Ануфриенко Евгений Александрович.Подполковник-инженер."Моя первая жизнь" 2
Выбрав хронику как жанр моего повествования, я не догадывался, какие трудности встанут передо мной. Проработав в условиях полной секретности в общей сложности более тридцати одного года, я никогда не пытался вести дневник или пользоваться записной книжкой. Это было категорически запрещено. Теперь меня спасает только память, сохранившиеся семейные бумаги и Интернет. Но иногда трудно поручиться за точность воспоминаний. Кроме того, хронику легко вести, когда часто происходят интересные события. Так оно и было, пока я служил на полигоне и был непосредственным участником советской космической эпопеи.
Попав в институт, я оказался в обстановке невыносимой скуки. Скука эта вызывалась во многом засильем партийно-политического аппарата. Лекции, семинары по марксистско-ленинской учебе, конспектирование, партийные собрания, активы и конференции повторялись в монотонной последовательности, отрывая у научных сотрудников значительную часть рабочего времени. Ведь на этих мероприятиях мало было присутствовать, надо было принимать активное участие.
Возьмем, к примеру, конспектирование. Современному читателю это слово уже ничего не говорит. Россиянам моего возраста, не служившим в армии, это понятие смутно знакомо. И уж, конечно, не имеют о конспектировании никакого понятия мои американские сограждане. Нужно было служить в Советской армии, чтобы вкусить всю прелесть этого занятия в полной мере. Конспектирование первоисточников (или трудов классиков марксизма-ленинизма) буквально означало переписывание в сокращенном виде (конспект) опубликованных работ Маркса, Энгельса, Ленина (а до 1956 года и Сталина) в специальную тетрадь каждым офицером.
В описываемое время в распоряжении политорганов были: 55-томное "Полное собрание сочинений В.И. Ленина" и 20-томное "Собрание сочинений К. Маркса и Ф. Энгельса". Эти роскошные издания имелись в каждой библиотеке, предлагалась и поощрялась чрезвычайно дешевая подписка (чуть ли не рубль за том). Затаенной мечтой любого замполита было: "Ах, если бы каждый советский человек законспектировал полностью все эти увесистые (страниц по 500-600 каждый) 75 томов!"
Впрочем, не будем огульно делать из политических работников идиотов, среди них попадались и очень толковые и порядочные люди. Просто сверху на них давили, требуя 100%-го охвата офицерского состава конспектированием, 100%-го посещения семинаров, 100%-го участия в выборах, 100%-го выхода на Коммунистический субботник, 100%-й явки на демонстрацию и т.д. Другая цифра в отчетах не принималась. Добиться выполнения мечты о всеобщем обязательном и полном конспектировании было невозможно, поэтому к каждому семинару составлялся перечень "рекомендованной" литературы, которая подлежала обязательному конспектированию.
Поскольку рекомендованные источники часто повторялись, каждый офицер, прослуживший более 10 лет, имел в своих тетрадях все необходимые записи. Казалось бы, и делу конец. Нет, для старослужащих замполиты придумали другую пытку. Они требовали конспектировать повторно, теперь уже к каждому семинару.
Руководителями занятий в сети марксистско-ленинской учебы были обычно начальники отделов. Им же вменялось в обязанность проверять наличие и качество конспектов. Стоящие ближе к реальной жизни начальники отделов относились к проблеме с пониманием, но не могли спустить дело на тормозах. Время от времени замполит приходил в отдел и лично проверял конспекты. И если записи велись небрежно или (о, ужас!) совсем отсутствовали, в очередной аттестации офицера могла появиться запись типа: "к марксистско-ленинской учебе относится без должного внимания", что означало конец карьеры. У начальника отдела, допустившего это безобразие, запись была: "слабо контролирует марксистско-ленинскую подготовку подчиненных" с вызовом на партком и неприятным обсуждением как минимум.
Но конспектированием работ классиков дело не ограничивалось. Неукоснительному переписыванию подлежали материалы съездов КПСС, выступления Генерального секретаря, проекты пятилетних планов и др. Короче, без работы нас не оставляли. И хотя писаниной этой следовало заниматься только во внеслужебное время, большинство офицеров втихую делали это на работе.
Сразу после 24-го съезда Партии в Западную группу войск (ГДР) прибыла комиссия во главе с Начальником Генерального штаба и Начальником Главного политического управления. Политработники, естественно, проверяли в числе прочего и конспектирование. Тут местные замполиты приготовили им сюрприз. В качестве лучшего офицера был представлен капитан ВВС со своим конспектом. В этом конспекте доклад Л.И. Брежнева на Съезде был переписан один в один, включая комментарии типа "Бурные продолжительные аплодисменты." С таким конспектом местные ребята ожидали поощрений и одобрений, но генерал армии Епишев сказал: "Если так конспектировать, офицерам летать некогда будет."
После проверки собрали партактив с подведением итогов. Докладывал Маршал Советского Союза Куликов. Гвоздем доклада стало обсуждение случая, когда офицер напился в ресторане и был задержан полицией, а затем передан военному патрулю. "Не понимаю, - с хорошо наигранным удивлением говорил Маршал, - захотел выпить - выпей! Но надо же и меру знать. Ну, выпил пятьсот грамм, ну, шестьсот, ну и остановись!" Сидевший в президиуме генерал армии Епишев громким шепотом поправил: "Триста! Триста!" Маршал Куликов услышал подсказку, поморщился и продолжил: "Ну, выпей еще триста, ну и остановись!"
Пьянство при Л.И. Брежневе обрело второе дыхание. При нем выпивка как бы не считалась грехом. Снижение требований привело к тому, что пить стали еще больше, в том числе и на работе. Но в описываемое время этот процесс только разворачивался. О глубинных причинах массового пьянства никто задумываться не хотел.
Много времени мы тратили на служебные совещания и командирскую подготовку. На совещаниях по научно-исследовательской работе меня часто поражало, насколько плохо знают обсуждаемый предмет участники. Это не касалось текущих вопросов типа подготовки к проведению празднования очередной годовщины Великой Октябрьской революции и т.п. Здесь все были на высоте. Чем-то это мне напоминало эпизод у Паркинсона, когда принятие оборонного бюджета занимает 5 минут, а покупка метлы может обсуждаться часами, потому что парламентарий не может себе реально представить сумму бюджета, но отлично знает цену метлы.
Большинство подразделений института работало в отрыве от промышленности и войск, варясь и перевариваясь в своем соку. Характерно, что командование постоянно упрекало нас в слабой связи с Заказчиком (ГУКОС) и войсками, но само ничего не делало для укрепления этих связей. Более того, наш Начальник института пользовался у Заказчика репутацией болтуна и необязательного человека. Соответствующее отношение было и к сотрудникам. Мне в этом отношении было легче, потому что меня знали лично многие офицеры ГУКОС. Наконец, большинство окружавших меня коллег можно было считать научными сотрудниками только по недоразумению.
Люди постарше переводились в Институт в надежде получить квартиру в Подмосковье и уйти на пенсию. Им сама мысль о какой-либо учебе для овладения новой профессией казалась дикой. Офицеры помоложе устраивались к нам не по склонности и способности к научной работе, а по знакомству или по родству. Попасть на службу в Болшево было трудно, но еще труднее было избавиться от тех, кто к научной работе был органически неспособен. Нужно было совершить нечто экстравагантное, чтобы тебя выгнали.
При взгляде на страдания молодых людей, приписанных к науке, поневоле с умилением вспоминались блаженные времена, когда в НИИ-4 существовали категории "инженер" и "старший инженер" для военнослужащих. В те годы человек мог прослужить всю жизнь в НИИ-4, так и не став научным сотрудником. А перевод старшего инженера на должность младшего научного сотрудника отмечался как праздник. При Н.С. Хрущеве в ходе борьбы с излишествами от этих категорий избавились. Теперь человек сразу получал научную должность и не знал, что на ней надо делать и как.
Но, в соответствии с традицией, такой свежеиспеченный ученый должен был приносить немедленный результат. Таким результатом низшего уровня считался "рм в рт" - рабочий материал в рабочей тетради. И неважно, что ответственный исполнитель темы раз за разом, а затем год за годом не включал материалы бесталанного МНСа в отчет. Материал в тетради появлялся и засчитывался за выполнение плана, а фамилия такого неудачника все равно появлялась в списке исполнителей очередного отчета из жалости.
В этой обстановке оставалось сжать зубы и стараться выполнять свои обязанности как можно лучше. Помогало то, что появились друзья: Головко, Топеха, Чепур, Берсенев и др. Но монотонность работы угнетала. При этом удача в научной работе приходит очень редко, результат, который запоминается, - еще реже. Серость наших будней побуждала желание поскорее забыть все случившееся за день. Как в курсантские времена: "Вот и
еще один день прошел... Ну и х... с ним!"
Для отвлечения от тягот и лишений военной службы существовал Дом офицеров с кинозалом и... баня. Мыться ходили немногие - в каждой квартире была ванная комната или "гаванна" - ванная, совмещенная с туалетом. Переехав жить в США, я с удивлением обнаружил в апартаментах знакомые до боли "гаванны", но, справедливости ради, уточню: только в дешевых апартаментах. Зато всегда битком был набит грязный буфет при бане. В нем часто бывало пиво, становящееся постепенно все большим дефицитом. Тут-то и расслаблялись после работы несостоявшиеся гении. Я там тоже бывал.
Вспоминать далекие годы трудно, но надо. Надо, потому что мало кто помнит, еще реже публикует свои воспоминания. Но и эти воспоминания относятся к деятельности промышленности. Работа военных институтов вообще упоминается очень редко.
В феврале 1972 года умер Главнокомандующий РВСН Маршал Советского Союза Крылов. Немедленно потерял свою ценность в глазах Геннадия Павловича Мельникова его Первый заместитель Юрий Николаевич Крылов - сын покойного Главкома. Его не передвинули с должности, но лишили важнейшей в Институте общественной нагрузки: он перестал быть председателем жилищной комиссии. Раньше он успешно "пробивал" через папу дополнительные квартиры и московские апартаменты для генералов.
Отдел надежности продолжал трудиться под руководством нового начальника. Позже я узнал, что Дубинин высоко ценил мою способность участвовать в совещаниях с промышленностью и не привозить никакой работы, которую должен был бы выполнять Институт. Я делал это сознательно, реально оценивая возможности моих сослуживцев. Поэтому меня все чаще и чаще посылали в местные командировки, чему я не противился, используя высвобождающееся время для чтения лекций в обществе "Знание". Одним из направлений работы отдела было задание требований к надежности вновь создаваемых образцов космической техники.
К 1973 году я уже понимал алгоритм деятельности своего командира. Геннадия Павловича Мельникова интересовали только четыре вещи: карьера, награды, деньги и услуги. С этой точки зрения оценивал он все. Еще одной движущей силой было неукротимое тщеславие. На нашем баллистическом центре существовала гостевая комната, куда ГП приглашал по своему выбору влиятельных знакомых. Во время пуска по громкой связи транслировался телеметрический циркуляр с отсчетом времени и кратким сообщением о полетном времени и работе систем типа: "Сто тридцать. Полет нормальный".
Циркуляр этот был чисто информационным и был адресован всем участникам работ. ГП, сжимая в руке микрофон, на каждое сообщение отвечал: "Принято!" При этом он благоразумно не нажимал кнопку включения, так что его никто не слышал. У гостей же складывалось впечатление, что все доклады адресованы лично ГП. Постепенно уровень приглашаемых снижался, так что постоянными гостями стали местный начальник милиции, председатель поселкового Исполкома, начальник Военторга и пр. .. ГП старался приурочить к пуску прием гостей поважнее, чтобы комната не пустовала.
Эта детская игра в значительность никому вреда не приносила. Хуже другое: постепенно наш Командир проникался самонадеянностью и начал искренне верить в свою важность и незаменимость. Более того, не занимаясь научной деятельностью сам (конечно, из-за исключительной занятости текущими делами, как он не раз подчеркивал), он постепенно выработал собственную теорию организации научно-исследовательской работы, которая сводилась к тому, что Институт и его сотрудники не должны заниматься получением новых фактов, а лишь обработкой уже имеющейся информации. Далее последовало откровение, что каждому научному сотруднику можно и нужно определить крохотный участок информационного пирога и запретить заниматься чем-либо за его пределами.
Отсюда уже недалеко было и до административных мер, и они последовали. Научно-технической библиотеке Института было запрещено(!) выдавать научным сотрудникам иностранные журналы по специальности, дабы они (сотрудники) не отвлекались от работы. Счастье еще, что мы находились на одной территории с НИИ-4 и могли пользоваться другой библиотекой. На худой конец можно было съездить в Москву и прочитать необходимую статью там. Библиотека Иностранной литературы в столице располагала значительно более обширными фондами, чем наша институтская.
Но, так или иначе, ГП был начальником головного института министерства Обороны, и от него многое зависело в политике ГУКОС. А ГУКОС был заказчиком, поэтому промышленность многое бы отдала за поддержку того или иного проекта. Это создавало ситуацию, которой ГП умело пользовался.
Я вспоминаю случай, когда ЦКБ "Стрела" и КБ "Южное" представили на конкурсной основе свои варианты космической системы навигации. Комиссия, созданная в Институте, рассмотрела все аспекты, включая надежность, по которой экспертом выступал я, и сделала однозначный вывод в пользу проекта ЦКБ "Стрела". Неразрешенной оставалась проблема радиационного воздействия на аппаратуру, поскольку энергетическая установка была ядерной в обоих вариантах.
Комиссия еще не кончила работу, когда КБ "Южное" прислало еще один том проекта, в котором ядерную установку заменили ... на солнечные батареи. Площадь батарей была такой, что вероятность успешного их развертывания была близка к нулю, но проблема радиации была "решена". Акт комиссии с рекомендацией принять предложение ЦКБ "Стрела" был единогласно подписан и передан головным отделом для утверждения ГП. В головном отделе по указанию ГП была перепечатана страница с выводами, а страницы с подписями были использованы без изменения. Теперь получалось, что комиссия рекомендовала принять вариант КБ "Южное". Конечно, рядовым членам комиссии об этом мошенничестве стало известно значительно позднее.
Результат? КБ "Южное" получило заказ и поделилось премиями и наградами с "узким кругом" сотрудников Института, включая Геннадия Павловича. А сколько было подобных случаев, о которых я не знал? Вероятно, много. Увы, ГП был далеко не единственным коррумпированным генералом.
В 1973 году НИИ-4 получило нового заместителя начальника института. Им стал бывший начальник Южного полигона генерал-лейтенант А.А. Курушин / был назначен с понижением, поскольку очередная комиссия вскрыла случаи массовых хищений в соединении. Когда заместитель начальника полигона по тылу был уволен в отставку, он увез с собой около десятка товарных железнодорожных составов с "лично ему принадлежащим" имуществом. Об аферах с овощами и фруктами я уже упоминал.
Комиссия сделала вывод, что генерал Курушин должен быть переведен на новое место службы "без права занятия руководящих должностей". Когда главкому Ракетных войск представили предложение о трудоустройстве опального генерала в Главном штабе, он сказал: "Ну уж нет! Нечего ему в Центральном аппарате делать. Пусть на периферии послужит. В Болшево его!" Юмор заключался в том, что Болшево было ближе к Москве, чем Перхушково, куда А.А. Курушина не пустили, но каждый крупный начальник считает себя центром Вселенной, а все остальное - периферией.
Для систем нового поколения (1973 г) было характерно увеличение сроков активного существования. Для спутников, рассчитанных на работу на орбите в течение двух-пяти лет, старая технология летно-конструкторских испытаний (ЛКИ) не подходила. Действительно, чтобы подтвердить заявленную надежность, надо было запустить спутник и дать ему летать пять лет, а после этого принимать в эксплуатацию. За это время вся система могла устареть.
Поэтому промышленность старалась по возможности сократить сроки ЛКИ и совместить испытания с использованием систем по назначению.
Летом 1973 года меня послали в командировку в КБ "Южное", где обсуждался вопрос об испытаниях новой системы. Обширное бюро пропусков было заполнено командировочными. В дальнем углу на стене висела табличка: "По вопросу заказов и рекламаций на тракторы звонить по телефону..." Тракторы были легендой прикрытия. Приехавших по тракторным делам на территорию КБ не пускали. Нашу группу приветливо встретили, и вскоре мы начали совещание, которое продлилось три дня.
Обсуждалась программа летно-конструкторских испытаний системы. Спутник должен был летать без отказов конструкции и аппаратуры в течение двух лет. На ЛКИ отводилось всего два спутника. Статистически подтвердить такую надежность не представлялось возможным. По нашей тогдашней идеологии предприятие-разработчик должно было до начала летных испытаний представить и выполнить обширную программу обеспечения надежности, подтверждающую заданные характеристики. Естественно, разработчику делать этого не хотелось.
Затянувшийся спор был разрешен, когда я предложил записать в программу формулировку: "Срок активного существования спутника (2 года) считается подтвержденные, если первый образец спутника проработает на орбите без отказа в течение двух лет. В случае отказа спутника ранее указанного срока головное предприятие-разработчик обязано представить специальной комиссии программу обеспечения надежности спутника и провести комплекс дополнительных мероприятий по исключению повторения наблюдавшегося в полете отказа." Предложение было вначале встречено в штыки, но постепенно представители КБ поняли, что оно дает им передышку во времени, и согласились. Я уже ушел из отдела надежности и работал года два на новом направлении, а КБ "Южное" все еще пыталось доказать, что их спутник может летать два года без отказа: первый образец перестал работать через два месяца после вывода на орбиту из-за отказа бортовой батареи.
В командировке в незнакомьй город всегда получаешь новые впечатления. Так и тут: не успел я выйти за ворота КБ, как увидел на большом стенде фотографии задержанных милицией пьяниц, хулиганов и... наркоманов. В Москве о наркоманах ничего не говорили и не публиковали. На Украине проблема, видимо, была острее. Технология создания общественного мнения в СССР была простой: если ничего не говорить о проблеме, то и сама проблема как бы не существует. В самом деле, оперативные комсомольские отряды, созданные еще при Н.С. Хрущеве, вместе с милицией регулярно прочесывали "горячие" зоны в крупных городах.
В конце года мы внезапно получили приказ определить, сколько спутников связи следует заказать в следующей пятилетке. Задание досталось мне, поскольку я "сидел" на связных спутниках. Я решил задачу и повез цифры в ГУКОС "в кармане". Официальный ответ Института с грифом "Совершенно секретно" был доставлен почтой позже. Подполковник из Главного управления глянул и присвистнул. Ему показалось, что заказ великоват. В конце концов, в план были вставлены мои цифры. Промышленность была довольна: больше заказ - больше денег. Моя ошибка состояла в том, что я не ввел в расчет "коэффициент вранья".
Грандиозные планы развертывания Единой системы спутниковой связи были фикцией, точнее, мечтой. Разработка, испытания и прием в эксплуатацию элементов системы заняли значительно больше времени, чем обещала нам промышленность. Так и получилось, что заводы изготовили больше спутников, чем нужно было для запусков, а последующие годы планировались "от достигнутого". Добиться увеличения плана было легко, сократить планируемый объем продукции было в советской системе невозможно. Так образовался запас носителей и спутников, превосходящий возможности арсеналов: готовые спутники хранили на заводе. Этот запас впоследствии пригодился, когда резко сократилось государственное финансирование космической программы в годы перестройки и последовавшего за ней хаоса переходного к дикому капитализму периода.
Недовольных не было; чуть позже в штате одного из отделов появится лаборатория научных проблем хранения космических средств, а ГУКОСу добавилось живой работы, которой ему постоянно не хватало. Я совсем не хочу последним замечанием кого-то обидеть. ГУКОС выполнял огромный объем работы, став, по существу, Главным штабом не существующих формально Космических войск. Но работа эта была в подавляющей части канцелярской.
Борьба за совершенство не исключала Центральный аппарат. Офицеры ГУКОСа тоже получали высокую дозу политучебы и социалистического соревнования. Владимир Калиничев, мой сослуживец по полигону, в свои обязательства однажды включил пункт: "К 7-му ноября довести количество входящих номеров (писем, требующих ответа) в рабочем чемодане до 150". Это означало, что обычно неисполненных документов было гораздо больше.
... все это происходило в докомпьютерную эру: письма писались от руки в рабочих тетрадях, а затем перепечатывались машинистками. Отпечатанный вариант приносился на подпись соответствующему начальнику. Если у начальника были поправки, письмо приходилось перепечатывать.
К этому надо добавить, что право на переписку имел не каждый офицер. В Институте право подписи писем начиналось с Начальника управления (и его заместителя). При этом каждый начальник мог переписываться только с равными себе; начальник управления Института или ГУКОСА мог ответить на письмо начальника главка МОМ, но не выше. А на подписание письма у высокого начальства уходили дни и недели.
К концу 1973 года я прослужил в Институте четыре года. Предстоящий год должен был принести мне и моей семье благоприятные перемены: новую работу для меня и новую квартиру для моей семьи. Сын подрос, и теперь мне полагалась двухкомнатная квартира. С этими приятными мыслями мы и встретили новый 1974-й.
Лекции мои, к слову сказать, успешно продолжались. Начальники мои и замполиты всех управлений, где я служил, начиная с полковника Павла Семеновича Федоренко, моего сослуживца по полигону, относились к моему увлечению с одобрением. Ведь политработников моя активность тоже характеризовала с лучшей стороны. Так появились в моих аттестациях записи: "Активно участвует в распространении политических и научных знаний. Лектор общества "Знание". Эти ничего не значащие строчки впоследствии спасут меня от крупной неприятности. Но до этого еще далеко. Пока же я как опытный лектор приглашаюсь читать циклы лекций о научно-техническом прогрессе в другие НИИ.
Во время зимнего отпуска я лечу в Оренбург и провожу там и в Медногорске, читая лекции, около двух недель. Прилетев в Оренбург, я воочию увидел свою судьбу, если бы я поступил в 1954 году в МИМО. В аэропорту меня встретил весьма учтивый молодой человек с прекрасными манерами референт областной организации общества "Знание". Я не смог скрыть удивления, настолько он контрастировал с окружением, и он мне объяснил, что приобрел эти навыки в МИМО, куда поступил во времена Хрущева. После окончания института его направили на трехгодичную практику на Кубу После возвращения в Москву выяснилось, что у молодого дипломата нет ни московской прописки, ни валюты, чтобы купить московскую квартиру Кубинские песо валютой не считались (не путать с конвертируемым песо наших дней). Поэтому моего героя отправили в Оренбург, где он родился и имел право жить. Мне было бы лучше - ведь я родился в Ленинграде - но сути дела это не меняло. Сын дипломата будет дипломатом, сын дворника - дворником, такова была негласная установка и практика.
Оренбургская область приятно поразила меня живописными видами реки Урал и неприятно - отсутствием нормальной еды в столовых. Конечно, в гостинице обкома было все, включая брауншвейгскую колбасу - большой дефицит даже для Москвы, но в Медногорске с питанием было плоховато. Даже на предприятия общественного питания стали поставлять все меньше продуктов.
*****
...Олег рассказал мне под страшным секретом, как однажды Чинарев (зам. Начальника Пятого управления) якобы вызвал его и сказал в раздумье: "Не знаю, что с Ануфриенко (т.е., со мной) делать. Проверял я дела и нашел три директивы Генерального штаба, которые он заслал в архив, не исполняя. За то, что заслал, надо наказать, но за четыре года ни одна из этих директив проверена не была. Значит, знал, когда засылал, что бумаги ненужные. А за это надо поощрять." Обошлось без наказания и поощрения, но я знал, что с созданием отдела эксплуатации поток бумажного мусора через мои руки возрастет.
Во-первых, в новое подразделение всегда перепихивают на исполнение массу документов, проверяя начальника отдела на податливость. Во-вторых, ГУКОС обрел в нашем лице нового адресата. И, в-третьих, харьковский опыт показывал, что в отдел эксплуатации будут направляться все бумаги, которые Командованию непонятны. Так и случилось.
Одно из последствий моего продвижения по службе оказалось полезным. Все начальники в Институте, начиная с начальника лаборатории, обязаны были вести служебные записи в специальной учтенной несекретной тетради. По моему врожденному плюшкинизму я эту тетрадь сохранил. Теперь мои воспоминания гораздо лучше документированы.
Отдел набирал обороты, а я впервые получил возможность взглянуть на происходящее с новой позиции хоть маленького, но начальника. Открывшаяся картина была удручающей. Только в июле я принял участие в шести совещаниях и одном партактиве. И это в июле, когда многие из начальников в отпуске! Треть времени уходила на совещания и примерно треть - на выполнение поручений, полученных на этих совещаниях. А когда дело делать?! Хорошо тем начальникам, у кого были подчиненные, способные выполнить работу Но, как я писал выше, специалистов в составе отдела практически не было.
А бумаготворчество, пронизавшее Институт сверху донизу? Как-то в минуту грустную я подсчитал, что в отделе ведется двадцать шесть видов документов, большинство из которых достаются на долю начальника лаборатории. А когда дело делать?! Между тем, начальник лаборатории получал все эти прелести вдобавок к обычной нагрузке по выполнению НИР. Научная работа официально исключалась из обязанностей, начиная с начальника отдела, именно с той категории, которой ГП разрешал писать и защищать докторские диссертации. Уловка-22 для соискателей: если ты ведешь научную работу, ты не можешь стать доктором наук, если ты не ведешь научной работы, то тебе и защищать нечего
В августе в Ракетных войсках случилось ЧП. Один из офицеров выехал на своей машине за пределы гарнизона и погиб. Тут же была выпущена директива, адресованная командирам войсковых частей, предписывающая запретить офицерам выезд за пределы гарнизона на личном транспорте без разрешения командира части. А чтоб неповадно было, приказывалось сдать аккумуляторы на хранение дежурному по части. Конечно, одно дело выполнить и проконтролировать выполнение такой директивы в маленьких отдаленных гарнизонах, где чихнуть нельзя без того, чтобы политотдел и командование об этом не узнали. Совсем другое дело наш гарнизон, из которого многие ездили в Москву за продуктами, да и автолюбителей было около тысячи. Но приказ есть приказ. Каждый офицер-автовладелец сдал дежурному по части аккумулятор ... и продолжал ездить, потому что сдавались старые непригодные аккумуляторы. Не помню только, где их хранили. А потом эту директиву забыли, как и многие предыдущие. Я вспомнил о ней только потому, что на ее доведение было потрачено полдня. А число таким директивам - легион.
*****
....Поднимать мебель на пятый этаж без лифта было небольшое удовольствие, благо, помогали друзья. Я вспомнил, как мы перевозили на шестой этаж в третьем городке В.А. Волкова. Предусмотрительный КЭЧ на время вселения лифт отключал, таскать мебель все равно нужно было вручную. Самым тяжелым предметом в доме было пианино. А.В. Головко, надев специальную лямку, встал "в корень", еще трое ему помогали. В другую квартиру мебель носила бригада грузчиков. Мы стояли на лестничной клетке, наблюдая за подъемом пианино, когда сверху спустились грузчики профессионалы. "Ну как вам наши ребята?" - спросили мы у бригадира грузчиков. "Коренничка вашего мы бы взяли," - ответил он, указывая на Головко. "Он не пойдет, он кандидат наук," - ответил кто-то из нас. "А-а-а, - с сожалением протянул бригадир, - порченый..."
Мы дружно захохотали, а ведь бригадир был прав. Работающие по приглашениям неформальные бригады грузчиков зарабатывали куда больше, чем мы - офицеры и научные сотрудники. Бригадир лучше нас разбирался в советской системе.
****
...Попытался я воспользоваться переездом, чтобы раздобыть московский телефон. Дело в том, что телефон у прежнего владельца квартиры был, а для его перевода на новое место жительства требовалось мое согласие. Я такого согласия не давал, пока меня не вызвали "наверх" и не вынудили меня отказаться от телефона. Телефонный дефицит был вопиющим даже на фоне многих других недостач.
....Рядом в коридоре был телефон, и я тут же позвонил на службу и попросил кого-нибудь послать ко мне домой и порадовать жену сообщением, что мне лучше. Ожидание своего квартирного телефона продолжалось уже одинадцатый год, но это никого не удивляло. Из всех дефицитов московский телефон был одним из самых трудно приобретаемых.
Мое пребывание в госпитале показало еще раз, как трудно жить без телефона. В самом деле, чтобы узнать, как у меня дела, жена вынуждена была ходить к соседям с протянутой рукой, а я вообще не мог связаться с домом. Мои обращения к Командованию по этому поводу ни к чему хорошему не привели. А ожидание в очереди затянулось уже более чем на десять лет. И тут блеснул слабый лучик надежды. Разнесся слух, что местная АТС расширяется на двести пятьдесят номеров. Я собрал справки о состоянии здоровья жены и отправился на комиссию в город Калининград (ныне Королев). Все обсуждение моего вопроса заняло пять минут.
Я вышел в приемную, еше не веря своей удаче. Даже когда я получил телефонный аппарат и вернулся домой с заветной коробкой в руках, я все еше не верил. Но-- небываемое бывает--через три дня домой в мое отсутствие пришел монтер и подключил аппарат к сети. Теперь у меня был московский(!) телефон. По мнению многих, это было поважнее присвоения очередного воинского звания.
*****
В промышленных организациях задача составления наградных списков была еще более сложной. Нужно было соблюсти процентную норму и обязательно наградить рабочих, а уж потом гнилую интеллигенцию. Рассказывали как факт, что в одном из НИИ промышленности составители списка бегали по институту и искали … беспартийную уборщицу для награждения орденом. Иначе партком список не согласовывал. Боже мой, а ведь все это было!
***
На новой для меня должности много времени уходило на чисто бытовые вопросы. Почти каждое совещание у начальника отдела тянулось часами. Кроме регулярных заседаний по пятницам с подведением итогов за текущую неделю и постановкой задач на следующую, нас - начальников лабораторий, часто вызывали на внеочередные заседания, когда приходили новые директивы Главкома или (упаси, Боже!) Генерального штаба.
Венцом творчества наших политорганов стало создание еще одного документа. План политико-воспитательной работы начальника лаборатории, так он назывался. Приходилось составлять его ежемесячно. Туда записывалось все: собрания партгруппы, доклады, которые готовились лично, посещения семей офицеров, беседы с сотрудниками по разнообразным поводам. В коллективе из пяти-шести офицеров-ровесников планировать подобное каждый месяц... Согласитесь, это уже слишком. Из того факта, что у меня в рабочей тетради сохранилось только три таких плана, можно заключить, что эта инициатива была забыта очень быстро.
Регулярно проверялось состояние и наличие у офицеров повседневной и парадной формы одежды со строевыми смотрами и без них. Парадную форму проверили простым опросом без предъявления, она была у всех. Но ближайшее торжественное заседание показало, что наши офицеры, мягко говоря, дали неточную информацию. За два-три дня до события многие бегали в поисках этой самой формы. Тут соседство с НИИ-4 очень помогало. Неявка офицера на торжественное мероприятие была чрезвычайным происшествием и давала работу замполитам, которые вызывали "на ковер" виновного и его начальников. За этим внешне незначительным фактом скрывалось обнищание офицеров, которым негде было взять полсотни, чтобы пошить мундир.
Я писал уже, что время от времени нас собирали на партийные активы, на которых присутствовали в обязательном порядке начальники всех степеней, члены партии по приглашению и гости из вышестоящих организаций. Описывать, что мы обсуждали на каждом активе, - места не хватит. Но собрание в сентябре 1975 года было показательным. Речь шла о подготовке научных кадров: вопрос больной, учитывая низкое качество научной подготовки большинства так называемых научных сотрудников. Да и ГП лично был глубоко озабочен тем, что его кандидатская научная степень уже не соответствовала его новому служебному положению.
К середине 70-х стремление захватить все, что можно, стало преобладающим умонастроением среди номенклатуры всех уровней. Пример подавал Леонид Ильич Брежнев, получавший награды и подарки по любому поводу и без всякого повода. А, ведь, как известно, куда конь с копытом, туда и рак с клешней. Каждый бюрократ считал себя достойным почестей и наград, а наиболее наглые - и ученых степеней. Порою кажется, что если бы в СССР установили награды за глупость с Крестом Большого Дурака с мечами и бриллиантами в качестве высшего ордена, на получение этих наград немедленно выстроилась бы очередь.
Так или иначе, но Высшая аттестационная комиссия в свое время пошла навстречу "пожеланиям трудящихся" и постановила, что можно стать кандидатом и доктором наук, не защищая диссертации, а представив доклад на двадцати страницах с описанием многотрудной научной деятельности соискателя. Но подобная защита, которую быстро обозвали профсоюзной, была все же не вполне полноценной. Теперь очередной ряженый хотел защищаться по полной программе с представлением диссертации. Вопрос был только, кто ее напишет? Так называемые члены Ученых советов, в большинстве такие же околонаучные чиновники, охотно штамповали новоявленных докторов наук, понимая, что со временем придет очередь каждого. Поэтому сентябрьский партактив подогревался изнутри личным интересом наших многочисленных начальников.
Попав в институт, я оказался в обстановке невыносимой скуки. Скука эта вызывалась во многом засильем партийно-политического аппарата. Лекции, семинары по марксистско-ленинской учебе, конспектирование, партийные собрания, активы и конференции повторялись в монотонной последовательности, отрывая у научных сотрудников значительную часть рабочего времени. Ведь на этих мероприятиях мало было присутствовать, надо было принимать активное участие.
Возьмем, к примеру, конспектирование. Современному читателю это слово уже ничего не говорит. Россиянам моего возраста, не служившим в армии, это понятие смутно знакомо. И уж, конечно, не имеют о конспектировании никакого понятия мои американские сограждане. Нужно было служить в Советской армии, чтобы вкусить всю прелесть этого занятия в полной мере. Конспектирование первоисточников (или трудов классиков марксизма-ленинизма) буквально означало переписывание в сокращенном виде (конспект) опубликованных работ Маркса, Энгельса, Ленина (а до 1956 года и Сталина) в специальную тетрадь каждым офицером.
В описываемое время в распоряжении политорганов были: 55-томное "Полное собрание сочинений В.И. Ленина" и 20-томное "Собрание сочинений К. Маркса и Ф. Энгельса". Эти роскошные издания имелись в каждой библиотеке, предлагалась и поощрялась чрезвычайно дешевая подписка (чуть ли не рубль за том). Затаенной мечтой любого замполита было: "Ах, если бы каждый советский человек законспектировал полностью все эти увесистые (страниц по 500-600 каждый) 75 томов!"
Впрочем, не будем огульно делать из политических работников идиотов, среди них попадались и очень толковые и порядочные люди. Просто сверху на них давили, требуя 100%-го охвата офицерского состава конспектированием, 100%-го посещения семинаров, 100%-го участия в выборах, 100%-го выхода на Коммунистический субботник, 100%-й явки на демонстрацию и т.д. Другая цифра в отчетах не принималась. Добиться выполнения мечты о всеобщем обязательном и полном конспектировании было невозможно, поэтому к каждому семинару составлялся перечень "рекомендованной" литературы, которая подлежала обязательному конспектированию.
Поскольку рекомендованные источники часто повторялись, каждый офицер, прослуживший более 10 лет, имел в своих тетрадях все необходимые записи. Казалось бы, и делу конец. Нет, для старослужащих замполиты придумали другую пытку. Они требовали конспектировать повторно, теперь уже к каждому семинару.
Руководителями занятий в сети марксистско-ленинской учебы были обычно начальники отделов. Им же вменялось в обязанность проверять наличие и качество конспектов. Стоящие ближе к реальной жизни начальники отделов относились к проблеме с пониманием, но не могли спустить дело на тормозах. Время от времени замполит приходил в отдел и лично проверял конспекты. И если записи велись небрежно или (о, ужас!) совсем отсутствовали, в очередной аттестации офицера могла появиться запись типа: "к марксистско-ленинской учебе относится без должного внимания", что означало конец карьеры. У начальника отдела, допустившего это безобразие, запись была: "слабо контролирует марксистско-ленинскую подготовку подчиненных" с вызовом на партком и неприятным обсуждением как минимум.
Но конспектированием работ классиков дело не ограничивалось. Неукоснительному переписыванию подлежали материалы съездов КПСС, выступления Генерального секретаря, проекты пятилетних планов и др. Короче, без работы нас не оставляли. И хотя писаниной этой следовало заниматься только во внеслужебное время, большинство офицеров втихую делали это на работе.
Сразу после 24-го съезда Партии в Западную группу войск (ГДР) прибыла комиссия во главе с Начальником Генерального штаба и Начальником Главного политического управления. Политработники, естественно, проверяли в числе прочего и конспектирование. Тут местные замполиты приготовили им сюрприз. В качестве лучшего офицера был представлен капитан ВВС со своим конспектом. В этом конспекте доклад Л.И. Брежнева на Съезде был переписан один в один, включая комментарии типа "Бурные продолжительные аплодисменты." С таким конспектом местные ребята ожидали поощрений и одобрений, но генерал армии Епишев сказал: "Если так конспектировать, офицерам летать некогда будет."
После проверки собрали партактив с подведением итогов. Докладывал Маршал Советского Союза Куликов. Гвоздем доклада стало обсуждение случая, когда офицер напился в ресторане и был задержан полицией, а затем передан военному патрулю. "Не понимаю, - с хорошо наигранным удивлением говорил Маршал, - захотел выпить - выпей! Но надо же и меру знать. Ну, выпил пятьсот грамм, ну, шестьсот, ну и остановись!" Сидевший в президиуме генерал армии Епишев громким шепотом поправил: "Триста! Триста!" Маршал Куликов услышал подсказку, поморщился и продолжил: "Ну, выпей еще триста, ну и остановись!"
Пьянство при Л.И. Брежневе обрело второе дыхание. При нем выпивка как бы не считалась грехом. Снижение требований привело к тому, что пить стали еще больше, в том числе и на работе. Но в описываемое время этот процесс только разворачивался. О глубинных причинах массового пьянства никто задумываться не хотел.
Много времени мы тратили на служебные совещания и командирскую подготовку. На совещаниях по научно-исследовательской работе меня часто поражало, насколько плохо знают обсуждаемый предмет участники. Это не касалось текущих вопросов типа подготовки к проведению празднования очередной годовщины Великой Октябрьской революции и т.п. Здесь все были на высоте. Чем-то это мне напоминало эпизод у Паркинсона, когда принятие оборонного бюджета занимает 5 минут, а покупка метлы может обсуждаться часами, потому что парламентарий не может себе реально представить сумму бюджета, но отлично знает цену метлы.
Большинство подразделений института работало в отрыве от промышленности и войск, варясь и перевариваясь в своем соку. Характерно, что командование постоянно упрекало нас в слабой связи с Заказчиком (ГУКОС) и войсками, но само ничего не делало для укрепления этих связей. Более того, наш Начальник института пользовался у Заказчика репутацией болтуна и необязательного человека. Соответствующее отношение было и к сотрудникам. Мне в этом отношении было легче, потому что меня знали лично многие офицеры ГУКОС. Наконец, большинство окружавших меня коллег можно было считать научными сотрудниками только по недоразумению.
Люди постарше переводились в Институт в надежде получить квартиру в Подмосковье и уйти на пенсию. Им сама мысль о какой-либо учебе для овладения новой профессией казалась дикой. Офицеры помоложе устраивались к нам не по склонности и способности к научной работе, а по знакомству или по родству. Попасть на службу в Болшево было трудно, но еще труднее было избавиться от тех, кто к научной работе был органически неспособен. Нужно было совершить нечто экстравагантное, чтобы тебя выгнали.
При взгляде на страдания молодых людей, приписанных к науке, поневоле с умилением вспоминались блаженные времена, когда в НИИ-4 существовали категории "инженер" и "старший инженер" для военнослужащих. В те годы человек мог прослужить всю жизнь в НИИ-4, так и не став научным сотрудником. А перевод старшего инженера на должность младшего научного сотрудника отмечался как праздник. При Н.С. Хрущеве в ходе борьбы с излишествами от этих категорий избавились. Теперь человек сразу получал научную должность и не знал, что на ней надо делать и как.
Но, в соответствии с традицией, такой свежеиспеченный ученый должен был приносить немедленный результат. Таким результатом низшего уровня считался "рм в рт" - рабочий материал в рабочей тетради. И неважно, что ответственный исполнитель темы раз за разом, а затем год за годом не включал материалы бесталанного МНСа в отчет. Материал в тетради появлялся и засчитывался за выполнение плана, а фамилия такого неудачника все равно появлялась в списке исполнителей очередного отчета из жалости.
В этой обстановке оставалось сжать зубы и стараться выполнять свои обязанности как можно лучше. Помогало то, что появились друзья: Головко, Топеха, Чепур, Берсенев и др. Но монотонность работы угнетала. При этом удача в научной работе приходит очень редко, результат, который запоминается, - еще реже. Серость наших будней побуждала желание поскорее забыть все случившееся за день. Как в курсантские времена: "Вот и
еще один день прошел... Ну и х... с ним!"
Для отвлечения от тягот и лишений военной службы существовал Дом офицеров с кинозалом и... баня. Мыться ходили немногие - в каждой квартире была ванная комната или "гаванна" - ванная, совмещенная с туалетом. Переехав жить в США, я с удивлением обнаружил в апартаментах знакомые до боли "гаванны", но, справедливости ради, уточню: только в дешевых апартаментах. Зато всегда битком был набит грязный буфет при бане. В нем часто бывало пиво, становящееся постепенно все большим дефицитом. Тут-то и расслаблялись после работы несостоявшиеся гении. Я там тоже бывал.
Вспоминать далекие годы трудно, но надо. Надо, потому что мало кто помнит, еще реже публикует свои воспоминания. Но и эти воспоминания относятся к деятельности промышленности. Работа военных институтов вообще упоминается очень редко.
В феврале 1972 года умер Главнокомандующий РВСН Маршал Советского Союза Крылов. Немедленно потерял свою ценность в глазах Геннадия Павловича Мельникова его Первый заместитель Юрий Николаевич Крылов - сын покойного Главкома. Его не передвинули с должности, но лишили важнейшей в Институте общественной нагрузки: он перестал быть председателем жилищной комиссии. Раньше он успешно "пробивал" через папу дополнительные квартиры и московские апартаменты для генералов.
Отдел надежности продолжал трудиться под руководством нового начальника. Позже я узнал, что Дубинин высоко ценил мою способность участвовать в совещаниях с промышленностью и не привозить никакой работы, которую должен был бы выполнять Институт. Я делал это сознательно, реально оценивая возможности моих сослуживцев. Поэтому меня все чаще и чаще посылали в местные командировки, чему я не противился, используя высвобождающееся время для чтения лекций в обществе "Знание". Одним из направлений работы отдела было задание требований к надежности вновь создаваемых образцов космической техники.
К 1973 году я уже понимал алгоритм деятельности своего командира. Геннадия Павловича Мельникова интересовали только четыре вещи: карьера, награды, деньги и услуги. С этой точки зрения оценивал он все. Еще одной движущей силой было неукротимое тщеславие. На нашем баллистическом центре существовала гостевая комната, куда ГП приглашал по своему выбору влиятельных знакомых. Во время пуска по громкой связи транслировался телеметрический циркуляр с отсчетом времени и кратким сообщением о полетном времени и работе систем типа: "Сто тридцать. Полет нормальный".
Циркуляр этот был чисто информационным и был адресован всем участникам работ. ГП, сжимая в руке микрофон, на каждое сообщение отвечал: "Принято!" При этом он благоразумно не нажимал кнопку включения, так что его никто не слышал. У гостей же складывалось впечатление, что все доклады адресованы лично ГП. Постепенно уровень приглашаемых снижался, так что постоянными гостями стали местный начальник милиции, председатель поселкового Исполкома, начальник Военторга и пр. .. ГП старался приурочить к пуску прием гостей поважнее, чтобы комната не пустовала.
Эта детская игра в значительность никому вреда не приносила. Хуже другое: постепенно наш Командир проникался самонадеянностью и начал искренне верить в свою важность и незаменимость. Более того, не занимаясь научной деятельностью сам (конечно, из-за исключительной занятости текущими делами, как он не раз подчеркивал), он постепенно выработал собственную теорию организации научно-исследовательской работы, которая сводилась к тому, что Институт и его сотрудники не должны заниматься получением новых фактов, а лишь обработкой уже имеющейся информации. Далее последовало откровение, что каждому научному сотруднику можно и нужно определить крохотный участок информационного пирога и запретить заниматься чем-либо за его пределами.
Отсюда уже недалеко было и до административных мер, и они последовали. Научно-технической библиотеке Института было запрещено(!) выдавать научным сотрудникам иностранные журналы по специальности, дабы они (сотрудники) не отвлекались от работы. Счастье еще, что мы находились на одной территории с НИИ-4 и могли пользоваться другой библиотекой. На худой конец можно было съездить в Москву и прочитать необходимую статью там. Библиотека Иностранной литературы в столице располагала значительно более обширными фондами, чем наша институтская.
Но, так или иначе, ГП был начальником головного института министерства Обороны, и от него многое зависело в политике ГУКОС. А ГУКОС был заказчиком, поэтому промышленность многое бы отдала за поддержку того или иного проекта. Это создавало ситуацию, которой ГП умело пользовался.
Я вспоминаю случай, когда ЦКБ "Стрела" и КБ "Южное" представили на конкурсной основе свои варианты космической системы навигации. Комиссия, созданная в Институте, рассмотрела все аспекты, включая надежность, по которой экспертом выступал я, и сделала однозначный вывод в пользу проекта ЦКБ "Стрела". Неразрешенной оставалась проблема радиационного воздействия на аппаратуру, поскольку энергетическая установка была ядерной в обоих вариантах.
Комиссия еще не кончила работу, когда КБ "Южное" прислало еще один том проекта, в котором ядерную установку заменили ... на солнечные батареи. Площадь батарей была такой, что вероятность успешного их развертывания была близка к нулю, но проблема радиации была "решена". Акт комиссии с рекомендацией принять предложение ЦКБ "Стрела" был единогласно подписан и передан головным отделом для утверждения ГП. В головном отделе по указанию ГП была перепечатана страница с выводами, а страницы с подписями были использованы без изменения. Теперь получалось, что комиссия рекомендовала принять вариант КБ "Южное". Конечно, рядовым членам комиссии об этом мошенничестве стало известно значительно позднее.
Результат? КБ "Южное" получило заказ и поделилось премиями и наградами с "узким кругом" сотрудников Института, включая Геннадия Павловича. А сколько было подобных случаев, о которых я не знал? Вероятно, много. Увы, ГП был далеко не единственным коррумпированным генералом.
В 1973 году НИИ-4 получило нового заместителя начальника института. Им стал бывший начальник Южного полигона генерал-лейтенант А.А. Курушин / был назначен с понижением, поскольку очередная комиссия вскрыла случаи массовых хищений в соединении. Когда заместитель начальника полигона по тылу был уволен в отставку, он увез с собой около десятка товарных железнодорожных составов с "лично ему принадлежащим" имуществом. Об аферах с овощами и фруктами я уже упоминал.
Комиссия сделала вывод, что генерал Курушин должен быть переведен на новое место службы "без права занятия руководящих должностей". Когда главкому Ракетных войск представили предложение о трудоустройстве опального генерала в Главном штабе, он сказал: "Ну уж нет! Нечего ему в Центральном аппарате делать. Пусть на периферии послужит. В Болшево его!" Юмор заключался в том, что Болшево было ближе к Москве, чем Перхушково, куда А.А. Курушина не пустили, но каждый крупный начальник считает себя центром Вселенной, а все остальное - периферией.
Для систем нового поколения (1973 г) было характерно увеличение сроков активного существования. Для спутников, рассчитанных на работу на орбите в течение двух-пяти лет, старая технология летно-конструкторских испытаний (ЛКИ) не подходила. Действительно, чтобы подтвердить заявленную надежность, надо было запустить спутник и дать ему летать пять лет, а после этого принимать в эксплуатацию. За это время вся система могла устареть.
Поэтому промышленность старалась по возможности сократить сроки ЛКИ и совместить испытания с использованием систем по назначению.
Летом 1973 года меня послали в командировку в КБ "Южное", где обсуждался вопрос об испытаниях новой системы. Обширное бюро пропусков было заполнено командировочными. В дальнем углу на стене висела табличка: "По вопросу заказов и рекламаций на тракторы звонить по телефону..." Тракторы были легендой прикрытия. Приехавших по тракторным делам на территорию КБ не пускали. Нашу группу приветливо встретили, и вскоре мы начали совещание, которое продлилось три дня.
Обсуждалась программа летно-конструкторских испытаний системы. Спутник должен был летать без отказов конструкции и аппаратуры в течение двух лет. На ЛКИ отводилось всего два спутника. Статистически подтвердить такую надежность не представлялось возможным. По нашей тогдашней идеологии предприятие-разработчик должно было до начала летных испытаний представить и выполнить обширную программу обеспечения надежности, подтверждающую заданные характеристики. Естественно, разработчику делать этого не хотелось.
Затянувшийся спор был разрешен, когда я предложил записать в программу формулировку: "Срок активного существования спутника (2 года) считается подтвержденные, если первый образец спутника проработает на орбите без отказа в течение двух лет. В случае отказа спутника ранее указанного срока головное предприятие-разработчик обязано представить специальной комиссии программу обеспечения надежности спутника и провести комплекс дополнительных мероприятий по исключению повторения наблюдавшегося в полете отказа." Предложение было вначале встречено в штыки, но постепенно представители КБ поняли, что оно дает им передышку во времени, и согласились. Я уже ушел из отдела надежности и работал года два на новом направлении, а КБ "Южное" все еще пыталось доказать, что их спутник может летать два года без отказа: первый образец перестал работать через два месяца после вывода на орбиту из-за отказа бортовой батареи.
В командировке в незнакомьй город всегда получаешь новые впечатления. Так и тут: не успел я выйти за ворота КБ, как увидел на большом стенде фотографии задержанных милицией пьяниц, хулиганов и... наркоманов. В Москве о наркоманах ничего не говорили и не публиковали. На Украине проблема, видимо, была острее. Технология создания общественного мнения в СССР была простой: если ничего не говорить о проблеме, то и сама проблема как бы не существует. В самом деле, оперативные комсомольские отряды, созданные еще при Н.С. Хрущеве, вместе с милицией регулярно прочесывали "горячие" зоны в крупных городах.
В конце года мы внезапно получили приказ определить, сколько спутников связи следует заказать в следующей пятилетке. Задание досталось мне, поскольку я "сидел" на связных спутниках. Я решил задачу и повез цифры в ГУКОС "в кармане". Официальный ответ Института с грифом "Совершенно секретно" был доставлен почтой позже. Подполковник из Главного управления глянул и присвистнул. Ему показалось, что заказ великоват. В конце концов, в план были вставлены мои цифры. Промышленность была довольна: больше заказ - больше денег. Моя ошибка состояла в том, что я не ввел в расчет "коэффициент вранья".
Грандиозные планы развертывания Единой системы спутниковой связи были фикцией, точнее, мечтой. Разработка, испытания и прием в эксплуатацию элементов системы заняли значительно больше времени, чем обещала нам промышленность. Так и получилось, что заводы изготовили больше спутников, чем нужно было для запусков, а последующие годы планировались "от достигнутого". Добиться увеличения плана было легко, сократить планируемый объем продукции было в советской системе невозможно. Так образовался запас носителей и спутников, превосходящий возможности арсеналов: готовые спутники хранили на заводе. Этот запас впоследствии пригодился, когда резко сократилось государственное финансирование космической программы в годы перестройки и последовавшего за ней хаоса переходного к дикому капитализму периода.
Недовольных не было; чуть позже в штате одного из отделов появится лаборатория научных проблем хранения космических средств, а ГУКОСу добавилось живой работы, которой ему постоянно не хватало. Я совсем не хочу последним замечанием кого-то обидеть. ГУКОС выполнял огромный объем работы, став, по существу, Главным штабом не существующих формально Космических войск. Но работа эта была в подавляющей части канцелярской.
Борьба за совершенство не исключала Центральный аппарат. Офицеры ГУКОСа тоже получали высокую дозу политучебы и социалистического соревнования. Владимир Калиничев, мой сослуживец по полигону, в свои обязательства однажды включил пункт: "К 7-му ноября довести количество входящих номеров (писем, требующих ответа) в рабочем чемодане до 150". Это означало, что обычно неисполненных документов было гораздо больше.
... все это происходило в докомпьютерную эру: письма писались от руки в рабочих тетрадях, а затем перепечатывались машинистками. Отпечатанный вариант приносился на подпись соответствующему начальнику. Если у начальника были поправки, письмо приходилось перепечатывать.
К этому надо добавить, что право на переписку имел не каждый офицер. В Институте право подписи писем начиналось с Начальника управления (и его заместителя). При этом каждый начальник мог переписываться только с равными себе; начальник управления Института или ГУКОСА мог ответить на письмо начальника главка МОМ, но не выше. А на подписание письма у высокого начальства уходили дни и недели.
К концу 1973 года я прослужил в Институте четыре года. Предстоящий год должен был принести мне и моей семье благоприятные перемены: новую работу для меня и новую квартиру для моей семьи. Сын подрос, и теперь мне полагалась двухкомнатная квартира. С этими приятными мыслями мы и встретили новый 1974-й.
Лекции мои, к слову сказать, успешно продолжались. Начальники мои и замполиты всех управлений, где я служил, начиная с полковника Павла Семеновича Федоренко, моего сослуживца по полигону, относились к моему увлечению с одобрением. Ведь политработников моя активность тоже характеризовала с лучшей стороны. Так появились в моих аттестациях записи: "Активно участвует в распространении политических и научных знаний. Лектор общества "Знание". Эти ничего не значащие строчки впоследствии спасут меня от крупной неприятности. Но до этого еще далеко. Пока же я как опытный лектор приглашаюсь читать циклы лекций о научно-техническом прогрессе в другие НИИ.
Во время зимнего отпуска я лечу в Оренбург и провожу там и в Медногорске, читая лекции, около двух недель. Прилетев в Оренбург, я воочию увидел свою судьбу, если бы я поступил в 1954 году в МИМО. В аэропорту меня встретил весьма учтивый молодой человек с прекрасными манерами референт областной организации общества "Знание". Я не смог скрыть удивления, настолько он контрастировал с окружением, и он мне объяснил, что приобрел эти навыки в МИМО, куда поступил во времена Хрущева. После окончания института его направили на трехгодичную практику на Кубу После возвращения в Москву выяснилось, что у молодого дипломата нет ни московской прописки, ни валюты, чтобы купить московскую квартиру Кубинские песо валютой не считались (не путать с конвертируемым песо наших дней). Поэтому моего героя отправили в Оренбург, где он родился и имел право жить. Мне было бы лучше - ведь я родился в Ленинграде - но сути дела это не меняло. Сын дипломата будет дипломатом, сын дворника - дворником, такова была негласная установка и практика.
Оренбургская область приятно поразила меня живописными видами реки Урал и неприятно - отсутствием нормальной еды в столовых. Конечно, в гостинице обкома было все, включая брауншвейгскую колбасу - большой дефицит даже для Москвы, но в Медногорске с питанием было плоховато. Даже на предприятия общественного питания стали поставлять все меньше продуктов.
*****
...Олег рассказал мне под страшным секретом, как однажды Чинарев (зам. Начальника Пятого управления) якобы вызвал его и сказал в раздумье: "Не знаю, что с Ануфриенко (т.е., со мной) делать. Проверял я дела и нашел три директивы Генерального штаба, которые он заслал в архив, не исполняя. За то, что заслал, надо наказать, но за четыре года ни одна из этих директив проверена не была. Значит, знал, когда засылал, что бумаги ненужные. А за это надо поощрять." Обошлось без наказания и поощрения, но я знал, что с созданием отдела эксплуатации поток бумажного мусора через мои руки возрастет.
Во-первых, в новое подразделение всегда перепихивают на исполнение массу документов, проверяя начальника отдела на податливость. Во-вторых, ГУКОС обрел в нашем лице нового адресата. И, в-третьих, харьковский опыт показывал, что в отдел эксплуатации будут направляться все бумаги, которые Командованию непонятны. Так и случилось.
Одно из последствий моего продвижения по службе оказалось полезным. Все начальники в Институте, начиная с начальника лаборатории, обязаны были вести служебные записи в специальной учтенной несекретной тетради. По моему врожденному плюшкинизму я эту тетрадь сохранил. Теперь мои воспоминания гораздо лучше документированы.
Отдел набирал обороты, а я впервые получил возможность взглянуть на происходящее с новой позиции хоть маленького, но начальника. Открывшаяся картина была удручающей. Только в июле я принял участие в шести совещаниях и одном партактиве. И это в июле, когда многие из начальников в отпуске! Треть времени уходила на совещания и примерно треть - на выполнение поручений, полученных на этих совещаниях. А когда дело делать?! Хорошо тем начальникам, у кого были подчиненные, способные выполнить работу Но, как я писал выше, специалистов в составе отдела практически не было.
А бумаготворчество, пронизавшее Институт сверху донизу? Как-то в минуту грустную я подсчитал, что в отделе ведется двадцать шесть видов документов, большинство из которых достаются на долю начальника лаборатории. А когда дело делать?! Между тем, начальник лаборатории получал все эти прелести вдобавок к обычной нагрузке по выполнению НИР. Научная работа официально исключалась из обязанностей, начиная с начальника отдела, именно с той категории, которой ГП разрешал писать и защищать докторские диссертации. Уловка-22 для соискателей: если ты ведешь научную работу, ты не можешь стать доктором наук, если ты не ведешь научной работы, то тебе и защищать нечего
В августе в Ракетных войсках случилось ЧП. Один из офицеров выехал на своей машине за пределы гарнизона и погиб. Тут же была выпущена директива, адресованная командирам войсковых частей, предписывающая запретить офицерам выезд за пределы гарнизона на личном транспорте без разрешения командира части. А чтоб неповадно было, приказывалось сдать аккумуляторы на хранение дежурному по части. Конечно, одно дело выполнить и проконтролировать выполнение такой директивы в маленьких отдаленных гарнизонах, где чихнуть нельзя без того, чтобы политотдел и командование об этом не узнали. Совсем другое дело наш гарнизон, из которого многие ездили в Москву за продуктами, да и автолюбителей было около тысячи. Но приказ есть приказ. Каждый офицер-автовладелец сдал дежурному по части аккумулятор ... и продолжал ездить, потому что сдавались старые непригодные аккумуляторы. Не помню только, где их хранили. А потом эту директиву забыли, как и многие предыдущие. Я вспомнил о ней только потому, что на ее доведение было потрачено полдня. А число таким директивам - легион.
*****
....Поднимать мебель на пятый этаж без лифта было небольшое удовольствие, благо, помогали друзья. Я вспомнил, как мы перевозили на шестой этаж в третьем городке В.А. Волкова. Предусмотрительный КЭЧ на время вселения лифт отключал, таскать мебель все равно нужно было вручную. Самым тяжелым предметом в доме было пианино. А.В. Головко, надев специальную лямку, встал "в корень", еще трое ему помогали. В другую квартиру мебель носила бригада грузчиков. Мы стояли на лестничной клетке, наблюдая за подъемом пианино, когда сверху спустились грузчики профессионалы. "Ну как вам наши ребята?" - спросили мы у бригадира грузчиков. "Коренничка вашего мы бы взяли," - ответил он, указывая на Головко. "Он не пойдет, он кандидат наук," - ответил кто-то из нас. "А-а-а, - с сожалением протянул бригадир, - порченый..."
Мы дружно захохотали, а ведь бригадир был прав. Работающие по приглашениям неформальные бригады грузчиков зарабатывали куда больше, чем мы - офицеры и научные сотрудники. Бригадир лучше нас разбирался в советской системе.
****
...Попытался я воспользоваться переездом, чтобы раздобыть московский телефон. Дело в том, что телефон у прежнего владельца квартиры был, а для его перевода на новое место жительства требовалось мое согласие. Я такого согласия не давал, пока меня не вызвали "наверх" и не вынудили меня отказаться от телефона. Телефонный дефицит был вопиющим даже на фоне многих других недостач.
....Рядом в коридоре был телефон, и я тут же позвонил на службу и попросил кого-нибудь послать ко мне домой и порадовать жену сообщением, что мне лучше. Ожидание своего квартирного телефона продолжалось уже одинадцатый год, но это никого не удивляло. Из всех дефицитов московский телефон был одним из самых трудно приобретаемых.
Мое пребывание в госпитале показало еще раз, как трудно жить без телефона. В самом деле, чтобы узнать, как у меня дела, жена вынуждена была ходить к соседям с протянутой рукой, а я вообще не мог связаться с домом. Мои обращения к Командованию по этому поводу ни к чему хорошему не привели. А ожидание в очереди затянулось уже более чем на десять лет. И тут блеснул слабый лучик надежды. Разнесся слух, что местная АТС расширяется на двести пятьдесят номеров. Я собрал справки о состоянии здоровья жены и отправился на комиссию в город Калининград (ныне Королев). Все обсуждение моего вопроса заняло пять минут.
Я вышел в приемную, еше не веря своей удаче. Даже когда я получил телефонный аппарат и вернулся домой с заветной коробкой в руках, я все еше не верил. Но-- небываемое бывает--через три дня домой в мое отсутствие пришел монтер и подключил аппарат к сети. Теперь у меня был московский(!) телефон. По мнению многих, это было поважнее присвоения очередного воинского звания.
*****
В промышленных организациях задача составления наградных списков была еще более сложной. Нужно было соблюсти процентную норму и обязательно наградить рабочих, а уж потом гнилую интеллигенцию. Рассказывали как факт, что в одном из НИИ промышленности составители списка бегали по институту и искали … беспартийную уборщицу для награждения орденом. Иначе партком список не согласовывал. Боже мой, а ведь все это было!
***
На новой для меня должности много времени уходило на чисто бытовые вопросы. Почти каждое совещание у начальника отдела тянулось часами. Кроме регулярных заседаний по пятницам с подведением итогов за текущую неделю и постановкой задач на следующую, нас - начальников лабораторий, часто вызывали на внеочередные заседания, когда приходили новые директивы Главкома или (упаси, Боже!) Генерального штаба.
Венцом творчества наших политорганов стало создание еще одного документа. План политико-воспитательной работы начальника лаборатории, так он назывался. Приходилось составлять его ежемесячно. Туда записывалось все: собрания партгруппы, доклады, которые готовились лично, посещения семей офицеров, беседы с сотрудниками по разнообразным поводам. В коллективе из пяти-шести офицеров-ровесников планировать подобное каждый месяц... Согласитесь, это уже слишком. Из того факта, что у меня в рабочей тетради сохранилось только три таких плана, можно заключить, что эта инициатива была забыта очень быстро.
Регулярно проверялось состояние и наличие у офицеров повседневной и парадной формы одежды со строевыми смотрами и без них. Парадную форму проверили простым опросом без предъявления, она была у всех. Но ближайшее торжественное заседание показало, что наши офицеры, мягко говоря, дали неточную информацию. За два-три дня до события многие бегали в поисках этой самой формы. Тут соседство с НИИ-4 очень помогало. Неявка офицера на торжественное мероприятие была чрезвычайным происшествием и давала работу замполитам, которые вызывали "на ковер" виновного и его начальников. За этим внешне незначительным фактом скрывалось обнищание офицеров, которым негде было взять полсотни, чтобы пошить мундир.
Я писал уже, что время от времени нас собирали на партийные активы, на которых присутствовали в обязательном порядке начальники всех степеней, члены партии по приглашению и гости из вышестоящих организаций. Описывать, что мы обсуждали на каждом активе, - места не хватит. Но собрание в сентябре 1975 года было показательным. Речь шла о подготовке научных кадров: вопрос больной, учитывая низкое качество научной подготовки большинства так называемых научных сотрудников. Да и ГП лично был глубоко озабочен тем, что его кандидатская научная степень уже не соответствовала его новому служебному положению.
К середине 70-х стремление захватить все, что можно, стало преобладающим умонастроением среди номенклатуры всех уровней. Пример подавал Леонид Ильич Брежнев, получавший награды и подарки по любому поводу и без всякого повода. А, ведь, как известно, куда конь с копытом, туда и рак с клешней. Каждый бюрократ считал себя достойным почестей и наград, а наиболее наглые - и ученых степеней. Порою кажется, что если бы в СССР установили награды за глупость с Крестом Большого Дурака с мечами и бриллиантами в качестве высшего ордена, на получение этих наград немедленно выстроилась бы очередь.
Так или иначе, но Высшая аттестационная комиссия в свое время пошла навстречу "пожеланиям трудящихся" и постановила, что можно стать кандидатом и доктором наук, не защищая диссертации, а представив доклад на двадцати страницах с описанием многотрудной научной деятельности соискателя. Но подобная защита, которую быстро обозвали профсоюзной, была все же не вполне полноценной. Теперь очередной ряженый хотел защищаться по полной программе с представлением диссертации. Вопрос был только, кто ее напишет? Так называемые члены Ученых советов, в большинстве такие же околонаучные чиновники, охотно штамповали новоявленных докторов наук, понимая, что со временем придет очередь каждого. Поэтому сентябрьский партактив подогревался изнутри личным интересом наших многочисленных начальников.