства. Принудительные поставки зерна, мяса, молока, яиц и других сельскохозяйственных продуктов, отправка молодежи на заводы, принудительная отработка натурповинностей транспортом и живой рабочей силой на дорожном строительстве, на лесозаготовках и т. д. - дополняли тяжкие условия беспросветной государственной барщины колхозного крестьянства.
В подавляющей массе колхозники представляли собой довольно плачевное зрелище: измученные, подавленные, нищенски одетые люди. И это на Украине - в богатейшем хлебородном крае, а каково же положение крестьянства средней полосы Европейской России и Сибири, поставленных в еще более тяжелые условия?
Я смотрел на них и передо мной вставали известные мне по Наркомфину и Госплану цифры производства сотен тысяч орудий, десятков тысяч самолетов и танков, сотен миллионов снарядов. Цифры стоимости содержания миллионной полиции, многомиллионной армии чиновников и войск «счастливого коммунистического отечества».
Лихорадочные мероприятия по усилению финансирования военных объектов с полной очевидностью говорили о неизбежно надвигающейся войне. Для меня это было очевидно уже в Наркомфине и, собственно, такое мнение разделялось и не скрывалось руководящим составом. В наркомате боеприпасов «движение» государства к войне стало еще более ясным и определенным. Все же в широких кругах поддерживалась надежда, что войну удастся избежать.
В начале 1941 года, будучи в Москве по делу, я присутствовал на общем собрании сотрудников наркомата боеприпасов. Собрание было посвящено докладу на тему о международном положении. Докладчик из ЦК партии обрисовал в общих чертах военную международную ситуацию. После окончания доклада один из сотрудников задал, очевидно, умышленно, наивный вопрос: - Что выгоднее для СССР, чтобы была разбита Германия или Англия? Докладчик улыбнулся и не задумываясь ответил:
- Для нас выгоднее, чтобы из Германии и Англии летело побольше пуху.
По предложению наркомата, на заводе ввели ежедневные донесения о выполнении плана. Строились дополнительные погреба для хранения взрывчатки. Администрации начислялись премиальные за перевыполнение плана. Всюду чувствовалось нервное напряжение и ожидание каких-то грозных событий, но о возможности нападения Германии на СССР никто не помышлял, убаюканные заверениями вождей партии, что «дружба с фашистской Германией рассчитана на долгий срок и основывается на общности государственных и политических интересов».
Вот почему голос Молотова по радио 22 июня 1941 года прозвучал, как гром среди ясного неба. Прерывающийся, взволнованный голос главы правительства сообщил о нападении Германии и вселил великую тревогу в сердца всех граждан. Началась война.
...Закончена эвакуация, мы в Нижнем Ломове, размешаемся в отведенных бараках. По приказу наркомата из Москвы прибывает ревизор для проверки качества эвакуации, законности расходования средств и сохранности материальных ценностей. Отчитаться нужно в каждой копейке и в каждой простыне, не говоря уже о более серьезном. А ревизор всё пишет и пишет... И вспоминаются мне картины только что пройденного пути - обстрел Павлограда собственными снарядами, обезумевшие от страха лица людей, рассыпанное по дорогам зерно, застрявшие в грязи и брошенные машины, тысячные гурты скота, падающего в пути на восток...Закончена ревизия, всё проверено и подсчитано.
...Военкомат командирует меня на курсы переподготовки офицерского состава Средне-Азиатского Военного Округа (в г. Намангане Узб. ССР). После окончания курсов я получаю специальное назначение и выезжаю на работу в Иран.
В Персию я въехал на автомобиле, без копейки иностранных денег в кармане. Советский военный комендант станции Бендершах дал мне литер до Тегерана, и я очутился один среди персов в вагоне второго класса.
Первое, что я заметил здесь - это обилие еды. На станции Шахи апельсины продавали в больших плетеных мешках, видимо, по очень низкой цене, потому что их покупали и бедно одетые персы. Толстый перс рядом со мной закурил ароматную сигару. Я свернул козью ножку и затянулся махоркой. Перс с удивлением скосил на меня черные, миндалевидные глаза. В том же купе сидел еще пожилой перс с рыжей крашеной бородой и молодая персианка в европейском платье с лицом до половины закрытым шелковой чадрой.
...Хочется есть, но я подавляю чувство голода - мне неловко доставать кусок черного хлеба с маргарином, а ничего другого у меня нет с собой. Пожилой перс смотрит на меня сочувственно-дружелюбно и протягивает апельсины. Я беру и благодарю по-тюркски: «Рахмат» (спасибо); он улыбается и говорит несколько слов на том же языке - лед между нами сломан, хотя и я и персы-соседи говорим по-тюркски очень плохо.
Тегеран хороший, красивый город, но поражают меня не каракулевые шапки мужчин, не хорошо одетая толпа, а витрины магазинов. Я знал, что Персия не воюющая страна, знал, что за советской границей кончается царство голода и нищеты, но я не ожидал, что разница так велика. Магазины ломятся от товаров. Обувь, костюмы, материи, гирлянды колбас - невероятно, как в сказке.
Автомобиль везет меня вдоль высокой белой стены- советское посольство занимает здание старого русского посольства, - стена парка тянется на сотни метров вдоль улицы. У ворот посольства проходная будка - это уже чисто советское. Я передаю через окошечко свои документы и коротко говорю, кто я и зачем приехал. Молодой человек в штатском вертит мои документы в руках и по тому, как он это делает, видно, какое учреждение воспитало этого охранника. Он берет трубку внутреннего телефона и звонит в посольство. Другой рослый молодой мужчина в штатском открывает калитку и я прохожу внутрь. За трехметровым забором посольства огромный парк, я долго иду по дорожкам к зданию, расположенному внутри парка. Перед белым барским домом с колоннами -озеро.
Против террасы на каменном, коническом постаменте бюст Грибоедова. Я вспоминаю смерть «Ва-зир Мухтара» Тынянова, трагическую гибель русского поэта и дипломата, растерзанного персидской толпой. Что-то ждет меня в этой восточной стране?
Я вхожу в хорошо обставленный зал - приемную. Ковры, диваны, хрустальные люстры. Широко раскрытая дверь в комнату, где сидит элегантная секретарша. Величественно и сухо она направляет меня в спецчасть. Спецчасть помещается в задней части дома, коридор и три одинаковых двери маскируют вход в спецчасть, находившуюся ,за одной из этих дверей. Перед тем, как дверь в спецчасть открывается, поднимается глазок, холодный пристальный взгляд одного из сотрудников «святая святых» советского посольства подробно исследует мою внешность. После осмотра меня допускают в большую комнату. В ней шесть пустых столов и стулья. Впоследствии я хорошо узнал эту комнату.
Ряд секретных материалов вообще не выпускается из помещения спецчасти, сотрудники посольства работают над ними в этой приемной. Ко мне выходит начальник спецчасти, ничем не примечательный человек с лицом-маской. Разговор сухой, скучный и деловой. Он приносит из другой комнаты и передает мне торжественно большой лист - нормы поведения с приложенным списком кино и ресторанов, в которых запрещено бывать советским гражданам, находящимся в Персии. Список так велик, что, повидимому, было бы легче просто назвать те немногие общественные места, где дозволено бывать.- Общаться с иностранцами можете, - смотрит на меня бесцветными глазами начальник спецчасти, - только на почве служебных, деловых отношений. Понимаете? Ничего личного, интимного, особенно с женщинами.
Он делает паузу. - Помните, сегодня мы союзники, а завтра... одним словом за нарушение правил поведения советских граждан заграницей мы в 24 часа отправляем на родину. После начальника спецчасти я разговариваю с советником посольства, большим грузным азербайджанцем.
- Вы будете работать по лендлизу, - говорит он гортанно, - помните, родина ждет грузов, от них многое зависит в исходе боев. Главное, следите за тем, чтобы заводское оборудование приходило комплектно... усиление нашей индустрии необходимо не только для войны против Гитлера, - добавляет он и смотрит на меня многозначительно.
Мне становится тошно от этих непрерывных нравоучений. Уже готовятся к новой войне, думаю я, и отвечаю советнику сухо, что я добивался командирования на фронт, но меня, вместо фронта, направили в Персию. Советник чуть озадачен таким ответом, но продолжает тем же поучающим тоном, что в Персии может быть даже более важный фронт, чем где бы то ни было. Затем он переходит на тему о наших «союзничках».
- Вы понимаете, что мы сейчас зависим от их снабжения, - говорит он выразительно, глядя на меня, - поэтому надо быть любезным и внимательным.
Слово «союзнички» произносится с особым ударением.
- Кстати, - смотрит он с беспокойством на мою поношенную одежду и изможденный вид, - ваш непосредственный начальник товарищ Зорин даст вам возможность хорошо одеться и вообще снабдит вас всем необходимым.
Свидание с полковником (впоследствии - генералом) Зориным состоялось на другой день. Зорин оказался среднего роста блондином, очень подвижным и энергичным. Принял он меня дружески и менее официально, чем в посольстве. После коротких расспросов он поручил мне изучить порядок движения и учета грузов через Иран и внести ему свои предложения по упорядочению слабых сторон этого дела.
- Самое главное - это быстрота доставки и комплектность получаемого нашими заводами оборудования, - повторил Зорин мысль, высказанную уже советником посольства, а пока до свидания, я дал распоряжение о выдаче вам 600 туманов, чтобы вы могли прилично одеться. Зорин ободряюще улыбается и дружески протягивает мне руку.
В магазинах мне показалось, в условиях войны, невероятным подобное изобилие товаров. Вместо опухших лиц голодающих, стоявших еще так живо перед моими глазами, здесь - толстые, улыбающиеся лица иранских торговцев, давно невиданные горы товаров. Шестьсот туманов - целое богатство. Это 20 пар хорошей обуви, т. е. 40.000 рублей, если перевести на реальную рыночную ценность советских денег этого периода.
Торговцы любезны. Ни толкотни, ни очередей. Повидимому, иранцы привыкли к иностранцам и говорят на многих иностранных языках.
Экипировка закончена, и я приобретаю нужное внешнее оформление. В ресторане торговой миссии и посольства получаю отличное питание - хороший обед стоит всего 2 тумана, при моей зарплате в 650 туманов в месяц. Комната моя в отеле «Нью-Йорк» на площади Фердоуси. В свободное время осматриваю город.
Тегеран полон иностранцами русскими, американцами, англичанами. С первого взгляда бросается в глаза разница в поведении представителей этих трех наций. Любопытно, что внешний вид посольства полностью отражает манеру держаться граждан трех государств. Советское посольство скрывается за высокой оградой и охраняется день и ночь агентами НКВД в штатском. Советские граждане на улицах Тегерана чувствуют себя неуверенно, хорошо зная, что за ними могут следить агенты посольства, зачастую иранские подданные, специально для этого завербованные. Боясь принудительного возвращения на родину, русские держатся замкнуто и обособленно, что противоречит их натуре и часто нарушается, несмотря на все запреты.
Английское посольство окружает еще более высокая стена, чем советское, но охраняют его не закамуфлированные НКВД'исты, а индусы, величественные и стройные в белых чалмах на головах. Едва ли за поведением англичан наблюдают переодетые агенты, да это и не нужно. Каждый англичанин походит на лорда, не желающего смешиваться с презираемой толпой. За всё время жизни в Иране я не видел пьяного или небрежно одетого англичанина. Неизменно подтянутые, чопорные и всеми нелюбимые, они гордо расхаживали по городам страны с высоко поднятой головой.
Американское посольство помещалось в большом здании в центре города и не было огорожено. Войти в него можно было без всякого труда. Вечером специальные автобусы на углу улиц Фердоуси и Стамбули забирали американских солдат из столицы в военный городок, находившийся под Тегераном. Случалось, что подвыпивших в барах солдат увозила на джипах военная американская полиция. Простота и непринужденность поведения американцев не только не вредила престижу Америки на Востоке, но содействовала взаимному пониманию, а высокая материальная обеспеченность вызывала зависть, особенно среди советских солдат и офицеров.
Но, к сожалению, помимо этого чисто внешнего различия в поведении представителей трех народов, было и нечто другое. Пока американцы веселились и развлекались, а англичане хранили гордое равнодушие, коммунисты вели самую интенсивную подрывную работу. Когда, бы я не проходил мимо английского посольства, оно казалось тихим и безлюдным: кроме красавцев-индусов, похожих на изваяния, и служащих посольства, изредка проезжающих в машинах, никто не встречался.
Советское посольство день и ночь жило напряженной деятельной жизнью. Охрана в проходной в воротах посольства разрешала проходить по парку в одиночку только советским гражданам. Всех местных жителей провожал один из четырех дежурных у проходной. К воротам один за другим подходили личности в пальто с поднятыми воротниками, в нахлобученных на глаза шляпах. Войдя в парк, личности эти явно переставали бояться и начинали держаться непринужденнее.
Неподалеку от ворот посольства расположены два советских учреждения - клуб и генеральное консульство.
Наблюдатель из окон клуба или консульства всегда может проследить, что делается на улице вблизи ворот посольства и, если это вызывалось необходимостью, предупредить посольскую охрану. Молодые люди в штатском, дежурившие в проходной будке, хорошо вооружены. В дежурной комнате хранятся револьверы и автоматы.
Некоторых из постоянных посетителей посольства я встречал настолько часто, что хорошо запомнил их лица. С одним из них, неким Бабаевым, мне пришлось позднее встретиться в Тавризе, он стал главою СМЕРШ'а в армии правительства Пешевари. Бабаев привлек мое внимание своими необыкновенно пушистыми черными усами. Создавалось впечатление, что усы наклеены, чтобы изменить внешность этого смуглого коренастого человека. Когда авантюра с правительством Пешевари лопнула и участникам этого грязного дела пришлось скрываться, Бабаев сбрил свои пышные усы и под чужим именем отлеживался в советской больнице в Тавризе. Позднее он был благополучно перевезен через границу в Иранской Джульфе консулом А. Красных в багажнике экстерриториального посольского автомобиля.
Многие иранцы, посетители советского посольства, хорошо говорили по-русски, являясь агентами, специально подготовленными в Москве в «Институте народов Востока». Пути засылки и проникновения этой агентуры были весьма разнообразны.
Вскоре после приезда в Иран, среди других посетителей посольства мне бросились в глаза две характерные фигуры в черных халатах и белых чалмах на голове - обычная одежда мулл. Оказалось, что это два мусульманина - муллы, приехавшие из СССР.
Однажды, обедая в столовой посольства за столиком прямо напротив этих гостей-мулл, я обратил внимание на то, что один из них говорил с официантом на чистейшем русском языке. Когда подали плов по-персидски, т. е. отдельно сваренный рис и отдельно приготовленное мясо, я заметил недовольство обоих мусульманских священников. На следующий день им уже был подан настоящий жирный красноватый плов. Зная о методах тренировки агентуры и требования маскировки, я удивился, что они их нарушают. Позднее я узнал, что один из мулл был действительно священником, по национальности - узбек, другой был просто агентом. «Муллы» имели задание наладить связи с духовными кругами Востока и вскоре уехали в Мекку, чтобы после паломничества в священный город, завоевать нужное доверие среди мусульманских священнослужителей.
Впоследствии я слышал от работника советского консульства в Тавризе азербайджанца М., что посылка агентуры под видом мулл широко практикуется НКВД и на Востоке работает не одна группа таких «духовных лиц».
Значительная часть местной агентуры вербовалась подсобными учреждениями, связанными с посольством. На первом месте из этих учреждений, конечно, стояло Торгпредство. Через Торгпредство заключалось много всевозможных сделок, что позволяло финансировать в завуалированной форме любые организации и любых лиц, но существовали и другие «подсобные» организации.