Марченко Вячеслав Константинович, радиоинженер. Хроника завода п/я 122 ч3
Начальником ОТК на заводе был Гомонов Борис Павлович, из партработников-профессионалов, у них должность нач.ОТК была как будто отсидка перед очередным назначением на выборную должность. Это и к тому, что дела Гомонов не знал, зато имел умнейшего заместителя - Письмана Данила Евсеевича, выпускника СГУ. физика-оптика, но системного мужика, умеющего читать и интерпретировать выпускную документацию и правила приемки и взаимоотношений с заказчиком.
Преуспел он и в другом деле - воспитании технологов. При других контрольных мастерах ушедшие в брак лампы актировались браковками, формально собиралась уйма подписей под актом - мастер, технолог, экономист, диспетчер и, венчала нижнюю часть акта подпись контрольного мастера. После чего акт ложился на подпись начальнику цеха, в от него - на утверждение начальнику ОТК, далее уходил в бухгалтерию, производственно-диспетчерский отдел и в ОТК. В акте было около двух десятков пунктов, основными из которых были "вид брака" и "причина брака". Эти графы заполнял технолог, и после утверждения акта вся работа технических служб шла по линии обработки данных акта. В эти графы технологи записывали всякую чушь, все подписывали эту чушь, не задаваясь никакими вопросами.
Но Письман изучив министерскую инструкцию по учету потерь от брака, требовал от контрольных мастеров, чтобы они проверяли правильность записи технологов. По министерской инструкции технологическим браком считался тот брак, который не регулировался никакими режимами работы оборудования или мастерством рабочего. Остальные требовали списания части потерь от брака на так называемых "конкретных виновников" - рабочих-операционников. Конкретных виновников должен был определять технолог, уведомляя об этом администрацию - мастера. Это очень скользкое и неприятное дело - наживать себе недоброжелателей, поэтому инженеры изобрели способ всё списыватъ на технологический брак, воспользовавшись тем. что их никто не контролировал по причине низкой квалификации контролеров.
Смолянский, прошедший наладку и контроль выходных параметров магнетронов решил проверять все акты и предъявляемый брак лично, конечно по требованиям Письмана. И сразу же начались кошмары. Ему приносили на подпись акты на брак, а он стал требовать, чтобы вместе с актами предъявляли и сам брак в натуре. Технологический народ был шокирован этим, в общем-то, нормальным требованием. Стали ссылаться на Олейникова - «а кто он такой и разбирается ли он в нашем деле». Перестали вовремя списывать брак, что сразу привело к резкому увеличению незавершенки и сбоям в планировании запуска деталей. Дайчанов поначалу ничего не понимал, а потом стал убеждать Смолянского не закручивать так резко гайки, а сам Юрий Семенович при предъявлении в конце месяца сотни - другой брака, торчал у стенда сутками, перепроверяя и исправляя предъявленное.
Первые результаты были обескураживающие - ни одна предъявленная лампа не подтверждала при перепроверке приписанный ей дефект. Половина ламп забракованных по параметрам были банально разбиты или проплавлены на горячих операциях. Смолянский устанавливал в актах справедливость. Дайчанов подмахивал, а Письмен, согласно инструкциям, утверждал списание части стоимости брака на операционников. Заработки стали падать, работяги разбегаться и дело дошло до партбюро.
Партбюро, состоящее в основном из мастеров и тех же операционников, лихо наехало на коммуниста Смолянского. но он устоял н не изменил своих установок. Этот период характеризуется резким увеличением выхода годных и обновлением штата технологов. Ушли из цеха старейшие техники-технологи, коллеги Смолянского по СЭМТу, а с улицы стали принимать желающих и не испорченных приписками. Хитрый Малкиель ушел из технологов на место мастера по испытаниями при случае всегда клянчил у Смолянского разрешения покопаться в изоляторе брака. И часто находил там недостающие годные, которые по запарке забраковывал сам контрольный мастер.
Время шло бурно и упруго. События прессовались одно за другим. В мае 1961 г.. очевидно, отметив мою наивную настырностъ, Даичанов назначил меня своим заместителем. На фоне более зрелых специалистов цеха это выглядело не очень обоснованно, хотя и закономерно. Даичанов меня зауважал не только по результатам дежурств, но и по подходу к браку.
В 1962 году мы передали в Киев на п/я 34 по распоряжению Главка производство МИ-119. Вообще о распылении дислокации производств необходимо было бы провести отдельное исследование. Но нашему заводу п/я 122 такая была судьба передавать уже освоенное, рентабельное, перспективное производство на вновь создаваемые заводы, лишая себя перспективы и будущего. Ранее отмечались решения Министерства о создании мощностей по военной электронике, так вот развитие этих мощностей по милости генерала Якименко было возложено на п/я 122. Мы по приказу отдали «Бисера» (МИ-147, 148) 3-му часовому, УВ-1 - в Орджоникидзе, МИ-119 в п/я 34 г. Киев "Октава".
Умнов психовал, но ничего сделать не мог, а только призывал: "Ищите перспективу!". Но не искал, а сдавал. Конечно, напрямую ему, чужаку в электронном ведомстве было не с руки конфликтовать с московской бюрократией, но он не находил общего языка и с местной, партийной властью, а тогдашний Шибаев А.И. мог очень много - сумел перетащить авиазавод Яковлева, застолбить мелиорацию, да и другие оборонные предприятия при нем чувствовали себя хорошо.
Тогда вся жизнь предприятия определялась фактом работы «по валу». Приборы, которые шли из науки имели неплохую цену, т.к. содержали в себе все затраты на разработку, а при серийном производстве эти затраты не обосновывались и цена «товарного выпуска» в отдельных случаях падала в несколько раз, но это никого не задевало. Так, УВ-1 в вале стоила 1500 руб., а в товаре - 200; РР-81 - 2000 и 210 соответственно; 147-148 - давали заводу около 15 млн. валовки и их передача пробивала дыру в объемах, заполнить которую простой порезкой заготовок было невозможно. Умнову предлагали жить "по валу", в частности, на этом настаивал Главный инженер Герман И.И., но директор оказался упертым мужиком и предчувствовал, что "валовая лафа" должна когда-нибудь кончиться и требовал 100% выполнения товара.
Помню, в конце 1959 г. на доске объявлений висела "молния", сообщавшая, что «План по валу выполнен на 106%. по товару - на 85%» и г.д. Это было непонятно только для нас, изучавших экономику социализма по марксистским учебникам, а не по инструкциям исполнительной власти.
В нашем деле существовали архаичные привычки: военные, мечтая модернизировать вооружение, заказывали новые, более прогрессивные комплектующие разработчикам компонентов, в данном случае НИИ-160 Там их разрабатывали и начинали поставки опытных образцов для опытных образцов аппаратуры. Улита ехала не быстро. пока завершатся испытания модернизированной техники, оформятся все акты, пройдут базары, институт поставит всё те же образцы в опытном варианте. Систему принимали на вооружение, и первым требованием военных была необходимость укомплектования изделиями серийного производства. Военные с охотой финансировали поставку изделий на серию, только предприятии не всегда и не в полном объеме пользовались благоволением военных.
У заводских чесались руки загнать полученные деньги куда-нибудь не на освоение новых изделий, а на другую статью, и часто такие новшества заканчивались прекращением финансирования, а полуоснащенные изделия выбивались партхозметодами и дальнейшее освоение шло уже за счет себестоимости, а это не давало никакого маневра.
И вот настал момент, когда РЛС-П15 потребовала модернизации, бедой станции были разрядники РР 64/65 и входная ЛБВ УВ-3. Стал остро вопрос о серийном освоении, и нас с Морозовым Дайчанов отправил в Москву, НИИ-160. посмотреть и привезти новую продукцию на освоение. Это была моя первая командировка в Москву, а Морозов уже неоднократно бывал во Фрязино, знал там многих и его многие знали. Он осваивал РР 64/65 и был. пожалуй, единственным инженером в п/я 122, знающим принципы работы резонансных разрядников и их технологию... Была еще уйма текущих дел. которые были связаны с непосредственной производственной жизнью - график, отказы на испытаниях, завалы брака.
Объемы уплывали от нас и Умнов дал команду осваивать разработки ОКБ. Из наиболее потребного был дециметровый комплект МИ-168 и РР 124/125 АВ. ВМФ оборудовал для своих кораблей РЛС дальнего обнаружения и установил где-то на тихоокеанском побережье тоже станцию ДМВ для дальнего обнаружения. Подвижные имели кликуху «Клипер», а стационарные «Киль-, базировались где-то во Владивостоке, а станция стояла вообще неизвестно где. Аппаратуру для них делал судпромовский завод "Салют" в Москве, он нам отдал пару макетов модулятора и уйму волноводных трактов. Так как из 16 цеха уходили «Бисера», то им отдали магнетрон "Бруствер» (МИ-168), а комплект разрядников к нему "Дозор". РР 124/125 А.Б, отдали по привычке в цех разрядников, к нам в цех № 19, т.к. у нас тоже уходили объемы МИ-119 Освоение мы провели лихо, очень помогали службы из ОКБ, но потребности эти приборы так и не получили, так, мелкая серия. 20-40 комплектов в год. возни больше.
Это вот, что касалось приборной тематики. Была ешё так называемая «новая техника», т.е. оборудование, которое поставлялось по программе реконструкции, о которой мы и не подозревали. Отдел Главного технолога совместно с СГСПИ (ГСПИ-б) в обстановке строгой секретности разрабатывали программу реконструкции предприятия с целью повышения производственных и мобилизационных мощностей. Если за первый год директорства Умнова. был введен долгострой корп. 25, то за два последующих был выстроен на территории заводского стадиона корп. 27. Но технологическая начинка шла быстрее строительства, кроме того, местный НИИ-28 спецмашиностроения, по командам Совнархоза спешно гнал линии по производству магнетронов, разрабатывал карусельные полуавтоматы откачки, диковинные монтажные столы, водородные печи, заварочные машины. Машиностроительный п/я 447 тоже с подачи СНХ делал измерительную аппаратуру, модуляторы, в т.ч. генераторы, откачные вакуум насосы и все опытные и первые серийные образцы почти силой вталкивались на заводы - п/я 122, п/я 84. п/я 68.
В рамках саратовского электронного куста и ведении СНХ находилась почти треть тогдашнего ГКЭТ. Разработчики и наладчики НИИ и 447 требовали от нас минимума - указать место в цехе куда поставить сделанную машину и подключить ее к энергетике. Отработку технологии они вели не хуже наших технологов, а ошибки проектирования и изготовления решали оперативно и без волокиты. Так мы получили великолепный заварочный полуавтомат для МИ-110/119, взамен трофейного станка токовой пайки, появились несколько водородных печей большой вместимости, установки аргоно-дуговой сварки. В 16 цех поставили три карусельных откачных полуавтомата для «Бисеров», в 19-м цехе я поменял все допотопные самодельные модуляторы на специально разработанные для наших задач серийно изготовленные «поляки» (готовили для Польши А671.15) и «линейные» (A67I. 17).
Теперь можно посмотреть на тех. кто был выше меня. Главный конструктор Радюк, уже появлялся в наших историях, и в то время, когда я был заместителем у Дайчанова, он весь был в «Бисерах» и наши неприятности воспринимал как досаду. Помню, как он собирал (по нашим просьбам) совещания по 98/99, вытаскивал из Фрязина специалистов, но решающего воздействия не оказывал. Главный технолог Киреев, тоже сокурсник Радюка, но более уклонявшийся в политическую жизнь, мечтал стать парторгом на долгие времена, но приход Умнова нарушил эти планы, парторг был переизбран, а Юрий Иванович брошен на технологический фронт.
Киреев Ю.И., вопреки тогдашним канонам, разбросал часть своего штата по цехам, создав там технологические бюро, прикрепленные к конкретным изделиям, подчинил административно технологов начальнику цеха, а себе оставил только техническое руководство начальником техбюро. Рядовых технологов он не замечал. В отделе он создал несколько групп, задачей которых стало «курировать» и «контролировать». Конечно, в число кураторов попали старослужащие, у которых от мысли работать в цеху начинались обмороки, но это было даже к лучшему - цеховики освобождались от ненужной опеки.
Юрий Иванович сумел создать довольно ценное подразделение, которое имело своё лицо и с которым считались и производственники, и снабженцы, и контролёры и иногда военные. Но Умнову не нравилось через чур самостоятельность Киреева, его способность вступать в спор и зачастую его выигрывать, и он, подгадав, когда провалится 14 цех - цех ЛБВ и прочих стекляшек, бросил туда начальником цеха Киреева, вроде как на выправление дел, оставив отдел на заместителя - механика Борца Якова Порфирьсвича, человека далёкого от СВЧ-техники, так же, как и Киреев от мехобработки. Юрий Иванович добросовестно тянул 14 цех, вывел его на хороший уровень, вернулся в отдел, но в это время провалился еще какой-то цех, Умнов попытался направить и туда Киреева, но Юрий Иванович возмутился, включил все свои связи, и ушел на завод п/я 84 Главным инженером.
Я по должности обязан был принимать участие в посиделках у Киреева раз в две недели по вторникам. С лёгкой руки Окуня все руководители служб старались ввести у себя регламентные совещания, с поручениями, протоколами и контролем исполнения на ЦДП. Окунь даже хвалился тем. сколько у него вопросов одновременно контролирует ЦДП и в зависимости от объемов контроля, увеличивал штаты и численность своей службы. Но у добродушнейшего Юрия Ивановича не получались жесткие формулировки поручений, таких, как у Окуня. Умнова и даже Радюка, а так себе: "разобраться и доложить". Вопросы были пустяковые, мы на этих посиделках (а собирались до 30 исполнителей), знакомились, обменивались неформальной информацией, договаривались о совместных пикниках, иногда затихая, когда Юрий Иванович, запутавшись в психотехнике споряших произносил какую-нибудь банальность, типа: "Каждый руководитель должен предвидеть"," Каждый руководитель не должен допускать". Но запоминающегося из нашего сотрудничества я ничего не вынес. Мы сдуру предоставили план повышения качества изделий из 19 пунктов, причем очень конкретных, а он стал их контролировать, да так, что во избежание я их почти все снял с контроля с помощью Радюка. который на недолгое время заменял Германа.
Однако, нельзя не признать положительность деятельности Киреева как главного технолога. При нём возобладала и сохранялась в течение многих лет формула: «Одно изделие - один технолог-. Каждое наименование изделия имело своего линейного сопровождающего - в цехе, на участке. Считалось, что один специалист может охватить одновременно движение 200-250 изделий, и, если приборов проходило более 200 шт., то добавлялся ещё один технолог, а когда остаток приборов на участке становился более 600, то образовывалась группа - один старший и двое на подхвате. Но им, кроме текучки. вменялось в обязанность разрабатывать первичные документы - операционные, маршрутные карты. Поначалу кураторы очень однозначно поняли: курировать и контролировать, но Юрий Иванович быстро заставил их вести и оформительскую деятельность и нормоконтроль.
Умнова раздражала специализация технологов, он неоднократно пенял Кирееву на расточительство, Юрий Иванович невозмутимо парировал: так везде в электронной промышленности, это вам не ааиапром какой-то. Когда Киреев был сослан на цех, а так как это произошло из-за необоснованных придирок Умнова к руководству uexa, то он смог быстро сплотить коллектив и выполнять поставленные задачи. А репрессированный Семёнов Владимир ..... бывший старший технолог и фактический руководитель цеха, обидевшись на такое недоверие, перевелся в Орджоникидзе, на вновь созданный завод л/я 17, где прошел путь от Главного технолога до Главного инженера и в последствии был переведен в Полтаву Главным инженером. Так что не было бы счастья, да Умнов вовремя придрался.
Наши первые контакты с Соколовским оказались полезными, он помог нам разобраться с окраской наших приборов, стал грамотно ставить работу по лабораторным анализам причин брака и мы сразу почувствовали реальную инженерную помощь.
Летом 1961 года, когда я только был назначен замом Дайчанова. уйдя в отпуск он оставил вместо себя Шустова Вячеслава Петровича, занимавшего должность старшего мастера участка магнетронов. Около полугода цех работал плохо, в это время 3-й часовой завод оправился и стал вопрос передачи всей программы "Бисеров" в Москву. Великий цех 16 стал перед угрозой расформирования.
Стали пристраивать на другое работы квалифицированных специалистов - Пиденко был откомандирован в ОКБ на мирное применение СВЧ-энергии, сменные инженеры разошлись кто в ЛТИ, кто в ОТК. Шустов в цехе чуднл как мог - не умел организовать работу коллектива, он постоянно уходил от стычек с Умновым различными, подчас детскими приемами. Сорвав в очередной раз суточный график, он опаздывал на директорскую планерку, а Умнов не любил опаздывающих, и говорил Шустову: «Опоздал, можешь не приходить* и выгонят его из кабинета. «Минута позора!» - восклицал Шустов в приемной, и с чистой совестью уходил по своим делам. Когда же не удавалось быть выгнанным, а выслушивать критику директора после планерки. Шустов говорил коллегам: "Десять минут позора!" и с удивительным спокойствием уходил по своим делам. Так долго продолжаться не могло, н когда стали "разбирать" uex 16. то на должность его начальника был поставлен старший технолог цеха 16 Брук Семен Генухович. Но это уже другая повесть.
Под Дайчановым, с моей точки зрения, стул не качался, но он вел себя очень уж независимо перед Окунем. Когда Окунь Г.Н. попытался зажать Дайчанова планом, то Борис Леонтьевич, как опытный конторский служащий, а до этою он много н при разных царях проработал в заводоуправлении, то экономистом, то плановиком, то нормировщиком, плюс свои люди в парткоме, доказывал Ноевичу его предвзятость, чем вызывал ещё большую неприязнь, после чего хитрый интриган стал подставлять Дайчанова возрастом, отсутствием спецобраэования, некоторыми мужскими слабостями, и у Умнова стал накапливаться отрицательный потенциал на Дайчанова .. который был на 7 лет старше Умнова. Несмотря на то. что цех работал ритмично, за всякие мелкие прегрешения Борису Леонтьевичу шили систему взысканий, чтобы в нужном случае можно было бы освободить от должности. Основным раздражителем для Умнова было: не ищет перспективы. Всех пугал увод МИ-119 в Киев, а они в 1962 году давали объемы больше, чем уводимые "Бисера".
Окунь при поддержке Умнова тоже провел разделение большого цеха № 2 на три - № I, № 2, № 3. В цех 1 поставил Шилина Юрия Ивановича, во N& 2 - Боброва Федора Фомича, в № 3 - Лозинского Виктора Евдокимовича. Но командовать парадом хотел сам Окунь н поэтому вмешивался в деятельность начальников по-черному: мог придти на планерку и отменить все решения, поручения начальника, чем вызывал ехидную ухмылку сидящих мастеров - вроде бы правильно этому придурку показали. Это было непедагогично - от одного такого вмешательства авторитет начальника падал до ниже нуля, и многие не могли от этого долго оправиться. Так. придя в цех к Боброву. Окунь так его раздолбал при всех, что Фомич с горя запил, прогулял две недели и Окунь его заменил на какого-то выдвиженца, который за полгода цех угробил насовсем. И тогда Боброва реабилитировали, снова назначили начальником цеха 2, но долго он не продержался и был списан в контрольные мастера.
Начальник цеха 3 Лозинский, получая при подчиненных втык, возмутился и велел Окуню либо извиниться, либо покинуть кабинет. Окунь с этим не согласился, тогда Виктор Евдокимович заявил. что он не может находиться с таким начальником вместе, вышел из кабинета, пошёл в партком, нажаловался, после чего его освободили от должности (постарался Окунь). На его место поставили Спицына Бориса Владимировича, механик - обработка металлов резанием, который работал в мастерах в инструментальном цехе и очень хорошо себя зарекомендовал.
Когда мы в приватных разговорах спрашивали Окуня: почему он устраивает такие унизительные разносы своим подчиненным. Георгий Ноевич ссылался на господствующего в то время Н.С. Хрущёва, который тоже не мог сдерживать своих эмоций и разорялся по поводу и без. И партком это глотал, считал, что коммунист Окунь Г.Н. проводит политику партии и ее Генсека.
В это лето 1962 года Дайчанов уйдя в отпуск, оставил вместо себя меня. До этого у нас была доверительная беседа, где он сказал, что вероятно он не вернется на прежнее место после отпуска, что мне нужно быть готовым занять его должность, чем вверг меня в состояние крайней депрессии. Меня пугала обстановка ответственности -бурное начальство запросто могло так откорректировать показатели, что не только премии, но и зарплаты можно было лишиться, и людей подвести, которые за тобой. Дайчанов ухитрялся выбивать по 60% премии ежемесячно, но у него были свои каналы и в ОТЗ, и в плановом отделе. Тогда ещё Окунь не прибрал их к свои рукам и на его истерики заводчане реагировали сдержано. А я этих каналов не знал, и даже не предполагал об их существовании. Дайчанов же, подозреваю, думал, что раз я инженер, то автоматически должен знать все каналы денежного управления.
Лозинского, после выговора, назначили начальником участка регенерации. Окунь ощущал перед ним свою вину и всячески помогал - выбил деньги на реорганизацию участка, доказал необходимость стимулирования вторичного использования узлов. Мы с Морозовым загорелись этой идеей, разработали несколько схем регенерации, составили на каждую схему документацию. Заботалкин выпустил комплекты КЧ на PP8I/82 - в общем, всё было сделано на высшем уровне. В подвале корпуса 1, под гальваничкой, лежало около 10 тыс. штук РР ещё с радиоактивным кобальтом, и мы решили эту кучу переработать. Радиоактивные стержни вытащили, захоронили их в «могильнике» на территории завода (сейчас на этом месте стоит новая кузница), а корпуса Лозинский переработал по новым чертежам, и мы их в течение 3-х месяцев использовали - где-то около 6000 штук. Дошло до базара - цех 2 который делал новые корпуса затоварился: СГД перестал принимать из-за отсутствия места хранения. Окунь велел брать прямо в цех, а здесь возмущался Дайчанов: "Зачем мне раздувать валовку?" И благо стало печалью - мы своей хорошей идеей подкосили существующий порядок, а Окунь, звоня везде, что мы молодцы, добавлял: "Оставили без зарплаты моих орлов"- (мужиков из 2 цеха).
К этому времени Морозов с Заботалкиным подготовили документацию па полную регенерацию МИ-119, мы даже изготовили около 400 шт и сдали, но в это время Лозинского забрал Ленинский райком комсомола на должность первого секретаря. В регенерацию поставили Гришу Шварца, а тот был ярый противник наших хозяйственных идей, т.к. это создавало ему беспокойство, и Окунь часто навешал участок в торце корпуса 1 и устраивал разгоны. Поэтому Гриша быстро свернул все наши наработки. У нас к тому времени накопились свои проблемы: Окунь нас надул, выплатив всего по одному окладу премии, хотя обещал платить «по положению», а там было написано от количества переработанных, и выходило по директорскому жалованью каждому.
К тому же участились завалы на П и Д, н, чтобы оправдать своё безделье, местные идеологи-технологи стали основной причиной отказов считать изготовление приборов из регенерированных узлов, и. после нескольких таких "анализов" Радюк О.М. запретил использование регенерации в военных заказах После этот запрет неоднократно вызывал возмущение у производственников, пока умные люди не согласовали с военными перечень деталей и узлов, не требующих отдельных испытаний при повторном использовании.
Борис Спицын был хорошим начальником цеха 3. Он первый выступил с инициативой работы без дефицита. Он организовал у себя в цехе "внутренний СГД", но ему финансово и организационно во всем очень помогал Окунь. Сам Спицын, по вечерам обзванивал своих сборочных коллег, собирал дефицит и не допускал, чтобы эти позиции выходили на ежедневные планерки у начальника производства. Слово свое Спицын Б. В. держал железно, но это был только один цех. Он сдавал детали в гальваничку, а там они могли проторчать два-три срока. Мы тогда ещё не могли с этим бороться. Загулы ешё не было. При Спицыне выдвинулись его начальники участков - Сошников,Боровский, которые впоследствии стали ведущими руководителями завода. Многие его выдвиженцы ушли на другие предприятия со школой Спицына Б. В.
Это я к тому, что в августе 1962 года Окунь стал мне намекать: «Давай, мол. готовься, буду тебя ставить вместо Дайчанова». Я несколько раз отказывался, и в конце концов, на примере Шустова убедил его, что нужно набраться опыта, обрасти связями, потом можно брать ответственность перед руководством н перед коллективом. Мои доводы возымели место и Окунь поведал свою заветную идею: "Я должен оставить вместо себя человека, который мое дело продолжит и приумножит. Таким человеком я вижу Спницына. но для полного завершения ему нужно пройти сборку. Инструменталку он прошёл, механику проходит, я его поставлю к вам на обучение на полгода - год. вы его натаскаете, а он натаскает вас, и тогда ты не сможешь прикидываться неумехой». И такое назначение состоялось.
В конце августа (26) у меня родился Мишка, я уехал в Ряжск, бросив все дела на Морозова, пробыл там около недели, вернулся, а здесь уже сидит Спицын Б.В. и пытается понять что к чему. Отношения у нас сложились сразу по-доброму. Конечно, Борис В. был необычный человек. Сын военного, воспитан в духе железной дисциплины и порядочности, он располагал к себе с первого знакомства. Умел разговаривать с любыми людьми - от матершинника подсобника до застенчивой первокурсницы. Сказав: «Слушаю Вас», - действительно выслушивал не перебивая и не задавая вопросов, после чего собеседник, выговорившись, чувствовал душевное облегчение и начинал доверять спрашивающему.
Придя в цех, Спицын обошёл все рабочие места, поговорив почти с каждым, выслушал уйму претензий к руководству, но ничего не записывал, а только объяснял, когда он этим займется, и все это доброжелательно, с улыбкой, но без дешевой фамильярности. С Дайчановым он тоже поговорил без натяга, попросил подготовить акт передачи цеха, а на этой формальности многие крутые начальники необоснованно спекулировали, ко здесь Спицын Б.В. продиктовал мне коротенький текст: "Я ... сдал, а я ... принял цех "...в следующем составе: списочный состав по табелю, оборудование в соответствии с инвентаризационной ведомостью, незавершенное производство по ежесуточной ведомости и подписи".
Дайчанов уже был определен руководителем ОТК в цех ОКБ и я подписывал акт у него на новом месте. Народ, особенно сборочный, в т.ч. и Киреев Ю.И. иронизировали по поводу этого назначения, но мы ущербности не чувствовали. То ли оттого, что с 3 цехом ни у кого из мастеров в течении полугода не было проблем, то ли Спицын успел всех обаять, но депрессивного состояния, какое бывает часто при смене руководителя замкнутого коллектива, не было. Он оставил на меня всякую возню со сбытом, ОТК. военными, а сам стал интересоваться, как собирают детали в прибор, за точность изготовления которых так прессуют механиков. И здесь он начал удивляться. Мы считали, что операция "рихтовка", которую сборочные технологи определили как основную, технологически необходима, потому как, если два цилиндра не вставляются друг в друга, то отверстие приёмного нужно «поправить» на стальной оправке (детали из меди).
Однако Спицын, как механик, стал доказывать, что если детали сделаны под скользящую посадку, то они должны входить без особых усилий. Первое, что мы поняли с подачи Спицына Б.В.. что все медные сочленяющиеся детали после декалировки легко соединялись, но после отжигов, паек, соединяемость нарушалась. Оказалось, что стремления выполнить и перевыполнить заставляло ставить узлы в печи в несколько ярусов и при температуре в 800° и под весом вверху стоящих деталей нижестоящие «плыли» - становились овальными. пропеллерными; "малкиелевские умники" всё это сваливали на механиков, которые якобы давали бракованные детали. Спицын в первую неделю открыл нам глаза на то, что "мы микроскопом забиваем гвозди". В технологических картах нигде не регламентировались ни нормы загрузки печей, ни расположение деталей на подставках, ни оправки, поддерживающие форму крупногабаритных деталей при пайке.
Я тоже стал анализировать процесс сборки и пришёл к выводам, что у одних бригад монтажа - заварки - откачки выход годных был намного выше, чем у других, стал торчать на монтаже, изучая приемы удачливых монтажниц, и у меня набрались целые альбомы приемов разных сборщиц и стали видны промахи и успехи каждой. Я велел технологам пересмотреть сборочные карты, регламентируя каждый прием по различным параметрам, назвав этот процесс «разработкой развернутой технологии». Это вызвало ужасный вой среди моих коллег, потому что раньше сборочная карта выглядела так: общие данные, предупреждения по ТБ, инструмент, оснастка, оборудование и сам процесс сборки заключался в одной фразе: «Собрать узел ... согласно чертежа и передать на следующую операцию».
"Развернутые" карты нудно описывали, какой рукой взять деталь, как ее взять, что с ней сделать прежде, чем поставить на место, что сделать с деталью, если она не становится на место, и техпроцесс растягивался на много страниц. Подчиненные мужики-технологи стали потихоньку разбегаться кто в мастера, кто в диспетчера, а на их место пришлось набирать дсвочек-зубрилок из-за проходной, но они сразу получали требования к профессии и воспринимали разработку развернутых карт как должное.
Спицын Б В., видя мою бесполезную борьбу, предложил взять на монтаж специалиста - механика, чем огорчил весь сборочный бомонд цеха. Но он нашел своего сокурсника, который работал где-то на Серпе-Молоте, Виктора Бузякина. Мы его облачили в белый халат, шапочку, дали в зубы чертежи, усадили на монтаж и он через неделю выдал нам такие перлы, что Белоусов и К" захотели немедленно сменить работу. Но Спицын Б.В. на них зла не держал, а предложил конструктивно устранить недостатки. Здесь он применил свои связи в инструменталке и в механичке. Бузякин почти ежедневно рисовал чертежи поправок, приспособлений, подставок, девочки организовывали их документальное оформление, а Спицын - материальное изготовление. И за какие-то полгода выход годных 119-х вырос с 65% до 90%, но показывать такой процент было страшно и Спицын стал "заначивать" излишки.
Цех стал передовым, каждый месяц завоевывал первое место в соцсоревновании, а это давало до 60% премиальных ИТР и служащим. Мне это тоже было подспорье, потому как моя жена была уже с Мишкой и сидела на пособии. На фоне Спицына (и, подозреваю, не без его участия), меня тоже стали замечать высокие и даже вне всякой очереди улучшили жилищные условия - с 5 квартала и комнаты в двухкомнатной секции я переехал на 11 квартал в однокомнатную квартиру. Денег хватило н на ремонт, и на кое-какую обстановку.
В других подразделениях жизнь тоже не стояла на месте. В начале 1963 года объемы "Бисеров" упали настолько, что цеху 16 уже нечем было "держать график". Хитрый Лещинскнй накопил месяца на три неучтенки, но ей принимали в сбыт только по указаниям из Главка. Брук С.Г. ушел в цех 18. в цех 6 в замы назначили Филоненко Виктора Алексеевича, выпускника СГУ, пришедшего на завод одновременно со мной. И Окунь Г.Н. стал осуществлять свой план подготовки замены самому себе.
Он решил попробовать Спицына на посту начальника ОТК завода, переместив Письмана на должность зама. Уговаривать меня на цех ему не пришлось, так как для этого оказался безработный Лешинский. Перестановку сделали быстро, где-то весной 1963 г. К этому времени в технологических службах тоже произошли изменения. Почти одновременно с Соколовским, Умнов принял на вновь созданный отдел автоматизации и механизации Кишиневского Лазаря Иосифовича, машиностроителя с большим опытом на п/я 447 и бывшего коллегу Окуня.
Кишиневский развернулся очень круто, набрал полный штат отдела, а это около 80 человек: конструкторов, разработчиков, кого из НИИ-28, кого из НИТИ, даже иногородних - из Одессы. Всех на хорошие оклады и на гарантию жилья - мы таких условий никогда не видели и о них не мечтали. За базу ОМА был взят цех № 6 - нестандартного оборудования, ему поменяли номер на 26, добавили штат, рабочих, начальников. ОМА развернулись круто - нам изготовили полуавтомат окраски приборов. Один из разработчиков ОМА специализировался на карусельных приспособлениях сборки -Леонид Рабинович. Делали много, но с внедрением были известные трудности - производительность сконструированных машин и приспособлений намного превышали существующую потребность.
Так, карусель для изготовления ввода коллектора для настройки требовала около 30 комплектов деталей, после чего в смену на ней можно было изготовить до 3000 шт. вводов, но годовая программа по клистронам не превышала 1000 шт. Траверзы ввода делались вручную по 50-100 шт. в месяц, так что эта карусель была заранее обречена на простой.
Наши соорудили карусель окраски приборов вакуумной струёй, т.е. на изделие направлялась сетка струй краски иол большим давлением, что обеспечивало хорошую прокраску поверхности и всех промежностей, но на наладку и окраску дневной программы приходилось тратить до 30 кг краски. Правда, излишки стекали в коллектор, их фильтровали н использовали еще раз. но рабочие не приняли такого блага и не хотели полоскаться по уши в эмали черной. После окраски опытной партии разрядников и испытаний на климат, техпроцесс был забракован и. автомат продали какому-то заводу, выпускающему окрашенные метизы.
И так вся деятельность ОМА - авральная разработка, изготовление и пшиковая эффективность при внедрении. Начальник ОМА Лазарь Кишиневский по контактам с одесским институтом агрегатных станков договорился на разработку и изготовление двух агрегатных металлорежущих станков для производства анодных блоков МИ-119, 110. Станки изготовили и попросили испытать и сдать на стальных деталях. Решение принимал Кишиневский Л.И. без достаточных консультаций с мехобработчиками. Чтобы быть совсем согласованным, получили подпись Главного технолога под программой приёмки.
В Одессе всё прошло гладко, станки привезли к нам, установили в цех № 2 и стали внедрять. Забыли про «ухабы», медь очень вязкая и те сверла н резцы, которые хорошо работали на стали, не могли справиться с клейкой стружкой, которую надо было удалять иным способом, чем стружколомом стали. Начали придумывать приспособления для изъятия стружки. Потом возникла проблема наклепа меди на режущие кромки, хотели делать анодный блок целиком, потом пошли на компромисс и стали изготавливать заготовку с посадочными диаметрами под крышки и 8-ю отверстиями резонаторов. Чтобы эту заготовку довести до состояния детали, необходимо было изменить всю технологию последующей мехобработки.
Народу было занято немеряно. работали по 2-3 смены, но все равно не успели. К тому времени Киев раскрутился на полную программу, и у нас отпала потребность в таком количестве деталей. Станки застыли в неподвижности, бригада «освоителей» была распушена, весь грех свалили на Киреева Ю.И.. что и послужило одной из причин его ухода, а на его место Умнов назначил Лазаря Кишиневского.
Работа в период деятельности Спицына касалась в основном наведения порядка в растущем цеху. Я мало интересовался окружающим миром, не вникал я интриги, именуемые "политикой". Это были золотые совнархозовскне времена, когда все вопросы материального, кадрового, капитального обеспечения решались без выезда в Москву. Выезды приходились только на технические вопросы - освоение. стыковочные работы, рекламации, конференции.
После ухода Киреева у нас наладились хорошие отношения с Кишиневским, он полностью позволял вести самостоятельную техническую политику, здорово помогал с оснасткой, с модернизацией оборудования. Ребята из ОМА являлись по первому звонку, в течение дня делали эскизы, несли в цех машиностроения и через неделю. максимум две мы получали модернизацию."
Преуспел он и в другом деле - воспитании технологов. При других контрольных мастерах ушедшие в брак лампы актировались браковками, формально собиралась уйма подписей под актом - мастер, технолог, экономист, диспетчер и, венчала нижнюю часть акта подпись контрольного мастера. После чего акт ложился на подпись начальнику цеха, в от него - на утверждение начальнику ОТК, далее уходил в бухгалтерию, производственно-диспетчерский отдел и в ОТК. В акте было около двух десятков пунктов, основными из которых были "вид брака" и "причина брака". Эти графы заполнял технолог, и после утверждения акта вся работа технических служб шла по линии обработки данных акта. В эти графы технологи записывали всякую чушь, все подписывали эту чушь, не задаваясь никакими вопросами.
Но Письман изучив министерскую инструкцию по учету потерь от брака, требовал от контрольных мастеров, чтобы они проверяли правильность записи технологов. По министерской инструкции технологическим браком считался тот брак, который не регулировался никакими режимами работы оборудования или мастерством рабочего. Остальные требовали списания части потерь от брака на так называемых "конкретных виновников" - рабочих-операционников. Конкретных виновников должен был определять технолог, уведомляя об этом администрацию - мастера. Это очень скользкое и неприятное дело - наживать себе недоброжелателей, поэтому инженеры изобрели способ всё списыватъ на технологический брак, воспользовавшись тем. что их никто не контролировал по причине низкой квалификации контролеров.
Смолянский, прошедший наладку и контроль выходных параметров магнетронов решил проверять все акты и предъявляемый брак лично, конечно по требованиям Письмана. И сразу же начались кошмары. Ему приносили на подпись акты на брак, а он стал требовать, чтобы вместе с актами предъявляли и сам брак в натуре. Технологический народ был шокирован этим, в общем-то, нормальным требованием. Стали ссылаться на Олейникова - «а кто он такой и разбирается ли он в нашем деле». Перестали вовремя списывать брак, что сразу привело к резкому увеличению незавершенки и сбоям в планировании запуска деталей. Дайчанов поначалу ничего не понимал, а потом стал убеждать Смолянского не закручивать так резко гайки, а сам Юрий Семенович при предъявлении в конце месяца сотни - другой брака, торчал у стенда сутками, перепроверяя и исправляя предъявленное.
Первые результаты были обескураживающие - ни одна предъявленная лампа не подтверждала при перепроверке приписанный ей дефект. Половина ламп забракованных по параметрам были банально разбиты или проплавлены на горячих операциях. Смолянский устанавливал в актах справедливость. Дайчанов подмахивал, а Письмен, согласно инструкциям, утверждал списание части стоимости брака на операционников. Заработки стали падать, работяги разбегаться и дело дошло до партбюро.
Партбюро, состоящее в основном из мастеров и тех же операционников, лихо наехало на коммуниста Смолянского. но он устоял н не изменил своих установок. Этот период характеризуется резким увеличением выхода годных и обновлением штата технологов. Ушли из цеха старейшие техники-технологи, коллеги Смолянского по СЭМТу, а с улицы стали принимать желающих и не испорченных приписками. Хитрый Малкиель ушел из технологов на место мастера по испытаниями при случае всегда клянчил у Смолянского разрешения покопаться в изоляторе брака. И часто находил там недостающие годные, которые по запарке забраковывал сам контрольный мастер.
Время шло бурно и упруго. События прессовались одно за другим. В мае 1961 г.. очевидно, отметив мою наивную настырностъ, Даичанов назначил меня своим заместителем. На фоне более зрелых специалистов цеха это выглядело не очень обоснованно, хотя и закономерно. Даичанов меня зауважал не только по результатам дежурств, но и по подходу к браку.
В 1962 году мы передали в Киев на п/я 34 по распоряжению Главка производство МИ-119. Вообще о распылении дислокации производств необходимо было бы провести отдельное исследование. Но нашему заводу п/я 122 такая была судьба передавать уже освоенное, рентабельное, перспективное производство на вновь создаваемые заводы, лишая себя перспективы и будущего. Ранее отмечались решения Министерства о создании мощностей по военной электронике, так вот развитие этих мощностей по милости генерала Якименко было возложено на п/я 122. Мы по приказу отдали «Бисера» (МИ-147, 148) 3-му часовому, УВ-1 - в Орджоникидзе, МИ-119 в п/я 34 г. Киев "Октава".
Умнов психовал, но ничего сделать не мог, а только призывал: "Ищите перспективу!". Но не искал, а сдавал. Конечно, напрямую ему, чужаку в электронном ведомстве было не с руки конфликтовать с московской бюрократией, но он не находил общего языка и с местной, партийной властью, а тогдашний Шибаев А.И. мог очень много - сумел перетащить авиазавод Яковлева, застолбить мелиорацию, да и другие оборонные предприятия при нем чувствовали себя хорошо.
Тогда вся жизнь предприятия определялась фактом работы «по валу». Приборы, которые шли из науки имели неплохую цену, т.к. содержали в себе все затраты на разработку, а при серийном производстве эти затраты не обосновывались и цена «товарного выпуска» в отдельных случаях падала в несколько раз, но это никого не задевало. Так, УВ-1 в вале стоила 1500 руб., а в товаре - 200; РР-81 - 2000 и 210 соответственно; 147-148 - давали заводу около 15 млн. валовки и их передача пробивала дыру в объемах, заполнить которую простой порезкой заготовок было невозможно. Умнову предлагали жить "по валу", в частности, на этом настаивал Главный инженер Герман И.И., но директор оказался упертым мужиком и предчувствовал, что "валовая лафа" должна когда-нибудь кончиться и требовал 100% выполнения товара.
Помню, в конце 1959 г. на доске объявлений висела "молния", сообщавшая, что «План по валу выполнен на 106%. по товару - на 85%» и г.д. Это было непонятно только для нас, изучавших экономику социализма по марксистским учебникам, а не по инструкциям исполнительной власти.
В нашем деле существовали архаичные привычки: военные, мечтая модернизировать вооружение, заказывали новые, более прогрессивные комплектующие разработчикам компонентов, в данном случае НИИ-160 Там их разрабатывали и начинали поставки опытных образцов для опытных образцов аппаратуры. Улита ехала не быстро. пока завершатся испытания модернизированной техники, оформятся все акты, пройдут базары, институт поставит всё те же образцы в опытном варианте. Систему принимали на вооружение, и первым требованием военных была необходимость укомплектования изделиями серийного производства. Военные с охотой финансировали поставку изделий на серию, только предприятии не всегда и не в полном объеме пользовались благоволением военных.
У заводских чесались руки загнать полученные деньги куда-нибудь не на освоение новых изделий, а на другую статью, и часто такие новшества заканчивались прекращением финансирования, а полуоснащенные изделия выбивались партхозметодами и дальнейшее освоение шло уже за счет себестоимости, а это не давало никакого маневра.
И вот настал момент, когда РЛС-П15 потребовала модернизации, бедой станции были разрядники РР 64/65 и входная ЛБВ УВ-3. Стал остро вопрос о серийном освоении, и нас с Морозовым Дайчанов отправил в Москву, НИИ-160. посмотреть и привезти новую продукцию на освоение. Это была моя первая командировка в Москву, а Морозов уже неоднократно бывал во Фрязино, знал там многих и его многие знали. Он осваивал РР 64/65 и был. пожалуй, единственным инженером в п/я 122, знающим принципы работы резонансных разрядников и их технологию... Была еще уйма текущих дел. которые были связаны с непосредственной производственной жизнью - график, отказы на испытаниях, завалы брака.
Объемы уплывали от нас и Умнов дал команду осваивать разработки ОКБ. Из наиболее потребного был дециметровый комплект МИ-168 и РР 124/125 АВ. ВМФ оборудовал для своих кораблей РЛС дальнего обнаружения и установил где-то на тихоокеанском побережье тоже станцию ДМВ для дальнего обнаружения. Подвижные имели кликуху «Клипер», а стационарные «Киль-, базировались где-то во Владивостоке, а станция стояла вообще неизвестно где. Аппаратуру для них делал судпромовский завод "Салют" в Москве, он нам отдал пару макетов модулятора и уйму волноводных трактов. Так как из 16 цеха уходили «Бисера», то им отдали магнетрон "Бруствер» (МИ-168), а комплект разрядников к нему "Дозор". РР 124/125 А.Б, отдали по привычке в цех разрядников, к нам в цех № 19, т.к. у нас тоже уходили объемы МИ-119 Освоение мы провели лихо, очень помогали службы из ОКБ, но потребности эти приборы так и не получили, так, мелкая серия. 20-40 комплектов в год. возни больше.
Это вот, что касалось приборной тематики. Была ешё так называемая «новая техника», т.е. оборудование, которое поставлялось по программе реконструкции, о которой мы и не подозревали. Отдел Главного технолога совместно с СГСПИ (ГСПИ-б) в обстановке строгой секретности разрабатывали программу реконструкции предприятия с целью повышения производственных и мобилизационных мощностей. Если за первый год директорства Умнова. был введен долгострой корп. 25, то за два последующих был выстроен на территории заводского стадиона корп. 27. Но технологическая начинка шла быстрее строительства, кроме того, местный НИИ-28 спецмашиностроения, по командам Совнархоза спешно гнал линии по производству магнетронов, разрабатывал карусельные полуавтоматы откачки, диковинные монтажные столы, водородные печи, заварочные машины. Машиностроительный п/я 447 тоже с подачи СНХ делал измерительную аппаратуру, модуляторы, в т.ч. генераторы, откачные вакуум насосы и все опытные и первые серийные образцы почти силой вталкивались на заводы - п/я 122, п/я 84. п/я 68.
В рамках саратовского электронного куста и ведении СНХ находилась почти треть тогдашнего ГКЭТ. Разработчики и наладчики НИИ и 447 требовали от нас минимума - указать место в цехе куда поставить сделанную машину и подключить ее к энергетике. Отработку технологии они вели не хуже наших технологов, а ошибки проектирования и изготовления решали оперативно и без волокиты. Так мы получили великолепный заварочный полуавтомат для МИ-110/119, взамен трофейного станка токовой пайки, появились несколько водородных печей большой вместимости, установки аргоно-дуговой сварки. В 16 цех поставили три карусельных откачных полуавтомата для «Бисеров», в 19-м цехе я поменял все допотопные самодельные модуляторы на специально разработанные для наших задач серийно изготовленные «поляки» (готовили для Польши А671.15) и «линейные» (A67I. 17).
Теперь можно посмотреть на тех. кто был выше меня. Главный конструктор Радюк, уже появлялся в наших историях, и в то время, когда я был заместителем у Дайчанова, он весь был в «Бисерах» и наши неприятности воспринимал как досаду. Помню, как он собирал (по нашим просьбам) совещания по 98/99, вытаскивал из Фрязина специалистов, но решающего воздействия не оказывал. Главный технолог Киреев, тоже сокурсник Радюка, но более уклонявшийся в политическую жизнь, мечтал стать парторгом на долгие времена, но приход Умнова нарушил эти планы, парторг был переизбран, а Юрий Иванович брошен на технологический фронт.
Киреев Ю.И., вопреки тогдашним канонам, разбросал часть своего штата по цехам, создав там технологические бюро, прикрепленные к конкретным изделиям, подчинил административно технологов начальнику цеха, а себе оставил только техническое руководство начальником техбюро. Рядовых технологов он не замечал. В отделе он создал несколько групп, задачей которых стало «курировать» и «контролировать». Конечно, в число кураторов попали старослужащие, у которых от мысли работать в цеху начинались обмороки, но это было даже к лучшему - цеховики освобождались от ненужной опеки.
Юрий Иванович сумел создать довольно ценное подразделение, которое имело своё лицо и с которым считались и производственники, и снабженцы, и контролёры и иногда военные. Но Умнову не нравилось через чур самостоятельность Киреева, его способность вступать в спор и зачастую его выигрывать, и он, подгадав, когда провалится 14 цех - цех ЛБВ и прочих стекляшек, бросил туда начальником цеха Киреева, вроде как на выправление дел, оставив отдел на заместителя - механика Борца Якова Порфирьсвича, человека далёкого от СВЧ-техники, так же, как и Киреев от мехобработки. Юрий Иванович добросовестно тянул 14 цех, вывел его на хороший уровень, вернулся в отдел, но в это время провалился еще какой-то цех, Умнов попытался направить и туда Киреева, но Юрий Иванович возмутился, включил все свои связи, и ушел на завод п/я 84 Главным инженером.
Я по должности обязан был принимать участие в посиделках у Киреева раз в две недели по вторникам. С лёгкой руки Окуня все руководители служб старались ввести у себя регламентные совещания, с поручениями, протоколами и контролем исполнения на ЦДП. Окунь даже хвалился тем. сколько у него вопросов одновременно контролирует ЦДП и в зависимости от объемов контроля, увеличивал штаты и численность своей службы. Но у добродушнейшего Юрия Ивановича не получались жесткие формулировки поручений, таких, как у Окуня. Умнова и даже Радюка, а так себе: "разобраться и доложить". Вопросы были пустяковые, мы на этих посиделках (а собирались до 30 исполнителей), знакомились, обменивались неформальной информацией, договаривались о совместных пикниках, иногда затихая, когда Юрий Иванович, запутавшись в психотехнике споряших произносил какую-нибудь банальность, типа: "Каждый руководитель должен предвидеть"," Каждый руководитель не должен допускать". Но запоминающегося из нашего сотрудничества я ничего не вынес. Мы сдуру предоставили план повышения качества изделий из 19 пунктов, причем очень конкретных, а он стал их контролировать, да так, что во избежание я их почти все снял с контроля с помощью Радюка. который на недолгое время заменял Германа.
Однако, нельзя не признать положительность деятельности Киреева как главного технолога. При нём возобладала и сохранялась в течение многих лет формула: «Одно изделие - один технолог-. Каждое наименование изделия имело своего линейного сопровождающего - в цехе, на участке. Считалось, что один специалист может охватить одновременно движение 200-250 изделий, и, если приборов проходило более 200 шт., то добавлялся ещё один технолог, а когда остаток приборов на участке становился более 600, то образовывалась группа - один старший и двое на подхвате. Но им, кроме текучки. вменялось в обязанность разрабатывать первичные документы - операционные, маршрутные карты. Поначалу кураторы очень однозначно поняли: курировать и контролировать, но Юрий Иванович быстро заставил их вести и оформительскую деятельность и нормоконтроль.
Умнова раздражала специализация технологов, он неоднократно пенял Кирееву на расточительство, Юрий Иванович невозмутимо парировал: так везде в электронной промышленности, это вам не ааиапром какой-то. Когда Киреев был сослан на цех, а так как это произошло из-за необоснованных придирок Умнова к руководству uexa, то он смог быстро сплотить коллектив и выполнять поставленные задачи. А репрессированный Семёнов Владимир ..... бывший старший технолог и фактический руководитель цеха, обидевшись на такое недоверие, перевелся в Орджоникидзе, на вновь созданный завод л/я 17, где прошел путь от Главного технолога до Главного инженера и в последствии был переведен в Полтаву Главным инженером. Так что не было бы счастья, да Умнов вовремя придрался.
Наши первые контакты с Соколовским оказались полезными, он помог нам разобраться с окраской наших приборов, стал грамотно ставить работу по лабораторным анализам причин брака и мы сразу почувствовали реальную инженерную помощь.
Летом 1961 года, когда я только был назначен замом Дайчанова. уйдя в отпуск он оставил вместо себя Шустова Вячеслава Петровича, занимавшего должность старшего мастера участка магнетронов. Около полугода цех работал плохо, в это время 3-й часовой завод оправился и стал вопрос передачи всей программы "Бисеров" в Москву. Великий цех 16 стал перед угрозой расформирования.
Стали пристраивать на другое работы квалифицированных специалистов - Пиденко был откомандирован в ОКБ на мирное применение СВЧ-энергии, сменные инженеры разошлись кто в ЛТИ, кто в ОТК. Шустов в цехе чуднл как мог - не умел организовать работу коллектива, он постоянно уходил от стычек с Умновым различными, подчас детскими приемами. Сорвав в очередной раз суточный график, он опаздывал на директорскую планерку, а Умнов не любил опаздывающих, и говорил Шустову: «Опоздал, можешь не приходить* и выгонят его из кабинета. «Минута позора!» - восклицал Шустов в приемной, и с чистой совестью уходил по своим делам. Когда же не удавалось быть выгнанным, а выслушивать критику директора после планерки. Шустов говорил коллегам: "Десять минут позора!" и с удивительным спокойствием уходил по своим делам. Так долго продолжаться не могло, н когда стали "разбирать" uex 16. то на должность его начальника был поставлен старший технолог цеха 16 Брук Семен Генухович. Но это уже другая повесть.
Под Дайчановым, с моей точки зрения, стул не качался, но он вел себя очень уж независимо перед Окунем. Когда Окунь Г.Н. попытался зажать Дайчанова планом, то Борис Леонтьевич, как опытный конторский служащий, а до этою он много н при разных царях проработал в заводоуправлении, то экономистом, то плановиком, то нормировщиком, плюс свои люди в парткоме, доказывал Ноевичу его предвзятость, чем вызывал ещё большую неприязнь, после чего хитрый интриган стал подставлять Дайчанова возрастом, отсутствием спецобраэования, некоторыми мужскими слабостями, и у Умнова стал накапливаться отрицательный потенциал на Дайчанова .. который был на 7 лет старше Умнова. Несмотря на то. что цех работал ритмично, за всякие мелкие прегрешения Борису Леонтьевичу шили систему взысканий, чтобы в нужном случае можно было бы освободить от должности. Основным раздражителем для Умнова было: не ищет перспективы. Всех пугал увод МИ-119 в Киев, а они в 1962 году давали объемы больше, чем уводимые "Бисера".
Окунь при поддержке Умнова тоже провел разделение большого цеха № 2 на три - № I, № 2, № 3. В цех 1 поставил Шилина Юрия Ивановича, во N& 2 - Боброва Федора Фомича, в № 3 - Лозинского Виктора Евдокимовича. Но командовать парадом хотел сам Окунь н поэтому вмешивался в деятельность начальников по-черному: мог придти на планерку и отменить все решения, поручения начальника, чем вызывал ехидную ухмылку сидящих мастеров - вроде бы правильно этому придурку показали. Это было непедагогично - от одного такого вмешательства авторитет начальника падал до ниже нуля, и многие не могли от этого долго оправиться. Так. придя в цех к Боброву. Окунь так его раздолбал при всех, что Фомич с горя запил, прогулял две недели и Окунь его заменил на какого-то выдвиженца, который за полгода цех угробил насовсем. И тогда Боброва реабилитировали, снова назначили начальником цеха 2, но долго он не продержался и был списан в контрольные мастера.
Начальник цеха 3 Лозинский, получая при подчиненных втык, возмутился и велел Окуню либо извиниться, либо покинуть кабинет. Окунь с этим не согласился, тогда Виктор Евдокимович заявил. что он не может находиться с таким начальником вместе, вышел из кабинета, пошёл в партком, нажаловался, после чего его освободили от должности (постарался Окунь). На его место поставили Спицына Бориса Владимировича, механик - обработка металлов резанием, который работал в мастерах в инструментальном цехе и очень хорошо себя зарекомендовал.
Когда мы в приватных разговорах спрашивали Окуня: почему он устраивает такие унизительные разносы своим подчиненным. Георгий Ноевич ссылался на господствующего в то время Н.С. Хрущёва, который тоже не мог сдерживать своих эмоций и разорялся по поводу и без. И партком это глотал, считал, что коммунист Окунь Г.Н. проводит политику партии и ее Генсека.
В это лето 1962 года Дайчанов уйдя в отпуск, оставил вместо себя меня. До этого у нас была доверительная беседа, где он сказал, что вероятно он не вернется на прежнее место после отпуска, что мне нужно быть готовым занять его должность, чем вверг меня в состояние крайней депрессии. Меня пугала обстановка ответственности -бурное начальство запросто могло так откорректировать показатели, что не только премии, но и зарплаты можно было лишиться, и людей подвести, которые за тобой. Дайчанов ухитрялся выбивать по 60% премии ежемесячно, но у него были свои каналы и в ОТЗ, и в плановом отделе. Тогда ещё Окунь не прибрал их к свои рукам и на его истерики заводчане реагировали сдержано. А я этих каналов не знал, и даже не предполагал об их существовании. Дайчанов же, подозреваю, думал, что раз я инженер, то автоматически должен знать все каналы денежного управления.
Лозинского, после выговора, назначили начальником участка регенерации. Окунь ощущал перед ним свою вину и всячески помогал - выбил деньги на реорганизацию участка, доказал необходимость стимулирования вторичного использования узлов. Мы с Морозовым загорелись этой идеей, разработали несколько схем регенерации, составили на каждую схему документацию. Заботалкин выпустил комплекты КЧ на PP8I/82 - в общем, всё было сделано на высшем уровне. В подвале корпуса 1, под гальваничкой, лежало около 10 тыс. штук РР ещё с радиоактивным кобальтом, и мы решили эту кучу переработать. Радиоактивные стержни вытащили, захоронили их в «могильнике» на территории завода (сейчас на этом месте стоит новая кузница), а корпуса Лозинский переработал по новым чертежам, и мы их в течение 3-х месяцев использовали - где-то около 6000 штук. Дошло до базара - цех 2 который делал новые корпуса затоварился: СГД перестал принимать из-за отсутствия места хранения. Окунь велел брать прямо в цех, а здесь возмущался Дайчанов: "Зачем мне раздувать валовку?" И благо стало печалью - мы своей хорошей идеей подкосили существующий порядок, а Окунь, звоня везде, что мы молодцы, добавлял: "Оставили без зарплаты моих орлов"- (мужиков из 2 цеха).
К этому времени Морозов с Заботалкиным подготовили документацию па полную регенерацию МИ-119, мы даже изготовили около 400 шт и сдали, но в это время Лозинского забрал Ленинский райком комсомола на должность первого секретаря. В регенерацию поставили Гришу Шварца, а тот был ярый противник наших хозяйственных идей, т.к. это создавало ему беспокойство, и Окунь часто навешал участок в торце корпуса 1 и устраивал разгоны. Поэтому Гриша быстро свернул все наши наработки. У нас к тому времени накопились свои проблемы: Окунь нас надул, выплатив всего по одному окладу премии, хотя обещал платить «по положению», а там было написано от количества переработанных, и выходило по директорскому жалованью каждому.
К тому же участились завалы на П и Д, н, чтобы оправдать своё безделье, местные идеологи-технологи стали основной причиной отказов считать изготовление приборов из регенерированных узлов, и. после нескольких таких "анализов" Радюк О.М. запретил использование регенерации в военных заказах После этот запрет неоднократно вызывал возмущение у производственников, пока умные люди не согласовали с военными перечень деталей и узлов, не требующих отдельных испытаний при повторном использовании.
Борис Спицын был хорошим начальником цеха 3. Он первый выступил с инициативой работы без дефицита. Он организовал у себя в цехе "внутренний СГД", но ему финансово и организационно во всем очень помогал Окунь. Сам Спицын, по вечерам обзванивал своих сборочных коллег, собирал дефицит и не допускал, чтобы эти позиции выходили на ежедневные планерки у начальника производства. Слово свое Спицын Б. В. держал железно, но это был только один цех. Он сдавал детали в гальваничку, а там они могли проторчать два-три срока. Мы тогда ещё не могли с этим бороться. Загулы ешё не было. При Спицыне выдвинулись его начальники участков - Сошников,Боровский, которые впоследствии стали ведущими руководителями завода. Многие его выдвиженцы ушли на другие предприятия со школой Спицына Б. В.
Это я к тому, что в августе 1962 года Окунь стал мне намекать: «Давай, мол. готовься, буду тебя ставить вместо Дайчанова». Я несколько раз отказывался, и в конце концов, на примере Шустова убедил его, что нужно набраться опыта, обрасти связями, потом можно брать ответственность перед руководством н перед коллективом. Мои доводы возымели место и Окунь поведал свою заветную идею: "Я должен оставить вместо себя человека, который мое дело продолжит и приумножит. Таким человеком я вижу Спницына. но для полного завершения ему нужно пройти сборку. Инструменталку он прошёл, механику проходит, я его поставлю к вам на обучение на полгода - год. вы его натаскаете, а он натаскает вас, и тогда ты не сможешь прикидываться неумехой». И такое назначение состоялось.
В конце августа (26) у меня родился Мишка, я уехал в Ряжск, бросив все дела на Морозова, пробыл там около недели, вернулся, а здесь уже сидит Спицын Б.В. и пытается понять что к чему. Отношения у нас сложились сразу по-доброму. Конечно, Борис В. был необычный человек. Сын военного, воспитан в духе железной дисциплины и порядочности, он располагал к себе с первого знакомства. Умел разговаривать с любыми людьми - от матершинника подсобника до застенчивой первокурсницы. Сказав: «Слушаю Вас», - действительно выслушивал не перебивая и не задавая вопросов, после чего собеседник, выговорившись, чувствовал душевное облегчение и начинал доверять спрашивающему.
Придя в цех, Спицын обошёл все рабочие места, поговорив почти с каждым, выслушал уйму претензий к руководству, но ничего не записывал, а только объяснял, когда он этим займется, и все это доброжелательно, с улыбкой, но без дешевой фамильярности. С Дайчановым он тоже поговорил без натяга, попросил подготовить акт передачи цеха, а на этой формальности многие крутые начальники необоснованно спекулировали, ко здесь Спицын Б.В. продиктовал мне коротенький текст: "Я ... сдал, а я ... принял цех "...в следующем составе: списочный состав по табелю, оборудование в соответствии с инвентаризационной ведомостью, незавершенное производство по ежесуточной ведомости и подписи".
Дайчанов уже был определен руководителем ОТК в цех ОКБ и я подписывал акт у него на новом месте. Народ, особенно сборочный, в т.ч. и Киреев Ю.И. иронизировали по поводу этого назначения, но мы ущербности не чувствовали. То ли оттого, что с 3 цехом ни у кого из мастеров в течении полугода не было проблем, то ли Спицын успел всех обаять, но депрессивного состояния, какое бывает часто при смене руководителя замкнутого коллектива, не было. Он оставил на меня всякую возню со сбытом, ОТК. военными, а сам стал интересоваться, как собирают детали в прибор, за точность изготовления которых так прессуют механиков. И здесь он начал удивляться. Мы считали, что операция "рихтовка", которую сборочные технологи определили как основную, технологически необходима, потому как, если два цилиндра не вставляются друг в друга, то отверстие приёмного нужно «поправить» на стальной оправке (детали из меди).
Однако Спицын, как механик, стал доказывать, что если детали сделаны под скользящую посадку, то они должны входить без особых усилий. Первое, что мы поняли с подачи Спицына Б.В.. что все медные сочленяющиеся детали после декалировки легко соединялись, но после отжигов, паек, соединяемость нарушалась. Оказалось, что стремления выполнить и перевыполнить заставляло ставить узлы в печи в несколько ярусов и при температуре в 800° и под весом вверху стоящих деталей нижестоящие «плыли» - становились овальными. пропеллерными; "малкиелевские умники" всё это сваливали на механиков, которые якобы давали бракованные детали. Спицын в первую неделю открыл нам глаза на то, что "мы микроскопом забиваем гвозди". В технологических картах нигде не регламентировались ни нормы загрузки печей, ни расположение деталей на подставках, ни оправки, поддерживающие форму крупногабаритных деталей при пайке.
Я тоже стал анализировать процесс сборки и пришёл к выводам, что у одних бригад монтажа - заварки - откачки выход годных был намного выше, чем у других, стал торчать на монтаже, изучая приемы удачливых монтажниц, и у меня набрались целые альбомы приемов разных сборщиц и стали видны промахи и успехи каждой. Я велел технологам пересмотреть сборочные карты, регламентируя каждый прием по различным параметрам, назвав этот процесс «разработкой развернутой технологии». Это вызвало ужасный вой среди моих коллег, потому что раньше сборочная карта выглядела так: общие данные, предупреждения по ТБ, инструмент, оснастка, оборудование и сам процесс сборки заключался в одной фразе: «Собрать узел ... согласно чертежа и передать на следующую операцию».
"Развернутые" карты нудно описывали, какой рукой взять деталь, как ее взять, что с ней сделать прежде, чем поставить на место, что сделать с деталью, если она не становится на место, и техпроцесс растягивался на много страниц. Подчиненные мужики-технологи стали потихоньку разбегаться кто в мастера, кто в диспетчера, а на их место пришлось набирать дсвочек-зубрилок из-за проходной, но они сразу получали требования к профессии и воспринимали разработку развернутых карт как должное.
Спицын Б В., видя мою бесполезную борьбу, предложил взять на монтаж специалиста - механика, чем огорчил весь сборочный бомонд цеха. Но он нашел своего сокурсника, который работал где-то на Серпе-Молоте, Виктора Бузякина. Мы его облачили в белый халат, шапочку, дали в зубы чертежи, усадили на монтаж и он через неделю выдал нам такие перлы, что Белоусов и К" захотели немедленно сменить работу. Но Спицын Б.В. на них зла не держал, а предложил конструктивно устранить недостатки. Здесь он применил свои связи в инструменталке и в механичке. Бузякин почти ежедневно рисовал чертежи поправок, приспособлений, подставок, девочки организовывали их документальное оформление, а Спицын - материальное изготовление. И за какие-то полгода выход годных 119-х вырос с 65% до 90%, но показывать такой процент было страшно и Спицын стал "заначивать" излишки.
Цех стал передовым, каждый месяц завоевывал первое место в соцсоревновании, а это давало до 60% премиальных ИТР и служащим. Мне это тоже было подспорье, потому как моя жена была уже с Мишкой и сидела на пособии. На фоне Спицына (и, подозреваю, не без его участия), меня тоже стали замечать высокие и даже вне всякой очереди улучшили жилищные условия - с 5 квартала и комнаты в двухкомнатной секции я переехал на 11 квартал в однокомнатную квартиру. Денег хватило н на ремонт, и на кое-какую обстановку.
В других подразделениях жизнь тоже не стояла на месте. В начале 1963 года объемы "Бисеров" упали настолько, что цеху 16 уже нечем было "держать график". Хитрый Лещинскнй накопил месяца на три неучтенки, но ей принимали в сбыт только по указаниям из Главка. Брук С.Г. ушел в цех 18. в цех 6 в замы назначили Филоненко Виктора Алексеевича, выпускника СГУ, пришедшего на завод одновременно со мной. И Окунь Г.Н. стал осуществлять свой план подготовки замены самому себе.
Он решил попробовать Спицына на посту начальника ОТК завода, переместив Письмана на должность зама. Уговаривать меня на цех ему не пришлось, так как для этого оказался безработный Лешинский. Перестановку сделали быстро, где-то весной 1963 г. К этому времени в технологических службах тоже произошли изменения. Почти одновременно с Соколовским, Умнов принял на вновь созданный отдел автоматизации и механизации Кишиневского Лазаря Иосифовича, машиностроителя с большим опытом на п/я 447 и бывшего коллегу Окуня.
Кишиневский развернулся очень круто, набрал полный штат отдела, а это около 80 человек: конструкторов, разработчиков, кого из НИИ-28, кого из НИТИ, даже иногородних - из Одессы. Всех на хорошие оклады и на гарантию жилья - мы таких условий никогда не видели и о них не мечтали. За базу ОМА был взят цех № 6 - нестандартного оборудования, ему поменяли номер на 26, добавили штат, рабочих, начальников. ОМА развернулись круто - нам изготовили полуавтомат окраски приборов. Один из разработчиков ОМА специализировался на карусельных приспособлениях сборки -Леонид Рабинович. Делали много, но с внедрением были известные трудности - производительность сконструированных машин и приспособлений намного превышали существующую потребность.
Так, карусель для изготовления ввода коллектора для настройки требовала около 30 комплектов деталей, после чего в смену на ней можно было изготовить до 3000 шт. вводов, но годовая программа по клистронам не превышала 1000 шт. Траверзы ввода делались вручную по 50-100 шт. в месяц, так что эта карусель была заранее обречена на простой.
Наши соорудили карусель окраски приборов вакуумной струёй, т.е. на изделие направлялась сетка струй краски иол большим давлением, что обеспечивало хорошую прокраску поверхности и всех промежностей, но на наладку и окраску дневной программы приходилось тратить до 30 кг краски. Правда, излишки стекали в коллектор, их фильтровали н использовали еще раз. но рабочие не приняли такого блага и не хотели полоскаться по уши в эмали черной. После окраски опытной партии разрядников и испытаний на климат, техпроцесс был забракован и. автомат продали какому-то заводу, выпускающему окрашенные метизы.
И так вся деятельность ОМА - авральная разработка, изготовление и пшиковая эффективность при внедрении. Начальник ОМА Лазарь Кишиневский по контактам с одесским институтом агрегатных станков договорился на разработку и изготовление двух агрегатных металлорежущих станков для производства анодных блоков МИ-119, 110. Станки изготовили и попросили испытать и сдать на стальных деталях. Решение принимал Кишиневский Л.И. без достаточных консультаций с мехобработчиками. Чтобы быть совсем согласованным, получили подпись Главного технолога под программой приёмки.
В Одессе всё прошло гладко, станки привезли к нам, установили в цех № 2 и стали внедрять. Забыли про «ухабы», медь очень вязкая и те сверла н резцы, которые хорошо работали на стали, не могли справиться с клейкой стружкой, которую надо было удалять иным способом, чем стружколомом стали. Начали придумывать приспособления для изъятия стружки. Потом возникла проблема наклепа меди на режущие кромки, хотели делать анодный блок целиком, потом пошли на компромисс и стали изготавливать заготовку с посадочными диаметрами под крышки и 8-ю отверстиями резонаторов. Чтобы эту заготовку довести до состояния детали, необходимо было изменить всю технологию последующей мехобработки.
Народу было занято немеряно. работали по 2-3 смены, но все равно не успели. К тому времени Киев раскрутился на полную программу, и у нас отпала потребность в таком количестве деталей. Станки застыли в неподвижности, бригада «освоителей» была распушена, весь грех свалили на Киреева Ю.И.. что и послужило одной из причин его ухода, а на его место Умнов назначил Лазаря Кишиневского.
Работа в период деятельности Спицына касалась в основном наведения порядка в растущем цеху. Я мало интересовался окружающим миром, не вникал я интриги, именуемые "политикой". Это были золотые совнархозовскне времена, когда все вопросы материального, кадрового, капитального обеспечения решались без выезда в Москву. Выезды приходились только на технические вопросы - освоение. стыковочные работы, рекламации, конференции.
После ухода Киреева у нас наладились хорошие отношения с Кишиневским, он полностью позволял вести самостоятельную техническую политику, здорово помогал с оснасткой, с модернизацией оборудования. Ребята из ОМА являлись по первому звонку, в течение дня делали эскизы, несли в цех машиностроения и через неделю. максимум две мы получали модернизацию."