Рязанов Федор Алексеевич. Инженер-энергетик 3
В связи с частыми отключениями абонентов в горьковских газетах появились статьи,направленные против станции и требующие наладить ее работу. На станцию приехал А.В.Винтер, который был в то время начальником Главэнерго. Он провел у нас несколько дней, ознакомился с оборудованием и эксплуатационным персоналом. В результате пришел к заключению, что все работники здесь соответствуют занимаемому положению. После этого в газетах нападки на станцию прекратились.
Приезд Винтера помог и в следующем отношении. Монтаж котлов и турбин вел Энергострой. Он чувствовал себя на станции полным хозяином. Хотя в 1932 году заканчивался монтаж последней турбины, мостовой кран машзала числился у Энергостроя, и эксплуатационному персоналу станции при ремонте оборудования с трудом удавалось получить кран на несколько часов. Это, несомненно, тормозило выполнение срочных ремонтных работ.
Об этом ненормальном положении я сказал Винтеру. Он подумал немного и спросил:«А возьметесь Вы закончить все оставшиеся на станции монтажные работы без Энергостроя?». Из крупных работ осталось смонтировать лишь два последних котла. Я ответил,что возьмусь за это. Вскоре после этого Энергострой покинул станцию, и эксплуатационный персонал стал на ней полным хозяином. Монтаж котлов успешно закончили при содействии монтажной бригады [треста] «Тепло и Сила» (ныне Центроэнергомонтаж).
С получением новых деталей для топок котлы уже значительно реже выходили в ремонт. Если в первый год моей трудной работы мне ни разу не удалось, даже в праздники, сходить на Волгу отдохнуть, то в следующем году работа стала несравненно спокойнее; можно было ходить купаться и совершать прогулки за Волгу.
Если по подсчетам аварийной инспекции Главэнерго Горьковская ГРЭС по числу аварий и аварийных отключений [потребителей] в 1932 г. была одной из самых худших станций, то в 1933 г. картина резко изменилась, и Горьковская ГРЭС стала, по этому же показателю, одной из наиболее благополучных станций.
Весной 1933 г. мне пришлось пережить на Горьковской ГРЭС несколько тревожных дней. Как то в обеденный перерыв, дома я включил радио, так как передавали процесс по делу Метро-Виккерс*. Слышу, как обвиняемый инженер М.Д. Крашенинников говорит, что начал свою вредительскую деятельность [на 1-ой МГЭС] еще при главном инженере Рязанове. Далее следует реплика [государственного обвинителя] Вышинского: «Способный ученик достойного учителя». На следующий день иду к директору станции и спрашиваю, слышал ли он вчера выступление по радио и читал ли в газетах про процесс Метро-Виккерс? Директор Р.Ф. Звирбуль, уравновешенный человек, ответил, что слышал и читал. Спрашиваю, следует ли мне
сейчас подать заявление об освобождении от должности?
*( “В годы первой пятилетки Советское правительство имело договоры о технической помощи с рядом крупных фирм в капиталистических странах. В числе этих фирм был известный английский концерн
«Метрополитен-Виккерс», который содержал в Москве специальную контору и инженеры которого работали на различных советских стройках. 12 марта 1933 г. около 25 служащих «МетрополитенВиккерс» в СССР, в том числе 6 английских инженеров, были арестованы по обвинению в шпионаже и вредительстве.<…> Британское правительство наложило запрет на советский импорт в Англию, в ответ на что Советское правительство наложило запрет на английский импорт в СССР. Эта торговая война была закончена лишь 1 июля 1933 г. в порядке взаимной отмены запрета на ввоз товаров другой стороны, а также высылки из СССР после помилования двух английских инженеров, приговоренных к тюремному заключению. 3 июля были также возобновлены торговые переговоры”. - Посол СССР в Лондоне Майский
Народный комиссар внешней торговли Розенгольц докладывал Сталину и Молотову статистические сведения с 1925 г., связанные с делом «Метрополитен-Виккерс», откуда следует, что из 33 поставленных турбин аварии произошли с 24 машинами, причем из общего количества аварий (55), 54 - серьезного характера». Таким образом, подтверждалась информация ОГПУ о поставке некачественной техники в СССР. 18 апреля 1933 г. лица, проходящие по делу фирмы «Метрополитен-Виккерс» специальным присутствием в суде СССР были осуждены к различным срокам заключения. Вместе с шестью англичанами по процессу проходили и 12 граждан СССР. - Из Интернета
Газета «Известия» в номере от 14 марта 1933 года огорошила своих читателей очередной сенсацией на модную по тем временам тему. Под заголовком «Сообщение ОГПУ» шел напористый текст: «Произведенным ОГПУ расследованием ряда неожиданных и последовательно повторявшихся аварий, происшедших за последнее время на крупных электростанциях (Московская, Челябинская, Зуевская, Златоустовская), установлено, что аварии эти являются результатом вредительской деятельности группы преступных элементов из числа государственных служащих в системе Наркомата тяжелой промышленности <…> В деятельности этой вредительской группы принимали активное участие также некоторые служащие английской фирмы «Метро-Виккерс», работающие в СССР на основании договора с этой фирмой о технической помощи предприятиям электропромышленности СССР».
"...Главные обвиняемые по «делу о вредительстве»: начальник Златоустовской электростанции Василий Гусев, помощник начальника той же электростанции Василий Соколов, начальник эксплуатационного отдела 1-й МГЭС на Раушской набережной Леонид Сухоручкин, начальник ремонтно-монтажного отдела 1-й МГЭС Михаил Крашенинников, начальник эксплуатационного отдела Ивановской ГРЭС Александр Лобанов, зав. турбинным цехом Зуевской ГРЭС Моисей Котляревский - все окончили вузы в советское время. И заняли указанные должности сразу после «процесса Промпартии», когда прежние инженеры были либо арестованы, либо уволены. <…> Соколов и Котляревский получили по восемь лет с теми же поражениями в правах и конфискацией. Крашенинников - пять лет с поражением, но без конфискации. - Из Интернета)
Директор спрашивает: «Зачем?». Я отвечаю, что после вчерашнего радио и упоминания меня, как вредителя, в газетах, вряд ли можно мне оставаться в должности главного инженера. На это Звирбуль спокойно ответил: «Не всякий слушает радио и не всякий читает газеты. Подождите [реакции партийного начальства]». После нескольких тревожных дней приглашают меня в кабинет директора. Там сидит и первый секретарь Горкома тов. Бабков. Ну, думаю, сейчас все решится. Но оказалось, что вместо этого тов. Бабков приглашает меня проехаться с ним на лошади по торфяным болотам. Дорогой ни слова не было упомянуто о процессе. Он был очень любезен, и разговор шел только о торфе. Я истолковал эту поездку как желание показать мне, что никаких последствий упоминание обо мне в процессе иметь не будет, и что я могу быть спокойным. Действительно, так и получилось.
Дополнение за февраль 1972 г. На днях я решил проверить, в каких выражениях упоминание обо мне было напечатано в газетах. В Государственной Публичной Исторической Библиотеке достал номера газеты «Правда» за 1933 г. и в номере от 16 апреля прочитал: «Крашенинников сообщает, что до начала 1933 г. он работал под руководством Рязанова, арестованного по делу Промпартии. Крашенинников заявляет, что его вредительская деятельность началась до ареста Рязанова в 1931 г.
Вышинский. Вот, Рязанов был начальством? Крашенинников. Был. Вышинский. Был вредителем? Крашенинников. Был (смех в зале).» Хорошо запомнившаяся мне и моей жене реплика Вышинского «Способный ученик достойного учителя» в газете почему-то отсутствовала.
***
В этом же [1933-м] году я встретился во время командировки [в Москву] в коридоре Главэнерго с профессором Угримовым, которого не видел с 1929 г. С большим интересом узнал, что пережил каждый за последние годы. Оказывается, он тоже был арестован. Позднее выяснилось, что его оклеветал один студент. С большими трудностями Угримову удалось все же доказать свою непричастность в предъявленном ему обвинении. Он был освобожден, а оклеветавший его студент пострадал.
В конце 1933 г., когда я был в командировке в Главэнерго, знакомые инженеры стали поздравлять меня с возвращением в Мосэнерго. Оказывается [начальник Главэнерго] А.В. Винтер подписал такой приказ. Это показалось мне несколько странным, но тут я вспомнил об одном разговоре с Винтером во время его пребывания на Горьковской ГРЭС.
С Александром Васильевичем я был знаком со времени монтажа Измайловской подстанции в 1914 г., затем встречался с ним на «Электропередаче» и позже - в МОГЭС, где он входил в состав Правления. После назначения его начальником Днепростроя Винтер предложил мне перейти к нему на работу и сказал, что предварительно командирует меня в Америку для ознакомления на месте с организацией строительства там крупных гидроэлектростанций. Тогда я отказался от этого предложения как по семейным обстоятельствам, так и потому, что меня удовлетворяла работа на 1-ой МГЭС, где я в то время был уже заведующим станцией. При упомянутом выше разговоре на Горьковской ГРЭС Винтер как то спросил меня, не хотел бы я вернуться в Москву. Я ответил, что, конечно, хотел бы, но не придал особого значения этому разговору и скоро забыл о нем. Но Александр Васильевич, оказывается, не забыл.
На 2-ой МГЭС Когда после передачи дел на Горьковской ГРЭС Н.П. Банину я приехал в Москву и обратился к начальнику Мосэнерго тов. Матлину, он предложил мне ехать в качестве главного инженера на Бобриковскую ГРЭС (ныне Новомосковская). Я был этим очень недоволен, так как знал, что там условия работы очень тяжелые и к тому же очень плохие бытовые условия, и сказал Матлину, что совершенно не знаком с работой на [угольной] пыли. На это он ответил, что теперь нужно познакомиться и с этим. Я тут же пошел к Винтеру и спросил, за какие грехи меня направляют на работу в гораздо худшие условия? Он ответил, что в связи с высказанным мною ранее желанием перевел меня в Москву, но не думал, что Матлин направит меня в Бобрики. Обещал позвонить Матлину и предложить ему, чтобы он поручил мне заняться расширением 2-ой МГЭС [(бывш. Трамвайной)].
Около полугода я возглавлял на 2-ой МГЭС группу по расширению станции. Проект расширения выполнил Проектный отдел Мосэнерго. Главным образом мне приходилось во многих инстанциях добиваться согласия на расширение. Главным противником был Моссовет. Я и сам понимал, что расширять станцию с сжиганием угольной пыли недалеко от Кремля, у Малого Каменного моста с устройством на набережной Водоотводного канала огромных складов угля ничего хорошего не представляет. Но требовалось быстро дать недостающую электроэнергию и теплофицировать ряд ближайших районов.
Главным козырем противников расширения было ускорение строительства Фрунзенской теплоэлектроцентрали*; но я по опыту знал, что она может вступить в строй, по крайней мере, не раньше чем через два года после окончания предлагаемого расширения 2-ой МГЭС. Но нежелание иметь близ Кремля такого неприятного соседа пересилило даже риск недостатка энергии в течение года-двух, и расширение 2-ой МГЭС осенью 1934 г. было похоронено.
К этому времени появилась необходимость начинать подготовку к эксплуатации 11-ой ТЭЦ Мосэнерго на шоссе Энтузиастов, и Матлин назначил меня зам главного инженера по эксплуатации. Главным инженером, возглавлявшим строительство, был Н.М. Мильштейн. На 11-ой ТЭЦ я подобрал надежный эксплуатационный персонал, тщательно подготовил оборудование к пуску и, отказавшись от помощи наладочного отдела треста «Тепло и Сила», благополучно пустил станцию с турбиной мощностью 25 тыс. квт. Станция с первого же дня вступила в надежную эксплуатацию, что в те времена являлось исключением. Подготавливалась к включению вторая турбина, но летом 1936 г. неожиданно приказом Главэнерго я был командирован на работу в Уралэнерго на Кизеловскую ГРЭС. Когда я позвонил [новому] начальнику Главэнерго К.П. Ловину и выразил сожаление и недовольство этим откомандированием, Ловин ответил: «Поверьте, Федор Алексеевич, что так нужно».
На Кизеловской ГРЭС главным инженером служил тов. Зайченков, ранее работавший на Шатурской станции. Я был назначен заместителем главного инженера. На станции, сжигающей угольную пыль, положение было очень тяжелое. Котлы и вспомогательное оборудование были сильно изношены, нуждались в капитальном ремонте, а из-за острого недостатка электроэнергии в системе Уралэнерго ни одного котла не разрешали вывести в капитальный ремонт. Позволяли только останавливать тот или иной котел для ремонта с вечера субботы до утра понедельника - всего максимум на 40 часов. За этот срок можно было лишь залатать наиболее опасные дыры. Почти каждую ночь проводились ремонты шаровых мельниц и другого котельного оборудования. Спать приходилось очень мало, и то каждую минуту ждешь, что позвонят по телефону и сообщат о выходе из строя какого-либо оборудования.
Но случилось почему-то так, что после моего приезда на станции число аварий уменьшилось и количество недоданных ею киловатт-часов в течение двух месяцев заметно сократилось. Начальство Облисполкома, которое сильно интересовала [надежная] работа станции, как-то по этому поводу выразилось: «Вот, получили настоящего специалиста, и дело пошло на лад». Когда мне передали об этом, я настойчиво стал уверять всех, что уменьшение аварий просто счастливое совпадения. Серьезно указывал на необходимость останавливать по очереди котлы для капитального ремонта; в противном случае следует ожидать в ближайшем будущем больших аварий и очень большого недоотпуска электроэнергии. Но радикальных мер не принималось и останавливать котлы на требуемый для ремонта срок не разрешали.
В конце декабря [1936 г.] в системе Уралэнерго случилась большая авария, повлекшая за собой выключение почти всех заводов области. На Кизеловской ГРЭС в понедельник по расписанию должна была к 14 час включена остановленная на воскресенье турбина. В 13 час. 30 мин. турбина была уже на оборотах, и я решил пойти пообедать. Только успел дойти [до квартиры], как сообщили, что с турбиной авария. Вернувшись на станцию, узнал, что сильно запарила трубка, подающая пар к масляной
турбинке. Чтобы добраться до этой трубки, требовалось поднять рифленые листы у фронта турбины. Но листы прикипели. С ними долго провозились, и турбину включили с запозданием на час. Оказалось, что как раз в это время произошел ряд аварий и на других станциях и в высоковольтных сетях.
В связи с этими авариями Уралэнерго издал грозный приказ. Относительно меня было сказано, что я направляюсь в распоряжение Главэнерго. Это было очень неожиданно и удивительно и для меня, и для всех инженеров станции, но я был весьма доволен и быстро уехал. В Москве я все добивался аудиенции у К.П Ловина, но в течение трех дней по разным причинам он меня не принимал. Тогда я написал заявление с просьбой освободить меня от работы в системе Главэнерго. Это было вызвано тем, что мое здоровье оказалось сильно подорванным тяжелыми условиями труда на Кизеловской ГРЭС, и я боялся, что меня направят на такую же трудную станцию. Заявление я передал секретарю Ловина и сказал, что если на заявлении будет написано: «Не возражаю», меня это вполне удовлетворит и я не буду добиваться свидания. На другой день я получил от секретаря свое заявление с просимой резолюцией.
В первый момент как-то странно было, что я, работавший в течение почти 25 лет на электростанциях, оказался свободным от этой работы. Решил пойти первым делом в трест «Тепло и Сила» (ныне Центроэнергомонтаж») и потом в Теплотехнический Институт, куда раньше меня приглашал директор А.А. Юркин. В Центроэнергомонтаже В тресте «Тепло и Сила» я зашел к главному инженеру. Им оказался Т.Е. Григорьев, сравнительно молодой инженер, который в 1925 году ходил ко мне на 1-ую МГЭС с дипломным проектом, как к руководителю проектированием в Плехановском Институте.
Он сразу узнал меня, очень обрадовался, и когда я рассказал, что покончил с Главэнерго и ищу места, предложил мне на выбор две должности - либо начальником вновь организуемого отдела по проектированию монтажа, либо заместителем начальника отдела по пуску и наладке котлов. Я выбрал второе, как более мне знакомое, и в тот же день оформился.
Бригады инженеров и техников отдела работали на многих крупных и небольших станциях. Раза два-три в год приходилось выезжать и мне на объекты, главным образом, на приемку котлов от наших монтажников перед их пуском, а иногда для помощи бригаде. Вскоре я узнал, что через три недели после моего отъезда из КизелГРЭС на станции было арестовано очень много инженеров и техников. А позднее, через несколько лет ко мне в Центроэнергомонтаж приехал из КизелГРЭС по каким-то делам начальник технического отдела этой станции, с которым в период своей работы там мы были в хороших отношениях. Естественно, разговор зашел о событиях на станции в январе 1937 г.
Он рассказал, что было арестовано почти все начальство станции. Мое неожиданное откомандирование в Москву, оказывается, было вызвано тем, что меня пожалели. Кто «пожалел», он не знал. Только в марте 1967 г. при разговоре с П.Г. Грудинским о [начальнике Главэнерго] Ловине в связи с тем, что я написал перед этим воспоминания о последнем для предполагаемой к изданию в Челябинске книги, Петр Григорьевич сказал мне, что «пожалел» меня тогда Ловин. Грудинский находился у него в кабинете, когда Ловин давал распоряжение в Уралэнерго о немедленном откомандировании в Москву меня и главного инженера Уралэнерго. Несомненно, этим Казимир Петрович спас меня от второго ареста.
В свете этого мне кажется, что и удивившее многих инженеров и меня согласие Ловина на оставление мною работы в системе Главэнерго следует объяснить так же его желанием не подвергать меня опасности второго ареста. Дело в том, что через несколько месяцев после моего ухода из системы Главэнерго было арестовано много инженеров во главе с К.П. Ловиным*. (К.П. Ловин умер в лагере в 1938 г., в 1956-м был посмертно реабилитирован)
В 1941 г. вскоре после начала войны Центроэнергомонтаж эвакуировался в Сызрань. Мы дома тоже подготовились к переезду, собрали все узлы, но в последний момент у жены, которая с 1917 года страдала приступами радикулита, сильно заболела поясница, очевидно, после того, как она усиленно потрудилась, готовясь к отъезду. При таких приступах она несколько дней не только не могла встать, но всякое движение вызывало невыносимую боль. Пришлось остаться, и так как все инженерно-технические должности в небольшой группе, оставленной для окончания демонтажа ряда котлов в Москве с целью отправки их на восток, были уже распределены, мне пришлось удовольствоваться должностью слесаря.
Первый месяц после эвакуации Центроэнергомонтажа был самым тяжелым для меня и семьи как в моральном отношении, так и в смысле голода. Никогда мы так не голодали, все сильно похудели. У меня была к тому же очень тяжелая физическая работа на заводе. Пришлось отвертывать двухдюймовые болты фланцев паропровода в самых трудных положениях, лежа на полу. Рацион питания состоял утром из кипятка без сахара с маленьким куском хлеба, меньше 100 граммов; в обед - пустая похлебка на заводе без хлеба, вечером дома - две небольшие картошки. Если бы такая тяжелая работа продолжилась, вряд ли бы я мог долго протянуть. Но, к счастью, через недели две на завод был назначен новый монтажный прораб, который знал меня по работе на других объектах. Он очень удивился, что меня используют в качестве слесаря, и предоставил мне работу техника.
Через несколько месяцев в Москве была организована московская контора Центроэнергомонтажа, и приказом начальника конторы я был назначен начальником наладочного отдела. Этот приказ, как мне рассказывали после, вызвал веселое настроение в Сызрани. В приказе относительно меня было написано: «Слесарь Ф.А. Рязанов назначается начальником наладочного отдела»!
Во время всей войны мы жили впроголодь, питались в основном только по карточкам. Некоторым подспорьем служили овощи, главным образом, картофель и капуста, которые мы выращивали на индивидуальных огородах под Москвой. Теперь даже иногда вспоминаем, как питались совершенно мерзлой почерневшей картошкой и как из самых плохих, уже оттаявших черных картофелин я приготовлял картофельную муку. Эту мерзлую картошку предложил мне один из ранее работавших у меня инженеров. В то время он служил в каком-то институте и по распределению имел возможность получить много картошки, и без ущерба для себя уделил мне три мешка. Перевезти картошку можно было только на трамвае. Больше одного мешка я, конечно, взять не мог, и поэтому остальные два мешка предложил двум наиболее близким сотрудникам, которые были за это очень мне благодарны.
Питались также и зелеными капустными листьями, так как в один из военных годов капуста на огородах до морозов не успевала вырасти в кочаны. Ко всем этим трудностям с питанием прибавилось и большое горе - осенью 1942 года на фронте был убит мой сын Владимир.
Начиная с 1943 г. подспорьем к получаемым по карточкам продуктам было и изредка привозимое мною при командировках в другие города и приобретаемое на рынках продовольствие - главным образом, пшено, подсолнечное и топленое масло и иногда буханки хлеба. Все это выменивалось на спички, разные галантерейные товары и на выдаваемые изредка мануфактуру и водку. На рынке в Горьком я променял однажды 250 граммов водки на большой круглый каравай хлеба стоимостью 350 руб.
Проезды по железным дорогам были очень трудными. Несмотря на «министерские» командировки, как правило, билеты с объектов в Москву не удавалось достать в течение нескольких дней. Изредка всеми правдами и неправдами все же билет доставали, но и с билетом меня однажды проводник в вагон не пустил, так как по его словам последний был перегружен. Пришлось несколько перегонов проехать на ступеньках при сильном ветре.
Чаще приходилось ехать без билета. Старались забраться в тамбур с другой стороны поезда и с трепетом ждали, когда он тронется. При обнаружении до отхода поезда, конечно, высадили бы. До сих пор помню одну такую поездку по Украине из одного города в другой. Ехал в тамбуре, дорогой открыл наружную дверь, сел на верхнюю ступеньку и несколько часов на заре с удовольствием слушал пение соловьев. Никогда в жизни подобного не слышал. Как правило, жилищные условия в командировках были более или менее сносными, но иногда и мало приемлемыми.
Помню, раз пришлось мне ночевать в грязном бараке со строительными рабочими. Койки поставлены тесно, чтобы можно было только пройти между ними. К рабочему на соседней койке приехала навестить его жена. Спать пришлось, конечно, не раздеваясь. Утром поразил меня большой стол, за которым завтракали. Трудно было найти место, чтобы поставить стакан - весь стол был завален селедочными головами и хвостами.
В Ульяновске во время командировки мы жили в доме, ранее принадлежавшем архиерею. Комнаты были очень приличные, но ни водопровод, ни канализация не работали. Уборная была заколочена, и приходилось пользоваться наружной уборной, расположенной на высоком берегу Волги. Часть досок этого сооружения была оторвана, и в морозные дни (иногда температура была ниже 25 градусов) да еще при сильном ветре в уборной мы чувствовали себя так же как и снаружи. Уборные на самом строительстве были тоже наружные. Хотя доски там уцелели, но туда трудно было пройти, так как вечером рабочие располагались [по нужде], не доходя до уборной. Строительное начальство не считало нужным обращать внимание на эти «мелочи».
После освобождения Украины я ездил на заводы Запорожья, Днепропетровска и другие для определения, какие из подорванных немцами при отступлении котлов можно отремонтировать. Главным образом, это касалось барабанов котлов, представлявших наибольшую ценность. Неизгладимое впечатление оставили руины от зданий Запорожстали. Все железобетонные стены и колонны зданий были подорваны и валялись на земле, затрудняя проход между ними. О проезде не могло быть и речи. Тогда мне казалось, что правильнее было бы строить завод на новом месте, так как уборка развалин потребует много времени и сил. Был вскоре после того, как немцы отступили от Воронежа, на местной электростанции.
В городе все дома, за исключением двух-трех, были разрушены. Жуткое впечатление производили торчащие остатки кирпичных печей и перекрученные железные кровати.
Сама электростанции по счастливой случайности почти не пострадала, и наша бригада занималась наладкой котлов. В городе сразу же начались работы по восстановлению трамвая. При командировках наталкивались иногда на весьма интересные ситуации. Один инженер, ездивший для наладки турбины на одно предприятие Дальнего Востока, кажется, на золотые прииски, рассказывал мне. Приехал он ночью на нужный полустанок и спрашивает, как попасть ему на это предприятие. Случайно оказался один работник оттуда, который и предложил довести его. Было несколько страшновато идти с незнакомым человеком, но другого выхода не было. Подходят к проходной. Этот провожатый, не предъявляя никакого пропуска, важно говорит: «Я парикмахер, а это со мной инженер». И их беспрепятственно пропустили.
Так как была уже ночь, «парикмахер» предложил переночевать у него. Сели закусить. Инженер вынул четвертинку водки, которую вез для обмена [на продукты], но решил по такому случаю угостить «парикмахера». Последний посмотрел на бутылку и предложил убрать ее обратно, а сам поставил на стол бутылку с чистым спиртом. Налил себе и инженеру, тот хлебнул глоток, задохнулся и сказал, что неразбавленный спирт пить не может.
«Парикмахер» презрительно усмехнулся и перестал обращать на него внимание. На следующее утро инженер узнал про «парикмахера». Оказывается, это присланный на работу в предприятие один из заключенных. Он проявил необыкновенную способность доставать все, что требовалось предприятию и чего никто другой достать не мог. Так как заключенного нельзя было зачислить в отдел снабжения, его провели парикмахером. Он был на предприятии незаменимым человеком, его все знали и ему многое разрешалось.
В 1944 г. я встретился при наладочных работах на одной из московских ТЭЦ (кажется, на №9) с моим следователем Ф.И. Протасовым. Он работал там заместителем директора по кадрам. Встреча была довольно теплой, о старом не вспоминали. Он интересовался, не увлекаюсь ли я рыбалкой. Возможно, хотел пригласить меня в компанию.
В 1946 г. по предложению заведующего кафедрой теплотехники в московском Торфяном Институте профессора А.М. Казанского я по совместительству начал читать лекции по общей теплотехнике. С января 1947 г. был переведен в Промэнергопроект, на должность главного инженера проекта.В это время число часов занятий в институте возросло, и я с согласия зам министра электростанций (в то время институт числился в этом ведомстве) перешел на основную работу в Торфяной институт, а в Промэнергопроекте работал по совместительству, в заранее обусловленные дни и часы. Так это вызывало определенные осложнения в работе Промэнергопроекта, а получаемая мною там зарплата составляла малую долю заработка доцента с десятилетним стажем, я вскоре оставил там работу.
В Торфяном институте В 1949 или 1950 году власти проводили политику умаления достижений зарубежных ученых и изобретателей и преувеличения достижений русских. По этому вопросу был организован, кажется, в помещении Горного института на Калужской улице специальный курс лекций для профессоров и доцентов высших учебных заведений. Читал лекции какой-то молодой доцент и сильно перегибал; в результате оказывалось, что все изобрели русские. На долю заграничных ученых ничего не оставалось. Долго я хранил блокнот, где записывал наиболее поразившие меня да и почти всех слушателей «открытия», но, к сожалению, куда-то он пропал.
В течение двух учебных сезонов в 1950-52 годах я слушал в Вечернем Университете Марксизма-Ленинизма лекции, организованные в Доме ученых на Кропоткинской улице для профессоров и доцентов. Нагрузка была довольно большая. Два раза в неделю читалось по две двухчасовых лекции, кроме того раз или два в неделю были семинары, к которым приходилось много готовиться, штудируя рекомендуемую литературу. Окончил Университет весной 1952 года.
В 1951 г. вышло Правительственное постановление о предоставлении значительных льгот работникам Министерства Электростанций, имеющих большой стаж работы в министерстве. Мне, проработавшему на электростанциях и других предприятиях министерства более 25-ти лет, было выгодно перейти в систему Министерства Электростанций. Торфяной Институт за несколько лет перед этим перешел в ведение Министерства Высшего Образования. По запросу зам министра электростанций и с согласия зам министра высшего образования я в конце 1951 г. был переведен в Особое Конструкторское Бюро - ОКБ (ныне Оргэнергострой).
В конце 1957 г. как-то мне позвонил сын В.Д. Кирпичникова - Юрий Викторович и сказал, что хочет возбудить ходатайство о посмертной реабилитации отца. При этом спросил, может ли он сослаться на меня, как человека, хорошо знавшего В.Д. Кирпичникова и согласного дать необходимые сведения о нем. Я конечно не возражал.Через несколько месяцев после этого меня попросили зайти на Лубянку. Там предъявили мне мои основные «писательства», в которых я сообщал о своих «вредительствах».
Это касалось главным образом перевода 1-ой МГЭС с нефти на уголь и сооружения нового распределительного устройства на 6 600 вольт. Хотя проектирование этих устройств не относилось к функциям 1-ой МГЭС, но я как главный инженер обвинялся в том, что не проявил достаточной настойчивости в ускорении перевода станции на уголь и не протестовал против «излишне роскошного» распредустройства, которое в связи с этим дорого стоило.
После того, как я прочитал там свои «писательства», представитель Госбезопасности спросил, правильно ли то, что я писал. Я ответил, что совершенно неправильно. Станцию нерационально было переводить на уголь, а щит 6 600 вольт построен рационально в соответствии с требованиями того времени. Далее он сказал: «Значит, если бы станция была переведена на уголь, это и было бы вредительством?» Я ответил: «Совершенно правильно, это было бы вредительством». На вопрос: «Зачем же Вы об этом писали», я ответил: «Я понял, что этого от меня требовали в целях раскаивания, прозрачно намекая на это».
В заключение представитель Госбезопасности сказал, что предварительно были вызваны 40 высококвалифицированных инженеров, в том числе Г.М. Кржижановский и А.В.Винтер, и все эти эксперты сказали о моих «вредительствах» то же, что сообщил ему сейчас и я.
В апреле 1958 г. я получил справку о том, что «дело по обвинению Рязанова Федора Алексеевича, работавшего до ареста 28 января 1931 г. зам директора 1-й МГЭС по технической части, пересмотрено Военной коллегией Верховного суда СССР 27 марта 1958 г. Постановления от 15 июня 1931 г. и от 28 июля 1931 г. в отношении Рязанова Ф.А. отменены и дело прекращено за отсутствием состава преступления». Был ли при этом разговор о В.Д. Кирпичникове - не помню. Но примерно в это же время В.Д. Кирпичников был так же реабилитирован, к сожалению посмертно.
В 1960 г. для сборника «Сделаем Россию электрической», выпущенной Госэнергоиздатом в 1961 г., я написал статью «На 1-ой Московской». Должен указать, что первоначальная моя редакция подверглась некоторой переработке и «оживлению» со стороны журналиста, предложенного издательским отделом Оргэнергостроя. Правда, два эпизода домысла, введенные журналистом в целях «оживления», я вынужден был вычеркнуть, как совершенно не соответствующие действительности.
В день моего семидесятилетия в июне 1960 г. я решил перейти на пенсию. Моя долголетняя и плодотворная работа в Министерстве Электростанций была отмечена приказом Министерства и Центрального комитета профсоюзов электриков, и я был награжден значком отличника Министерства. Коллектив Монтажного сектора проводил меня очень тепло и преподнес мне адрес и ценные подарки.
Приезд Винтера помог и в следующем отношении. Монтаж котлов и турбин вел Энергострой. Он чувствовал себя на станции полным хозяином. Хотя в 1932 году заканчивался монтаж последней турбины, мостовой кран машзала числился у Энергостроя, и эксплуатационному персоналу станции при ремонте оборудования с трудом удавалось получить кран на несколько часов. Это, несомненно, тормозило выполнение срочных ремонтных работ.
Об этом ненормальном положении я сказал Винтеру. Он подумал немного и спросил:«А возьметесь Вы закончить все оставшиеся на станции монтажные работы без Энергостроя?». Из крупных работ осталось смонтировать лишь два последних котла. Я ответил,что возьмусь за это. Вскоре после этого Энергострой покинул станцию, и эксплуатационный персонал стал на ней полным хозяином. Монтаж котлов успешно закончили при содействии монтажной бригады [треста] «Тепло и Сила» (ныне Центроэнергомонтаж).
С получением новых деталей для топок котлы уже значительно реже выходили в ремонт. Если в первый год моей трудной работы мне ни разу не удалось, даже в праздники, сходить на Волгу отдохнуть, то в следующем году работа стала несравненно спокойнее; можно было ходить купаться и совершать прогулки за Волгу.
Если по подсчетам аварийной инспекции Главэнерго Горьковская ГРЭС по числу аварий и аварийных отключений [потребителей] в 1932 г. была одной из самых худших станций, то в 1933 г. картина резко изменилась, и Горьковская ГРЭС стала, по этому же показателю, одной из наиболее благополучных станций.
Весной 1933 г. мне пришлось пережить на Горьковской ГРЭС несколько тревожных дней. Как то в обеденный перерыв, дома я включил радио, так как передавали процесс по делу Метро-Виккерс*. Слышу, как обвиняемый инженер М.Д. Крашенинников говорит, что начал свою вредительскую деятельность [на 1-ой МГЭС] еще при главном инженере Рязанове. Далее следует реплика [государственного обвинителя] Вышинского: «Способный ученик достойного учителя». На следующий день иду к директору станции и спрашиваю, слышал ли он вчера выступление по радио и читал ли в газетах про процесс Метро-Виккерс? Директор Р.Ф. Звирбуль, уравновешенный человек, ответил, что слышал и читал. Спрашиваю, следует ли мне
сейчас подать заявление об освобождении от должности?
*( “В годы первой пятилетки Советское правительство имело договоры о технической помощи с рядом крупных фирм в капиталистических странах. В числе этих фирм был известный английский концерн
«Метрополитен-Виккерс», который содержал в Москве специальную контору и инженеры которого работали на различных советских стройках. 12 марта 1933 г. около 25 служащих «МетрополитенВиккерс» в СССР, в том числе 6 английских инженеров, были арестованы по обвинению в шпионаже и вредительстве.<…> Британское правительство наложило запрет на советский импорт в Англию, в ответ на что Советское правительство наложило запрет на английский импорт в СССР. Эта торговая война была закончена лишь 1 июля 1933 г. в порядке взаимной отмены запрета на ввоз товаров другой стороны, а также высылки из СССР после помилования двух английских инженеров, приговоренных к тюремному заключению. 3 июля были также возобновлены торговые переговоры”. - Посол СССР в Лондоне Майский
Народный комиссар внешней торговли Розенгольц докладывал Сталину и Молотову статистические сведения с 1925 г., связанные с делом «Метрополитен-Виккерс», откуда следует, что из 33 поставленных турбин аварии произошли с 24 машинами, причем из общего количества аварий (55), 54 - серьезного характера». Таким образом, подтверждалась информация ОГПУ о поставке некачественной техники в СССР. 18 апреля 1933 г. лица, проходящие по делу фирмы «Метрополитен-Виккерс» специальным присутствием в суде СССР были осуждены к различным срокам заключения. Вместе с шестью англичанами по процессу проходили и 12 граждан СССР. - Из Интернета
Газета «Известия» в номере от 14 марта 1933 года огорошила своих читателей очередной сенсацией на модную по тем временам тему. Под заголовком «Сообщение ОГПУ» шел напористый текст: «Произведенным ОГПУ расследованием ряда неожиданных и последовательно повторявшихся аварий, происшедших за последнее время на крупных электростанциях (Московская, Челябинская, Зуевская, Златоустовская), установлено, что аварии эти являются результатом вредительской деятельности группы преступных элементов из числа государственных служащих в системе Наркомата тяжелой промышленности <…> В деятельности этой вредительской группы принимали активное участие также некоторые служащие английской фирмы «Метро-Виккерс», работающие в СССР на основании договора с этой фирмой о технической помощи предприятиям электропромышленности СССР».
"...Главные обвиняемые по «делу о вредительстве»: начальник Златоустовской электростанции Василий Гусев, помощник начальника той же электростанции Василий Соколов, начальник эксплуатационного отдела 1-й МГЭС на Раушской набережной Леонид Сухоручкин, начальник ремонтно-монтажного отдела 1-й МГЭС Михаил Крашенинников, начальник эксплуатационного отдела Ивановской ГРЭС Александр Лобанов, зав. турбинным цехом Зуевской ГРЭС Моисей Котляревский - все окончили вузы в советское время. И заняли указанные должности сразу после «процесса Промпартии», когда прежние инженеры были либо арестованы, либо уволены. <…> Соколов и Котляревский получили по восемь лет с теми же поражениями в правах и конфискацией. Крашенинников - пять лет с поражением, но без конфискации. - Из Интернета)
Директор спрашивает: «Зачем?». Я отвечаю, что после вчерашнего радио и упоминания меня, как вредителя, в газетах, вряд ли можно мне оставаться в должности главного инженера. На это Звирбуль спокойно ответил: «Не всякий слушает радио и не всякий читает газеты. Подождите [реакции партийного начальства]». После нескольких тревожных дней приглашают меня в кабинет директора. Там сидит и первый секретарь Горкома тов. Бабков. Ну, думаю, сейчас все решится. Но оказалось, что вместо этого тов. Бабков приглашает меня проехаться с ним на лошади по торфяным болотам. Дорогой ни слова не было упомянуто о процессе. Он был очень любезен, и разговор шел только о торфе. Я истолковал эту поездку как желание показать мне, что никаких последствий упоминание обо мне в процессе иметь не будет, и что я могу быть спокойным. Действительно, так и получилось.
Дополнение за февраль 1972 г. На днях я решил проверить, в каких выражениях упоминание обо мне было напечатано в газетах. В Государственной Публичной Исторической Библиотеке достал номера газеты «Правда» за 1933 г. и в номере от 16 апреля прочитал: «Крашенинников сообщает, что до начала 1933 г. он работал под руководством Рязанова, арестованного по делу Промпартии. Крашенинников заявляет, что его вредительская деятельность началась до ареста Рязанова в 1931 г.
Вышинский. Вот, Рязанов был начальством? Крашенинников. Был. Вышинский. Был вредителем? Крашенинников. Был (смех в зале).» Хорошо запомнившаяся мне и моей жене реплика Вышинского «Способный ученик достойного учителя» в газете почему-то отсутствовала.
***
В этом же [1933-м] году я встретился во время командировки [в Москву] в коридоре Главэнерго с профессором Угримовым, которого не видел с 1929 г. С большим интересом узнал, что пережил каждый за последние годы. Оказывается, он тоже был арестован. Позднее выяснилось, что его оклеветал один студент. С большими трудностями Угримову удалось все же доказать свою непричастность в предъявленном ему обвинении. Он был освобожден, а оклеветавший его студент пострадал.
В конце 1933 г., когда я был в командировке в Главэнерго, знакомые инженеры стали поздравлять меня с возвращением в Мосэнерго. Оказывается [начальник Главэнерго] А.В. Винтер подписал такой приказ. Это показалось мне несколько странным, но тут я вспомнил об одном разговоре с Винтером во время его пребывания на Горьковской ГРЭС.
С Александром Васильевичем я был знаком со времени монтажа Измайловской подстанции в 1914 г., затем встречался с ним на «Электропередаче» и позже - в МОГЭС, где он входил в состав Правления. После назначения его начальником Днепростроя Винтер предложил мне перейти к нему на работу и сказал, что предварительно командирует меня в Америку для ознакомления на месте с организацией строительства там крупных гидроэлектростанций. Тогда я отказался от этого предложения как по семейным обстоятельствам, так и потому, что меня удовлетворяла работа на 1-ой МГЭС, где я в то время был уже заведующим станцией. При упомянутом выше разговоре на Горьковской ГРЭС Винтер как то спросил меня, не хотел бы я вернуться в Москву. Я ответил, что, конечно, хотел бы, но не придал особого значения этому разговору и скоро забыл о нем. Но Александр Васильевич, оказывается, не забыл.
На 2-ой МГЭС Когда после передачи дел на Горьковской ГРЭС Н.П. Банину я приехал в Москву и обратился к начальнику Мосэнерго тов. Матлину, он предложил мне ехать в качестве главного инженера на Бобриковскую ГРЭС (ныне Новомосковская). Я был этим очень недоволен, так как знал, что там условия работы очень тяжелые и к тому же очень плохие бытовые условия, и сказал Матлину, что совершенно не знаком с работой на [угольной] пыли. На это он ответил, что теперь нужно познакомиться и с этим. Я тут же пошел к Винтеру и спросил, за какие грехи меня направляют на работу в гораздо худшие условия? Он ответил, что в связи с высказанным мною ранее желанием перевел меня в Москву, но не думал, что Матлин направит меня в Бобрики. Обещал позвонить Матлину и предложить ему, чтобы он поручил мне заняться расширением 2-ой МГЭС [(бывш. Трамвайной)].
Около полугода я возглавлял на 2-ой МГЭС группу по расширению станции. Проект расширения выполнил Проектный отдел Мосэнерго. Главным образом мне приходилось во многих инстанциях добиваться согласия на расширение. Главным противником был Моссовет. Я и сам понимал, что расширять станцию с сжиганием угольной пыли недалеко от Кремля, у Малого Каменного моста с устройством на набережной Водоотводного канала огромных складов угля ничего хорошего не представляет. Но требовалось быстро дать недостающую электроэнергию и теплофицировать ряд ближайших районов.
Главным козырем противников расширения было ускорение строительства Фрунзенской теплоэлектроцентрали*; но я по опыту знал, что она может вступить в строй, по крайней мере, не раньше чем через два года после окончания предлагаемого расширения 2-ой МГЭС. Но нежелание иметь близ Кремля такого неприятного соседа пересилило даже риск недостатка энергии в течение года-двух, и расширение 2-ой МГЭС осенью 1934 г. было похоронено.
К этому времени появилась необходимость начинать подготовку к эксплуатации 11-ой ТЭЦ Мосэнерго на шоссе Энтузиастов, и Матлин назначил меня зам главного инженера по эксплуатации. Главным инженером, возглавлявшим строительство, был Н.М. Мильштейн. На 11-ой ТЭЦ я подобрал надежный эксплуатационный персонал, тщательно подготовил оборудование к пуску и, отказавшись от помощи наладочного отдела треста «Тепло и Сила», благополучно пустил станцию с турбиной мощностью 25 тыс. квт. Станция с первого же дня вступила в надежную эксплуатацию, что в те времена являлось исключением. Подготавливалась к включению вторая турбина, но летом 1936 г. неожиданно приказом Главэнерго я был командирован на работу в Уралэнерго на Кизеловскую ГРЭС. Когда я позвонил [новому] начальнику Главэнерго К.П. Ловину и выразил сожаление и недовольство этим откомандированием, Ловин ответил: «Поверьте, Федор Алексеевич, что так нужно».
На Кизеловской ГРЭС главным инженером служил тов. Зайченков, ранее работавший на Шатурской станции. Я был назначен заместителем главного инженера. На станции, сжигающей угольную пыль, положение было очень тяжелое. Котлы и вспомогательное оборудование были сильно изношены, нуждались в капитальном ремонте, а из-за острого недостатка электроэнергии в системе Уралэнерго ни одного котла не разрешали вывести в капитальный ремонт. Позволяли только останавливать тот или иной котел для ремонта с вечера субботы до утра понедельника - всего максимум на 40 часов. За этот срок можно было лишь залатать наиболее опасные дыры. Почти каждую ночь проводились ремонты шаровых мельниц и другого котельного оборудования. Спать приходилось очень мало, и то каждую минуту ждешь, что позвонят по телефону и сообщат о выходе из строя какого-либо оборудования.
Но случилось почему-то так, что после моего приезда на станции число аварий уменьшилось и количество недоданных ею киловатт-часов в течение двух месяцев заметно сократилось. Начальство Облисполкома, которое сильно интересовала [надежная] работа станции, как-то по этому поводу выразилось: «Вот, получили настоящего специалиста, и дело пошло на лад». Когда мне передали об этом, я настойчиво стал уверять всех, что уменьшение аварий просто счастливое совпадения. Серьезно указывал на необходимость останавливать по очереди котлы для капитального ремонта; в противном случае следует ожидать в ближайшем будущем больших аварий и очень большого недоотпуска электроэнергии. Но радикальных мер не принималось и останавливать котлы на требуемый для ремонта срок не разрешали.
В конце декабря [1936 г.] в системе Уралэнерго случилась большая авария, повлекшая за собой выключение почти всех заводов области. На Кизеловской ГРЭС в понедельник по расписанию должна была к 14 час включена остановленная на воскресенье турбина. В 13 час. 30 мин. турбина была уже на оборотах, и я решил пойти пообедать. Только успел дойти [до квартиры], как сообщили, что с турбиной авария. Вернувшись на станцию, узнал, что сильно запарила трубка, подающая пар к масляной
турбинке. Чтобы добраться до этой трубки, требовалось поднять рифленые листы у фронта турбины. Но листы прикипели. С ними долго провозились, и турбину включили с запозданием на час. Оказалось, что как раз в это время произошел ряд аварий и на других станциях и в высоковольтных сетях.
В связи с этими авариями Уралэнерго издал грозный приказ. Относительно меня было сказано, что я направляюсь в распоряжение Главэнерго. Это было очень неожиданно и удивительно и для меня, и для всех инженеров станции, но я был весьма доволен и быстро уехал. В Москве я все добивался аудиенции у К.П Ловина, но в течение трех дней по разным причинам он меня не принимал. Тогда я написал заявление с просьбой освободить меня от работы в системе Главэнерго. Это было вызвано тем, что мое здоровье оказалось сильно подорванным тяжелыми условиями труда на Кизеловской ГРЭС, и я боялся, что меня направят на такую же трудную станцию. Заявление я передал секретарю Ловина и сказал, что если на заявлении будет написано: «Не возражаю», меня это вполне удовлетворит и я не буду добиваться свидания. На другой день я получил от секретаря свое заявление с просимой резолюцией.
В первый момент как-то странно было, что я, работавший в течение почти 25 лет на электростанциях, оказался свободным от этой работы. Решил пойти первым делом в трест «Тепло и Сила» (ныне Центроэнергомонтаж») и потом в Теплотехнический Институт, куда раньше меня приглашал директор А.А. Юркин. В Центроэнергомонтаже В тресте «Тепло и Сила» я зашел к главному инженеру. Им оказался Т.Е. Григорьев, сравнительно молодой инженер, который в 1925 году ходил ко мне на 1-ую МГЭС с дипломным проектом, как к руководителю проектированием в Плехановском Институте.
Он сразу узнал меня, очень обрадовался, и когда я рассказал, что покончил с Главэнерго и ищу места, предложил мне на выбор две должности - либо начальником вновь организуемого отдела по проектированию монтажа, либо заместителем начальника отдела по пуску и наладке котлов. Я выбрал второе, как более мне знакомое, и в тот же день оформился.
Бригады инженеров и техников отдела работали на многих крупных и небольших станциях. Раза два-три в год приходилось выезжать и мне на объекты, главным образом, на приемку котлов от наших монтажников перед их пуском, а иногда для помощи бригаде. Вскоре я узнал, что через три недели после моего отъезда из КизелГРЭС на станции было арестовано очень много инженеров и техников. А позднее, через несколько лет ко мне в Центроэнергомонтаж приехал из КизелГРЭС по каким-то делам начальник технического отдела этой станции, с которым в период своей работы там мы были в хороших отношениях. Естественно, разговор зашел о событиях на станции в январе 1937 г.
Он рассказал, что было арестовано почти все начальство станции. Мое неожиданное откомандирование в Москву, оказывается, было вызвано тем, что меня пожалели. Кто «пожалел», он не знал. Только в марте 1967 г. при разговоре с П.Г. Грудинским о [начальнике Главэнерго] Ловине в связи с тем, что я написал перед этим воспоминания о последнем для предполагаемой к изданию в Челябинске книги, Петр Григорьевич сказал мне, что «пожалел» меня тогда Ловин. Грудинский находился у него в кабинете, когда Ловин давал распоряжение в Уралэнерго о немедленном откомандировании в Москву меня и главного инженера Уралэнерго. Несомненно, этим Казимир Петрович спас меня от второго ареста.
В свете этого мне кажется, что и удивившее многих инженеров и меня согласие Ловина на оставление мною работы в системе Главэнерго следует объяснить так же его желанием не подвергать меня опасности второго ареста. Дело в том, что через несколько месяцев после моего ухода из системы Главэнерго было арестовано много инженеров во главе с К.П. Ловиным*. (К.П. Ловин умер в лагере в 1938 г., в 1956-м был посмертно реабилитирован)
В 1941 г. вскоре после начала войны Центроэнергомонтаж эвакуировался в Сызрань. Мы дома тоже подготовились к переезду, собрали все узлы, но в последний момент у жены, которая с 1917 года страдала приступами радикулита, сильно заболела поясница, очевидно, после того, как она усиленно потрудилась, готовясь к отъезду. При таких приступах она несколько дней не только не могла встать, но всякое движение вызывало невыносимую боль. Пришлось остаться, и так как все инженерно-технические должности в небольшой группе, оставленной для окончания демонтажа ряда котлов в Москве с целью отправки их на восток, были уже распределены, мне пришлось удовольствоваться должностью слесаря.
Первый месяц после эвакуации Центроэнергомонтажа был самым тяжелым для меня и семьи как в моральном отношении, так и в смысле голода. Никогда мы так не голодали, все сильно похудели. У меня была к тому же очень тяжелая физическая работа на заводе. Пришлось отвертывать двухдюймовые болты фланцев паропровода в самых трудных положениях, лежа на полу. Рацион питания состоял утром из кипятка без сахара с маленьким куском хлеба, меньше 100 граммов; в обед - пустая похлебка на заводе без хлеба, вечером дома - две небольшие картошки. Если бы такая тяжелая работа продолжилась, вряд ли бы я мог долго протянуть. Но, к счастью, через недели две на завод был назначен новый монтажный прораб, который знал меня по работе на других объектах. Он очень удивился, что меня используют в качестве слесаря, и предоставил мне работу техника.
Через несколько месяцев в Москве была организована московская контора Центроэнергомонтажа, и приказом начальника конторы я был назначен начальником наладочного отдела. Этот приказ, как мне рассказывали после, вызвал веселое настроение в Сызрани. В приказе относительно меня было написано: «Слесарь Ф.А. Рязанов назначается начальником наладочного отдела»!
Во время всей войны мы жили впроголодь, питались в основном только по карточкам. Некоторым подспорьем служили овощи, главным образом, картофель и капуста, которые мы выращивали на индивидуальных огородах под Москвой. Теперь даже иногда вспоминаем, как питались совершенно мерзлой почерневшей картошкой и как из самых плохих, уже оттаявших черных картофелин я приготовлял картофельную муку. Эту мерзлую картошку предложил мне один из ранее работавших у меня инженеров. В то время он служил в каком-то институте и по распределению имел возможность получить много картошки, и без ущерба для себя уделил мне три мешка. Перевезти картошку можно было только на трамвае. Больше одного мешка я, конечно, взять не мог, и поэтому остальные два мешка предложил двум наиболее близким сотрудникам, которые были за это очень мне благодарны.
Питались также и зелеными капустными листьями, так как в один из военных годов капуста на огородах до морозов не успевала вырасти в кочаны. Ко всем этим трудностям с питанием прибавилось и большое горе - осенью 1942 года на фронте был убит мой сын Владимир.
Начиная с 1943 г. подспорьем к получаемым по карточкам продуктам было и изредка привозимое мною при командировках в другие города и приобретаемое на рынках продовольствие - главным образом, пшено, подсолнечное и топленое масло и иногда буханки хлеба. Все это выменивалось на спички, разные галантерейные товары и на выдаваемые изредка мануфактуру и водку. На рынке в Горьком я променял однажды 250 граммов водки на большой круглый каравай хлеба стоимостью 350 руб.
Проезды по железным дорогам были очень трудными. Несмотря на «министерские» командировки, как правило, билеты с объектов в Москву не удавалось достать в течение нескольких дней. Изредка всеми правдами и неправдами все же билет доставали, но и с билетом меня однажды проводник в вагон не пустил, так как по его словам последний был перегружен. Пришлось несколько перегонов проехать на ступеньках при сильном ветре.
Чаще приходилось ехать без билета. Старались забраться в тамбур с другой стороны поезда и с трепетом ждали, когда он тронется. При обнаружении до отхода поезда, конечно, высадили бы. До сих пор помню одну такую поездку по Украине из одного города в другой. Ехал в тамбуре, дорогой открыл наружную дверь, сел на верхнюю ступеньку и несколько часов на заре с удовольствием слушал пение соловьев. Никогда в жизни подобного не слышал. Как правило, жилищные условия в командировках были более или менее сносными, но иногда и мало приемлемыми.
Помню, раз пришлось мне ночевать в грязном бараке со строительными рабочими. Койки поставлены тесно, чтобы можно было только пройти между ними. К рабочему на соседней койке приехала навестить его жена. Спать пришлось, конечно, не раздеваясь. Утром поразил меня большой стол, за которым завтракали. Трудно было найти место, чтобы поставить стакан - весь стол был завален селедочными головами и хвостами.
В Ульяновске во время командировки мы жили в доме, ранее принадлежавшем архиерею. Комнаты были очень приличные, но ни водопровод, ни канализация не работали. Уборная была заколочена, и приходилось пользоваться наружной уборной, расположенной на высоком берегу Волги. Часть досок этого сооружения была оторвана, и в морозные дни (иногда температура была ниже 25 градусов) да еще при сильном ветре в уборной мы чувствовали себя так же как и снаружи. Уборные на самом строительстве были тоже наружные. Хотя доски там уцелели, но туда трудно было пройти, так как вечером рабочие располагались [по нужде], не доходя до уборной. Строительное начальство не считало нужным обращать внимание на эти «мелочи».
После освобождения Украины я ездил на заводы Запорожья, Днепропетровска и другие для определения, какие из подорванных немцами при отступлении котлов можно отремонтировать. Главным образом, это касалось барабанов котлов, представлявших наибольшую ценность. Неизгладимое впечатление оставили руины от зданий Запорожстали. Все железобетонные стены и колонны зданий были подорваны и валялись на земле, затрудняя проход между ними. О проезде не могло быть и речи. Тогда мне казалось, что правильнее было бы строить завод на новом месте, так как уборка развалин потребует много времени и сил. Был вскоре после того, как немцы отступили от Воронежа, на местной электростанции.
В городе все дома, за исключением двух-трех, были разрушены. Жуткое впечатление производили торчащие остатки кирпичных печей и перекрученные железные кровати.
Сама электростанции по счастливой случайности почти не пострадала, и наша бригада занималась наладкой котлов. В городе сразу же начались работы по восстановлению трамвая. При командировках наталкивались иногда на весьма интересные ситуации. Один инженер, ездивший для наладки турбины на одно предприятие Дальнего Востока, кажется, на золотые прииски, рассказывал мне. Приехал он ночью на нужный полустанок и спрашивает, как попасть ему на это предприятие. Случайно оказался один работник оттуда, который и предложил довести его. Было несколько страшновато идти с незнакомым человеком, но другого выхода не было. Подходят к проходной. Этот провожатый, не предъявляя никакого пропуска, важно говорит: «Я парикмахер, а это со мной инженер». И их беспрепятственно пропустили.
Так как была уже ночь, «парикмахер» предложил переночевать у него. Сели закусить. Инженер вынул четвертинку водки, которую вез для обмена [на продукты], но решил по такому случаю угостить «парикмахера». Последний посмотрел на бутылку и предложил убрать ее обратно, а сам поставил на стол бутылку с чистым спиртом. Налил себе и инженеру, тот хлебнул глоток, задохнулся и сказал, что неразбавленный спирт пить не может.
«Парикмахер» презрительно усмехнулся и перестал обращать на него внимание. На следующее утро инженер узнал про «парикмахера». Оказывается, это присланный на работу в предприятие один из заключенных. Он проявил необыкновенную способность доставать все, что требовалось предприятию и чего никто другой достать не мог. Так как заключенного нельзя было зачислить в отдел снабжения, его провели парикмахером. Он был на предприятии незаменимым человеком, его все знали и ему многое разрешалось.
В 1944 г. я встретился при наладочных работах на одной из московских ТЭЦ (кажется, на №9) с моим следователем Ф.И. Протасовым. Он работал там заместителем директора по кадрам. Встреча была довольно теплой, о старом не вспоминали. Он интересовался, не увлекаюсь ли я рыбалкой. Возможно, хотел пригласить меня в компанию.
В 1946 г. по предложению заведующего кафедрой теплотехники в московском Торфяном Институте профессора А.М. Казанского я по совместительству начал читать лекции по общей теплотехнике. С января 1947 г. был переведен в Промэнергопроект, на должность главного инженера проекта.В это время число часов занятий в институте возросло, и я с согласия зам министра электростанций (в то время институт числился в этом ведомстве) перешел на основную работу в Торфяной институт, а в Промэнергопроекте работал по совместительству, в заранее обусловленные дни и часы. Так это вызывало определенные осложнения в работе Промэнергопроекта, а получаемая мною там зарплата составляла малую долю заработка доцента с десятилетним стажем, я вскоре оставил там работу.
В Торфяном институте В 1949 или 1950 году власти проводили политику умаления достижений зарубежных ученых и изобретателей и преувеличения достижений русских. По этому вопросу был организован, кажется, в помещении Горного института на Калужской улице специальный курс лекций для профессоров и доцентов высших учебных заведений. Читал лекции какой-то молодой доцент и сильно перегибал; в результате оказывалось, что все изобрели русские. На долю заграничных ученых ничего не оставалось. Долго я хранил блокнот, где записывал наиболее поразившие меня да и почти всех слушателей «открытия», но, к сожалению, куда-то он пропал.
В течение двух учебных сезонов в 1950-52 годах я слушал в Вечернем Университете Марксизма-Ленинизма лекции, организованные в Доме ученых на Кропоткинской улице для профессоров и доцентов. Нагрузка была довольно большая. Два раза в неделю читалось по две двухчасовых лекции, кроме того раз или два в неделю были семинары, к которым приходилось много готовиться, штудируя рекомендуемую литературу. Окончил Университет весной 1952 года.
В 1951 г. вышло Правительственное постановление о предоставлении значительных льгот работникам Министерства Электростанций, имеющих большой стаж работы в министерстве. Мне, проработавшему на электростанциях и других предприятиях министерства более 25-ти лет, было выгодно перейти в систему Министерства Электростанций. Торфяной Институт за несколько лет перед этим перешел в ведение Министерства Высшего Образования. По запросу зам министра электростанций и с согласия зам министра высшего образования я в конце 1951 г. был переведен в Особое Конструкторское Бюро - ОКБ (ныне Оргэнергострой).
В конце 1957 г. как-то мне позвонил сын В.Д. Кирпичникова - Юрий Викторович и сказал, что хочет возбудить ходатайство о посмертной реабилитации отца. При этом спросил, может ли он сослаться на меня, как человека, хорошо знавшего В.Д. Кирпичникова и согласного дать необходимые сведения о нем. Я конечно не возражал.Через несколько месяцев после этого меня попросили зайти на Лубянку. Там предъявили мне мои основные «писательства», в которых я сообщал о своих «вредительствах».
Это касалось главным образом перевода 1-ой МГЭС с нефти на уголь и сооружения нового распределительного устройства на 6 600 вольт. Хотя проектирование этих устройств не относилось к функциям 1-ой МГЭС, но я как главный инженер обвинялся в том, что не проявил достаточной настойчивости в ускорении перевода станции на уголь и не протестовал против «излишне роскошного» распредустройства, которое в связи с этим дорого стоило.
После того, как я прочитал там свои «писательства», представитель Госбезопасности спросил, правильно ли то, что я писал. Я ответил, что совершенно неправильно. Станцию нерационально было переводить на уголь, а щит 6 600 вольт построен рационально в соответствии с требованиями того времени. Далее он сказал: «Значит, если бы станция была переведена на уголь, это и было бы вредительством?» Я ответил: «Совершенно правильно, это было бы вредительством». На вопрос: «Зачем же Вы об этом писали», я ответил: «Я понял, что этого от меня требовали в целях раскаивания, прозрачно намекая на это».
В заключение представитель Госбезопасности сказал, что предварительно были вызваны 40 высококвалифицированных инженеров, в том числе Г.М. Кржижановский и А.В.Винтер, и все эти эксперты сказали о моих «вредительствах» то же, что сообщил ему сейчас и я.
В апреле 1958 г. я получил справку о том, что «дело по обвинению Рязанова Федора Алексеевича, работавшего до ареста 28 января 1931 г. зам директора 1-й МГЭС по технической части, пересмотрено Военной коллегией Верховного суда СССР 27 марта 1958 г. Постановления от 15 июня 1931 г. и от 28 июля 1931 г. в отношении Рязанова Ф.А. отменены и дело прекращено за отсутствием состава преступления». Был ли при этом разговор о В.Д. Кирпичникове - не помню. Но примерно в это же время В.Д. Кирпичников был так же реабилитирован, к сожалению посмертно.
В 1960 г. для сборника «Сделаем Россию электрической», выпущенной Госэнергоиздатом в 1961 г., я написал статью «На 1-ой Московской». Должен указать, что первоначальная моя редакция подверглась некоторой переработке и «оживлению» со стороны журналиста, предложенного издательским отделом Оргэнергостроя. Правда, два эпизода домысла, введенные журналистом в целях «оживления», я вынужден был вычеркнуть, как совершенно не соответствующие действительности.
В день моего семидесятилетия в июне 1960 г. я решил перейти на пенсию. Моя долголетняя и плодотворная работа в Министерстве Электростанций была отмечена приказом Министерства и Центрального комитета профсоюзов электриков, и я был награжден значком отличника Министерства. Коллектив Монтажного сектора проводил меня очень тепло и преподнес мне адрес и ценные подарки.