Бару Михаил Борисович. Химик, поэт, переводчик, писатель-прозаик. Из мемуаров -2
Источник: synthesizer таг "Мемуары"
Каждый раз, когда мне кажется, что неплохо бы написать мемуары, я вспоминаю, что какое-то время мы занимались тем самым синтезом в растворе, о которым я рассказывал раньше, а потом перешли на тот способ, который придумал Меррифилд. Для твердофазного синтеза нужен был специальный реагент под названием флуоренилметоксикарбонилхлорид, который покупать было дорого, да и ждать его пришлось бы неизвестно сколько. Стали мы его с моим товарищем синтезировать в больших количествах. Для синтеза нужен был фосген, который, как известно, кроме того, что активен во многих реакциях присоединения, еще и боевое отравляющее вещество. Конечно, наша страна его производила, конечно, продавали его цистернами где-то на Урале.
К счастью, у знакомых в одном институте (уже и знакомых тех нет в живых, и институт по-другому называется, и тридцать с лишним лет прошло, но все равно не буду говорить где и у кого) нашелся сорокалитровый баллон с фосгеном, который они по дружбе дали нам попользоваться. И мы стали синтезировать нужный нам реагент. Работали по двенадцать часов в сутки и наработали почти полтора килограмма. Огромное, надо сказать, количество. В ходе синтеза остатки фосгена не вступившие в реакцию я нейтрализовал. Понятное дело, что работал я с фосгеном в противогазе. К пятому или шестому синтезу я осмелел. К десятому обнаглел. Еще с институтских времен я помнил, что в слабых концентрациях фосген пахнет прелым сеном или яблоками. Решил я это проверить собственным носом. Концентрация, думаю, маленькая - реакция прошла хорошо. Сколько его там осталось, этого фосгена. Орган, которым я думал… К счастью, я быстро отшатнулся от горла колбы, но ощущение того, что напильник засунули в легкие, а потом вытащили помню очень хорошо.
Не просто так я рассказал про этот флуоренилметоксикарбонилхлорид. Дело в том, что начальник мой каким-то образом испортил отношения с директором. Кажется, он был замечен в каких-то контактах с Кардиоцентром. Не помню почему, но с Кардиоцентром было сотрудничать запрещено. Не любил ЮА эту контору. Может, перешел ему Чазов в каком-то месте дорогу… Черт их, академиков, разберет. Пришлось моему руководителю собирать вещи и переходить на работу в Кардиоцентр. Хорошо еще, что ЮА не выдал ему волчьего билета. Бывали и такие случаи. Уволят тебя из ИБХ, а устроиться на работу ты уже не можешь никуда. Кому охота портить отношения с вице-президентом Академии Наук. Короче говоря, собрал начальник свои вещички и отбыл к Чазову. И оказалось, что среди тех дорогих его сердцу вещей, которые он прихватил с собой в Кардиоцентр, была часть нашей библиотеки оттисков статей по пептидному синтезу и большая часть синтезированного нами флуоренилметоксикарбонилхлорида. Больше тридцати лет прошло с этого момента, но я так и не смог его простить.
Каким-то образом циклоспориновая тема у нас закончилась. Безрезультатно закончилась. Циклоспорин, если мне не изменяет память, мы все же синтезировали, но в каких-то микроскопических количествах. Технологией это назвать было нельзя. В восемьдесят восьмом ЮА умер. Стали мы просто заниматься твердофазным пептидным синтезом. Сейчас уж и не припомню какие пептиды для биологов синтезировали. Тогда в Штатах появились первые автоматические синтезаторы пептидов. Уж как мы его хотели…, но стоил он несусветных денег, которых и вообще никто нам не дал бы, а тогда, когда не стало ЮА, когда Советский Союз дышал на ладан…
Чуть не забыл. К Концу восьмидесятых стало меня тянуть в сторону приборостроения. Началось все с мелочей. Друзья-биологи попросили начертить и изготовить у нас в мастерских прибор для электрофореза. Начертил и проследил за изготовлением. Друзьям понравилось и они по моим эскизам (чертежами это было еще нельзя назвать) заказали еще несколько. Потом и мне самому понадобилось термостатирующая рубашка для хроматографической колонки. И ее начертил и изготовил в мастерских. Потом еще что-то и пошло, поехало… Кстати. Почти в то же самое время стал я писать рифмованные стихи. Хорошо помню, как это случилось. Начальник мой (тот, которого уходили в Кардиоцентр) как-то уехал в отпуск с женой и нам на работу принес все свои комнатные растения, чтобы мы поливали. Мы и поливали. На доске, которая висела рядом, я написал «Если ты польешь цветочки - морда будет в мелких точках». И каждый день приписывал по новой рифме к слову цветочки. Вернулся из отпуска начальник, а вся доска в семинарской исписана, с позволения сказать, стихами…
Вместе с моим новым начальником решили мы сделать, если и не автоматический синтезатор, то хотя бы реактор для твердофазного синтеза пептидов. Если бы мне тогда сказали, что займет это больше десяти лет я бы, может, и не взялся бы, но мне не сказали. Дело в том, что шарики полимерного носителя, о которых я рассказывал раньше и на поверхности которых происходит синтез, меняют свой объем в процессе синтеза - то набухают в один растворителях, то сжимаются в других. Предстояло мне для начала сделать реактор переменного объема. Первые модели мы испытывали с начальником подальше от других сотрудников - боялись, что может их разорвать, если реактор не успеет изменить свой объем вслед за набухшим полимером, поскольку он был упакован в стеклянную трубку. Бог миловал, не разорвало1, но и работать толком не работало. Постоянно текли уплотнения. Одно дело, когда подтекает вода или даже спирт, а другое дело, когда какой-нибудь диметилформамид, который растворяет все, до чего доберется2 или трифторуксусная кислота, которая ничуть не лучше серной.
Для того, чтобы изготовить реактор нужны были настоящие чертежи. С допусками и посадками. Черчения я не любил. Когда я поступил в свой Менделеевский институт, отец подарил мне отличную готовальню. В его представлении инженера без чертежей не могло быть. Я тогда думал, что мне-то уж черчение не понадобится никогда. Зачем черчение химику? Да и с пространственным воображением у меня было плохо. В голове-то я мог все представить, а вот перенести это на бумагу… На первом курсе была у нас начертательная геометрия. Мы с моим другом Женькой Меркуловым плохо успевали по этому предмету. Правду говоря, совсем не успевали. Мне даже отец помогал начертить какой-то вентиль, который нам задали. Он хорошо чертил, но… по тем правилам, которые были во времена его учебы. Наш преподаватель по черчению вес удивлялся - где это я откопал старый ГОСТ на резьбу пятидесятых годов… У нас в аудитории висел портрет Гаспара Монжа - отца начертательной геометрии. Женька его так ненавидел, что хотел циркулем выколоть ему глаза. Я его отговорил. Ограничились обычными в таких случаях усами и эспаньолкой. Кажется, были еще рога… или не были… Три раза мы сдавали зачет по начерталке прежде чем над нами сжалились и поставили тройки.
Короче говоря, достал я папину готовальню, сдул с нее пыль, обложился справочниками и стал чертить. Вот тут-то и вспомнил я начертательную геометрию тихим, ласковым словом… Из положения я все же вышел вот каким образом. Обычный конструктор, у которого все хорошо с начертательной геометрией и который может легко построить пересечение двух цилиндров или цилиндра с шаром, сначала чертит общий вид детали, а уже потом делает деталировки, то есть проекции, по которым токарь или фрезеровщик и слесарь-сборщик все изготавливает. Я стал делать сразу деталировки, поскольку там не нужно чертить пересечения разных фигур в пространстве. Общий же вид детали и даже сборочный чертеж держал в голове. Не знаю как это у меня получалось. Сборку поначалу делал сам, не пользуясь услугами слесаря-сборщика, поскольку папа меня еще в детстве научил слесарным навыкам. Не знаю как сейчас, но в моем детстве считалось, что мужчина должен уметь держать в руках молоток, напильник, рубанок, при случае нарезать резьбу и даже отличать шерхебель от штангенциркуля.
Несколько лет спустя, когда уже первые модели реакторов были начерчены, изготовлены и вполне успешно работали, пришел я к знакомому конструктору и попросил его помочь с изготовлением сборочных чертежей. Он сначала не поверил, что я без них работал, а потом, когда я ему рассказал как… все равно не поверил.
1 Разорвало через несколько лет, когда конструкция была уже отработанной, но мы решили попробовать и так, и этак, и … обошлось - сотрудник стоял к реактору спиной и далеко. Осколки были мелкие и красиво впились в стоявший рядом холодильник и он на солнце сверкал, точно инкрустированный. Правда, красоту эту я заметил не сразу, а только потом, на следующий день. Сразу, когда я прибежал на звук взрыва из кабинета в другом конце коридора, я заметил только живого, но несколько очумевшего сотрудника.
2 Помню забавный случай с этим растворением. Зимой в рабочих комнатах было, мягко говоря, не жарко. Всякий химик знает, что работает и приточная вентиляция и вытяжная. Сквозняк постоянный. Одна дама у нас ходила в босоножках, поверх которых обувала валенки. Все время мы над ней подшучивали на эту тему. Как-то раз кто-то уронил пятилитровую бутыль то ли с диметилформамидом, то ли с хлороформом, то ли с тетрагидрофураном на пол. Бутыль, понятное дело, вдребезги, лужа огромная, женщины и дети быстро покидают помещение, а мужчины одеваются в средства защиты и ликвидируют последствия. Дама, которая и была виновницей торжества, вышла преспокойно из комнаты в своих валенках, а я наступил в лужу туфлями. Новыми туфлями «Саламандра», которые мне достались по институтской лотерее. Дело было утром и я не успел их еще переобуть. Наступил и увидел, что подошвы мои начали растворяться. Оставляя черные следы, я быстро вышел из комнаты, думая о том, что валенки не такая уж и плохая обувь. Особенно, если ты химик. Валенки не растворяются.
Каждый раз, когда мне кажется, что неплохо бы написать мемуары, я вспоминаю, что мы работали круглые сутки. Однажды я пришел домой после нескольких дней непрерывной работы и проспал, не раздеваясь, шестнадцать часов. У меня тогда в голове было такое количество чертежей, что она была больше на два размера, чем сейчас. И сейчас-то у меня шестидесятый размер головы, а тогда я не мог купить себе ни кепки, ни шапки… Впрочем, тогда было ничего не купить. Я стоял шестьдесят четвертым в институтской очереди на утюг и мы разыгрывали в лотерею лампочки.
Мало-помалу разработка наша двигалась. Реакторы уже не текли как решето и при умелом обращении исправно работали неделями. Правда, при умелом. Я, окрыленный этим успехом, сделал небольшую партию реакторов, снабдил их насосами, штативами с пробирками, самодельными кранами и получились у меня примитивные ручные синтезаторы пептидов.
Как-то раз пришел к нам в Филиал на экскурсию директор Института Белка академик Александр Сергеевич Спирин. За глаза его называли Аспирин. Привели его ко мне посмотреть на реакторы, на мою самодельную установку для твердофазного синтеза пептидов. Аспирин скептически осмотрел приборы, вороха чертежей, деталей, прищурился и процедил: - Все хотите доказать, что у вас получится не хуже, чем у американцев…
Я тогда разозлился страшно и наговорил ему грубостей. Практически выпроводил за дверь. Филиальское начальство было в ужасе, но директор ИБХ, академик Иванов, которому я подробно рассказывал об этом инциденте, был доволен, смеялся и все просил меня повторить те слова, которые я наговорил Спирину.
Через какое-то время придумали мы как следить за ходом изменений объема полимера в ходе синтеза и назвали свой прибор свеллографом, а сам процесс записи свеллографией. От английского to swell - набухать. Гордились мы этой придумкой очень. Первую статью написали в американский пептидный журнал и там все прошло на ура, а вторую в английский полимерный. Англичане к самой статье претензий не имели, но смеялись над словом свеллограф. Оказалось, что они это воспринимали, как «разбухометр» и даже «опухометр». Это было обидно, но статья все же вышла с нашим придуманным словом. Еще стали мы оформлять заявки на изобретения.
Тогда патентов частным лицам у нас не выдавали и это называлось авторскими свидетельствами. Опыта в этом деле у нас не было никакого. Одно дело химия, а тут приборы. Поехал я в наш головной институт, в патентный отдел. У нас в Филиале патентного отдела не было. В ИБХ в патентном отделе сидел маленький человек в очках с толстыми стеклами по фамилии Широков. Он мне быстро объяснил, что никакого изобретения тут нет и оформлять его только тратить драгоценное время патентоведа. Рационализаторские предложения так и быть можно оформить, но не сразу. Придется еще приехать, привезти чертежи, переписать формулировки… И стал я ездить к патентоведу Широкову. Может, я бы и не ездил, а послал бы его куда подальше, но в соавторы этих рационализаторских предложений были включены мною рабочие наших филиальских экспериментальных мастерских - токарь Толик, фрезеровщик Славик и еще один Славик слесарь-сборщик.
Деньги, конечно, были небольшие - в среднем, по десятке за одно рацпредложение, но я написал их штук шесть или семь. Рабочие меня каждый раз, как я возвращался из Москвы, спрашивали как там наши рационализаторские дела и скоро ли можно будет пойти в кассу за деньгами. Каждый раз я им говорил, что надо оформить еще одну бумажку, потом еще одну… Однажды, мы сидели с ними в углу мастерской, курили в кулак, чтобы не сразу заметил институтский пожарный, и я им рассказывал о своих злоключениях в патентном отделе головного института. Слушали они, слушали… и токарь Толик мне и говорит: - Чего ты, Мишка, от них хочешь, от этих… Там, наверху, одни евреи засели. Русскому человеку проходу не дают.
О рабочих наших экспериментальных мастерских стоит рассказать отдельно. У нас было два токаря. Один, которого звали Толик, был хороший, а второй, Николай, был токарь от Бога, но… запойный. Как выйдет из запоя - так все накопившиеся заказы за день переделает. Потому его запои начальство и терпело. Когда началась эпоха первоначального накопления капитала, Колька ни с того ни с сего бросил пить, занялся приусадебным хозяйством, построил у матери в деревне какие-то циклопические теплицы и стал торговать яблоками, крыжовником и овощами. Мало того, он делал сидр и его тоже продавал. Стал другим человеком. Неохотно давал закурить. Купил подержанные «Жигули». Мы его, конечно, осуждали за такую страсть к накопительству.
Токарь Толик не пил никогда, но был сталинистом. У него внутри шкафчика с резцами висел портрет усатого. За усатого Толик часто претерпевал. Мы его за сталинизм ругали. Бывало, что и нецензурно. Впрочем, так, чтобы цензурно не бывало совсем. У фрезеровщика Славика была медаль или даже орден за доблестный труд. Славик был заядлый рыбак и весь свой отпуск проводил на берегу Оки с удочкой. За месяц до отпуска он начинал обход институтских лабораторий с пустой четвертинкой - собирал спирт на рыбалку. Как он выдерживал месяц беспробудного пьянства на рыбалке… Лет пять выдерживал или семь - здоровый был мужик, а потом все же стал спиваться. По утрам приходил и требовал опохмелить его. Я отказывался и тогда Славик угрожал мне: «- Не нальешь - запорю тебе деталь. Видишь, как руки дрожат?» Так он и помер от проклятой.
Вообще рабочие в мастерских постоянно были заняты какими-то левыми работами. Толик вытачивал из латуни большие обручальные кольца на свадебные машины, Славик фрезеровал какое-то автомобильные детали, а Колька работал так быстро, что вообще было непонятно кому и что он делает, но возле его станка все время отирались какие-то посторонние мужики и даже бабы. Все же детали моих реакторов рабочие делали, хотя и не понимали - почему я так горю на работе. Однажды я попросил Славика отфрезеровать какую-то сантехническую деталь то ли от унитазного бачка то ли от стиральной машины, поскольку купить ее тогда, особенно в Пущино, который был маленьким городком на отшибе, было трудно. Славик страшно обрадовался и сказал: « - Ну, вот. Наконец-то ты как человек пришел заказать не всякую…, а для дома, для семьи. В лучшем виде все будет. Не успею до конца рабочего дня - задержусь». Тут я понял что значит быть понятным и, как говорили раньше, социально близким.
Что касается изобретений, то посоветовали мне пойти к знающему человеку в Пущинском Специальном конструкторском бюро биологического приборостроения. Дескать, научит как надо писать. Человек сказал, что все сделает, но… только в том случае, если будет нашим соавтором по изобретениям. К славе нашей, которой не было, он не хотел примазаться, нет. Просто за полученное авторское свидетельство изобретение государство выплачивало небольшие деньги. Кажется, рублей по двадцать или по двадцать пять на человека. Вот он таким путем и подрабатывал. Два или три дня нас терзали сомнения. Начальник сдался первым и сказал - черт с ним. Если сами начнем оформлять, то не хватит времени на эксперимент и написание статей в журналы. Мы согласились и нужный человек нам быстро все оформил. Кроме того, нужный человек объяснил нам, что на нашем материале можно и нужно оформить, как минимум, три заявки на изобретения. В конечном итоге мы оформили пять и получили на все заявки положительные решения экспертизы.
После того, как написали мы первые статьи в приличные журналы, после того, как получили положительные решения на свои заявки на изобретения, после того, как стали в наших реакторах синтезировать пептиды, захотелось мне разработать на базе свеллографа и свеллографического мониторинга автоматический синтезатор для твердофазного синтеза пептидов. Не просто автоматический синтезатор, а такой, который будет самостоятельно, на основе данных, получаемых от самых различных датчиков, сам принимать решение о том, заканчивать ли ему ту или иную реакцию и проводить синтез дальше или еще раз повторить ту реакцию, которая не прошла до конца. Это я назвал комплексным мониторингом с обратной связью. В сущности, это должен был быть робот. Короче говоря, дело было за малым - сконструировать и изготовить синтезатор.
Когда я сказал о своей задумке непосредственному начальнику, с которым мы начинали эту работу, то он не обрадовался. Приборостроение его мало интересовало. Стали мы делить свои научные результаты и коллектив, часть которого решила уйти со мной в приборостроители. Разругались при этом, конечно. Так или иначе, а стал я руководить группой, которая называлась группой инструментальных методов синтеза пептидов. Подали мы заявку на разработку синтезатора пептидов и получили приборостроительный грант. Прежде, чем мы его получили, посоветовали мне умные люди из Академии Наук организовать научно-производственное объединение, чтобы оперативно распоряжаться полученными деньгами. Надо было расплачиваться с рабочими, быстро закупать материалы и реактивы. Все это теоретически можно было делать и через Филиал, но… скорость работы при этом стремилась бы к нулю. До сих пор с ужасом вспоминаю все эти бесчисленные бумаги, которые были нужны лишь для того, чтобы отчитаться. Помню все эти «деньги еще не пришли, но работу вы начинайте», все эти ненужные согласования с планово-экономическим отделом, с бухгалтерией…
Мы все, то есть наша группа инструментальных методов синтеза пептидов, и были учредителями нашего крошечного общества с ограниченной ответственностью. Генеральным директором был мой товарищ - инженер электронщик, а я был научно-производственным директором. Как-то раз генеральный директор исхитрился купить на деньги от гранта в близлежащей к нашему городку деревне половину теленка. Привез он эту половину в институт, накинули мы на половину туши белый халат и, капая кровью, понесли его, провожаемые завистливыми взглядами сотрудников, к себе в комнаты. Там, точно саранча, накинулись на него, за три минуты разделали и быстро унесли по домам. Кстати, разделку производили хирургическими инструментами, которых у нас было огромное количество. В последние годы советской власти и в первые капиталистические в институтах Академии Наук можно было заказывать каждый год любые хирургические инструменты. Мы заказывали пилы для отпиливания конечностей, огромные ампутационные скальпели, зажимы и шпатели. Последние нам действительно были нужны. У меня был личные реберные ножницы. Может, и не реберные, но очень большие и очень хирургические. Я ими перекусывал толстые вакуумные шланги. Единственный раз, когда я использовал их по назначению, был случай с теленком.
Начали мы делать первую модель нашего автоматического синтезатора пептидов. В филиальских мастерских его уже сделать было нельзя. Оформили мы договор на его изготовление в Специальном конструкторском бюро биологического приборостроения. Оно находилось на той же улице, что и наш Филиал, буквально через один квартал. Вернее, через один институт. Ну, мы-то считали, что нам сейчас быстро изготовят то, что написано в техническом задании, и мы с синтезатором уйдем к себе заниматься наукой. В СКБ БП считали, что, во-первых, денег на разработку нужно существенно больше. Кроме того, нужен сначала эскизный проект, для которого нужно разработать документацию, потом постройка моделей по чертежам эскизного проекта, потом защита эскизного проекта, потом корректировка эскизной документации, потом разработка рабочих чертежей, потом изготовление… потом защита… испытания… корректировка… и на все про все нужно года два, как минимум и денег, особенно денег…
Все получалось как в известном анекдоте про мужика, который пришел в долг попросить рубль под залог топора «топора нет, рубля нет, и еще рубль остался должен, и вроде все правильно». Только мы пришли со своим рублем. Коллектив той лаборатории СКБ, с которой мы заключали договор, тоже можно было понять - время трудное, сотрудников много, деньги нужны всем, не идти же их искать на улицу, а тут как раз подвернулся такой удобный случай… Это с одной стороны, а с другой, государство, которое давало мне деньги на разработку, хотело, чтобы в течение года я разработал и изготовил два синтезатора - один оставил себе для работы, а второй отдал в тот институт Академии Наук, который мне будет указан. Вариантов для маневра было у меня не очень много. То есть, вообще не было. ( Collapse )
Зато энергии у меня тогда было много, и я решил, что житья не дам СКБ, пока они мне не сделают нужные детали и блоки. Каждое утро я сначала приходил в СКБ в конструкторам, технологам и рабочим на производство. Каждое утро проверял, что сделано. Каждое утро ругался с конструкторами, технологами и рабочими. Наверное, были какие-то неругательные дни, когда я приходил, и все было замечательно, все детали собирались друг с другом, не требуя подпиливания и подпиливательных слов, отверстия не требовали рассверливания, все вкручивалось по резьбе легко, а не со вкручивательными словами, но… этих дней я почему-то не запомнил.
Запомнил другое. Однажды какую-то деталь запорол сварщик, и нужно было ее переделывать. Я готов был сварщику все его сварочные электроды взять и… Самого сварщика я найти не мог и пошел к главному технологу, чтобы сказать ему все, что я думаю о сварщике и о том, откуда у него растут руки. Тот был человеком добрым, мягким и ко мне относился очень хорошо. Он меня успокоил, предложил чаю, а сам пошел искать сварщика. Через какое-то время он вернулся и предложил мне еще чаю. Он предложил бы и водки, но у него был только технический спирт. Что же до сварщика, то он, по словам главного технолога, ничего разумного ответить не мог, поскольку лежал без чувств в углу цеха, на полу за каким-то фрезерным или токарным станком.
Так или иначе, но синтезатор мы сделали и успешно испытали. Конечно, не все получилось так, как хотелось, мозги у синтезатора были еще детские, были проблемы с программным обеспечением, с качеством обработки рабочих поверхностей многоходовых плоскоповоротных кранов, но он работал и пептиды синтезировал. И вообще он был первым российским синтезатором пептидов. Приехала его принимать в Пущино комиссия. Академик Д. Г. Кнорре был председателем приборостроительной программы при Академии, которая нам давала деньги на разработку синтезатора и потому один синтезатор должен был уехать в Новосибирский Институт органической химии. Долго я показывал комиссии как работает синтезатор, переключал краны, мигал лампочками и рассказывал о том, что в недалеком будущем химиков-синтетиков заменят умные автоматические синтезаторы не только пептидов, но и вообще любых веществ, а сам синтетик будет только морщить лоб, придумывать новые химические теории и способы синтеза.
Комиссия смеялась, хлопала меня по плечу, говорила «ну, это ты, брат, хватил» и поглядывала на накрытый стол. Уж и не помню почему так повелось, но к сдаче приборов всегда мы покупали «Зубровку». На коньяк у нас тогда денег не было. С тех пор для меня «Зубровка» напиток праздничный и немного печальный потому, что… потому, что синтезаторы были моей первой и, наверное, единственной любовью в приборостроении, а хроматография, несмотря на все сконструированные приборы, написанные статьи и монографию… нет, синтез всегда интереснее.
Как-то я быстро проскочил разработку и изготовление синтезатора и перешел к зубровке. На самом деле все было гораздо сложнее и совсем не так, как это бывает в фильмах об ученых, которые ходят в белых халатах, рисуют красивые формулы и говорят с умным видом непонятные слова. Испытания приборов обычно проходят нервно. К примеру, вы уже начали подавать насосом в реактор раствор нужного вещества и… потекло уплотнение. Надо все остановить, разобрать реактор и заменить уплотнение. Реакция, между тем, не понимает, что вам нужно заменить уплотнение, и продолжает идти дальше с тем количеством вещества, которое успело попасть в реактор. Так что все те исследования, которые вы запланировали провести… При разборе реактора вы нервничаете, маленькие болты падают, закатываются пол стол, жидкость, которая течет у вас по пальцам… кожа, которая белеет и слезает…
Ладно, поменяли вы уплотнение. Раствор нужного вещества поступил в реактор. Штатно отделилась уже вторая ступень, тонгаж в норме и сейчас должен произойти сброс створок головного обтекателя, то есть в реактор должен поступить следующий реагент, но… не срабатывает многоходовой плоскоповоротный кран. То есть он срабатывает, но не так как нужно и на мониторе компьютера загорается совсем не та цифра, которую вы ждали. …, - говорите вы ни к кому конкретно не обращаясь. Стоящий рядом с вами разработчик электронной схемы кранов клянется, что это ерунда - скорее всего стробоскоп на валу крана разболтался и он сейчас быстренько подтянет нужный винт. Только нужно разобрать кран. Открутить какой-нибудь десяток болтов и выбить несколько насмерть запрессованных штифтов. Хорошо бы еще заодно прозвонить микросхему, которая отвечает за связь крана с центральным процессором и для этого ненадолго разобрать блок управления. Буквально на полчаса. Там еще надо проверить одно место…
Наконец все работает штатно и можно начинать все сначала, но уже полночь и начинают звонить жены, чтобы узнать сколько можно и когда это все, наконец, прекратится. И таких экспериментов десятки. И корректировки чертежей, и бесконечные поиски блох в программном обеспечении, и желание удавить голыми руками того, кто нарезал резьбу в корпусе датчика давления, и… это не все. Бывает, проснешься среди ночи и начинаешь думать о том, что реактор некрасивый. Ну и что, что работает. Некрасивый и все. Фраза Туполева о том, что хорошо летают только красивые самолеты сделала тебе уже дыру в голове. И ты начинаешь думать как сделать реактор красивым. Придумываешь, придумываешь и… понимаешь, что технолог скажет, что это усложнит и удорожит конструкцию, фрезеровщик просто пошлет тебя, как только увидит чертеж… Короче говоря, встаешь, идешь на кухню и быстренько карандашиком набрасываешь эскиз, чтобы не забыть основную идею.
Первый наш синтезатор мы отвезли, почему-то не в новосибирский институт органической химии, а в НПО «Вектор», в городок Кольцово Новосибирской области. Не помню уже почему. Занимались они там лихорадкой Эбола, вирусом Марбурга, туляремией, оспой, сибирской язвой… К счастью, к тому моменту, когда мы туда приехали в командировку, они перестали этим заниматься. Говорили, что американцы дали много денег, чтобы перековать эти бактериологические мечи на орала. Сдали мы там свой синтезатор с руки на руки тамошним синтетикам, показали как на нем работать и уехали домой писать статьи в ученые журналы.
То есть, мы и до этого их писали, но все как-то в иностранные, а тут мне пришла пора защищать диссертацию и непременно нужны были статьи в отечественных журналах. Честно говоря, защищаться я совсем не торопился, поскольку считал, что и без ученой степени…, но директор строго со мной поговорил и мы стали писать статьи в журнал «Биоорганическая химия». Написали две больших статьи о нашем синтезаторе. Эти две статьи были журналом признаны в числе лучших публикаций девяносто пятого года.
Нас наградили настоящим компьютером Acer. Интернета у нас тогда, кажется, еще не было, но игры, увы, были. Мою группу захлестнула игра под названием Warcraft. Стоило только отойти от компьютера, как тотчас за него садился кто-то, кто начинал строить крепости, воевать с орками и топить вражеские корабли. Несколько дней я пытался бороться с этой напастью, а потом плюнул, прекратил все работы и велел всем желающим пройти все уровни до самого конца, чтобы потом от работы не отвлекаться. Три дня и три ночи мы играли в этот чертов Warcraft. Наигрались до тошноты. Зато приобрели иммунитет против любых игр. А за цикл работ по созданию синтезатора пептидов мы потом получили премию Академии Наук, но это было уже немного позже, когда мы разработали и изготовили новую, усовершенствованную модель. Нам тогда выдали шестьсот рублей. Каждому...
Каждый раз, когда мне кажется, что неплохо бы написать мемуары, я вспоминаю, что какое-то время мы занимались тем самым синтезом в растворе, о которым я рассказывал раньше, а потом перешли на тот способ, который придумал Меррифилд. Для твердофазного синтеза нужен был специальный реагент под названием флуоренилметоксикарбонилхлорид, который покупать было дорого, да и ждать его пришлось бы неизвестно сколько. Стали мы его с моим товарищем синтезировать в больших количествах. Для синтеза нужен был фосген, который, как известно, кроме того, что активен во многих реакциях присоединения, еще и боевое отравляющее вещество. Конечно, наша страна его производила, конечно, продавали его цистернами где-то на Урале.
К счастью, у знакомых в одном институте (уже и знакомых тех нет в живых, и институт по-другому называется, и тридцать с лишним лет прошло, но все равно не буду говорить где и у кого) нашелся сорокалитровый баллон с фосгеном, который они по дружбе дали нам попользоваться. И мы стали синтезировать нужный нам реагент. Работали по двенадцать часов в сутки и наработали почти полтора килограмма. Огромное, надо сказать, количество. В ходе синтеза остатки фосгена не вступившие в реакцию я нейтрализовал. Понятное дело, что работал я с фосгеном в противогазе. К пятому или шестому синтезу я осмелел. К десятому обнаглел. Еще с институтских времен я помнил, что в слабых концентрациях фосген пахнет прелым сеном или яблоками. Решил я это проверить собственным носом. Концентрация, думаю, маленькая - реакция прошла хорошо. Сколько его там осталось, этого фосгена. Орган, которым я думал… К счастью, я быстро отшатнулся от горла колбы, но ощущение того, что напильник засунули в легкие, а потом вытащили помню очень хорошо.
Не просто так я рассказал про этот флуоренилметоксикарбонилхлорид. Дело в том, что начальник мой каким-то образом испортил отношения с директором. Кажется, он был замечен в каких-то контактах с Кардиоцентром. Не помню почему, но с Кардиоцентром было сотрудничать запрещено. Не любил ЮА эту контору. Может, перешел ему Чазов в каком-то месте дорогу… Черт их, академиков, разберет. Пришлось моему руководителю собирать вещи и переходить на работу в Кардиоцентр. Хорошо еще, что ЮА не выдал ему волчьего билета. Бывали и такие случаи. Уволят тебя из ИБХ, а устроиться на работу ты уже не можешь никуда. Кому охота портить отношения с вице-президентом Академии Наук. Короче говоря, собрал начальник свои вещички и отбыл к Чазову. И оказалось, что среди тех дорогих его сердцу вещей, которые он прихватил с собой в Кардиоцентр, была часть нашей библиотеки оттисков статей по пептидному синтезу и большая часть синтезированного нами флуоренилметоксикарбонилхлорида. Больше тридцати лет прошло с этого момента, но я так и не смог его простить.
Каким-то образом циклоспориновая тема у нас закончилась. Безрезультатно закончилась. Циклоспорин, если мне не изменяет память, мы все же синтезировали, но в каких-то микроскопических количествах. Технологией это назвать было нельзя. В восемьдесят восьмом ЮА умер. Стали мы просто заниматься твердофазным пептидным синтезом. Сейчас уж и не припомню какие пептиды для биологов синтезировали. Тогда в Штатах появились первые автоматические синтезаторы пептидов. Уж как мы его хотели…, но стоил он несусветных денег, которых и вообще никто нам не дал бы, а тогда, когда не стало ЮА, когда Советский Союз дышал на ладан…
Чуть не забыл. К Концу восьмидесятых стало меня тянуть в сторону приборостроения. Началось все с мелочей. Друзья-биологи попросили начертить и изготовить у нас в мастерских прибор для электрофореза. Начертил и проследил за изготовлением. Друзьям понравилось и они по моим эскизам (чертежами это было еще нельзя назвать) заказали еще несколько. Потом и мне самому понадобилось термостатирующая рубашка для хроматографической колонки. И ее начертил и изготовил в мастерских. Потом еще что-то и пошло, поехало… Кстати. Почти в то же самое время стал я писать рифмованные стихи. Хорошо помню, как это случилось. Начальник мой (тот, которого уходили в Кардиоцентр) как-то уехал в отпуск с женой и нам на работу принес все свои комнатные растения, чтобы мы поливали. Мы и поливали. На доске, которая висела рядом, я написал «Если ты польешь цветочки - морда будет в мелких точках». И каждый день приписывал по новой рифме к слову цветочки. Вернулся из отпуска начальник, а вся доска в семинарской исписана, с позволения сказать, стихами…
Вместе с моим новым начальником решили мы сделать, если и не автоматический синтезатор, то хотя бы реактор для твердофазного синтеза пептидов. Если бы мне тогда сказали, что займет это больше десяти лет я бы, может, и не взялся бы, но мне не сказали. Дело в том, что шарики полимерного носителя, о которых я рассказывал раньше и на поверхности которых происходит синтез, меняют свой объем в процессе синтеза - то набухают в один растворителях, то сжимаются в других. Предстояло мне для начала сделать реактор переменного объема. Первые модели мы испытывали с начальником подальше от других сотрудников - боялись, что может их разорвать, если реактор не успеет изменить свой объем вслед за набухшим полимером, поскольку он был упакован в стеклянную трубку. Бог миловал, не разорвало1, но и работать толком не работало. Постоянно текли уплотнения. Одно дело, когда подтекает вода или даже спирт, а другое дело, когда какой-нибудь диметилформамид, который растворяет все, до чего доберется2 или трифторуксусная кислота, которая ничуть не лучше серной.
Для того, чтобы изготовить реактор нужны были настоящие чертежи. С допусками и посадками. Черчения я не любил. Когда я поступил в свой Менделеевский институт, отец подарил мне отличную готовальню. В его представлении инженера без чертежей не могло быть. Я тогда думал, что мне-то уж черчение не понадобится никогда. Зачем черчение химику? Да и с пространственным воображением у меня было плохо. В голове-то я мог все представить, а вот перенести это на бумагу… На первом курсе была у нас начертательная геометрия. Мы с моим другом Женькой Меркуловым плохо успевали по этому предмету. Правду говоря, совсем не успевали. Мне даже отец помогал начертить какой-то вентиль, который нам задали. Он хорошо чертил, но… по тем правилам, которые были во времена его учебы. Наш преподаватель по черчению вес удивлялся - где это я откопал старый ГОСТ на резьбу пятидесятых годов… У нас в аудитории висел портрет Гаспара Монжа - отца начертательной геометрии. Женька его так ненавидел, что хотел циркулем выколоть ему глаза. Я его отговорил. Ограничились обычными в таких случаях усами и эспаньолкой. Кажется, были еще рога… или не были… Три раза мы сдавали зачет по начерталке прежде чем над нами сжалились и поставили тройки.
Короче говоря, достал я папину готовальню, сдул с нее пыль, обложился справочниками и стал чертить. Вот тут-то и вспомнил я начертательную геометрию тихим, ласковым словом… Из положения я все же вышел вот каким образом. Обычный конструктор, у которого все хорошо с начертательной геометрией и который может легко построить пересечение двух цилиндров или цилиндра с шаром, сначала чертит общий вид детали, а уже потом делает деталировки, то есть проекции, по которым токарь или фрезеровщик и слесарь-сборщик все изготавливает. Я стал делать сразу деталировки, поскольку там не нужно чертить пересечения разных фигур в пространстве. Общий же вид детали и даже сборочный чертеж держал в голове. Не знаю как это у меня получалось. Сборку поначалу делал сам, не пользуясь услугами слесаря-сборщика, поскольку папа меня еще в детстве научил слесарным навыкам. Не знаю как сейчас, но в моем детстве считалось, что мужчина должен уметь держать в руках молоток, напильник, рубанок, при случае нарезать резьбу и даже отличать шерхебель от штангенциркуля.
Несколько лет спустя, когда уже первые модели реакторов были начерчены, изготовлены и вполне успешно работали, пришел я к знакомому конструктору и попросил его помочь с изготовлением сборочных чертежей. Он сначала не поверил, что я без них работал, а потом, когда я ему рассказал как… все равно не поверил.
1 Разорвало через несколько лет, когда конструкция была уже отработанной, но мы решили попробовать и так, и этак, и … обошлось - сотрудник стоял к реактору спиной и далеко. Осколки были мелкие и красиво впились в стоявший рядом холодильник и он на солнце сверкал, точно инкрустированный. Правда, красоту эту я заметил не сразу, а только потом, на следующий день. Сразу, когда я прибежал на звук взрыва из кабинета в другом конце коридора, я заметил только живого, но несколько очумевшего сотрудника.
2 Помню забавный случай с этим растворением. Зимой в рабочих комнатах было, мягко говоря, не жарко. Всякий химик знает, что работает и приточная вентиляция и вытяжная. Сквозняк постоянный. Одна дама у нас ходила в босоножках, поверх которых обувала валенки. Все время мы над ней подшучивали на эту тему. Как-то раз кто-то уронил пятилитровую бутыль то ли с диметилформамидом, то ли с хлороформом, то ли с тетрагидрофураном на пол. Бутыль, понятное дело, вдребезги, лужа огромная, женщины и дети быстро покидают помещение, а мужчины одеваются в средства защиты и ликвидируют последствия. Дама, которая и была виновницей торжества, вышла преспокойно из комнаты в своих валенках, а я наступил в лужу туфлями. Новыми туфлями «Саламандра», которые мне достались по институтской лотерее. Дело было утром и я не успел их еще переобуть. Наступил и увидел, что подошвы мои начали растворяться. Оставляя черные следы, я быстро вышел из комнаты, думая о том, что валенки не такая уж и плохая обувь. Особенно, если ты химик. Валенки не растворяются.
Каждый раз, когда мне кажется, что неплохо бы написать мемуары, я вспоминаю, что мы работали круглые сутки. Однажды я пришел домой после нескольких дней непрерывной работы и проспал, не раздеваясь, шестнадцать часов. У меня тогда в голове было такое количество чертежей, что она была больше на два размера, чем сейчас. И сейчас-то у меня шестидесятый размер головы, а тогда я не мог купить себе ни кепки, ни шапки… Впрочем, тогда было ничего не купить. Я стоял шестьдесят четвертым в институтской очереди на утюг и мы разыгрывали в лотерею лампочки.
Мало-помалу разработка наша двигалась. Реакторы уже не текли как решето и при умелом обращении исправно работали неделями. Правда, при умелом. Я, окрыленный этим успехом, сделал небольшую партию реакторов, снабдил их насосами, штативами с пробирками, самодельными кранами и получились у меня примитивные ручные синтезаторы пептидов.
Как-то раз пришел к нам в Филиал на экскурсию директор Института Белка академик Александр Сергеевич Спирин. За глаза его называли Аспирин. Привели его ко мне посмотреть на реакторы, на мою самодельную установку для твердофазного синтеза пептидов. Аспирин скептически осмотрел приборы, вороха чертежей, деталей, прищурился и процедил: - Все хотите доказать, что у вас получится не хуже, чем у американцев…
Я тогда разозлился страшно и наговорил ему грубостей. Практически выпроводил за дверь. Филиальское начальство было в ужасе, но директор ИБХ, академик Иванов, которому я подробно рассказывал об этом инциденте, был доволен, смеялся и все просил меня повторить те слова, которые я наговорил Спирину.
Через какое-то время придумали мы как следить за ходом изменений объема полимера в ходе синтеза и назвали свой прибор свеллографом, а сам процесс записи свеллографией. От английского to swell - набухать. Гордились мы этой придумкой очень. Первую статью написали в американский пептидный журнал и там все прошло на ура, а вторую в английский полимерный. Англичане к самой статье претензий не имели, но смеялись над словом свеллограф. Оказалось, что они это воспринимали, как «разбухометр» и даже «опухометр». Это было обидно, но статья все же вышла с нашим придуманным словом. Еще стали мы оформлять заявки на изобретения.
Тогда патентов частным лицам у нас не выдавали и это называлось авторскими свидетельствами. Опыта в этом деле у нас не было никакого. Одно дело химия, а тут приборы. Поехал я в наш головной институт, в патентный отдел. У нас в Филиале патентного отдела не было. В ИБХ в патентном отделе сидел маленький человек в очках с толстыми стеклами по фамилии Широков. Он мне быстро объяснил, что никакого изобретения тут нет и оформлять его только тратить драгоценное время патентоведа. Рационализаторские предложения так и быть можно оформить, но не сразу. Придется еще приехать, привезти чертежи, переписать формулировки… И стал я ездить к патентоведу Широкову. Может, я бы и не ездил, а послал бы его куда подальше, но в соавторы этих рационализаторских предложений были включены мною рабочие наших филиальских экспериментальных мастерских - токарь Толик, фрезеровщик Славик и еще один Славик слесарь-сборщик.
Деньги, конечно, были небольшие - в среднем, по десятке за одно рацпредложение, но я написал их штук шесть или семь. Рабочие меня каждый раз, как я возвращался из Москвы, спрашивали как там наши рационализаторские дела и скоро ли можно будет пойти в кассу за деньгами. Каждый раз я им говорил, что надо оформить еще одну бумажку, потом еще одну… Однажды, мы сидели с ними в углу мастерской, курили в кулак, чтобы не сразу заметил институтский пожарный, и я им рассказывал о своих злоключениях в патентном отделе головного института. Слушали они, слушали… и токарь Толик мне и говорит: - Чего ты, Мишка, от них хочешь, от этих… Там, наверху, одни евреи засели. Русскому человеку проходу не дают.
О рабочих наших экспериментальных мастерских стоит рассказать отдельно. У нас было два токаря. Один, которого звали Толик, был хороший, а второй, Николай, был токарь от Бога, но… запойный. Как выйдет из запоя - так все накопившиеся заказы за день переделает. Потому его запои начальство и терпело. Когда началась эпоха первоначального накопления капитала, Колька ни с того ни с сего бросил пить, занялся приусадебным хозяйством, построил у матери в деревне какие-то циклопические теплицы и стал торговать яблоками, крыжовником и овощами. Мало того, он делал сидр и его тоже продавал. Стал другим человеком. Неохотно давал закурить. Купил подержанные «Жигули». Мы его, конечно, осуждали за такую страсть к накопительству.
Токарь Толик не пил никогда, но был сталинистом. У него внутри шкафчика с резцами висел портрет усатого. За усатого Толик часто претерпевал. Мы его за сталинизм ругали. Бывало, что и нецензурно. Впрочем, так, чтобы цензурно не бывало совсем. У фрезеровщика Славика была медаль или даже орден за доблестный труд. Славик был заядлый рыбак и весь свой отпуск проводил на берегу Оки с удочкой. За месяц до отпуска он начинал обход институтских лабораторий с пустой четвертинкой - собирал спирт на рыбалку. Как он выдерживал месяц беспробудного пьянства на рыбалке… Лет пять выдерживал или семь - здоровый был мужик, а потом все же стал спиваться. По утрам приходил и требовал опохмелить его. Я отказывался и тогда Славик угрожал мне: «- Не нальешь - запорю тебе деталь. Видишь, как руки дрожат?» Так он и помер от проклятой.
Вообще рабочие в мастерских постоянно были заняты какими-то левыми работами. Толик вытачивал из латуни большие обручальные кольца на свадебные машины, Славик фрезеровал какое-то автомобильные детали, а Колька работал так быстро, что вообще было непонятно кому и что он делает, но возле его станка все время отирались какие-то посторонние мужики и даже бабы. Все же детали моих реакторов рабочие делали, хотя и не понимали - почему я так горю на работе. Однажды я попросил Славика отфрезеровать какую-то сантехническую деталь то ли от унитазного бачка то ли от стиральной машины, поскольку купить ее тогда, особенно в Пущино, который был маленьким городком на отшибе, было трудно. Славик страшно обрадовался и сказал: « - Ну, вот. Наконец-то ты как человек пришел заказать не всякую…, а для дома, для семьи. В лучшем виде все будет. Не успею до конца рабочего дня - задержусь». Тут я понял что значит быть понятным и, как говорили раньше, социально близким.
Что касается изобретений, то посоветовали мне пойти к знающему человеку в Пущинском Специальном конструкторском бюро биологического приборостроения. Дескать, научит как надо писать. Человек сказал, что все сделает, но… только в том случае, если будет нашим соавтором по изобретениям. К славе нашей, которой не было, он не хотел примазаться, нет. Просто за полученное авторское свидетельство изобретение государство выплачивало небольшие деньги. Кажется, рублей по двадцать или по двадцать пять на человека. Вот он таким путем и подрабатывал. Два или три дня нас терзали сомнения. Начальник сдался первым и сказал - черт с ним. Если сами начнем оформлять, то не хватит времени на эксперимент и написание статей в журналы. Мы согласились и нужный человек нам быстро все оформил. Кроме того, нужный человек объяснил нам, что на нашем материале можно и нужно оформить, как минимум, три заявки на изобретения. В конечном итоге мы оформили пять и получили на все заявки положительные решения экспертизы.
После того, как написали мы первые статьи в приличные журналы, после того, как получили положительные решения на свои заявки на изобретения, после того, как стали в наших реакторах синтезировать пептиды, захотелось мне разработать на базе свеллографа и свеллографического мониторинга автоматический синтезатор для твердофазного синтеза пептидов. Не просто автоматический синтезатор, а такой, который будет самостоятельно, на основе данных, получаемых от самых различных датчиков, сам принимать решение о том, заканчивать ли ему ту или иную реакцию и проводить синтез дальше или еще раз повторить ту реакцию, которая не прошла до конца. Это я назвал комплексным мониторингом с обратной связью. В сущности, это должен был быть робот. Короче говоря, дело было за малым - сконструировать и изготовить синтезатор.
Когда я сказал о своей задумке непосредственному начальнику, с которым мы начинали эту работу, то он не обрадовался. Приборостроение его мало интересовало. Стали мы делить свои научные результаты и коллектив, часть которого решила уйти со мной в приборостроители. Разругались при этом, конечно. Так или иначе, а стал я руководить группой, которая называлась группой инструментальных методов синтеза пептидов. Подали мы заявку на разработку синтезатора пептидов и получили приборостроительный грант. Прежде, чем мы его получили, посоветовали мне умные люди из Академии Наук организовать научно-производственное объединение, чтобы оперативно распоряжаться полученными деньгами. Надо было расплачиваться с рабочими, быстро закупать материалы и реактивы. Все это теоретически можно было делать и через Филиал, но… скорость работы при этом стремилась бы к нулю. До сих пор с ужасом вспоминаю все эти бесчисленные бумаги, которые были нужны лишь для того, чтобы отчитаться. Помню все эти «деньги еще не пришли, но работу вы начинайте», все эти ненужные согласования с планово-экономическим отделом, с бухгалтерией…
Мы все, то есть наша группа инструментальных методов синтеза пептидов, и были учредителями нашего крошечного общества с ограниченной ответственностью. Генеральным директором был мой товарищ - инженер электронщик, а я был научно-производственным директором. Как-то раз генеральный директор исхитрился купить на деньги от гранта в близлежащей к нашему городку деревне половину теленка. Привез он эту половину в институт, накинули мы на половину туши белый халат и, капая кровью, понесли его, провожаемые завистливыми взглядами сотрудников, к себе в комнаты. Там, точно саранча, накинулись на него, за три минуты разделали и быстро унесли по домам. Кстати, разделку производили хирургическими инструментами, которых у нас было огромное количество. В последние годы советской власти и в первые капиталистические в институтах Академии Наук можно было заказывать каждый год любые хирургические инструменты. Мы заказывали пилы для отпиливания конечностей, огромные ампутационные скальпели, зажимы и шпатели. Последние нам действительно были нужны. У меня был личные реберные ножницы. Может, и не реберные, но очень большие и очень хирургические. Я ими перекусывал толстые вакуумные шланги. Единственный раз, когда я использовал их по назначению, был случай с теленком.
Начали мы делать первую модель нашего автоматического синтезатора пептидов. В филиальских мастерских его уже сделать было нельзя. Оформили мы договор на его изготовление в Специальном конструкторском бюро биологического приборостроения. Оно находилось на той же улице, что и наш Филиал, буквально через один квартал. Вернее, через один институт. Ну, мы-то считали, что нам сейчас быстро изготовят то, что написано в техническом задании, и мы с синтезатором уйдем к себе заниматься наукой. В СКБ БП считали, что, во-первых, денег на разработку нужно существенно больше. Кроме того, нужен сначала эскизный проект, для которого нужно разработать документацию, потом постройка моделей по чертежам эскизного проекта, потом защита эскизного проекта, потом корректировка эскизной документации, потом разработка рабочих чертежей, потом изготовление… потом защита… испытания… корректировка… и на все про все нужно года два, как минимум и денег, особенно денег…
Все получалось как в известном анекдоте про мужика, который пришел в долг попросить рубль под залог топора «топора нет, рубля нет, и еще рубль остался должен, и вроде все правильно». Только мы пришли со своим рублем. Коллектив той лаборатории СКБ, с которой мы заключали договор, тоже можно было понять - время трудное, сотрудников много, деньги нужны всем, не идти же их искать на улицу, а тут как раз подвернулся такой удобный случай… Это с одной стороны, а с другой, государство, которое давало мне деньги на разработку, хотело, чтобы в течение года я разработал и изготовил два синтезатора - один оставил себе для работы, а второй отдал в тот институт Академии Наук, который мне будет указан. Вариантов для маневра было у меня не очень много. То есть, вообще не было. ( Collapse )
Зато энергии у меня тогда было много, и я решил, что житья не дам СКБ, пока они мне не сделают нужные детали и блоки. Каждое утро я сначала приходил в СКБ в конструкторам, технологам и рабочим на производство. Каждое утро проверял, что сделано. Каждое утро ругался с конструкторами, технологами и рабочими. Наверное, были какие-то неругательные дни, когда я приходил, и все было замечательно, все детали собирались друг с другом, не требуя подпиливания и подпиливательных слов, отверстия не требовали рассверливания, все вкручивалось по резьбе легко, а не со вкручивательными словами, но… этих дней я почему-то не запомнил.
Запомнил другое. Однажды какую-то деталь запорол сварщик, и нужно было ее переделывать. Я готов был сварщику все его сварочные электроды взять и… Самого сварщика я найти не мог и пошел к главному технологу, чтобы сказать ему все, что я думаю о сварщике и о том, откуда у него растут руки. Тот был человеком добрым, мягким и ко мне относился очень хорошо. Он меня успокоил, предложил чаю, а сам пошел искать сварщика. Через какое-то время он вернулся и предложил мне еще чаю. Он предложил бы и водки, но у него был только технический спирт. Что же до сварщика, то он, по словам главного технолога, ничего разумного ответить не мог, поскольку лежал без чувств в углу цеха, на полу за каким-то фрезерным или токарным станком.
Так или иначе, но синтезатор мы сделали и успешно испытали. Конечно, не все получилось так, как хотелось, мозги у синтезатора были еще детские, были проблемы с программным обеспечением, с качеством обработки рабочих поверхностей многоходовых плоскоповоротных кранов, но он работал и пептиды синтезировал. И вообще он был первым российским синтезатором пептидов. Приехала его принимать в Пущино комиссия. Академик Д. Г. Кнорре был председателем приборостроительной программы при Академии, которая нам давала деньги на разработку синтезатора и потому один синтезатор должен был уехать в Новосибирский Институт органической химии. Долго я показывал комиссии как работает синтезатор, переключал краны, мигал лампочками и рассказывал о том, что в недалеком будущем химиков-синтетиков заменят умные автоматические синтезаторы не только пептидов, но и вообще любых веществ, а сам синтетик будет только морщить лоб, придумывать новые химические теории и способы синтеза.
Комиссия смеялась, хлопала меня по плечу, говорила «ну, это ты, брат, хватил» и поглядывала на накрытый стол. Уж и не помню почему так повелось, но к сдаче приборов всегда мы покупали «Зубровку». На коньяк у нас тогда денег не было. С тех пор для меня «Зубровка» напиток праздничный и немного печальный потому, что… потому, что синтезаторы были моей первой и, наверное, единственной любовью в приборостроении, а хроматография, несмотря на все сконструированные приборы, написанные статьи и монографию… нет, синтез всегда интереснее.
Как-то я быстро проскочил разработку и изготовление синтезатора и перешел к зубровке. На самом деле все было гораздо сложнее и совсем не так, как это бывает в фильмах об ученых, которые ходят в белых халатах, рисуют красивые формулы и говорят с умным видом непонятные слова. Испытания приборов обычно проходят нервно. К примеру, вы уже начали подавать насосом в реактор раствор нужного вещества и… потекло уплотнение. Надо все остановить, разобрать реактор и заменить уплотнение. Реакция, между тем, не понимает, что вам нужно заменить уплотнение, и продолжает идти дальше с тем количеством вещества, которое успело попасть в реактор. Так что все те исследования, которые вы запланировали провести… При разборе реактора вы нервничаете, маленькие болты падают, закатываются пол стол, жидкость, которая течет у вас по пальцам… кожа, которая белеет и слезает…
Ладно, поменяли вы уплотнение. Раствор нужного вещества поступил в реактор. Штатно отделилась уже вторая ступень, тонгаж в норме и сейчас должен произойти сброс створок головного обтекателя, то есть в реактор должен поступить следующий реагент, но… не срабатывает многоходовой плоскоповоротный кран. То есть он срабатывает, но не так как нужно и на мониторе компьютера загорается совсем не та цифра, которую вы ждали. …, - говорите вы ни к кому конкретно не обращаясь. Стоящий рядом с вами разработчик электронной схемы кранов клянется, что это ерунда - скорее всего стробоскоп на валу крана разболтался и он сейчас быстренько подтянет нужный винт. Только нужно разобрать кран. Открутить какой-нибудь десяток болтов и выбить несколько насмерть запрессованных штифтов. Хорошо бы еще заодно прозвонить микросхему, которая отвечает за связь крана с центральным процессором и для этого ненадолго разобрать блок управления. Буквально на полчаса. Там еще надо проверить одно место…
Наконец все работает штатно и можно начинать все сначала, но уже полночь и начинают звонить жены, чтобы узнать сколько можно и когда это все, наконец, прекратится. И таких экспериментов десятки. И корректировки чертежей, и бесконечные поиски блох в программном обеспечении, и желание удавить голыми руками того, кто нарезал резьбу в корпусе датчика давления, и… это не все. Бывает, проснешься среди ночи и начинаешь думать о том, что реактор некрасивый. Ну и что, что работает. Некрасивый и все. Фраза Туполева о том, что хорошо летают только красивые самолеты сделала тебе уже дыру в голове. И ты начинаешь думать как сделать реактор красивым. Придумываешь, придумываешь и… понимаешь, что технолог скажет, что это усложнит и удорожит конструкцию, фрезеровщик просто пошлет тебя, как только увидит чертеж… Короче говоря, встаешь, идешь на кухню и быстренько карандашиком набрасываешь эскиз, чтобы не забыть основную идею.
Первый наш синтезатор мы отвезли, почему-то не в новосибирский институт органической химии, а в НПО «Вектор», в городок Кольцово Новосибирской области. Не помню уже почему. Занимались они там лихорадкой Эбола, вирусом Марбурга, туляремией, оспой, сибирской язвой… К счастью, к тому моменту, когда мы туда приехали в командировку, они перестали этим заниматься. Говорили, что американцы дали много денег, чтобы перековать эти бактериологические мечи на орала. Сдали мы там свой синтезатор с руки на руки тамошним синтетикам, показали как на нем работать и уехали домой писать статьи в ученые журналы.
То есть, мы и до этого их писали, но все как-то в иностранные, а тут мне пришла пора защищать диссертацию и непременно нужны были статьи в отечественных журналах. Честно говоря, защищаться я совсем не торопился, поскольку считал, что и без ученой степени…, но директор строго со мной поговорил и мы стали писать статьи в журнал «Биоорганическая химия». Написали две больших статьи о нашем синтезаторе. Эти две статьи были журналом признаны в числе лучших публикаций девяносто пятого года.
Нас наградили настоящим компьютером Acer. Интернета у нас тогда, кажется, еще не было, но игры, увы, были. Мою группу захлестнула игра под названием Warcraft. Стоило только отойти от компьютера, как тотчас за него садился кто-то, кто начинал строить крепости, воевать с орками и топить вражеские корабли. Несколько дней я пытался бороться с этой напастью, а потом плюнул, прекратил все работы и велел всем желающим пройти все уровни до самого конца, чтобы потом от работы не отвлекаться. Три дня и три ночи мы играли в этот чертов Warcraft. Наигрались до тошноты. Зато приобрели иммунитет против любых игр. А за цикл работ по созданию синтезатора пептидов мы потом получили премию Академии Наук, но это было уже немного позже, когда мы разработали и изготовили новую, усовершенствованную модель. Нам тогда выдали шестьсот рублей. Каждому...