Семихатова Ольга Александровна.доктор биологических наук. главный научный сотрудник Ботанического
"..Это что еще за тунга? - подивился мой старик.-Это такое растение, - отвечал старый арап,-у которого страшно ядовитый сок. От него мгновенно умирает что человек, что скотина...- Зачем же им этот ядовитый сок,-встревожился мой старик, -кого они собираются травить? -Нет, -успокоил его старый арап,-травить они никого не собираются-ни людей, ни скотин.Этот сок им нужен для аэропланов. Аэропланы без этого сока взлететь не могут, могут только ехать по земле, как машины." Ф.Искандер "Сандро из Чегема"
Источник Семихатова О.А. "Как я стала ленинградкой" ..у меня сохранились дневники тех лет, позволявшие его описать на основе тех фактов и того представления о них, которое не только сохранилось в памяти, но и имеет документальную основу...
...меня тоже «взяли», то есть зачислили на работу по заключенному кафедрой договору с Комитетом Главчая, чтобы разобраться, почему на Западном Кавказе плохо плодоносят цитрусовые и тунг и плохо растет чай.
Сабинин согласился и сказал, что если я сдам хотя бы частично весеннюю сессию, то смогу поехать вместе с ним в конце мая, когда он сам соберется на Кавказ. Я выполнила это условие и 24 мая отправилась вместе с Сабининым и двумя студентками 3-го курса в Тбилиси, а оттуда местным поездом до г.Махарадзе. Недалеко от него расположен поселок Анасеули, где находится Институт чая и субтропических культур - ВНИИЧ и СК. Так началось то, что я назвала «тунговая эпопея»
..Дорога произвела на меня сильное впечатление.Прежде всего - следы войны. В Воронеже наш поезд долго стоял, и почему-то часть пассажиров и мы пошли в какую-то столовую. Ее я совершенно не помню, но никогда не забыть, что мы шли по мосткам, перекинутым через остатки домов - их каменные фундаменты, среди более высоких развалин. Эта часть города полностью разрушена - страшно. А когда приближались к Сталинграду, видели на полях разбитые танки и обломки машин. Ехавший с нами в купе военный опустил голову на руки, положив их на столик. Мы, девчонки, поняли и стали его отвлекать, говорить с ним. Он поддался, и даже когда поезд шел через ту часть города, где и теперь стоит Дом Павлова, стал нам рассказывать, что было на месте развалин и про этот Дом. Останавливался поезд, проехав разрушенный город. Тяжелое настроение частично развеял Баку, где поезд стоял, и с перрона не было видно ни одного разрушения.
Джиханджурский совхоз Место, где я начала работу с тунгом, было в 15 - 18 километрах от Анасеули. Этот небольшой совхоз, расположенный в предгорьях Малого Аджаро-Имеретинского хребта, отделен от гор глубокой выемкой. Тунг
Чтобы меня там «интродуцировать», поехали Сабинин и Потапов. Сабинин договорился с управлением совхоза, представил им меня, и мы пошли смотреть, какое жилье мне предоставляется. Эта оказалась большая угловая комната в первом этаже двухэтажной барачной постройки. В этой комнате явно давно не жили, как и во всем первом этаже. Грязный пол, высокий грязный потолок, два больших, во всю стену окна - одно разбито, железный остов кровати и стол. моим первым делом был пол. В этом мне помог валявшийся на первом этаже веник. Второй вопрос - кровать. На Памире мне приходилось спать в очень разных условиях, но там нет вшей.
Используя свой опыт по школьному эваколагерю на Оке (лето 1941), я вытащила кровать во двор и, чтобы ее по возможности обезвредить, стала разводить костер из подручных средств, на котором ее обжечь. Конечно, набрались зрители. Я заметила крупную красивую грузинскую деваху и стала говорить с ней - кто я, зачем тут и что пытаюсь делать. Она спросила мое имя, а потом - запираются ли окна и двери предоставленной мне комнаты. Я сказала, что не знаю, она хихикнула и отметила: «Надо чтобы были».
Но от этого жилища, явно легко доступного каждому парню, меня спас Ангел-хранитель в лице русской женщины средних лет простого вида, которая сказала, что здесь жить нельзя, и пригласила меня к себе в комнату второго этажа, откуда недавно уехала ее напарница, я потушила костер, и мы вместе с полной грузинкой вволокли кровать назад и пошли наверх к этой милой женщине. Там оказалась вполне нормальная комната. Так я и обосновалась в этом совхозе.
Пару слов об «Ангеле-хранителе». Она сама была из деревни на северо-западе России. К этой деревне приближался фронт, и, может быть, потому, что она стояла далеко от главных дорог и движения основных сил немцев, там наступал румынский полк. От него в деревню были посланы гонцы, которые велели (!) жителям срочно эвакуироваться любыми средствами и даже подогнали несколько подвод, взятых, по-видимому, из соседнего села. Так моя хозяйка с соседками добралась до нашего фронта, а у нас нескольких из них послали жить и работать в грузинские совхозы.Нечего и говорить, что мы жили с ней душа в душу, я всячески старалась ей не мешать, да она и так целые дни была на работе - что предстояло и мне.
Моя задача была разобраться, «как себя чувствует» тунг, почему мало дает плодов. Тунг (Aleurites) - это ценное дерево плоды которого содержат незастывающее масло, применяемое в технике, и в те годы - незаменимое для авиационных моторов. Естественное произрастание тунга - Южный Китай и другие страны тех же широт. Интродуцировать тунг начали американцы в конце 20-х годов, их примеру последовал Советский Союз. Тунг относится к семейству молочайных. В нашей стране были высажены в основном Aleurites cordata и A. fordii. Оба вида в благоприятных условиях вначале - на 4-5 году жизни - дают очень большие боковые побеги. Дерево может достигать высоты 40 метров. Сок его листьев ядовит, плоды могут вызвать смертельные отравления. Цветки обычно белые.
В Западной Грузии для тунга наиболее близкие условия к местам его естественного произрастания. Но заняли посадки тунга площади, так же благоприятные и для цитрусовых. Это не вызвало доброго отношения к тунгу местного населения, которое должно было ухаживать за ним. В 1944 году в плантации «моего» совхоза тунги представляли собой деревья высотой около 10-15 метров. Их плоды размером с небольшой грецкий орех висят гроздьями на концах побегов. Рос тунг сравнительно недалеко от домов совхоза, но его плантации заросли кустами и высокой травой, где прекрасно себя чувствуют змеи - гадюки. А близость территории совхоза к Колхидской низменности способствует изобилию малярийных комаров.
В отношении питания я на свою зарплату могла покупать немного молока, кукурузу у местного населения, кое-что привезти из Анасеули. Еду готовили на керосинке прямо в комнате, где жили. Нельзя сказать, что я голодала, но недоедала - это факт. Мои любимые горы были хорошо видны, но невысоки и покрыты зеленью, и чтобы увидеть именно «мои» горы, нужно было пойти в определенные места за поселком.
Таковы были условия моей жизни при работе с тунгом. Следует прибавить, что мне было 22 года и я была тогда блондинкой, так что и хозяйка моя (я к своему стыду теперь забыла ее имя), и грузинка, которую я уже упоминала, и Потапов (в более мягкой форме) говорили, что мне не следует встречаться с грузинами вдали от домов. Потапов меня навестил вскоре после моего обустройства и подарил бамбуковую палку со свинцовым наконечником со словами - «от всего черного» (подразумевая, видимо, змей всех пород)
Довольно долго я ходила к тунгам и смотрела на тунговые деревья «как баран на новые ворота»: никто мне не дал, так сказать, иного подхода. В конце первой недели мне стало тяжело. Я просто не понимала, как можно понять это проклятое дерево и что это значит - «понять». Такую безнадежную тоску от умственного бессилия усугублял вой шакалов, который раздавался по вечерам из низины, что отделяла совхоз от подъема в высокие горы. Порой у меня даже возникала мысль «смотаться отсюда».
Бродя между тунгами или сидя, пяля на них глаза, я даже плакала иногда. Но однажды забрела туда, откуда были видны «настоящие» горы - не зеленые. Там я села и разговаривала с этими близкими и дорогими мне по Памиру горами. И решила: чтобы разобраться в тунге, надо смотреть на него «изнутри», то есть залезть на него. Решила - и пошла просить управление совхоза сделать мне лесенку такой высоты (примерно метра 2), чтобы взбираться на тунг туда, где можно сесть на толстую ветку и рассматривать дерево из серединки. Они сделали удобную лесенку. И вот в первые же дни, что я лазала внутрь тунга, я заметила, что ветви-побеги имеют какие-то сегменты, а потом заметила, что у ветвей есть периодические утолщения, которые я прозвала «блямбами». (Я их так называла даже потом,когда поняла, что они такое.)
Мое плохое настроение как ветром сдуло: появились вопросы, а, следовательно, и путь к мыслям и целенаправленным наблюдениям. Правда, деятельность ума вначале не давала никаких результатов из-за моих малых знаний в области строения крон и морфологии побегов у деревьев. Позднее, уже вернувшись в Москву, мы выяснили, что мало об этом знали не только мы. Основы строения крон деревьев и подход к их изучению оформился лишь в 50-х годах. А мне, чтобы ум заработал, нужны были факты -результаты наблюдений.
Самым главным «открытием» было то, что у многих ветвей до цветения есть несколько таких сегментов. Вот тут - просветление - концевые границы сегмента указывают размер годового прироста! А еще знание из лекций Сабинина о тесной связи вегетативного и репродуктивного развития и что у ряда растений есть четкое число листьев на побеге до цветения - морфогенетический ряд - значит, надо считать число листьев у ветвей с разным числом годового прироста. После многих подсчетов числа этих приростов в цветущей ветке удалось разобраться и в том, что такое «блямбы»: это место возникновения нескольких побегов с разной способностью дать больший или меньший прирост. И опять расчеты, наблюдения, чтобы, наконец, совсем нескоро и, конечно, благодаря наводящим вопросам Сабинина при моих «отчетах» во время его приездов - понять значение положение почек, дающих побеги с разной скоростью роста по отношению к земле.
Наибольшая скорость роста - у плагиотропного побега, (возникающего из почки в самом низу прошлогоднего прироста). Все это нужно было тщательно проверить на разных ветвях и деревьях, что требовало много труда и времени, и, конечно, сравнить потом на тунгах другого возраста и других условий произрастания. Для этого надо было ездить в другие места выращивания тунга.
Так примерно шло мое исследование, такова его логика. Полученные результаты этой работы кратко (и плохо) изложены в 1957 году совместно с данными Ю.Л. Цельникер по цитрусовым.
Окружение моей жизни. Между домом, в котором я жила, и помещением управления совхоза, была некоторая ровная площадка, где собиралась молодежь, где они пели и танцевали. Их пение меня очаровывало, а танцевать хотелось и самой.
Грузинский танец женщин исключает прыжки, притопы и другие резкие движения. Я иногда подходила к девушкам, которых уже видела раньше, и пыталась с ними танцевать. Они хорошо ко мне относились, но разговор мог быть только с одной - двумя: по-русски они, и молодые мужчины тоже, понимали только самые простые фразы. Мое время, конечно, отводилось тунгам, а не молодежи совхоза, и там мне встречать молодых мужчин не следовало.
Поэтому, если я слышала или, сидя на тунге, видела идущих близко мужчин, я затаивалась на дереве или пряталась в траве и кустах - трава там выше метра. Так прятаться было небезопасно - не очень надежно, но главное - из-за змей. Их там была масса, и днем, когда тепло, они не столько ползают, сколько развешивают свое длинное тело по ветвям кустов и так пребывают в покое, если его не нарушать. Мне приходилось прятаться довольно редко: никто не бродил среди тунгов. Только через плантацию проходила тропа, и по ней, бывало, шли одиночки или 2 - 3 человека.
Я научилась не пугать змей, прячась от людей - надо было раздвигать растения медленно, не делая резких движений. Змеи уползали, но некоторым было «лень», и они оставались лежать на ветвях растений в непосредственной близости от вползавшей в их царство меня. Но все же мне пришлось быть укушенной гадюкой, но об этом - после описания контактов с людьми. Еще один пример «контакта». После примерно месяца моей жизни в совхозе моя знакомая грузинка (я ее уже упоминала, имя забыла, кажется, Лиля) сказала, что я могу ходить где хочу и никого не бояться, так как один из совхозных ребят меня приметил и всем объявил, что я его невеста.
Я не могла догадаться, кто это, ни с одним парнем я не говорила, кокетничать с ними мне и в голову не приходило. Но Лиля (назовем ее так) сказала, что в следующее воскресенье она мне его покажет, хотя пока мне это знать не положено. Что и какое «пока», я не знаю, я уехала из этого совхоза так и не сказав с ним ни слова, хотя замечала, если встречались, парня, который на меня поглядывает. На плантации я все же продолжала прятаться от прохожих.
Еще один контакт с местным населением инициировала я. Всем совхозным рабочим выделяют по карточкам хлеб, то есть лепешку из кукурузной муки под названием «мчадо». Я решилась потребовать, чтобы давали и мне. Пришла на очередное собрание правления и попросила выслушать меня. Все там имеющиеся чины сели за стол, а я стоя объяснила им, почему я здесь, что я делаю и как это важно и поэтому я считаю, что как и каждый член совхоза, имею право получать каждый день… и спутала слово «мчадо» с «чача» (что значит водка) и попросила чачи. Тут все чины стали умирать от смеха, хлопать по столу руками, пока председатель, говорящий по-русски, им на грузинском не объяснил мою ошибку. Смех стал не таким шумным и более благожелательным. Председатель сказал, что никто не возражает и мне будет паек «мчадо».
Совсем другая встреча с тамошним местным начальством произошла, когда ко мне в очередной раз приехали Сабинин и Потапов. Они привозили почту, а иногда забирали меня с собой в Анасеули, чтобы я могла помыться в более культурных условиях, чем таз в комнате. Путь до Анасеули - попуткой по шоссе, к которому несколько километров проезжей дороги от совхоза. Но в тот раз, что стоит описать, мы сначала ходили по тунговой плантации, и я им рассказывала то, что уже поняла про его рост и отвечала на их вопросы.
Мы пошли к шоссе не как обычно по дороге, а по тропке, выходящей на шоссе довольно далеко от проезжего пути от совхоза. И вот когда мы вылезли из зарослей и преодолели канаву, у шоссе к нам подъехала попутная машина, хотя мы не голосовали и никаких знаков, что хотим ехать, не подавали. Из остановившейся машины вылезли два дядьки в какой-то форме и потребовали наши документы. Таковые оказались в виде какого-то удостоверения личности только у Сабинина.
Прочтя бумажку и поглядев ее на свет, чины сказали, что мы должны сесть в машину (в кузов, конечно) и ехать с ними в районное отделение милиции в Махарадзе, чтобы удостоверить наши подозрительно шляющиеся по лесу личности. Сабинин пытался отговориться, приводил факты, что он профессор из Москвы, но это только увеличило их подозрения, что мы жулики. Пришлось ехать. Правда, меня они отпустили проезжая Анасеули, а наши мужчины вернулись из Махарадзе только через час. В районном отделении милиции им объяснили причину их ареста тем, что рядовые блюстители порядка просто не могут представить себе, что московские профессора лазают по лесам и канавам, и потому приняли их за подозрительных личностей.
Потапов с самыми лучшими намерениями довел меня до слез. Он принес мне манную крупу и сухое молоко. Я обожаю молочную манную кашу, но в данном случае что-то задерживало меня, и кухарить - варить кашу взялся Потапов, сказав что он умеет. Сели за стол, он положил мне в тарелку кашу - и оказалась она вся бомбежками. Вот тут я не удержалась и от краха ожидаемой вкусности расплакалась.
Когда мое изучение строения кроны тунга дошло до количественного этапа, то есть подсчета листьев на годовом приросте и числа этих приростов до цветения, я увлеклась, так как явно была видна необходимость выполнения морфогенетического ряда листьев. Чтобы вести подсчеты, мне нужно было не только влезать на дерево, но и считать все у нижних побегов, стоя на лестнице. При этом я, конечно, тянулась к интересующему меня побегу, и однажды это кончилось тем, что моя легкая лестница свалилась - и я вместе с ней. Я не очень ушиблась, но выше щиколотки левой ноги была боль, и я увидела типичные следы укуса змеи.Саму змею я увидела, когда она выползала из-под упавшей лестницы.
Что делать? Яд как-то отсасывают, но я не знала как это сделать и не могла достать ртом это место. Идти к этому неподвижному медику совхоза - он очевидно бессилен. Моя «хозяйка» в отъезде. Я решила идти к «нашим» - в Анасеули. Это по разным тропкам нужного направления километров 10-12. Схватив с собой рабочий дневник, я отправилась быстрым шагом. Ранка побаливала. Когда я на взгорках приостанавливалась и смотрела на ногу, вокруг укуса сначала было красное пятно, потом от него вверх потянулись какие-то сине-желтые бяки. Я испугалась и больше решила не смотреть. Один раз глянула - тяжи удлинились. К нашим я пришла в их обеденное время и со словами «меня укусила змея», грохнулась на ближайшее сиденье и посмотрела на ногу. Она была белая с небольшим покраснением у ранки. Наши быстро нашли и привели врача. Посмотрев, он сказал, что я сделала то, что делают покусанные животные - быстро бегут - и это было самым правильным из всего возможного.
Какую-то медицину он мне все же дал, но я уже практически спала на кровати кого-то из наших анасеульцев - и проспала до позднего вечера. Отдохнув у них несколько дней, я вернулась в «свой» совхоз продолжать работу. Я пробыла в нем почти 3 месяца. За это время с одной из опасностей исследования тунга я справилась сама, а избежать других мне помогли знакомые и незнакомые люди разной национальности.
Кадорский совхоз. Поскольку в Джиханджурском совхозе тунги были все одного возраста и росли примерно в одинаковых условиях, было необходимо обследовать тунги в других местообитаниях. Первым из таких других был совхоз, расположенный на склонах Кадорского хребта.Н.Г. уехал почти сразу, а я пошла к тунгам. Они, бедные, так заросли аборигенами - деревьями и кустами, что их сразу и не видно. Произрастая на довольно крутом склоне гор Кадорского хребта, тунги ветвились позже и по сравнению с джиханджурскими были как то вытянуты вверх. Тропа между ними шла на одной высоте, и с нее можно было разобраться в верхних побегах ниже растущих деревьев.
Здешние тунги не слишком сильно отличались от «моих» по строению. Их ветвление было слабее: из «блямб» не выходило больше 3 побегов. Даже у главного побега до цветения проходило 2, а то и 3 годовых прироста. На боковых побегах приросты были слабые. Даже до точного сравнения подсчетом это свидетельствовало о слабом развитии здешних деревьев. Очевидно, они были более угнетены, чем джиханджурские, на равнине.
Я пробыла в Кадорском совхозе около недели. Общалась только с кормившей меня пожилой грузинкой. Но два впечатления от этого места остались на всю жизнь. Во-первых, это вид моря с гор. Его было видно с некоторых мест тропинки между тунгами. Увидев его, я не сразу поняла, что это море: казалось, яркая вертикальная синяя стена закрывала горизонт. Во-вторых - удивительная встреча. В один из дней моей работы был ночью сильный дождь. После дождя нежарко, и я пошла по тропе между тунгами довольно далеко от центра совхоза и моего ночного обиталища. Обсчитывала один из тех тунгов, ветви которого можно было рассматривать и описывать стоя - или сидя - на тропинке. Работа это тихая, так что я почти ничем не выдавала своего присутствия. Вдруг я услышала громкие звуки: явно кто-то сверху пробирался через заросли, возможно, на тропинку. Я очень испугалась. Спрятаться там трудно - крутые склоны.
Я просто совсем затаилась. А шум стал еще громче на минуту, а потом стал раздаваться снизу. Кто бы это ни был, он шел не ко мне, а просто спускался с горы. Постояв тихо - тихо еще немного, я пошла по направлению, откуда услышала шум. На ручейном аллювии были явные следы медведя. Ошибки быть не могло, я знала след медвежьих лап - это был он. Не почуяв меня, он спокойно пересек дорожку и повалил дальше вниз. По несколько примятым траве и кустам еще можно было угадать его путь в этих зарослях. Я собрала все свои рабочие пожитки и пошла «домой» не потому, что «а вдруг он вернется», а просто была очень взволнована этой реальной «невстречей» с живым диким медведем. Итак, Кадорский совхоз дал мне не только подтверждение того, что я уже знала про тунги, но и незабвенный, больше никогда не встреченный мной вид моря в виде синей вертикальной стены и вид свежего следа прошедшего вблизи от меня медведя.
Из интересных людей оказался пчеловод, уже немолодой, русский. В те годы в пчеловодстве был перелом - переход к современным ульям - домикам с рамкой для сот внутри. Его приглашали качать мед пчеловоды соседних поселений. Как-то раз он пригласил меня пойти в одно село помогать - там, мол, хорошо накормят и дадут с собой меда. Еще он взял с собой грузинского парня, выздоравливавшего здесь у родных после ранения на фронте. Когда мы пришли в настоящее грузинское индивидуальное хозяйство, хозяйка сразу «взяла меня в руки», сказав: «Помогай будешь». И я оказалась девочкой на побегушках, но не на пчельнике, а дома, но это тоже было интересно.
Хозяйка очень плохо знала русский язык, но ее команды и распоряжения я понимала. Вот только «мирные» южные пчелы больно кусались. Этого молодого парня как-то укусили сразу две пчелы в голову, и он упал в обморок. Моей обязанностью было все мыть в кухне и готовить посуду для меда, который откачивали мужчины на специальной центрифуге. Было интересно встретиться с бытом грузин «изнутри». Кормили меня действительно очень вкусно и сытно и дали меду с собой, что было важно при оскудевшим со временем моим обедом.
Я трудилась над своими тунгами и уставала. Чтобы избегать встречи с молодыми грузинами, изменила свой путь от тунгов после работы на обходной по боковым тропинкам. Но однажды двое парней решили навестить меня вечером в моем домике. Этого, конечно, следовало избегать. Услышав шаги на веранде, я выпрыгнула в окно в дикие заросли. А в следующий их приход я решила не рисковать с прыжками, а спрятаться в комнате. Печка стояла так, что почти касалась створки двери, когда дверь открывалась. Я придумала залезть на печку.Тогда распахнувшие дверь увидят всю комнату, а меня на печке, за створкой двери, не видно. Это оказалось успешным способом «отвадить» ребят ходить ко мне. Они решили, что я по вечерам к кому-то хожу.
Об этом безымянном поселке у меня сохранилось светлое воспоминание. Мои заключения о росте и развитии тунга подтвердились, A. fordii меня как-то не заинтересовал: его отличия от A. cordata - мелкие и не меняют общую схему строения кроны. Оттуда я вернулась уже в «свой» совхоз, и вскоре поехала в свою последнюю тунговую точку.
Тунги Краснова Последним местом моей жизни при работе с тунгом был одинокий дом, стоящий на совершенно пустом пляже так близко к морю, что при большой волне вода достигала его каменного фундамента. Дом, как и пляж, был пуст, лишь в том конце, что дальше от моря, в полуподвале жила грузинская семья. Привезли меня сюда на казенной машине (принадлежавшей, как и дом, ВНИИЧ и СК) для изучения старых тунгов, посаженных вдоль берега моря в начале века Красновым.
Дом, где мне предстояло жить, произвел на меня неизгладимое впечатление своим одиночеством, следами его прошлого и близостью моря. Внутри он представлял собой анфиладу комнат с небольшим залом в торце, обращенном к морю. Между комнатами были двери, они шевелились и поскрипывали от морского ветра, т.к. не все окна были целыми. Войдя в дом, я слушала эти звуки и рассматривала стены комнат.
В двух комнатах остались стоять книжный шкаф со сломанной дверцей и колченогий стол. Я заинтересовалась шкафом. Он был пуст, но за ним было набито много всякого бумажного и книги. Среди них оказался том Хемингуэя «Прощай, оружие», который тогда был в центре внимания читающей публики. Я им совершенно зачиталась, приходя от тунгов и в дождливые дни.
Что касается старых тунгов, то они вызвали у меня отношение как к старой бабке - трудно рассмотреть сквозь следы лет черты закономерного формирования их характерной и красивой кроны. Чтобы выискать эти черты, надо было лезть буквально в середину кроны, так что меня снизу вообще не было видно. Может быть, это было важно в одном случае. Обычно на этом пляже никогда никого не было. А в один «прекрасный день» мне сверху показалось, что кто-то идет в мою сторону вдоль самой кромки прилива. Через несколько минут стало ясно, что это мужчина, одет во все темное, с надвинутой на лицо шапкой. Лицо я не могла рассмотреть, потому что он все время смотрел на море. Конечно, я сидела на своем суку очень тихо пока пришелец не скрылся.
Естественно, я вообразила, что это шпион - ведь в Черном море еще были немецкие подводные лодки. Расспросить моих грузинок не удалось - говорилось лишь одно: «никто ходи нету». Что касается подводных лодок, то я опять же с высоты дерева видела довольно далеко в море легко передвигающийся вдоль нашего берега объект. Мне показалось, что это перископ подводной лодки. И увидела я его всего через два дня после появления «шпиона». Конечно, я решила, что это была немецкая подводная лодка и что она либо высадила, либо подобрала шпиона на нашем безлюдном берегу. Когда я рассказала об этом эпизоде Сабинину, он ответил, что это вполне могло быть на самом деле.
Со старым тунгом я возилась долго. Все же удалось удостовериться, что размер годового прироста падает с возрастом дерева. Это вообще не ново, но у очень молодых тунгов этот размер с годами возрастал. Для того уровня знаний о строении крон деревьев это было достаточно важное утверждение. Кроме того, эти высокие старые деревья свидетельствовали, что в благоприятных условиях тунг может достигать больших размеров. Я покинула это место привидений и призраков, когда Сабинин повез нас всех в Сочи на плодоовощную станцию. А потом я отправилась домой.
Итоги и перспективы Когда я приехала с Кавказа, передо мной встали две задачи. Во-первых, подвести итоги работы с тунгом. Это значит понять, что она дала для науки и что она дала для меня, написать подробный отчет и сделать на кафедре научный отчетный доклад, который может быть примут как дипломный. Во-вторых, догнать свой курс, чтобы вместе с ним сдать экзамены по предметам осеннего семестра и включиться в подготовку к выпускным. Не менее важным для меня было встретиться с друзьями, чтобы «отчитаться» о моих впечатлениях и приключениях во время тунговой эпопеи.
Итак, научное значение проведенной мной работы с тунгом это небольшой, но все же вклад в познание строения древесных. Важные сведения об этом типе сложения дерева, количественно выраженные особенности его ветвления,необходимость выполнения морфологического ряда (числа листьев до цветения) - тоже дополнение к уже имеющимся немногочисленным данным других авторов об этом. Практический результат - это доказанный факт, что низкий урожай посевов тунга обусловлен подавлением его роста в плохих условиях плантации.
Я очень беспокоилась о том, как скажет об этом в своем отчете грузинам Сабинин. Просто сказать, что они виноваты, не ухаживали за тунгом - в то время было опасно. Но он облек этот вывод научными достижениями и условиями Кавказа, так что понять правду мог только и без того сведущий человек.
Что касается влияния на меня этой работы в этих условиях, то я чему-то научилась, победила трудности и стала уверенней в своих силах. Но мое здоровье пострадало. Хина, по-видимому, спасла меня от малярии. Но у меня с детства был слабый «животик» (из-за перенесенной дизентерии плюс его испытания на трудфронте в эвакуации). А ела я на Кавказе, конечно, не то, что ему надо, а что есть. Так что я страдала и вернувшись домой. Да собственно и всю жизнь. Впоследствии, когда я ездила в командировки и по стране и за границу, я брала с собой маленькую электроплитку, кастрюльку и мешочек овсяной крупы. Бывало, что они были нужны.
Доклад по тунгу на кафедре получился удачным, было интересное обсуждение. Я даже подготовила кратко материалы для статьи, которая была опубликована в совместной с Дифиными данными о цитрусовых в Ботаническом журнале (1955 г.). Но с древесными я больше никогда не работала"
Фазиль Искандер. Колчерукий "...Все было хорошо, но вдруг стало известно, что председатель сельсовета получил анонимное письмо против Колчерукого. В нем говорилось, что в посадке тунгового дерева на могилу скрывается насмешка над новой технической культурой, намек на ее бесполезность для живых колхозников, как бы указание на то, что ей настоящее место на деревенском кладбище. Председатель сельсовета показал это письмо председателю колхоза, и тот, говорят, не на шутку перепугался, потому что могли подумать, что он, председатель, подучил Колчерукого пересадить тунговое дерево к себе на могилу. Я тогда никак не мог понять, почему все обернулось так грозно, когда и до этой бумаги все знали, что он пересадил деревце тунга на свою могилу. Я тогда не знал, что письмо - это документ, а документ потребовать могут, за него надо отвечать.
Приехавший из райцентра добивался, чтобы старик рассказал об истинной цели пересадки тунгового дерева, а главное, раскрыл, кто его подучил это сделать. Колчерукий отвечал, что его никто не подучивал, что он сам захотел после смерти иметь тунговое дерево над своим изголовьем, потому что ему давно приглянулась эта не виданная в наших краях культура. Приехавший не поверил.
Тогда Колчерукий признался, что надеялся на ядовитые свойства не только плодов, но и корней тунга, он надеялся, что корни этого дерева убьют всех могильных червей, и он будет лежать в чистоте и спокойствии, потому что от блох ему и на этом свете спокойствия не было.
Тогда, говорят, приезжий спросил, что он подразумевает под блохами. Колчерукий ответил, что под блохами он подразумевает именно собачьих блох, которые не следует путать с куриными вшами, которые его, Колчерукого, нисколько не беспокоят, так же как и буйволиные клещи. А если его что беспокоит, так это лошадиные мухи, и если он в жару подбросит под хвост лошади пару пригоршней суперфосфату, то колхозу от этого не убудет, а лошади отдых от мух. Приехавший понял, что его с этой стороны не подкусишь, и снова вернулся к тунгу.
Одним словом, как ни изворачивался Колчерукий, дело его принимало опасный оборот. На следующий день его уже не вызывали к товарищу из райцентра.
То, что придумал Мустафа, было замечательно простым. Прибывший из райцентра был абхазцем, а если человек абхазец, то, будь он приехавшим из самой Эфиопии, у него найдутся родственники в Абхазии.
Оказывается, ночью Мустафа тайно собрал у себя местных стариков, угостил, а потом с их помощью тщательно исследовал родословную товарища из райцентра. Тщательный и всесторонний анализ ясно показал, что товарищ из райцентра через свою двоюродную бабку, бывшую городскую девушку, ныне проживающую в селе Мерхеулы, состоит в кровном родстве с дядей Мексутом. Мустафа остался вполне доволен результатом анализа.
С этим козырем в кармане он прошагал мимо Колчерукого в правление. Говорят, когда Мустафа сообщил об этом товарищу из райцентра, тот побледнел и стал отрицать свое родство с бабкой из Мерхеул и в особенности с дядей Мексутом. Но капкан уже захлопнулся. Мустафа только усмехнулся на его отрицание и сказал: - Если не родственник, зачем побледнел? Больше он не стал говорить, а спокойно вышел из помещения.
- Как быть? - спросил Колчерукий, увидев Мустафу. - Потерпи до вечера, - сказал Мустафа. - Решайте скорей, - ответил Колчерукий, - а то у меня рука совсем высохнет от этой повязки. - До вечера, - повторил Мустафа и ушел. В сущности, товарищ из райцентра, не признав родства с дядей Мексутом, нанес ему смертельное оскорбление. Но дядя Мексут сдержался. Он ничего никому не сказал, а только поймал свою лошадь и уехал в Мерхеулы.
К вечеру он вернулся на мокрой лошади, остановился у правления и дал поводья все еще ждущему своей участи Колчерукому. Председатель стоял на веранде и курил, глядя на Колчерукого и окружающую природу. - Взойди, - сказал председатель, увидев дядю Мексута. - Сейчас, - ответил дядя Мексут и, прежде чем взойти, сорвал с руки Колчерукого повязку и молча запихнул ее в карман. Говорят, Колчерукий так и остался с рукой на весу, как бы все еще сомневаясь и не принимая смысла этого символического жеста.
Дядя Мексут положил перед товарищем из райцентра желтое и готовое рассыпаться в прах свидетельство о рождении мерхеульской бабки, выданное нотариальной конторой еще дореволюционного Сухумского уезда. Увидев это свидетельство, товарищ из райцентра, говорят, еще раз побледнел, но отрицать уже ничего не мог. - Или тебе бабку поперек седла привезти? - спросил дядя Мексут. - Бабку не надо, - тихо ответил товарищ из райцентра. - Портфель с собой возьмешь или поставишь в несгораемый шкаф? - еще раз спросил дядя Мексут.
- Возьму с собой, - ответил товарищ из райцентра. - Тогда пошли, - сказал дядя Мексут, и они покинули помещение.
В этот вечер в доме дяди Мексута устроили хлеб-соль и все обмозговали. На следующее утро в доме дяди Мексута, после длительного обсуждения, мне лично была продиктована справка на русско-кавказско-канцелярском языке. - Наконец-то и этот дармоед пригодился, - сказал Колчерукий, когда я придвинул к себе чернильницу и замер в ожидании диктовки. Справка обсуждалась руководителями колхоза с товарищем из райцентра. Колчерукий внимательно слушал и требовал перевести на абхазский язык каждую фразу. Причем он несколько раз уточнял формулировки в сторону завышения своих, как я теперь понимаю, социальных и деловых достоинств.
Вот что было сказано в справке. "Старик Шаабан Ларба, по прозвищу Колчерукий, которое он получил еще до революции вместе с княжеской пулей, впоследствии оказавшейся меньшевистской, с первых же дней организации колхоза активно работает в артели, несмотря на частично высохшую руку (левая).
Старик Шаабан Ларба, по прозвищу Колчерукий, имеет сына, который в настоящее время сражается на фронтах Отечественной войны и имеет правительственные награды (в скобках указывался адрес полевой почты).
Старик Шаабан Ларба, по прозвищу Колчерукий, несмотря на преклонный возраст, в это трудное время не покладая рук трудится на колхозных полях, не давая отдыха своей пострадавшей вышеуказанной руке. Ежегодно он вырабатывает не менее четырехсот трудодней. Правление колхоза, вместе с председателем сельсовета, заверяет, что тунговое дерево он пересадил на свою фиктивную могилу по ошибке, как дореволюционный малограмотный старик, за что будет оштрафован согласно уставу сельхозартели. Правление колхоза заверяет, что случаи пересадки тунговых деревьев с колхозных плантаций на общественные кладбища и тем более личные приусадебные участки никогда не носили массового характера, а носят характер единичной несознательности.
Правление колхоза заверяет, что старик Шаабан Ларба, по прозвищу Колчерукий, никогда не насмехался над колхозными делами, а, согласно веселому и острому, как абхазский перец, характеру, насмехался над отдельными личностями, среди которых немало паразитов колхозных полей, которые являются героями в кавычках и передовиками без кавычек на своих собственных приусадебных участках. Но таких героев и таких передовиков мы изживали и будем изживать согласно уставу сельхозартели вплоть до изгнания из колхоза и изъятия приусадебных участков.
Старик Шаабан Ларба благодаря своему народному таланту передразнивает местных петухов, чем разоблачает наиболее вредные мусульманские обычаи старины, а также развлекает колхозников, не прерывая полевых работ". Справка была заверена печатью и подписана председателем колхоза и председателем сельсовета. Председатель колхоза точно выполнил обещанное в справке. Он оштрафовал Колчерукого на двадцать трудодней. Кроме того, приказал пересадить назад тунговое деревце и навсегда засыпать могильную яму во избежание несчастных случаев со скотом. Колчерукий вновь откопал тунговое деревце и пересадил его на плантацию, но оно, не выдержав всех этих мучений, долгое время находилось в полувысохшем состоянии."
Источник Семихатова О.А. "Как я стала ленинградкой" ..у меня сохранились дневники тех лет, позволявшие его описать на основе тех фактов и того представления о них, которое не только сохранилось в памяти, но и имеет документальную основу...
...меня тоже «взяли», то есть зачислили на работу по заключенному кафедрой договору с Комитетом Главчая, чтобы разобраться, почему на Западном Кавказе плохо плодоносят цитрусовые и тунг и плохо растет чай.
Сабинин согласился и сказал, что если я сдам хотя бы частично весеннюю сессию, то смогу поехать вместе с ним в конце мая, когда он сам соберется на Кавказ. Я выполнила это условие и 24 мая отправилась вместе с Сабининым и двумя студентками 3-го курса в Тбилиси, а оттуда местным поездом до г.Махарадзе. Недалеко от него расположен поселок Анасеули, где находится Институт чая и субтропических культур - ВНИИЧ и СК. Так началось то, что я назвала «тунговая эпопея»
..Дорога произвела на меня сильное впечатление.Прежде всего - следы войны. В Воронеже наш поезд долго стоял, и почему-то часть пассажиров и мы пошли в какую-то столовую. Ее я совершенно не помню, но никогда не забыть, что мы шли по мосткам, перекинутым через остатки домов - их каменные фундаменты, среди более высоких развалин. Эта часть города полностью разрушена - страшно. А когда приближались к Сталинграду, видели на полях разбитые танки и обломки машин. Ехавший с нами в купе военный опустил голову на руки, положив их на столик. Мы, девчонки, поняли и стали его отвлекать, говорить с ним. Он поддался, и даже когда поезд шел через ту часть города, где и теперь стоит Дом Павлова, стал нам рассказывать, что было на месте развалин и про этот Дом. Останавливался поезд, проехав разрушенный город. Тяжелое настроение частично развеял Баку, где поезд стоял, и с перрона не было видно ни одного разрушения.
Джиханджурский совхоз Место, где я начала работу с тунгом, было в 15 - 18 километрах от Анасеули. Этот небольшой совхоз, расположенный в предгорьях Малого Аджаро-Имеретинского хребта, отделен от гор глубокой выемкой. Тунг
Чтобы меня там «интродуцировать», поехали Сабинин и Потапов. Сабинин договорился с управлением совхоза, представил им меня, и мы пошли смотреть, какое жилье мне предоставляется. Эта оказалась большая угловая комната в первом этаже двухэтажной барачной постройки. В этой комнате явно давно не жили, как и во всем первом этаже. Грязный пол, высокий грязный потолок, два больших, во всю стену окна - одно разбито, железный остов кровати и стол. моим первым делом был пол. В этом мне помог валявшийся на первом этаже веник. Второй вопрос - кровать. На Памире мне приходилось спать в очень разных условиях, но там нет вшей.
Используя свой опыт по школьному эваколагерю на Оке (лето 1941), я вытащила кровать во двор и, чтобы ее по возможности обезвредить, стала разводить костер из подручных средств, на котором ее обжечь. Конечно, набрались зрители. Я заметила крупную красивую грузинскую деваху и стала говорить с ней - кто я, зачем тут и что пытаюсь делать. Она спросила мое имя, а потом - запираются ли окна и двери предоставленной мне комнаты. Я сказала, что не знаю, она хихикнула и отметила: «Надо чтобы были».
Но от этого жилища, явно легко доступного каждому парню, меня спас Ангел-хранитель в лице русской женщины средних лет простого вида, которая сказала, что здесь жить нельзя, и пригласила меня к себе в комнату второго этажа, откуда недавно уехала ее напарница, я потушила костер, и мы вместе с полной грузинкой вволокли кровать назад и пошли наверх к этой милой женщине. Там оказалась вполне нормальная комната. Так я и обосновалась в этом совхозе.
Пару слов об «Ангеле-хранителе». Она сама была из деревни на северо-западе России. К этой деревне приближался фронт, и, может быть, потому, что она стояла далеко от главных дорог и движения основных сил немцев, там наступал румынский полк. От него в деревню были посланы гонцы, которые велели (!) жителям срочно эвакуироваться любыми средствами и даже подогнали несколько подвод, взятых, по-видимому, из соседнего села. Так моя хозяйка с соседками добралась до нашего фронта, а у нас нескольких из них послали жить и работать в грузинские совхозы.Нечего и говорить, что мы жили с ней душа в душу, я всячески старалась ей не мешать, да она и так целые дни была на работе - что предстояло и мне.
Моя задача была разобраться, «как себя чувствует» тунг, почему мало дает плодов. Тунг (Aleurites) - это ценное дерево плоды которого содержат незастывающее масло, применяемое в технике, и в те годы - незаменимое для авиационных моторов. Естественное произрастание тунга - Южный Китай и другие страны тех же широт. Интродуцировать тунг начали американцы в конце 20-х годов, их примеру последовал Советский Союз. Тунг относится к семейству молочайных. В нашей стране были высажены в основном Aleurites cordata и A. fordii. Оба вида в благоприятных условиях вначале - на 4-5 году жизни - дают очень большие боковые побеги. Дерево может достигать высоты 40 метров. Сок его листьев ядовит, плоды могут вызвать смертельные отравления. Цветки обычно белые.
В Западной Грузии для тунга наиболее близкие условия к местам его естественного произрастания. Но заняли посадки тунга площади, так же благоприятные и для цитрусовых. Это не вызвало доброго отношения к тунгу местного населения, которое должно было ухаживать за ним. В 1944 году в плантации «моего» совхоза тунги представляли собой деревья высотой около 10-15 метров. Их плоды размером с небольшой грецкий орех висят гроздьями на концах побегов. Рос тунг сравнительно недалеко от домов совхоза, но его плантации заросли кустами и высокой травой, где прекрасно себя чувствуют змеи - гадюки. А близость территории совхоза к Колхидской низменности способствует изобилию малярийных комаров.
В отношении питания я на свою зарплату могла покупать немного молока, кукурузу у местного населения, кое-что привезти из Анасеули. Еду готовили на керосинке прямо в комнате, где жили. Нельзя сказать, что я голодала, но недоедала - это факт. Мои любимые горы были хорошо видны, но невысоки и покрыты зеленью, и чтобы увидеть именно «мои» горы, нужно было пойти в определенные места за поселком.
Таковы были условия моей жизни при работе с тунгом. Следует прибавить, что мне было 22 года и я была тогда блондинкой, так что и хозяйка моя (я к своему стыду теперь забыла ее имя), и грузинка, которую я уже упоминала, и Потапов (в более мягкой форме) говорили, что мне не следует встречаться с грузинами вдали от домов. Потапов меня навестил вскоре после моего обустройства и подарил бамбуковую палку со свинцовым наконечником со словами - «от всего черного» (подразумевая, видимо, змей всех пород)
Довольно долго я ходила к тунгам и смотрела на тунговые деревья «как баран на новые ворота»: никто мне не дал, так сказать, иного подхода. В конце первой недели мне стало тяжело. Я просто не понимала, как можно понять это проклятое дерево и что это значит - «понять». Такую безнадежную тоску от умственного бессилия усугублял вой шакалов, который раздавался по вечерам из низины, что отделяла совхоз от подъема в высокие горы. Порой у меня даже возникала мысль «смотаться отсюда».
Бродя между тунгами или сидя, пяля на них глаза, я даже плакала иногда. Но однажды забрела туда, откуда были видны «настоящие» горы - не зеленые. Там я села и разговаривала с этими близкими и дорогими мне по Памиру горами. И решила: чтобы разобраться в тунге, надо смотреть на него «изнутри», то есть залезть на него. Решила - и пошла просить управление совхоза сделать мне лесенку такой высоты (примерно метра 2), чтобы взбираться на тунг туда, где можно сесть на толстую ветку и рассматривать дерево из серединки. Они сделали удобную лесенку. И вот в первые же дни, что я лазала внутрь тунга, я заметила, что ветви-побеги имеют какие-то сегменты, а потом заметила, что у ветвей есть периодические утолщения, которые я прозвала «блямбами». (Я их так называла даже потом,когда поняла, что они такое.)
Мое плохое настроение как ветром сдуло: появились вопросы, а, следовательно, и путь к мыслям и целенаправленным наблюдениям. Правда, деятельность ума вначале не давала никаких результатов из-за моих малых знаний в области строения крон и морфологии побегов у деревьев. Позднее, уже вернувшись в Москву, мы выяснили, что мало об этом знали не только мы. Основы строения крон деревьев и подход к их изучению оформился лишь в 50-х годах. А мне, чтобы ум заработал, нужны были факты -результаты наблюдений.
Самым главным «открытием» было то, что у многих ветвей до цветения есть несколько таких сегментов. Вот тут - просветление - концевые границы сегмента указывают размер годового прироста! А еще знание из лекций Сабинина о тесной связи вегетативного и репродуктивного развития и что у ряда растений есть четкое число листьев на побеге до цветения - морфогенетический ряд - значит, надо считать число листьев у ветвей с разным числом годового прироста. После многих подсчетов числа этих приростов в цветущей ветке удалось разобраться и в том, что такое «блямбы»: это место возникновения нескольких побегов с разной способностью дать больший или меньший прирост. И опять расчеты, наблюдения, чтобы, наконец, совсем нескоро и, конечно, благодаря наводящим вопросам Сабинина при моих «отчетах» во время его приездов - понять значение положение почек, дающих побеги с разной скоростью роста по отношению к земле.
Наибольшая скорость роста - у плагиотропного побега, (возникающего из почки в самом низу прошлогоднего прироста). Все это нужно было тщательно проверить на разных ветвях и деревьях, что требовало много труда и времени, и, конечно, сравнить потом на тунгах другого возраста и других условий произрастания. Для этого надо было ездить в другие места выращивания тунга.
Так примерно шло мое исследование, такова его логика. Полученные результаты этой работы кратко (и плохо) изложены в 1957 году совместно с данными Ю.Л. Цельникер по цитрусовым.
Окружение моей жизни. Между домом, в котором я жила, и помещением управления совхоза, была некоторая ровная площадка, где собиралась молодежь, где они пели и танцевали. Их пение меня очаровывало, а танцевать хотелось и самой.
Грузинский танец женщин исключает прыжки, притопы и другие резкие движения. Я иногда подходила к девушкам, которых уже видела раньше, и пыталась с ними танцевать. Они хорошо ко мне относились, но разговор мог быть только с одной - двумя: по-русски они, и молодые мужчины тоже, понимали только самые простые фразы. Мое время, конечно, отводилось тунгам, а не молодежи совхоза, и там мне встречать молодых мужчин не следовало.
Поэтому, если я слышала или, сидя на тунге, видела идущих близко мужчин, я затаивалась на дереве или пряталась в траве и кустах - трава там выше метра. Так прятаться было небезопасно - не очень надежно, но главное - из-за змей. Их там была масса, и днем, когда тепло, они не столько ползают, сколько развешивают свое длинное тело по ветвям кустов и так пребывают в покое, если его не нарушать. Мне приходилось прятаться довольно редко: никто не бродил среди тунгов. Только через плантацию проходила тропа, и по ней, бывало, шли одиночки или 2 - 3 человека.
Я научилась не пугать змей, прячась от людей - надо было раздвигать растения медленно, не делая резких движений. Змеи уползали, но некоторым было «лень», и они оставались лежать на ветвях растений в непосредственной близости от вползавшей в их царство меня. Но все же мне пришлось быть укушенной гадюкой, но об этом - после описания контактов с людьми. Еще один пример «контакта». После примерно месяца моей жизни в совхозе моя знакомая грузинка (я ее уже упоминала, имя забыла, кажется, Лиля) сказала, что я могу ходить где хочу и никого не бояться, так как один из совхозных ребят меня приметил и всем объявил, что я его невеста.
Я не могла догадаться, кто это, ни с одним парнем я не говорила, кокетничать с ними мне и в голову не приходило. Но Лиля (назовем ее так) сказала, что в следующее воскресенье она мне его покажет, хотя пока мне это знать не положено. Что и какое «пока», я не знаю, я уехала из этого совхоза так и не сказав с ним ни слова, хотя замечала, если встречались, парня, который на меня поглядывает. На плантации я все же продолжала прятаться от прохожих.
Еще один контакт с местным населением инициировала я. Всем совхозным рабочим выделяют по карточкам хлеб, то есть лепешку из кукурузной муки под названием «мчадо». Я решилась потребовать, чтобы давали и мне. Пришла на очередное собрание правления и попросила выслушать меня. Все там имеющиеся чины сели за стол, а я стоя объяснила им, почему я здесь, что я делаю и как это важно и поэтому я считаю, что как и каждый член совхоза, имею право получать каждый день… и спутала слово «мчадо» с «чача» (что значит водка) и попросила чачи. Тут все чины стали умирать от смеха, хлопать по столу руками, пока председатель, говорящий по-русски, им на грузинском не объяснил мою ошибку. Смех стал не таким шумным и более благожелательным. Председатель сказал, что никто не возражает и мне будет паек «мчадо».
Совсем другая встреча с тамошним местным начальством произошла, когда ко мне в очередной раз приехали Сабинин и Потапов. Они привозили почту, а иногда забирали меня с собой в Анасеули, чтобы я могла помыться в более культурных условиях, чем таз в комнате. Путь до Анасеули - попуткой по шоссе, к которому несколько километров проезжей дороги от совхоза. Но в тот раз, что стоит описать, мы сначала ходили по тунговой плантации, и я им рассказывала то, что уже поняла про его рост и отвечала на их вопросы.
Мы пошли к шоссе не как обычно по дороге, а по тропке, выходящей на шоссе довольно далеко от проезжего пути от совхоза. И вот когда мы вылезли из зарослей и преодолели канаву, у шоссе к нам подъехала попутная машина, хотя мы не голосовали и никаких знаков, что хотим ехать, не подавали. Из остановившейся машины вылезли два дядьки в какой-то форме и потребовали наши документы. Таковые оказались в виде какого-то удостоверения личности только у Сабинина.
Прочтя бумажку и поглядев ее на свет, чины сказали, что мы должны сесть в машину (в кузов, конечно) и ехать с ними в районное отделение милиции в Махарадзе, чтобы удостоверить наши подозрительно шляющиеся по лесу личности. Сабинин пытался отговориться, приводил факты, что он профессор из Москвы, но это только увеличило их подозрения, что мы жулики. Пришлось ехать. Правда, меня они отпустили проезжая Анасеули, а наши мужчины вернулись из Махарадзе только через час. В районном отделении милиции им объяснили причину их ареста тем, что рядовые блюстители порядка просто не могут представить себе, что московские профессора лазают по лесам и канавам, и потому приняли их за подозрительных личностей.
Потапов с самыми лучшими намерениями довел меня до слез. Он принес мне манную крупу и сухое молоко. Я обожаю молочную манную кашу, но в данном случае что-то задерживало меня, и кухарить - варить кашу взялся Потапов, сказав что он умеет. Сели за стол, он положил мне в тарелку кашу - и оказалась она вся бомбежками. Вот тут я не удержалась и от краха ожидаемой вкусности расплакалась.
Когда мое изучение строения кроны тунга дошло до количественного этапа, то есть подсчета листьев на годовом приросте и числа этих приростов до цветения, я увлеклась, так как явно была видна необходимость выполнения морфогенетического ряда листьев. Чтобы вести подсчеты, мне нужно было не только влезать на дерево, но и считать все у нижних побегов, стоя на лестнице. При этом я, конечно, тянулась к интересующему меня побегу, и однажды это кончилось тем, что моя легкая лестница свалилась - и я вместе с ней. Я не очень ушиблась, но выше щиколотки левой ноги была боль, и я увидела типичные следы укуса змеи.Саму змею я увидела, когда она выползала из-под упавшей лестницы.
Что делать? Яд как-то отсасывают, но я не знала как это сделать и не могла достать ртом это место. Идти к этому неподвижному медику совхоза - он очевидно бессилен. Моя «хозяйка» в отъезде. Я решила идти к «нашим» - в Анасеули. Это по разным тропкам нужного направления километров 10-12. Схватив с собой рабочий дневник, я отправилась быстрым шагом. Ранка побаливала. Когда я на взгорках приостанавливалась и смотрела на ногу, вокруг укуса сначала было красное пятно, потом от него вверх потянулись какие-то сине-желтые бяки. Я испугалась и больше решила не смотреть. Один раз глянула - тяжи удлинились. К нашим я пришла в их обеденное время и со словами «меня укусила змея», грохнулась на ближайшее сиденье и посмотрела на ногу. Она была белая с небольшим покраснением у ранки. Наши быстро нашли и привели врача. Посмотрев, он сказал, что я сделала то, что делают покусанные животные - быстро бегут - и это было самым правильным из всего возможного.
Какую-то медицину он мне все же дал, но я уже практически спала на кровати кого-то из наших анасеульцев - и проспала до позднего вечера. Отдохнув у них несколько дней, я вернулась в «свой» совхоз продолжать работу. Я пробыла в нем почти 3 месяца. За это время с одной из опасностей исследования тунга я справилась сама, а избежать других мне помогли знакомые и незнакомые люди разной национальности.
Кадорский совхоз. Поскольку в Джиханджурском совхозе тунги были все одного возраста и росли примерно в одинаковых условиях, было необходимо обследовать тунги в других местообитаниях. Первым из таких других был совхоз, расположенный на склонах Кадорского хребта.Н.Г. уехал почти сразу, а я пошла к тунгам. Они, бедные, так заросли аборигенами - деревьями и кустами, что их сразу и не видно. Произрастая на довольно крутом склоне гор Кадорского хребта, тунги ветвились позже и по сравнению с джиханджурскими были как то вытянуты вверх. Тропа между ними шла на одной высоте, и с нее можно было разобраться в верхних побегах ниже растущих деревьев.
Здешние тунги не слишком сильно отличались от «моих» по строению. Их ветвление было слабее: из «блямб» не выходило больше 3 побегов. Даже у главного побега до цветения проходило 2, а то и 3 годовых прироста. На боковых побегах приросты были слабые. Даже до точного сравнения подсчетом это свидетельствовало о слабом развитии здешних деревьев. Очевидно, они были более угнетены, чем джиханджурские, на равнине.
Я пробыла в Кадорском совхозе около недели. Общалась только с кормившей меня пожилой грузинкой. Но два впечатления от этого места остались на всю жизнь. Во-первых, это вид моря с гор. Его было видно с некоторых мест тропинки между тунгами. Увидев его, я не сразу поняла, что это море: казалось, яркая вертикальная синяя стена закрывала горизонт. Во-вторых - удивительная встреча. В один из дней моей работы был ночью сильный дождь. После дождя нежарко, и я пошла по тропе между тунгами довольно далеко от центра совхоза и моего ночного обиталища. Обсчитывала один из тех тунгов, ветви которого можно было рассматривать и описывать стоя - или сидя - на тропинке. Работа это тихая, так что я почти ничем не выдавала своего присутствия. Вдруг я услышала громкие звуки: явно кто-то сверху пробирался через заросли, возможно, на тропинку. Я очень испугалась. Спрятаться там трудно - крутые склоны.
Я просто совсем затаилась. А шум стал еще громче на минуту, а потом стал раздаваться снизу. Кто бы это ни был, он шел не ко мне, а просто спускался с горы. Постояв тихо - тихо еще немного, я пошла по направлению, откуда услышала шум. На ручейном аллювии были явные следы медведя. Ошибки быть не могло, я знала след медвежьих лап - это был он. Не почуяв меня, он спокойно пересек дорожку и повалил дальше вниз. По несколько примятым траве и кустам еще можно было угадать его путь в этих зарослях. Я собрала все свои рабочие пожитки и пошла «домой» не потому, что «а вдруг он вернется», а просто была очень взволнована этой реальной «невстречей» с живым диким медведем. Итак, Кадорский совхоз дал мне не только подтверждение того, что я уже знала про тунги, но и незабвенный, больше никогда не встреченный мной вид моря в виде синей вертикальной стены и вид свежего следа прошедшего вблизи от меня медведя.
Из интересных людей оказался пчеловод, уже немолодой, русский. В те годы в пчеловодстве был перелом - переход к современным ульям - домикам с рамкой для сот внутри. Его приглашали качать мед пчеловоды соседних поселений. Как-то раз он пригласил меня пойти в одно село помогать - там, мол, хорошо накормят и дадут с собой меда. Еще он взял с собой грузинского парня, выздоравливавшего здесь у родных после ранения на фронте. Когда мы пришли в настоящее грузинское индивидуальное хозяйство, хозяйка сразу «взяла меня в руки», сказав: «Помогай будешь». И я оказалась девочкой на побегушках, но не на пчельнике, а дома, но это тоже было интересно.
Хозяйка очень плохо знала русский язык, но ее команды и распоряжения я понимала. Вот только «мирные» южные пчелы больно кусались. Этого молодого парня как-то укусили сразу две пчелы в голову, и он упал в обморок. Моей обязанностью было все мыть в кухне и готовить посуду для меда, который откачивали мужчины на специальной центрифуге. Было интересно встретиться с бытом грузин «изнутри». Кормили меня действительно очень вкусно и сытно и дали меду с собой, что было важно при оскудевшим со временем моим обедом.
Я трудилась над своими тунгами и уставала. Чтобы избегать встречи с молодыми грузинами, изменила свой путь от тунгов после работы на обходной по боковым тропинкам. Но однажды двое парней решили навестить меня вечером в моем домике. Этого, конечно, следовало избегать. Услышав шаги на веранде, я выпрыгнула в окно в дикие заросли. А в следующий их приход я решила не рисковать с прыжками, а спрятаться в комнате. Печка стояла так, что почти касалась створки двери, когда дверь открывалась. Я придумала залезть на печку.Тогда распахнувшие дверь увидят всю комнату, а меня на печке, за створкой двери, не видно. Это оказалось успешным способом «отвадить» ребят ходить ко мне. Они решили, что я по вечерам к кому-то хожу.
Об этом безымянном поселке у меня сохранилось светлое воспоминание. Мои заключения о росте и развитии тунга подтвердились, A. fordii меня как-то не заинтересовал: его отличия от A. cordata - мелкие и не меняют общую схему строения кроны. Оттуда я вернулась уже в «свой» совхоз, и вскоре поехала в свою последнюю тунговую точку.
Тунги Краснова Последним местом моей жизни при работе с тунгом был одинокий дом, стоящий на совершенно пустом пляже так близко к морю, что при большой волне вода достигала его каменного фундамента. Дом, как и пляж, был пуст, лишь в том конце, что дальше от моря, в полуподвале жила грузинская семья. Привезли меня сюда на казенной машине (принадлежавшей, как и дом, ВНИИЧ и СК) для изучения старых тунгов, посаженных вдоль берега моря в начале века Красновым.
Дом, где мне предстояло жить, произвел на меня неизгладимое впечатление своим одиночеством, следами его прошлого и близостью моря. Внутри он представлял собой анфиладу комнат с небольшим залом в торце, обращенном к морю. Между комнатами были двери, они шевелились и поскрипывали от морского ветра, т.к. не все окна были целыми. Войдя в дом, я слушала эти звуки и рассматривала стены комнат.
В двух комнатах остались стоять книжный шкаф со сломанной дверцей и колченогий стол. Я заинтересовалась шкафом. Он был пуст, но за ним было набито много всякого бумажного и книги. Среди них оказался том Хемингуэя «Прощай, оружие», который тогда был в центре внимания читающей публики. Я им совершенно зачиталась, приходя от тунгов и в дождливые дни.
Что касается старых тунгов, то они вызвали у меня отношение как к старой бабке - трудно рассмотреть сквозь следы лет черты закономерного формирования их характерной и красивой кроны. Чтобы выискать эти черты, надо было лезть буквально в середину кроны, так что меня снизу вообще не было видно. Может быть, это было важно в одном случае. Обычно на этом пляже никогда никого не было. А в один «прекрасный день» мне сверху показалось, что кто-то идет в мою сторону вдоль самой кромки прилива. Через несколько минут стало ясно, что это мужчина, одет во все темное, с надвинутой на лицо шапкой. Лицо я не могла рассмотреть, потому что он все время смотрел на море. Конечно, я сидела на своем суку очень тихо пока пришелец не скрылся.
Естественно, я вообразила, что это шпион - ведь в Черном море еще были немецкие подводные лодки. Расспросить моих грузинок не удалось - говорилось лишь одно: «никто ходи нету». Что касается подводных лодок, то я опять же с высоты дерева видела довольно далеко в море легко передвигающийся вдоль нашего берега объект. Мне показалось, что это перископ подводной лодки. И увидела я его всего через два дня после появления «шпиона». Конечно, я решила, что это была немецкая подводная лодка и что она либо высадила, либо подобрала шпиона на нашем безлюдном берегу. Когда я рассказала об этом эпизоде Сабинину, он ответил, что это вполне могло быть на самом деле.
Со старым тунгом я возилась долго. Все же удалось удостовериться, что размер годового прироста падает с возрастом дерева. Это вообще не ново, но у очень молодых тунгов этот размер с годами возрастал. Для того уровня знаний о строении крон деревьев это было достаточно важное утверждение. Кроме того, эти высокие старые деревья свидетельствовали, что в благоприятных условиях тунг может достигать больших размеров. Я покинула это место привидений и призраков, когда Сабинин повез нас всех в Сочи на плодоовощную станцию. А потом я отправилась домой.
Итоги и перспективы Когда я приехала с Кавказа, передо мной встали две задачи. Во-первых, подвести итоги работы с тунгом. Это значит понять, что она дала для науки и что она дала для меня, написать подробный отчет и сделать на кафедре научный отчетный доклад, который может быть примут как дипломный. Во-вторых, догнать свой курс, чтобы вместе с ним сдать экзамены по предметам осеннего семестра и включиться в подготовку к выпускным. Не менее важным для меня было встретиться с друзьями, чтобы «отчитаться» о моих впечатлениях и приключениях во время тунговой эпопеи.
Итак, научное значение проведенной мной работы с тунгом это небольшой, но все же вклад в познание строения древесных. Важные сведения об этом типе сложения дерева, количественно выраженные особенности его ветвления,необходимость выполнения морфологического ряда (числа листьев до цветения) - тоже дополнение к уже имеющимся немногочисленным данным других авторов об этом. Практический результат - это доказанный факт, что низкий урожай посевов тунга обусловлен подавлением его роста в плохих условиях плантации.
Я очень беспокоилась о том, как скажет об этом в своем отчете грузинам Сабинин. Просто сказать, что они виноваты, не ухаживали за тунгом - в то время было опасно. Но он облек этот вывод научными достижениями и условиями Кавказа, так что понять правду мог только и без того сведущий человек.
Что касается влияния на меня этой работы в этих условиях, то я чему-то научилась, победила трудности и стала уверенней в своих силах. Но мое здоровье пострадало. Хина, по-видимому, спасла меня от малярии. Но у меня с детства был слабый «животик» (из-за перенесенной дизентерии плюс его испытания на трудфронте в эвакуации). А ела я на Кавказе, конечно, не то, что ему надо, а что есть. Так что я страдала и вернувшись домой. Да собственно и всю жизнь. Впоследствии, когда я ездила в командировки и по стране и за границу, я брала с собой маленькую электроплитку, кастрюльку и мешочек овсяной крупы. Бывало, что они были нужны.
Доклад по тунгу на кафедре получился удачным, было интересное обсуждение. Я даже подготовила кратко материалы для статьи, которая была опубликована в совместной с Дифиными данными о цитрусовых в Ботаническом журнале (1955 г.). Но с древесными я больше никогда не работала"
Фазиль Искандер. Колчерукий "...Все было хорошо, но вдруг стало известно, что председатель сельсовета получил анонимное письмо против Колчерукого. В нем говорилось, что в посадке тунгового дерева на могилу скрывается насмешка над новой технической культурой, намек на ее бесполезность для живых колхозников, как бы указание на то, что ей настоящее место на деревенском кладбище. Председатель сельсовета показал это письмо председателю колхоза, и тот, говорят, не на шутку перепугался, потому что могли подумать, что он, председатель, подучил Колчерукого пересадить тунговое дерево к себе на могилу. Я тогда никак не мог понять, почему все обернулось так грозно, когда и до этой бумаги все знали, что он пересадил деревце тунга на свою могилу. Я тогда не знал, что письмо - это документ, а документ потребовать могут, за него надо отвечать.
Приехавший из райцентра добивался, чтобы старик рассказал об истинной цели пересадки тунгового дерева, а главное, раскрыл, кто его подучил это сделать. Колчерукий отвечал, что его никто не подучивал, что он сам захотел после смерти иметь тунговое дерево над своим изголовьем, потому что ему давно приглянулась эта не виданная в наших краях культура. Приехавший не поверил.
Тогда Колчерукий признался, что надеялся на ядовитые свойства не только плодов, но и корней тунга, он надеялся, что корни этого дерева убьют всех могильных червей, и он будет лежать в чистоте и спокойствии, потому что от блох ему и на этом свете спокойствия не было.
Тогда, говорят, приезжий спросил, что он подразумевает под блохами. Колчерукий ответил, что под блохами он подразумевает именно собачьих блох, которые не следует путать с куриными вшами, которые его, Колчерукого, нисколько не беспокоят, так же как и буйволиные клещи. А если его что беспокоит, так это лошадиные мухи, и если он в жару подбросит под хвост лошади пару пригоршней суперфосфату, то колхозу от этого не убудет, а лошади отдых от мух. Приехавший понял, что его с этой стороны не подкусишь, и снова вернулся к тунгу.
Одним словом, как ни изворачивался Колчерукий, дело его принимало опасный оборот. На следующий день его уже не вызывали к товарищу из райцентра.
То, что придумал Мустафа, было замечательно простым. Прибывший из райцентра был абхазцем, а если человек абхазец, то, будь он приехавшим из самой Эфиопии, у него найдутся родственники в Абхазии.
Оказывается, ночью Мустафа тайно собрал у себя местных стариков, угостил, а потом с их помощью тщательно исследовал родословную товарища из райцентра. Тщательный и всесторонний анализ ясно показал, что товарищ из райцентра через свою двоюродную бабку, бывшую городскую девушку, ныне проживающую в селе Мерхеулы, состоит в кровном родстве с дядей Мексутом. Мустафа остался вполне доволен результатом анализа.
С этим козырем в кармане он прошагал мимо Колчерукого в правление. Говорят, когда Мустафа сообщил об этом товарищу из райцентра, тот побледнел и стал отрицать свое родство с бабкой из Мерхеул и в особенности с дядей Мексутом. Но капкан уже захлопнулся. Мустафа только усмехнулся на его отрицание и сказал: - Если не родственник, зачем побледнел? Больше он не стал говорить, а спокойно вышел из помещения.
- Как быть? - спросил Колчерукий, увидев Мустафу. - Потерпи до вечера, - сказал Мустафа. - Решайте скорей, - ответил Колчерукий, - а то у меня рука совсем высохнет от этой повязки. - До вечера, - повторил Мустафа и ушел. В сущности, товарищ из райцентра, не признав родства с дядей Мексутом, нанес ему смертельное оскорбление. Но дядя Мексут сдержался. Он ничего никому не сказал, а только поймал свою лошадь и уехал в Мерхеулы.
К вечеру он вернулся на мокрой лошади, остановился у правления и дал поводья все еще ждущему своей участи Колчерукому. Председатель стоял на веранде и курил, глядя на Колчерукого и окружающую природу. - Взойди, - сказал председатель, увидев дядю Мексута. - Сейчас, - ответил дядя Мексут и, прежде чем взойти, сорвал с руки Колчерукого повязку и молча запихнул ее в карман. Говорят, Колчерукий так и остался с рукой на весу, как бы все еще сомневаясь и не принимая смысла этого символического жеста.
Дядя Мексут положил перед товарищем из райцентра желтое и готовое рассыпаться в прах свидетельство о рождении мерхеульской бабки, выданное нотариальной конторой еще дореволюционного Сухумского уезда. Увидев это свидетельство, товарищ из райцентра, говорят, еще раз побледнел, но отрицать уже ничего не мог. - Или тебе бабку поперек седла привезти? - спросил дядя Мексут. - Бабку не надо, - тихо ответил товарищ из райцентра. - Портфель с собой возьмешь или поставишь в несгораемый шкаф? - еще раз спросил дядя Мексут.
- Возьму с собой, - ответил товарищ из райцентра. - Тогда пошли, - сказал дядя Мексут, и они покинули помещение.
В этот вечер в доме дяди Мексута устроили хлеб-соль и все обмозговали. На следующее утро в доме дяди Мексута, после длительного обсуждения, мне лично была продиктована справка на русско-кавказско-канцелярском языке. - Наконец-то и этот дармоед пригодился, - сказал Колчерукий, когда я придвинул к себе чернильницу и замер в ожидании диктовки. Справка обсуждалась руководителями колхоза с товарищем из райцентра. Колчерукий внимательно слушал и требовал перевести на абхазский язык каждую фразу. Причем он несколько раз уточнял формулировки в сторону завышения своих, как я теперь понимаю, социальных и деловых достоинств.
Вот что было сказано в справке. "Старик Шаабан Ларба, по прозвищу Колчерукий, которое он получил еще до революции вместе с княжеской пулей, впоследствии оказавшейся меньшевистской, с первых же дней организации колхоза активно работает в артели, несмотря на частично высохшую руку (левая).
Старик Шаабан Ларба, по прозвищу Колчерукий, имеет сына, который в настоящее время сражается на фронтах Отечественной войны и имеет правительственные награды (в скобках указывался адрес полевой почты).
Старик Шаабан Ларба, по прозвищу Колчерукий, несмотря на преклонный возраст, в это трудное время не покладая рук трудится на колхозных полях, не давая отдыха своей пострадавшей вышеуказанной руке. Ежегодно он вырабатывает не менее четырехсот трудодней. Правление колхоза, вместе с председателем сельсовета, заверяет, что тунговое дерево он пересадил на свою фиктивную могилу по ошибке, как дореволюционный малограмотный старик, за что будет оштрафован согласно уставу сельхозартели. Правление колхоза заверяет, что случаи пересадки тунговых деревьев с колхозных плантаций на общественные кладбища и тем более личные приусадебные участки никогда не носили массового характера, а носят характер единичной несознательности.
Правление колхоза заверяет, что старик Шаабан Ларба, по прозвищу Колчерукий, никогда не насмехался над колхозными делами, а, согласно веселому и острому, как абхазский перец, характеру, насмехался над отдельными личностями, среди которых немало паразитов колхозных полей, которые являются героями в кавычках и передовиками без кавычек на своих собственных приусадебных участках. Но таких героев и таких передовиков мы изживали и будем изживать согласно уставу сельхозартели вплоть до изгнания из колхоза и изъятия приусадебных участков.
Старик Шаабан Ларба благодаря своему народному таланту передразнивает местных петухов, чем разоблачает наиболее вредные мусульманские обычаи старины, а также развлекает колхозников, не прерывая полевых работ". Справка была заверена печатью и подписана председателем колхоза и председателем сельсовета. Председатель колхоза точно выполнил обещанное в справке. Он оштрафовал Колчерукого на двадцать трудодней. Кроме того, приказал пересадить назад тунговое деревце и навсегда засыпать могильную яму во избежание несчастных случаев со скотом. Колчерукий вновь откопал тунговое деревце и пересадил его на плантацию, но оно, не выдержав всех этих мучений, долгое время находилось в полувысохшем состоянии."