Томас Памиес. Испанец. Инженер 1
...Родители мои познакомились в столице Мексики. По независимым друг от друга каналам их туда направила испанская компартия, как проверенных и надежных коммунистов, умеющих держать язык за зубами, с указаниями связаться на месте прибытия с определенными людьми, которые им скажут, что делать дальше. Звучит интригующе. Но поскольку речь о мемуарах моей жизни, то опустим подробности этой миссии, о которой я, к тому же, не уполномочен говорить.
В то время моя мать носила красивое подпольное имя Эсперанса Рико. У неё был великолепно cфабрикованный мексиканский паспорт, изготовленный лучшим профессионалом испанской компартии - художником Доминго Малагоном(Domingo Malagon), достигшего в этом деле предельной виртуозности. Мама проучилась в местном университете на факультете журналистики и закончила его экстерном, с отличием.
К счастью, операция, в которой участвовали мои родители, провалилась до её осуществления в силу недостаточно компетентного плана действий и обоим вместе с покорным слугой грудного возраста, пришлось срочно "сматывать удочки", или "делать ноги", как угодно читателю.
Источник https://proza.ru/avtor/tpamies
Молодые родители, наскоро упаковав младенца - автора этих строчек - садятся на старенькое судно в мексиканском порту Тампико и направляются в Европу, но перед этим им пришлось (заметая следы,или в силу других обстоятельств) дать кругаля через Латинскую Америку.
На пути из Аргентины в Сенегал, я летел в условиях эстра класса. Из-за отсутствия подходяшего для маленького ребенка места для длительных перелетов, меня уложили в сетку для багажа в пассажирском салоне, предварительно привязав ремнями. Тогда были сетки вместо закрывающихся отсеков и я летел в своего рода гамаке, что и называю экстра классом, поскольку, таких условий перелета мне больше встречать не приходилось, несмотря на сотни тысяч миль, которые я налетал с тех пор.
Жоржи Амаду, который близко знал моих родителей обратился к Леопольду Сенгору, проживающему тогда в Париже, прогрессивному писателю и депутату французского парламента от компартии Сенегала - тогдашней колонии Франции- с просьбой помочь нам с бумагами по прибытию в Дакар.
Через 13 лет, когда Сенегал приобретет независимость, Сенгор станет первым президентом этой страны. Но в годы, о которых речь, он тоже был влиятельной личностью в Сенегале. Это поспособствовало ускоренному оформлению формальностей с нашим проживанием в Дакаре и дальнейшим перелетом в Париж.
Амаду - блистательный бразильский писатель, автор многих выдающихся произведений, таких например, как «Капитаны песка» (в России известен фильм «Генералы песчаных карьеров», снятый по мотивам этой книги), «Габриэла, гвоздика и корица», «Тереза Батиста, уставшая воевать» и т.д., состоял в бразильской компартии и активно участвовал в акциях солидарности и помощи испанским политэмигрантам.
В 1947 году наша семья прилетает в Париж. Там проживают младший брат мамы Хосе Памиес с женой, француженкой Жизель. Живут они более чем скромно, несмотря на то, что отец Жизель был очень состоятельным человеком. Но поскольку дочь вышла замуж за коммуниста, отец лишил её экономической поддержки, в том числе и права на наследство. Это сплотило Хосе и Жизель ещё больше, а её остальные родственники передрались из-за этого наследства, сделав их глубоко несчастными. А пара Хосе + Жизель живут в Париже до сих пор (им сейчас по 90 лет)в мире и согласии. Скромно,но вполне достойно. Вот вам и подтверждение того,что не в деньгах счастье.
Встреча, судя по рассказам мамы с моим дядей Хосе была окрашена сильными эмоциями. Брат и сестра не виделись 7 лет, со дня расставания в Испании. К этому времени у дяди с тетей родились дочь и сын. Последний появился на свет в тот же год, что и автор. ЖанО - так зовут моего двоюродного брата - ныне профессор лингвист, специалист по английской филогологии в университете г.Тулуз (Франция). Все ещё играет с друзьями по субботам в регби и выступает солистом - поёт басом - в местном хоре.
Мы ровесники и на фотографиях очень похожи. Семья Хосе и Жизель, как я уже сказал, проживала тогда в весьма стесненных условиях. На семейных фотографиях моего первого парижского(потом будут и другие )периода я сижу в одноколесной самодельной коляске. Спать меня укладывали в чемодане, так как не было денег на детскую кроватку. Потом мы перехали в гостиницу “Zorrilla” неподалеку от площади «Пале Ройаль» , где проживали такие известные личности как Жан Марэ, Жак Кокто ...
Но жизнь эмигрантов, тем более политических, кочевная, и из Парижа вскоре пришлось уезжать.
В столице Югославии нас встретили очень тепло. У власти стояли коммунисты, стало быть, близкие моим родителям по духу люди, многие из которых прошли добровольцами войну в Испании в составе интернациональных бригад.
Отец и мать были приглашены дикторами на белградское радио, в секцию вещающую на Испанию. Разумеется, на испанском языке. Среди других редакторов и дикторов радио Белград, были и испанцы - сефарды, которые вещали на языке ладино, близким к испанскому XV века, но настолько далеким от современного испанского, что вызывали у слушателей недоумение, снисходительные насмешки и массу анекдотов. Это как, к примеру, вести передачи "Эхо Москвы" на старославянском.
В Белграде нас разместили в большой коммунальной квартире, потеснив владельцев - достопочтенную буржуазную семью, естественно, не разделяющую коммунистических убеждений новых съёмщиков, ни собственных властей. Однако, будучи добрыми и порядочными людьми, хозяева очень привязались к испанскому черноглазому малышу и вскоре атмосфера в доме наладилась и даже стала дружелюбной.
Вообще, надо отметить (не умаляя достоинств, других народов), что южные славяне (юги, как я их называю) исключительно отзывчивые и добросердечные люди. В этом я убедился ещё раз в зрелом возрасте, когда мне удалось навестить несколько раз Сербию, Хорватию и другие республики бывшей Югославии.
Любопытен разговор между моими родителями и нашими югославскими попечителями перед отъездом из Югославии.Когда моя мать объявила им о решении уехать в Чехословакию (следующий этап наших скитаний ), потому что такое решение приняло руководство испанской компартии , активными членами которой они были , друже Войкович - наш куратор от ЦК Лиги коммунистов Югославии, хорошо говоривший на испанском ,потому что сражался на стороне республиканцев во время гражданской войны в Испании, с удивлением спросил у неё: - Но почему, Тереса? У тебя есть хорошая работа, наши люди относятся к вам дружелюбно, многие югославы проявили свою солидарность и преданность испанской республике, уехав туда добровольцами. К тому же, Чехословакия, тоже социалистическая страна. Я бы тебя понял, если бы вы собрались уехать на родину,
в Испанию...
Он не мог взять в толк, что причина была не в предпочтениях моих родителей, а в позиции испанской компартии, которая в те годы слепо следовала курсу КПСС.
И верные коммунисты ,коими они были, не раздумывая оставили тот относительный комфорт и стабильность, да еще с маленьким ребенком на руках и последовали в очередной пункт назначения, указанный руководством КПИ.
- Его можно было понять,- говорила мне, спустя много лет, мама, - Югославы выиграли войну без какой -либо помощи извне, изгнав немецких оккупантов собственными силами . Они строили социализм по-своему, непохожий на тот, который существовал в СССР ( позже, при Дубчеке в Чехословакии, его стали называть социализмом “с человеческим лицом”). А это не нравилось Сталину и все, так называемые, братские компартии объявили Тито и “его кровавую клику” ревизионистами и врагами Советского Союза.
Из Югославии мы попадаем в Чехословакию, а точнее, в Прагу. Меня определяют в детский садик, где я быстро выучил чешский ( и тут же забыл сербский), на котором потом учусь в начальной школе, недалеко от улицы Na Slupi, где мы жили. Na Slupi - так назывался кукольный театр, который находился неподалеку и был радостным праздником для местной детворы. Чехия славится своми куклами и театральными предствлениями с их участием. Учился прилежно, до сих пор храню табель успеваемости моей чешской школы с двумя двойками и пятью единичкамию.
(*) Для русского читателя звучит странно, но 1 была высшей школьной оценкой в Чехословакии, а двойка соответствовала российской четверке.
Врезалось в память как, однажды, ранней весной я пробегал по берегу Влтавы. Было скользко и я неожиданно упал в реку. Тонкий уже лед проломился и я стал тонуть. Наверное, тогда я научился плавать, вернее, держаться на плаву. В пальтишке и в ботинках это было непросто и меня потянуло вниз. Когда мои крики были услышаны прохожими, они вытащили меня мокрого и окоченевшего. Непонятно почему, но домой я дошел один, благо жили мы рядом. Увидев меня, дед, умудренный жизнью, не задавая вопросов, быстро заставил меня принять горячую ванну, протер полотенцем и закутал в несколько одеял. После этого приготовил мою любимую похлебку “la sopa castellana”(испанский чесночный суп). Простую, из хлеба и яйца, но очень в тот день «кстатную». Примчавшася с работы мать, когда дедушка ей позвонил, впоследствии сказала, что «эль абуэло» спас меня от вполне вероятного воспаления легких.
Моя мать была диктором на радио, вещавшим на Испанию, естественно на испанском и, иногда, даже на каталанском. Отец работал кем придется, по востребованию и по нужде: то сварщиком, то пекарем. Время было нелегкое, часть продуктов распределялась ещё по карточкам и приходилось работать где угодно и кем угодно, чтобы выжить. Дед, который тоже жил с нами, работал садовником (все таки, крестьянин в родной Каталонии) в парке Вышеград. Вставал рано, в четыре утра и иногда брал меня с собой, и укладывал спать на скамейке, пока подстригал кусты или ухаживал за деревьями. Вечером брал меня в пивную, где проходили собрания соседей, громко обсуждавших строительство социализма и дед, убежденный коммунист, не говоривший по чешски, заставлял меня переводить с чешского на каталанский пламенные речи этих энтузиастов нового строя и вместе с ними эмоционально стучал кулаком по столу, когда очередной оратор выдавал какой нибудь революционный перл.
О дедушке Томасе - меня назвали тем же именем в его честь - я храню самые теплые воспоминания. Он автор, вместе с моей матерью, его дочерью, книги Testamento en Praga (Завещание в Праге), получившую в Барселоне престижную премию Josep Pla, в 1972 году.
Читатель удивится: как это простой крестьянин и, вдруг, писатель? Дед не собирался ничего публиковать. Ему даже в голову это не приходило. После его смерти, мать обнаружила его записки, которые он вел после изгнания из Испании, как противник Франко. На них было написано: "передать моим детям, как единственную материальную ценность, которая у меня осталась". Мама, прочитав, увидела в них ценнейший литературный материал и добавила свои главы, чередуя их с отрывками этих записок, в форме диалога отца и дочери. Получилось захватывающее повествование двух поколений, нашедшее тысячи читателей не только в Испании, но и в других странах. К сожалению, эта книга не переведена на русский язык.Во времена СССР она была занесена в черный список, потому что в ней содержалась критика (в главах моей матери) против вторжения советских войск в Чехословакию в августе 1968 года.
Помню ещё день смерти Сталина, 5 марта 1953 года. Серый дожливый день, растерянность взрослых и слёзы, которых не скрывали. Как дальше жить без отца родного? Нам -детям - страшно: если плачут взрослые дяди, прошедшие войну и другие трудности в жизни, то нам это казалось концом света. В одночасье рухнула та надежная стена, на которую ты привык опираться. Но потом это быстро прошло и всем стало понятно, что жить можно и без товарища Сталина. Прага осталась в моей душе навсегда, там похоронены отец и дед. Там осталось мое раннее и счастливое детство.
Сохранились черно-белые фотографии как латиноамериканского периода, так и нашего пребывания во Франции , Югославии, Чехословакии, России и других странах. Пусть их не так много - тогда не было сегодняшних возможностей цифровой фотографии- но остаётся удивляться и восхищаться, как удалось матери их сохранить при таком количестве переездов из страны в страну. У каждого из сыновей и внуков есть свой личный альбом с фотографиями, которые мама сама собирала и бережно хранила все эти годы. Мы их с любопытсвом рассматривали каждый раз, когда семья собиралась на праздники (Рождество , дни рождения , Пасха и т.д). Эта инициатива оказалась одной из самых удачных идей моей мамы.
Родители мои развелись ещё в Праге. Потом мама снова вышла замуж и мы все (мать и отчим с нами двумя: братом Павликом и покорным слугой) направились в 1954 году в Москву, так как отчим - один из руководителей испанской компартии- должен был пройти полный курс ВПШ (Высшая Партийная Школа, для непосвященных, что-то вроде МВА в партийном катехизисе). Мать продолжает свою журналистскую деятельность на московском радио, в отделе вещания на Испанию.
Жили мы тогда недалеко от метро «Университет», на улице Строителей, в «красных домах». Поселили нас в 3-х комнатной коммуналке, дали 2 комнаты. Другую комнату занимал немецкий коммунист- товарищ Отто. Он часто гулял с нами во дворе, но никогда о себе не рассказывал. Мы уже с малых лет были приучены к конспирации и не приставали с расспросами.
В тех же домах жили и другие испанцы. Одна из них шила шляпы для В.М.Молотова- министра иностранных дел при Сталине. По- видимому, была очень продвинутым мастером “шляпных” дел. До 1953 г. ездила в Кремль примерять то “дело, которое было в шляпе”, а позже- домой к Вячеславу Михайловичу. Рассказывала маме, что более крупной головы ей встречать не приходилось. Обладатель оной, видимо, оставался довольным результатом труда нашей соотечественницы.
Другой соседкой была няня Никиты Михалкова, поэтому он и говорит на испанском(если еще помнит). Но в целом, публика, которая жила в этих “красных домах” была обычная, типа “средний класс”, никаких элит. “Красные дома“ до сих пор там. Сами дома, и,особенно дворы «красных домов» сегодня одно из самых уютных мест Москвы.
Я пошел в московскую школу, не зная ни слова по -русски. Гордо показав чешский табель успеваемости, заметил некоторое замешательство у взрослых. Конечно, единицы и двойки, которые они там увидели вызвали у них ощущение легкого шока, учитывая, к тому же, что единиц было больше, чем двоек. Представляю их мысли:”прислали полного идиота, и как его обучать?” Я не знал русского и был не в состоянии объяснить им, что в Чехии с оценками наоборот. Кончилось тем, что заставили повторить второй класс, который я уже и, к тому же, блестяще закончил в Праге. Немудрено, что через пару месяцев я был в лидерах по успеваемости, а через полгода в моем табеле не было ни одной четверки, все на отлично.
По окончанию московской «командировки» отчим с мамой и родившимся недавно третьим братом уезжают на партийную подпольную работу в Париж, откуда отчим (позже он станет генеральным секретарем компартии Каталонии и членом Политбюро компартии Испании) часто ездит в Барселону по заданиям партийного руководства. Это были очень опасные поездки, поскольку были нелегальными: с длительными переходами границы Франции с Испанией. Документы были "липовыми", но исполнены великолепно нашим партийным виртуозом Доминго Малагоном ( Domingo Malagon), которого я упоминал раньше . Об этом необыкновенном человеке можно узнать подробнее в интернете.
Мы же с братом Павликом, которому в ту пору исполнилось три годика и по направлению той же пресловутой компартии Испании, в 1956 году попадаем в Ивановский детский дом, более известный как ИНТЕРДОМ (www.interdom.info).
Против моей воли, поскольку я растение домашнее, а бедный Павлик, тем более. Но не все в жизни получается так, как мы хотим и когда- то надо начинать обучаться непростому искусству уметь приспосабливаться. Первый урок по приспособляемости продлился 9 лет (с 1956 по 1965, когда закончил среднюю школу), о чем нисколько не жалею, скорее наоборот. Так что с 10 лет иду по жизни один и кое чему научился. С родителями мы встречались, в лучшем случае, раз в два года. Причем, проводили с ними не более месяца. Места встречи были самыми разными и экзотическими, но об этом позже.
Название "детский дом" может испугать, насторожить, или по крайней мере, напрячь. Возникают ассоциации бездомных, беспризорных детей, грозных наставников- некоего гибрида Диккенса с Макаренко- и прочие ужастики. Ничего подобного, более того, полная противоположность стереотипам.
Во- первых, сирот там не было, все воспитанники имели живых родителей, которые, по той или иной причине, не могли разделить с собственными детьми совместную жизнь. Многие из них были на подпольной работе в своих странах или не могли уделить время воспитанию своих детей по другим, вполне уважительным , причинам.
Все дети были иностранцами. Русских ребят там не было. Только в 1961 году, когда расформировали какой-то детский дом, в Интердом привезли русских детей и распределили по разным классам. В мой класс попал один. Ныне от отставной полковник милиции, чем очень горжусь: “крыша” мне в России обеспечена.
Учреждение оказалось образцовой, по тем временам, школой- интернатом, с великолепным просторным зданием, получившего премию в тридцатых годах(основан Интердом в мае 1933 года), как самое архитектурно продвинутое(см. фотографию в следующей главе).
В Интердоме учились дети разных национальностей. Но преподавание всех предметов велось на русском, причем уровень учителей и воспитателей был очень высоким. Таковы были требования основателей этого учреждения.
Существовало множество кружков (духовой оркестр, хореография, хоровое пение, фотография,...), давалась разносторонняя подготовка как в академическом плане, так и в трудовом (осваивались, одновременно с учебой, специальности токаря, столяра, швеи).
Сильно был поставлен спорт и физическая культура. Был свой сад, огород, стадион и довольно приличная библиотека.
Для детей трех основных национальностей, которые составляли большинство контингента воспитанников на тот момент, и чтобы они не забывали родной язык, велись уроки на испанском, греческом и иранском языках. Преподаватели были носителями языка, т.е. эмигранты старшего поколения из Испании(Адольфо Лагос, потом Хулио Кобенья), Греции (Такис Триандафилидис, потом Ксиротирис ) и Ирана (Ховари, Надими).
Рядом с Интердомом простирался(он и ныне там) роскошный сосновый лес (Куваевский), а за ним река Талка, куда мы бегали плавать, начиная с мая месяца. Казалось, что ещё надо было ребенку моего возраста?
Как я уже сказал выше, мы прожили в Интердоме с моим младшим братом около 10 лет. Это много, даже слишком для ранимой детской души, вдали от своих родителей и, поверьте мне, даже самые заботливые воспитатели и учителя не заменят любящих родителей.
Но надо признать, что как преподаватели, так и воспитатели отдавали нам всю свою любовь и ласку и мы сегодня, с высоты прожитых лет, испытываем чувство глубокой благодарности к этим бескорыстным и добрым людям, которые подготовили нас к жизни, может быть, лучше, чем собственных детей.
У большинства воспитанников родители жили в разных городах Союза. Они были политэмигрантами и в свое время приехали преследуемые или выдворенные правительствами своих стран по политическим мотивам. Их дети, учившиеся в Интердоме, ездили на лето к ним. Иранцы- в Баку, греки и корейцы - в Ташкент, другие - в какие-то еще города СССР.
Но те воспитанники, которым ехать было некуда, поскольку их родичи жили и работали в условиях, не позволяющих их принять, оставались на лето в Интердоме(мы с братом находились в их числе). Для них организовывалась специальная программа каникул. В основном, походы по Ивановской области, культурная программа с посещениями кино, цирка, театров, поездки в Москву, Ленинград...
Походы по Ивановской области были продолжительностью дней десять. С тяжелыми рюкзаками, вмещающими, кроме всего необходимого, брезентовые палатки. Маршрут проходил по местам с красивыми пейзажами, прямо - таки с картин Левитана. Мы также навещали и пионерские лагеря, где играли в футбол с нашими русскими сверстниками. Напоминаю,что все мы были иностранцами, да еще разноцветными. Гостеприимные хозяева потчевали нас сытным обедом. Встречали тепло, солидарно, горланя лозунги, салютуя по пионерски и задавая множество вопросов. Представьте себе какое- нибудь шуйское захолустье тех лет: для местных ребят мы были инопланетянами, редчайшей экзотикой. Но в том возрасте: 10-15 лет, как все дети в мире, мы быстро находили общий язык.
Исходили всю область: Поволжск, Шуя, Кинешма, небезысвестное Тейково(от « Тей кого?»)и прочие города и веси Ивановской области. По 30 верст в день, пёхом. Незабываемо.
Раз в два года, у нас с моим младшим братом Павликом, который учился со мной в Иванове, была возможность встречаться с родителями и двумя другими братьями, проживающими во Франции, в разных странах. Это был жест солидарности со стороны коммунистических партий,находящихся у власти(СССР и все страны соцлагеря). Мало кому известно, но существовала система спец. приглашений, поступающих от руководств этих партий. Приглашения эти предназначались активистам и руководителям компартий, находившимся в своих странах на нелегальном положении.
Мой отчим, как один из руководителей компартии Испании, был как раз одним из тех, кому полагалось такого рода приглашение, включающее членов семьи и он, хоть и относившийся к нам, как с собственным детям, вначале хотел было отказаться от этой привилегии, так как считал, как честный и порядочный руководитель, что другие активисты партии больше заслуживали отдохнуть в таких "элитных" местах. Но мать настояла на этих встречах, так как это была единственная возможность, пусть ненадолго, но побыть вместе всей семьей.
Это позволяло нам проводить 2 или 3 недели в одном из протокольных домов или дач ЦК компартий в той или иной стране социалистического лагеря. В 1962 году мы побывали на даче Сталина «Холодная речка» в Гаграх (об этом расскажу в отдельной главе). Там отдыхал также член ЦК компартии Испании Хулиан Гримау с семьей. В сентябре того же года он был арестован в Мадриде и расстрелян франкистами. В Москве, в районе Ленинского проспекта, есть улица имени Хулиана Гримау.
В Форосе (Крым)- мы провели пару недель вместе с детьми некоторых руководителей КПСС. Помню, там отдыхал тоже космонавт Комаров. По таким же приглашениям мы встречались с родителями в Югославии, Румынии, чешских Татрах.
С братом, мы также ездили навещать родителей в Прагу и в Париж. Опять же на пару -тройку недель. Читатель присвистнет:- Ничего себе, житуха, по парижам разъезжали "бедненькие", на правительственных дачах кровушку пили !
Но пусть мой разбушевавшийся читатель не забывает, что эта "житуха" длилась 2-3 недели раз в 2 года, остальное были ивановские будни, пусть для нас интересные и полные деятельности, но без родителей. Я не пытаюсь оправдываться. Это было бы нелепо. Такова была вся наша с,est la vie. Как у Фигаро: то здесь, то там.
Пользуясь предоставленной возможностью мы с братьями (нас четверо, двое "русских" и два "парижанина")исходили весь Париж пешком, на транспорт денег не было. Брали с собой бутылку воды и бутерброды и почти каждый день наматывали с десяток километров, а то и больше. Нет парка в Париже или музея, который бы мы не посетили. Я влюбился в этот город окончательно, бесповоротно и навсегда.
Конечно, все там увиденное в корне отличалось от детдомовских будней. Попасть из серого провинциального Иванова тех лет в сверкающую огнями столицу мира, пусть даже проживая в довольно скромной квартирке на окраине Парижа, может потрясти любое воображение. У всякого "башню снесет"...Тем не менее, мы с Павликом достаточно быстро вживались в новые условия, хотя и осознавали, что все это временно. До сих пор мне трудно понять, как нам удавалось переваривать столь экстремальные душевные изменения, учитывая нашу хрупкую психику подростков. Мы никогда не забывали, что главное - это провести совместно с семьей тот отрезок времени, который тебе выпал. Также быстро мы «опускались на землю» по окончанию отпуска, возвращаясь в Иваново. Без травм и без драм. А может быть, они имели место? Если и были,то быстро растворялись в водовороте эмоций новой встречи с друзьями, школой, играми и т.д.
Иногда находит мысль: а может быть, не было всего этого? Может я придумал эту невероятную историю? Но фотографии и живые свидетели не дадут сочинить.
Думаю, что во многом, ивановский Интердом сформировал меня как личность. Что ни говори, а с 9 до 18 лет идет лепка или форматирование будущего человечка на всю жизнь. Лучшие друзья, тоже на всю жизнь, возникают именно в этом возрасте. Доказательство тому, что мы сих пор, живя в разных странах и континентах, контактируем, переписываемся, встречаемся. С каждым годом наша интернациональная семья растет как демографически так и географически. Стало традицией периодически собираться в той или другой стране. Интердомовцев сегодня, где-то под пять тысяч и проживают они в 80-ти с лишним странах. Это, без сомнения, уникальное явление.
Закончив среднюю школу я поступил в том же 1965-м в вуз. Родной Интердом благословил в дорогу и снабдил нас «джентльменским» набором покидавшего родное гнездо птенца. Пакет включал костюм, плащ из пупырчатой синтетики, какую-то ещё одежду, не помню какую и вручил небольшую, но видимо достаточную, по тем временам, сумму денег на первое время. Надо полагать, этого денежного довольствия было достаточно, чтобы прожить в Москве месяца два и подготовиться для вступительных экзаменов.
Поступал я в Московский Энергетический Институт (МЭИ), опять же против моей воли, в приказном порядке. Я наивно полагал, что в мои 19 лет ( мы заканчивали 11-летку и в начальной школе я потерял год) мог решать свою судьбу самостоятельно, но не тут- то было. Сама Долорес Ибаррури- легендарная женщина, президент испанской компартии - вызвала меня в Испанский Центр и неоднозначно дала понять, что мне предназначено быть инженером, сказав при этом:
- Слушай "ruso", - она меня так ласково называла, потому что я говорил на русском без акцента, в отличие от других испанцев, приехавших в 1939 году в Союз детьми, - Мне сказали, что ты собрался подавать документы в МГУ на журналистику. Я понимаю, что хочешь пойти по стопам матери, но Испании нужны инженеры, журналистов там более чем достаточно, да и к тому же, сможешь им стать потом. А сейчас пойдешь поступать в МЭИ (испанцы традиционно шли в этот вуз).
Здесь не обошлось без влияния моих родителей, в чем потом мне признался родной отец, перед смертью в Праге в 1973 году. Он хотел видеть своего сына инженером, поскольку сам даже школу не закончил, с малых лет надо было кормить семью. Я рад, что успел показать ему диплом инженера и магистра технических наук, как гласил этот документ на русском и ...на испанском. Такой спецдиплом выдавался иностранцам, закончившим МЭИ. По крайней мере, он убедился, что его мечта сбылась и, наверное это оттянуло немного его уход. Об отце расскажу отдельно. Экзотическая и легендарная личность.
Журналистика, особенно международная, всегда привлекала меня больше, чем физика. Но делать было нечего и я отправился в общежитие МЭИ, что на Лефортовском вале. Там уже учились интердомовцы: два испанца и два корейца, так что гостеприимство и “крыша” были мне гарантированы. Поступал в МЭИ вместе с одноклассниками и друзьями Дон Иром (Пиндыром) и Франциско Лопесом (Францем). Проходил без конкурса (длинная рука испанской компартии и здесь оказала свое влияние), т.е по блату. Надо было сдать пять или шесть вступительных экзаменов, хотя бы на тройки. Двойка автоматически исключала возможность поступления.
Мы с Пиндыром держались вместе, тем более, что в технических дисциплинах от был сильнее меня. По гуманитарным наукам (русскому языку) надо было писать сочинение и тут я подготовился блеснуть, но Дон-Ир боялся этого испытания, как корейский черт пресного ладана и мы нашли лазейку в виде изложения, которое писали ребята из азиатских республик, им была такая поблажка. Мы прикинулись нацменами, что с пиндыриным обликом не составляло труда, а я выступал в качестве примкнувшего Шепилова.
Изложение я настрочил минут за двадцать, почти как оригинал, поскольку его прочитали раз пять для плохо говорящих на русском туркменов, таджиков и т.п., я уже успел выучить текст наизусть. Отдал другу мои бумажки, чтобы списал и наказал, мол сделай пару ошибок, чтобы «уши не торчали». Я получил единственную в моем пакете вступительных экзаменов пятерку, а Пиндыр аж 4 балла. Зато он выручил меня с задачкой на экзамене по письменной физике. Так что мы квиты. Остальные вступительные мне удалось сдать на тройки и даже схлопотать пару четверок. Нас обоих приняли и разместили в одной комнате общаги с Феликсом -старшим братом Дон Ира, который учился на третьем курсе.
С тех пор я провел пять лет в тесном составе с корейцами(потом ещё примкнул Тэнчик,царство ему небесное). Некоторые русские ребята из уральской глубинки, которые впервые видели чужеземцев, спрашивали меня не кореец ли я тоже? На что я отвечал, «Да, но с юга, там они худее и выше». В Интердоме мы естественным образом не делали никаких различий между нациями или расами и даже не замечали кто из какой страны, но для других это было не лишено экзотики, привлекало внимание и слегка обескураживало. Каюсь, мы часто пользовались этим, чтобы где-то проскочить без очереди, пробить какую-то нужную бумагу или оправдать прогул.
Жили мы скромно, студенческой стипендии хватало только на самое необходимое и то с трудом, а учились мы на дневном, так что подрабатывать было почти некогда. Но как то ухитрялись сводить концы с концами и даже устраивали пиршества в день получки стипендии. К нам приезжали интердомовцы со всего Союза. Уму непостижимо, как они умещались в нашей клетушке. Солидарность между нами была явлением естественным, а потому негромкой и обыденной. Никто с пустыми руками не появлялся, хотя мы ни о чем никого не просили и были рады каждому гостю. Сейчас я даже объяснить не могу как у нас получалось всех принять и себя прокормить. Но молодость тем и хороша, что щедра на возможности и бескорыстна.
Официальный статус проживания в СССР некоторых выпускников Интердома , в число которых входили и мы с моим братом Павликом, выпадал из нормально установленного для обычных граждан Союза. У них был обыкновенный внутренний советский паспорт, а нас выпускников Интердома, которые не имели советского гражданства, передали на попечение и опеку советскому отделению Международного Красного Креста. Что это означало? А то, что каждому из нас был выдан паспорт для лиц «без гражданства» (его также называли «собачьим») по образцу схожим с обыкновенным внутренним советским, но не зеленого цвета, а бежевого. Разница между тем и другим была огромной.
Обладатели последнего не проходили военную службу, не обладали правом голоса на всеобщих выборах и были ограничены в перемещениях по стране. Требовалось разрешение милиции, если мы собирались поехать в другой город сроком на более, чем трое суток. Причем, это разрешение выдавалось далеко не во все города Союза, а только в те, которые считались открытыми. Иваново было в их числе и это позволяло нам посещать родные пенаты. Часто мы этот режим нарушали, т.е. ездили в Интердом без разрешения милиции, наивно полагая, что кто же будет заниматься такими «мелкими» сошками, чтобы отслеживать наши путешествия. Но срабатывала великая армия «стукачей» из общежития или института - наследство сталинской эпохи- и нарушителей, время от времени вызывали на «ковер», но пожурив или вкатив очередной выговор с коротким сроком годности, отпускали на поруки.
Осведомленный читатель обратил уже внимание, что ограничения «собачьего» паспорта, по сути дела, были большими привилегиями. Во первых, служить в армии несладко, а нам это не грозило по определению. Во вторых, наше неучастие в выборах освобождало нас являться на избирательный участок для обязательного голосования зараннее избранных властями кандидатов и участвовать в этом, для многих нелепом фарсе. Но главная привилегия состояла в возможности выездов за границу, разумеется, при наличии близких родственников «за бугром» и влиятельных связей. То и другое у нас с братом было, что нам позволяло навещать родителей то в Париже, то в Праге, а также встречаться с ними в Югославии, Румынии, Венгрии и т.д.
Проучился я институте 5,5 лет. Первые годы учебы доставались с трудом, поскольку от привычки делать в школе уроки каждый день, до полной свободы заниматься когда хочешь, я в силу молодого возраста и многочисленных искушений, концентрировал все усилия на учебе только в конце семестров, совпадающих с периодами экзаменационных сессий, полагаясь на свои недюжинные(как казалось мне тогда )способности, выручающие покорного слугу в школе. Но институт оказался гораздо сложнее.
В первый год я оказался в числе самых отстающих и даже лишился зимних каникул, поскольку надо было пересдавать экзамены. По мере того, как проходили годы в институте, мне удавалось держать лодку на плаву и с тройки на четверку дойти до финиша. Пятерки были по общественным наукам, поскольку моя склонность к истории и словесности оставалась незыблемой. Были и другие предметы,которые удалось сдать с отличием, как моя любимая технология металлов или черчение с начерталкой, т.е. те , где требуется какая -то креативность или где преподаватели были мне близки по духу.
МЭИ и думаю, что вся советская высшая школа, в целом, имели хорошую базу, широкий профиль и высококвалифицированных преподавателей. Но система страдала двумя недостатками : излишняя научность, впоследствии не применимая в работе и оторванность от реальной специальности, т.е. отсутствие производственной практики. Курсовые работы после их составления и сдачи попадали сразу в корзину, лабораторные занятия проводились из года в год одинаково и на допотопном оборудовании. Не мудрено, что закончив вуз, молодой специалист не знал с чего начинать. Но в целом, повторяю, нам дали весьма приличный багаж знаний, который мне очень пригодился в дальнейшем.
Испанский центр в Москве(читай испанская компартия), куда обращались испанцы, проживающие в СССР за содействием, определил меня на автомобильный завод им.Лихачева ( ЗИЛ ), куда традиционно шли работать советские испанцы. Я был зачислен старшим инженером в ремонтно - механический цех в отдел главного энергетика. Положили мне стандартное жалованье 125 рублей в месяц + премиальные, которые выплачивались всегда, независимо от неизвестно каких результатов. Это был, как сейчас говорят, “бонус” или добавка к более чем скромному заработку. БОльшая часть свежевылупившихся молодых инженеров получали, более менее, ту же зарплату, поэтому грех было жаловаться.
Многие перебивались на двух работах, чтобы прокормить семью. Моя только появилась. 19 мая 1973 года у нас с Верой родилась дочь Алена. В свидетельстве о рождении её записали как Елена и, как я не пытался вдолбить в чугунные головы бюрократов, что Алёна и Елена это разные имена(первое чисто русское, второе - греческое) её вписали Еленой. Инициатива и импровизация в царящей тогда системе абсурда подавлялись и при рецидиве наказывались. Утешением служит то, что все до сих пор зовут её Алёной. Ей это имя нравится и очень подходит. Тем более, в Испании, где она живет со мной с 1990 года, Елен пруд пруди, а имя Алёна- экзотическая редкость, да ещё и красивое, по крайней мере, на мой вкус.
В то время моя мать носила красивое подпольное имя Эсперанса Рико. У неё был великолепно cфабрикованный мексиканский паспорт, изготовленный лучшим профессионалом испанской компартии - художником Доминго Малагоном(Domingo Malagon), достигшего в этом деле предельной виртуозности. Мама проучилась в местном университете на факультете журналистики и закончила его экстерном, с отличием.
К счастью, операция, в которой участвовали мои родители, провалилась до её осуществления в силу недостаточно компетентного плана действий и обоим вместе с покорным слугой грудного возраста, пришлось срочно "сматывать удочки", или "делать ноги", как угодно читателю.
Источник https://proza.ru/avtor/tpamies
Молодые родители, наскоро упаковав младенца - автора этих строчек - садятся на старенькое судно в мексиканском порту Тампико и направляются в Европу, но перед этим им пришлось (заметая следы,или в силу других обстоятельств) дать кругаля через Латинскую Америку.
На пути из Аргентины в Сенегал, я летел в условиях эстра класса. Из-за отсутствия подходяшего для маленького ребенка места для длительных перелетов, меня уложили в сетку для багажа в пассажирском салоне, предварительно привязав ремнями. Тогда были сетки вместо закрывающихся отсеков и я летел в своего рода гамаке, что и называю экстра классом, поскольку, таких условий перелета мне больше встречать не приходилось, несмотря на сотни тысяч миль, которые я налетал с тех пор.
Жоржи Амаду, который близко знал моих родителей обратился к Леопольду Сенгору, проживающему тогда в Париже, прогрессивному писателю и депутату французского парламента от компартии Сенегала - тогдашней колонии Франции- с просьбой помочь нам с бумагами по прибытию в Дакар.
Через 13 лет, когда Сенегал приобретет независимость, Сенгор станет первым президентом этой страны. Но в годы, о которых речь, он тоже был влиятельной личностью в Сенегале. Это поспособствовало ускоренному оформлению формальностей с нашим проживанием в Дакаре и дальнейшим перелетом в Париж.
Амаду - блистательный бразильский писатель, автор многих выдающихся произведений, таких например, как «Капитаны песка» (в России известен фильм «Генералы песчаных карьеров», снятый по мотивам этой книги), «Габриэла, гвоздика и корица», «Тереза Батиста, уставшая воевать» и т.д., состоял в бразильской компартии и активно участвовал в акциях солидарности и помощи испанским политэмигрантам.
В 1947 году наша семья прилетает в Париж. Там проживают младший брат мамы Хосе Памиес с женой, француженкой Жизель. Живут они более чем скромно, несмотря на то, что отец Жизель был очень состоятельным человеком. Но поскольку дочь вышла замуж за коммуниста, отец лишил её экономической поддержки, в том числе и права на наследство. Это сплотило Хосе и Жизель ещё больше, а её остальные родственники передрались из-за этого наследства, сделав их глубоко несчастными. А пара Хосе + Жизель живут в Париже до сих пор (им сейчас по 90 лет)в мире и согласии. Скромно,но вполне достойно. Вот вам и подтверждение того,что не в деньгах счастье.
Встреча, судя по рассказам мамы с моим дядей Хосе была окрашена сильными эмоциями. Брат и сестра не виделись 7 лет, со дня расставания в Испании. К этому времени у дяди с тетей родились дочь и сын. Последний появился на свет в тот же год, что и автор. ЖанО - так зовут моего двоюродного брата - ныне профессор лингвист, специалист по английской филогологии в университете г.Тулуз (Франция). Все ещё играет с друзьями по субботам в регби и выступает солистом - поёт басом - в местном хоре.
Мы ровесники и на фотографиях очень похожи. Семья Хосе и Жизель, как я уже сказал, проживала тогда в весьма стесненных условиях. На семейных фотографиях моего первого парижского(потом будут и другие )периода я сижу в одноколесной самодельной коляске. Спать меня укладывали в чемодане, так как не было денег на детскую кроватку. Потом мы перехали в гостиницу “Zorrilla” неподалеку от площади «Пале Ройаль» , где проживали такие известные личности как Жан Марэ, Жак Кокто ...
Но жизнь эмигрантов, тем более политических, кочевная, и из Парижа вскоре пришлось уезжать.
В столице Югославии нас встретили очень тепло. У власти стояли коммунисты, стало быть, близкие моим родителям по духу люди, многие из которых прошли добровольцами войну в Испании в составе интернациональных бригад.
Отец и мать были приглашены дикторами на белградское радио, в секцию вещающую на Испанию. Разумеется, на испанском языке. Среди других редакторов и дикторов радио Белград, были и испанцы - сефарды, которые вещали на языке ладино, близким к испанскому XV века, но настолько далеким от современного испанского, что вызывали у слушателей недоумение, снисходительные насмешки и массу анекдотов. Это как, к примеру, вести передачи "Эхо Москвы" на старославянском.
В Белграде нас разместили в большой коммунальной квартире, потеснив владельцев - достопочтенную буржуазную семью, естественно, не разделяющую коммунистических убеждений новых съёмщиков, ни собственных властей. Однако, будучи добрыми и порядочными людьми, хозяева очень привязались к испанскому черноглазому малышу и вскоре атмосфера в доме наладилась и даже стала дружелюбной.
Вообще, надо отметить (не умаляя достоинств, других народов), что южные славяне (юги, как я их называю) исключительно отзывчивые и добросердечные люди. В этом я убедился ещё раз в зрелом возрасте, когда мне удалось навестить несколько раз Сербию, Хорватию и другие республики бывшей Югославии.
Любопытен разговор между моими родителями и нашими югославскими попечителями перед отъездом из Югославии.Когда моя мать объявила им о решении уехать в Чехословакию (следующий этап наших скитаний ), потому что такое решение приняло руководство испанской компартии , активными членами которой они были , друже Войкович - наш куратор от ЦК Лиги коммунистов Югославии, хорошо говоривший на испанском ,потому что сражался на стороне республиканцев во время гражданской войны в Испании, с удивлением спросил у неё: - Но почему, Тереса? У тебя есть хорошая работа, наши люди относятся к вам дружелюбно, многие югославы проявили свою солидарность и преданность испанской республике, уехав туда добровольцами. К тому же, Чехословакия, тоже социалистическая страна. Я бы тебя понял, если бы вы собрались уехать на родину,
в Испанию...
Он не мог взять в толк, что причина была не в предпочтениях моих родителей, а в позиции испанской компартии, которая в те годы слепо следовала курсу КПСС.
И верные коммунисты ,коими они были, не раздумывая оставили тот относительный комфорт и стабильность, да еще с маленьким ребенком на руках и последовали в очередной пункт назначения, указанный руководством КПИ.
- Его можно было понять,- говорила мне, спустя много лет, мама, - Югославы выиграли войну без какой -либо помощи извне, изгнав немецких оккупантов собственными силами . Они строили социализм по-своему, непохожий на тот, который существовал в СССР ( позже, при Дубчеке в Чехословакии, его стали называть социализмом “с человеческим лицом”). А это не нравилось Сталину и все, так называемые, братские компартии объявили Тито и “его кровавую клику” ревизионистами и врагами Советского Союза.
Из Югославии мы попадаем в Чехословакию, а точнее, в Прагу. Меня определяют в детский садик, где я быстро выучил чешский ( и тут же забыл сербский), на котором потом учусь в начальной школе, недалеко от улицы Na Slupi, где мы жили. Na Slupi - так назывался кукольный театр, который находился неподалеку и был радостным праздником для местной детворы. Чехия славится своми куклами и театральными предствлениями с их участием. Учился прилежно, до сих пор храню табель успеваемости моей чешской школы с двумя двойками и пятью единичкамию.
(*) Для русского читателя звучит странно, но 1 была высшей школьной оценкой в Чехословакии, а двойка соответствовала российской четверке.
Врезалось в память как, однажды, ранней весной я пробегал по берегу Влтавы. Было скользко и я неожиданно упал в реку. Тонкий уже лед проломился и я стал тонуть. Наверное, тогда я научился плавать, вернее, держаться на плаву. В пальтишке и в ботинках это было непросто и меня потянуло вниз. Когда мои крики были услышаны прохожими, они вытащили меня мокрого и окоченевшего. Непонятно почему, но домой я дошел один, благо жили мы рядом. Увидев меня, дед, умудренный жизнью, не задавая вопросов, быстро заставил меня принять горячую ванну, протер полотенцем и закутал в несколько одеял. После этого приготовил мою любимую похлебку “la sopa castellana”(испанский чесночный суп). Простую, из хлеба и яйца, но очень в тот день «кстатную». Примчавшася с работы мать, когда дедушка ей позвонил, впоследствии сказала, что «эль абуэло» спас меня от вполне вероятного воспаления легких.
Моя мать была диктором на радио, вещавшим на Испанию, естественно на испанском и, иногда, даже на каталанском. Отец работал кем придется, по востребованию и по нужде: то сварщиком, то пекарем. Время было нелегкое, часть продуктов распределялась ещё по карточкам и приходилось работать где угодно и кем угодно, чтобы выжить. Дед, который тоже жил с нами, работал садовником (все таки, крестьянин в родной Каталонии) в парке Вышеград. Вставал рано, в четыре утра и иногда брал меня с собой, и укладывал спать на скамейке, пока подстригал кусты или ухаживал за деревьями. Вечером брал меня в пивную, где проходили собрания соседей, громко обсуждавших строительство социализма и дед, убежденный коммунист, не говоривший по чешски, заставлял меня переводить с чешского на каталанский пламенные речи этих энтузиастов нового строя и вместе с ними эмоционально стучал кулаком по столу, когда очередной оратор выдавал какой нибудь революционный перл.
О дедушке Томасе - меня назвали тем же именем в его честь - я храню самые теплые воспоминания. Он автор, вместе с моей матерью, его дочерью, книги Testamento en Praga (Завещание в Праге), получившую в Барселоне престижную премию Josep Pla, в 1972 году.
Читатель удивится: как это простой крестьянин и, вдруг, писатель? Дед не собирался ничего публиковать. Ему даже в голову это не приходило. После его смерти, мать обнаружила его записки, которые он вел после изгнания из Испании, как противник Франко. На них было написано: "передать моим детям, как единственную материальную ценность, которая у меня осталась". Мама, прочитав, увидела в них ценнейший литературный материал и добавила свои главы, чередуя их с отрывками этих записок, в форме диалога отца и дочери. Получилось захватывающее повествование двух поколений, нашедшее тысячи читателей не только в Испании, но и в других странах. К сожалению, эта книга не переведена на русский язык.Во времена СССР она была занесена в черный список, потому что в ней содержалась критика (в главах моей матери) против вторжения советских войск в Чехословакию в августе 1968 года.
Помню ещё день смерти Сталина, 5 марта 1953 года. Серый дожливый день, растерянность взрослых и слёзы, которых не скрывали. Как дальше жить без отца родного? Нам -детям - страшно: если плачут взрослые дяди, прошедшие войну и другие трудности в жизни, то нам это казалось концом света. В одночасье рухнула та надежная стена, на которую ты привык опираться. Но потом это быстро прошло и всем стало понятно, что жить можно и без товарища Сталина. Прага осталась в моей душе навсегда, там похоронены отец и дед. Там осталось мое раннее и счастливое детство.
Сохранились черно-белые фотографии как латиноамериканского периода, так и нашего пребывания во Франции , Югославии, Чехословакии, России и других странах. Пусть их не так много - тогда не было сегодняшних возможностей цифровой фотографии- но остаётся удивляться и восхищаться, как удалось матери их сохранить при таком количестве переездов из страны в страну. У каждого из сыновей и внуков есть свой личный альбом с фотографиями, которые мама сама собирала и бережно хранила все эти годы. Мы их с любопытсвом рассматривали каждый раз, когда семья собиралась на праздники (Рождество , дни рождения , Пасха и т.д). Эта инициатива оказалась одной из самых удачных идей моей мамы.
Родители мои развелись ещё в Праге. Потом мама снова вышла замуж и мы все (мать и отчим с нами двумя: братом Павликом и покорным слугой) направились в 1954 году в Москву, так как отчим - один из руководителей испанской компартии- должен был пройти полный курс ВПШ (Высшая Партийная Школа, для непосвященных, что-то вроде МВА в партийном катехизисе). Мать продолжает свою журналистскую деятельность на московском радио, в отделе вещания на Испанию.
Жили мы тогда недалеко от метро «Университет», на улице Строителей, в «красных домах». Поселили нас в 3-х комнатной коммуналке, дали 2 комнаты. Другую комнату занимал немецкий коммунист- товарищ Отто. Он часто гулял с нами во дворе, но никогда о себе не рассказывал. Мы уже с малых лет были приучены к конспирации и не приставали с расспросами.
В тех же домах жили и другие испанцы. Одна из них шила шляпы для В.М.Молотова- министра иностранных дел при Сталине. По- видимому, была очень продвинутым мастером “шляпных” дел. До 1953 г. ездила в Кремль примерять то “дело, которое было в шляпе”, а позже- домой к Вячеславу Михайловичу. Рассказывала маме, что более крупной головы ей встречать не приходилось. Обладатель оной, видимо, оставался довольным результатом труда нашей соотечественницы.
Другой соседкой была няня Никиты Михалкова, поэтому он и говорит на испанском(если еще помнит). Но в целом, публика, которая жила в этих “красных домах” была обычная, типа “средний класс”, никаких элит. “Красные дома“ до сих пор там. Сами дома, и,особенно дворы «красных домов» сегодня одно из самых уютных мест Москвы.
Я пошел в московскую школу, не зная ни слова по -русски. Гордо показав чешский табель успеваемости, заметил некоторое замешательство у взрослых. Конечно, единицы и двойки, которые они там увидели вызвали у них ощущение легкого шока, учитывая, к тому же, что единиц было больше, чем двоек. Представляю их мысли:”прислали полного идиота, и как его обучать?” Я не знал русского и был не в состоянии объяснить им, что в Чехии с оценками наоборот. Кончилось тем, что заставили повторить второй класс, который я уже и, к тому же, блестяще закончил в Праге. Немудрено, что через пару месяцев я был в лидерах по успеваемости, а через полгода в моем табеле не было ни одной четверки, все на отлично.
По окончанию московской «командировки» отчим с мамой и родившимся недавно третьим братом уезжают на партийную подпольную работу в Париж, откуда отчим (позже он станет генеральным секретарем компартии Каталонии и членом Политбюро компартии Испании) часто ездит в Барселону по заданиям партийного руководства. Это были очень опасные поездки, поскольку были нелегальными: с длительными переходами границы Франции с Испанией. Документы были "липовыми", но исполнены великолепно нашим партийным виртуозом Доминго Малагоном ( Domingo Malagon), которого я упоминал раньше . Об этом необыкновенном человеке можно узнать подробнее в интернете.
Мы же с братом Павликом, которому в ту пору исполнилось три годика и по направлению той же пресловутой компартии Испании, в 1956 году попадаем в Ивановский детский дом, более известный как ИНТЕРДОМ (www.interdom.info).
Против моей воли, поскольку я растение домашнее, а бедный Павлик, тем более. Но не все в жизни получается так, как мы хотим и когда- то надо начинать обучаться непростому искусству уметь приспосабливаться. Первый урок по приспособляемости продлился 9 лет (с 1956 по 1965, когда закончил среднюю школу), о чем нисколько не жалею, скорее наоборот. Так что с 10 лет иду по жизни один и кое чему научился. С родителями мы встречались, в лучшем случае, раз в два года. Причем, проводили с ними не более месяца. Места встречи были самыми разными и экзотическими, но об этом позже.
Название "детский дом" может испугать, насторожить, или по крайней мере, напрячь. Возникают ассоциации бездомных, беспризорных детей, грозных наставников- некоего гибрида Диккенса с Макаренко- и прочие ужастики. Ничего подобного, более того, полная противоположность стереотипам.
Во- первых, сирот там не было, все воспитанники имели живых родителей, которые, по той или иной причине, не могли разделить с собственными детьми совместную жизнь. Многие из них были на подпольной работе в своих странах или не могли уделить время воспитанию своих детей по другим, вполне уважительным , причинам.
Все дети были иностранцами. Русских ребят там не было. Только в 1961 году, когда расформировали какой-то детский дом, в Интердом привезли русских детей и распределили по разным классам. В мой класс попал один. Ныне от отставной полковник милиции, чем очень горжусь: “крыша” мне в России обеспечена.
Учреждение оказалось образцовой, по тем временам, школой- интернатом, с великолепным просторным зданием, получившего премию в тридцатых годах(основан Интердом в мае 1933 года), как самое архитектурно продвинутое(см. фотографию в следующей главе).
В Интердоме учились дети разных национальностей. Но преподавание всех предметов велось на русском, причем уровень учителей и воспитателей был очень высоким. Таковы были требования основателей этого учреждения.
Существовало множество кружков (духовой оркестр, хореография, хоровое пение, фотография,...), давалась разносторонняя подготовка как в академическом плане, так и в трудовом (осваивались, одновременно с учебой, специальности токаря, столяра, швеи).
Сильно был поставлен спорт и физическая культура. Был свой сад, огород, стадион и довольно приличная библиотека.
Для детей трех основных национальностей, которые составляли большинство контингента воспитанников на тот момент, и чтобы они не забывали родной язык, велись уроки на испанском, греческом и иранском языках. Преподаватели были носителями языка, т.е. эмигранты старшего поколения из Испании(Адольфо Лагос, потом Хулио Кобенья), Греции (Такис Триандафилидис, потом Ксиротирис ) и Ирана (Ховари, Надими).
Рядом с Интердомом простирался(он и ныне там) роскошный сосновый лес (Куваевский), а за ним река Талка, куда мы бегали плавать, начиная с мая месяца. Казалось, что ещё надо было ребенку моего возраста?
Как я уже сказал выше, мы прожили в Интердоме с моим младшим братом около 10 лет. Это много, даже слишком для ранимой детской души, вдали от своих родителей и, поверьте мне, даже самые заботливые воспитатели и учителя не заменят любящих родителей.
Но надо признать, что как преподаватели, так и воспитатели отдавали нам всю свою любовь и ласку и мы сегодня, с высоты прожитых лет, испытываем чувство глубокой благодарности к этим бескорыстным и добрым людям, которые подготовили нас к жизни, может быть, лучше, чем собственных детей.
У большинства воспитанников родители жили в разных городах Союза. Они были политэмигрантами и в свое время приехали преследуемые или выдворенные правительствами своих стран по политическим мотивам. Их дети, учившиеся в Интердоме, ездили на лето к ним. Иранцы- в Баку, греки и корейцы - в Ташкент, другие - в какие-то еще города СССР.
Но те воспитанники, которым ехать было некуда, поскольку их родичи жили и работали в условиях, не позволяющих их принять, оставались на лето в Интердоме(мы с братом находились в их числе). Для них организовывалась специальная программа каникул. В основном, походы по Ивановской области, культурная программа с посещениями кино, цирка, театров, поездки в Москву, Ленинград...
Походы по Ивановской области были продолжительностью дней десять. С тяжелыми рюкзаками, вмещающими, кроме всего необходимого, брезентовые палатки. Маршрут проходил по местам с красивыми пейзажами, прямо - таки с картин Левитана. Мы также навещали и пионерские лагеря, где играли в футбол с нашими русскими сверстниками. Напоминаю,что все мы были иностранцами, да еще разноцветными. Гостеприимные хозяева потчевали нас сытным обедом. Встречали тепло, солидарно, горланя лозунги, салютуя по пионерски и задавая множество вопросов. Представьте себе какое- нибудь шуйское захолустье тех лет: для местных ребят мы были инопланетянами, редчайшей экзотикой. Но в том возрасте: 10-15 лет, как все дети в мире, мы быстро находили общий язык.
Исходили всю область: Поволжск, Шуя, Кинешма, небезысвестное Тейково(от « Тей кого?»)и прочие города и веси Ивановской области. По 30 верст в день, пёхом. Незабываемо.
Раз в два года, у нас с моим младшим братом Павликом, который учился со мной в Иванове, была возможность встречаться с родителями и двумя другими братьями, проживающими во Франции, в разных странах. Это был жест солидарности со стороны коммунистических партий,находящихся у власти(СССР и все страны соцлагеря). Мало кому известно, но существовала система спец. приглашений, поступающих от руководств этих партий. Приглашения эти предназначались активистам и руководителям компартий, находившимся в своих странах на нелегальном положении.
Мой отчим, как один из руководителей компартии Испании, был как раз одним из тех, кому полагалось такого рода приглашение, включающее членов семьи и он, хоть и относившийся к нам, как с собственным детям, вначале хотел было отказаться от этой привилегии, так как считал, как честный и порядочный руководитель, что другие активисты партии больше заслуживали отдохнуть в таких "элитных" местах. Но мать настояла на этих встречах, так как это была единственная возможность, пусть ненадолго, но побыть вместе всей семьей.
Это позволяло нам проводить 2 или 3 недели в одном из протокольных домов или дач ЦК компартий в той или иной стране социалистического лагеря. В 1962 году мы побывали на даче Сталина «Холодная речка» в Гаграх (об этом расскажу в отдельной главе). Там отдыхал также член ЦК компартии Испании Хулиан Гримау с семьей. В сентябре того же года он был арестован в Мадриде и расстрелян франкистами. В Москве, в районе Ленинского проспекта, есть улица имени Хулиана Гримау.
В Форосе (Крым)- мы провели пару недель вместе с детьми некоторых руководителей КПСС. Помню, там отдыхал тоже космонавт Комаров. По таким же приглашениям мы встречались с родителями в Югославии, Румынии, чешских Татрах.
С братом, мы также ездили навещать родителей в Прагу и в Париж. Опять же на пару -тройку недель. Читатель присвистнет:- Ничего себе, житуха, по парижам разъезжали "бедненькие", на правительственных дачах кровушку пили !
Но пусть мой разбушевавшийся читатель не забывает, что эта "житуха" длилась 2-3 недели раз в 2 года, остальное были ивановские будни, пусть для нас интересные и полные деятельности, но без родителей. Я не пытаюсь оправдываться. Это было бы нелепо. Такова была вся наша с,est la vie. Как у Фигаро: то здесь, то там.
Пользуясь предоставленной возможностью мы с братьями (нас четверо, двое "русских" и два "парижанина")исходили весь Париж пешком, на транспорт денег не было. Брали с собой бутылку воды и бутерброды и почти каждый день наматывали с десяток километров, а то и больше. Нет парка в Париже или музея, который бы мы не посетили. Я влюбился в этот город окончательно, бесповоротно и навсегда.
Конечно, все там увиденное в корне отличалось от детдомовских будней. Попасть из серого провинциального Иванова тех лет в сверкающую огнями столицу мира, пусть даже проживая в довольно скромной квартирке на окраине Парижа, может потрясти любое воображение. У всякого "башню снесет"...Тем не менее, мы с Павликом достаточно быстро вживались в новые условия, хотя и осознавали, что все это временно. До сих пор мне трудно понять, как нам удавалось переваривать столь экстремальные душевные изменения, учитывая нашу хрупкую психику подростков. Мы никогда не забывали, что главное - это провести совместно с семьей тот отрезок времени, который тебе выпал. Также быстро мы «опускались на землю» по окончанию отпуска, возвращаясь в Иваново. Без травм и без драм. А может быть, они имели место? Если и были,то быстро растворялись в водовороте эмоций новой встречи с друзьями, школой, играми и т.д.
Иногда находит мысль: а может быть, не было всего этого? Может я придумал эту невероятную историю? Но фотографии и живые свидетели не дадут сочинить.
Думаю, что во многом, ивановский Интердом сформировал меня как личность. Что ни говори, а с 9 до 18 лет идет лепка или форматирование будущего человечка на всю жизнь. Лучшие друзья, тоже на всю жизнь, возникают именно в этом возрасте. Доказательство тому, что мы сих пор, живя в разных странах и континентах, контактируем, переписываемся, встречаемся. С каждым годом наша интернациональная семья растет как демографически так и географически. Стало традицией периодически собираться в той или другой стране. Интердомовцев сегодня, где-то под пять тысяч и проживают они в 80-ти с лишним странах. Это, без сомнения, уникальное явление.
Закончив среднюю школу я поступил в том же 1965-м в вуз. Родной Интердом благословил в дорогу и снабдил нас «джентльменским» набором покидавшего родное гнездо птенца. Пакет включал костюм, плащ из пупырчатой синтетики, какую-то ещё одежду, не помню какую и вручил небольшую, но видимо достаточную, по тем временам, сумму денег на первое время. Надо полагать, этого денежного довольствия было достаточно, чтобы прожить в Москве месяца два и подготовиться для вступительных экзаменов.
Поступал я в Московский Энергетический Институт (МЭИ), опять же против моей воли, в приказном порядке. Я наивно полагал, что в мои 19 лет ( мы заканчивали 11-летку и в начальной школе я потерял год) мог решать свою судьбу самостоятельно, но не тут- то было. Сама Долорес Ибаррури- легендарная женщина, президент испанской компартии - вызвала меня в Испанский Центр и неоднозначно дала понять, что мне предназначено быть инженером, сказав при этом:
- Слушай "ruso", - она меня так ласково называла, потому что я говорил на русском без акцента, в отличие от других испанцев, приехавших в 1939 году в Союз детьми, - Мне сказали, что ты собрался подавать документы в МГУ на журналистику. Я понимаю, что хочешь пойти по стопам матери, но Испании нужны инженеры, журналистов там более чем достаточно, да и к тому же, сможешь им стать потом. А сейчас пойдешь поступать в МЭИ (испанцы традиционно шли в этот вуз).
Здесь не обошлось без влияния моих родителей, в чем потом мне признался родной отец, перед смертью в Праге в 1973 году. Он хотел видеть своего сына инженером, поскольку сам даже школу не закончил, с малых лет надо было кормить семью. Я рад, что успел показать ему диплом инженера и магистра технических наук, как гласил этот документ на русском и ...на испанском. Такой спецдиплом выдавался иностранцам, закончившим МЭИ. По крайней мере, он убедился, что его мечта сбылась и, наверное это оттянуло немного его уход. Об отце расскажу отдельно. Экзотическая и легендарная личность.
Журналистика, особенно международная, всегда привлекала меня больше, чем физика. Но делать было нечего и я отправился в общежитие МЭИ, что на Лефортовском вале. Там уже учились интердомовцы: два испанца и два корейца, так что гостеприимство и “крыша” были мне гарантированы. Поступал в МЭИ вместе с одноклассниками и друзьями Дон Иром (Пиндыром) и Франциско Лопесом (Францем). Проходил без конкурса (длинная рука испанской компартии и здесь оказала свое влияние), т.е по блату. Надо было сдать пять или шесть вступительных экзаменов, хотя бы на тройки. Двойка автоматически исключала возможность поступления.
Мы с Пиндыром держались вместе, тем более, что в технических дисциплинах от был сильнее меня. По гуманитарным наукам (русскому языку) надо было писать сочинение и тут я подготовился блеснуть, но Дон-Ир боялся этого испытания, как корейский черт пресного ладана и мы нашли лазейку в виде изложения, которое писали ребята из азиатских республик, им была такая поблажка. Мы прикинулись нацменами, что с пиндыриным обликом не составляло труда, а я выступал в качестве примкнувшего Шепилова.
Изложение я настрочил минут за двадцать, почти как оригинал, поскольку его прочитали раз пять для плохо говорящих на русском туркменов, таджиков и т.п., я уже успел выучить текст наизусть. Отдал другу мои бумажки, чтобы списал и наказал, мол сделай пару ошибок, чтобы «уши не торчали». Я получил единственную в моем пакете вступительных экзаменов пятерку, а Пиндыр аж 4 балла. Зато он выручил меня с задачкой на экзамене по письменной физике. Так что мы квиты. Остальные вступительные мне удалось сдать на тройки и даже схлопотать пару четверок. Нас обоих приняли и разместили в одной комнате общаги с Феликсом -старшим братом Дон Ира, который учился на третьем курсе.
С тех пор я провел пять лет в тесном составе с корейцами(потом ещё примкнул Тэнчик,царство ему небесное). Некоторые русские ребята из уральской глубинки, которые впервые видели чужеземцев, спрашивали меня не кореец ли я тоже? На что я отвечал, «Да, но с юга, там они худее и выше». В Интердоме мы естественным образом не делали никаких различий между нациями или расами и даже не замечали кто из какой страны, но для других это было не лишено экзотики, привлекало внимание и слегка обескураживало. Каюсь, мы часто пользовались этим, чтобы где-то проскочить без очереди, пробить какую-то нужную бумагу или оправдать прогул.
Жили мы скромно, студенческой стипендии хватало только на самое необходимое и то с трудом, а учились мы на дневном, так что подрабатывать было почти некогда. Но как то ухитрялись сводить концы с концами и даже устраивали пиршества в день получки стипендии. К нам приезжали интердомовцы со всего Союза. Уму непостижимо, как они умещались в нашей клетушке. Солидарность между нами была явлением естественным, а потому негромкой и обыденной. Никто с пустыми руками не появлялся, хотя мы ни о чем никого не просили и были рады каждому гостю. Сейчас я даже объяснить не могу как у нас получалось всех принять и себя прокормить. Но молодость тем и хороша, что щедра на возможности и бескорыстна.
Официальный статус проживания в СССР некоторых выпускников Интердома , в число которых входили и мы с моим братом Павликом, выпадал из нормально установленного для обычных граждан Союза. У них был обыкновенный внутренний советский паспорт, а нас выпускников Интердома, которые не имели советского гражданства, передали на попечение и опеку советскому отделению Международного Красного Креста. Что это означало? А то, что каждому из нас был выдан паспорт для лиц «без гражданства» (его также называли «собачьим») по образцу схожим с обыкновенным внутренним советским, но не зеленого цвета, а бежевого. Разница между тем и другим была огромной.
Обладатели последнего не проходили военную службу, не обладали правом голоса на всеобщих выборах и были ограничены в перемещениях по стране. Требовалось разрешение милиции, если мы собирались поехать в другой город сроком на более, чем трое суток. Причем, это разрешение выдавалось далеко не во все города Союза, а только в те, которые считались открытыми. Иваново было в их числе и это позволяло нам посещать родные пенаты. Часто мы этот режим нарушали, т.е. ездили в Интердом без разрешения милиции, наивно полагая, что кто же будет заниматься такими «мелкими» сошками, чтобы отслеживать наши путешествия. Но срабатывала великая армия «стукачей» из общежития или института - наследство сталинской эпохи- и нарушителей, время от времени вызывали на «ковер», но пожурив или вкатив очередной выговор с коротким сроком годности, отпускали на поруки.
Осведомленный читатель обратил уже внимание, что ограничения «собачьего» паспорта, по сути дела, были большими привилегиями. Во первых, служить в армии несладко, а нам это не грозило по определению. Во вторых, наше неучастие в выборах освобождало нас являться на избирательный участок для обязательного голосования зараннее избранных властями кандидатов и участвовать в этом, для многих нелепом фарсе. Но главная привилегия состояла в возможности выездов за границу, разумеется, при наличии близких родственников «за бугром» и влиятельных связей. То и другое у нас с братом было, что нам позволяло навещать родителей то в Париже, то в Праге, а также встречаться с ними в Югославии, Румынии, Венгрии и т.д.
Проучился я институте 5,5 лет. Первые годы учебы доставались с трудом, поскольку от привычки делать в школе уроки каждый день, до полной свободы заниматься когда хочешь, я в силу молодого возраста и многочисленных искушений, концентрировал все усилия на учебе только в конце семестров, совпадающих с периодами экзаменационных сессий, полагаясь на свои недюжинные(как казалось мне тогда )способности, выручающие покорного слугу в школе. Но институт оказался гораздо сложнее.
В первый год я оказался в числе самых отстающих и даже лишился зимних каникул, поскольку надо было пересдавать экзамены. По мере того, как проходили годы в институте, мне удавалось держать лодку на плаву и с тройки на четверку дойти до финиша. Пятерки были по общественным наукам, поскольку моя склонность к истории и словесности оставалась незыблемой. Были и другие предметы,которые удалось сдать с отличием, как моя любимая технология металлов или черчение с начерталкой, т.е. те , где требуется какая -то креативность или где преподаватели были мне близки по духу.
МЭИ и думаю, что вся советская высшая школа, в целом, имели хорошую базу, широкий профиль и высококвалифицированных преподавателей. Но система страдала двумя недостатками : излишняя научность, впоследствии не применимая в работе и оторванность от реальной специальности, т.е. отсутствие производственной практики. Курсовые работы после их составления и сдачи попадали сразу в корзину, лабораторные занятия проводились из года в год одинаково и на допотопном оборудовании. Не мудрено, что закончив вуз, молодой специалист не знал с чего начинать. Но в целом, повторяю, нам дали весьма приличный багаж знаний, который мне очень пригодился в дальнейшем.
Испанский центр в Москве(читай испанская компартия), куда обращались испанцы, проживающие в СССР за содействием, определил меня на автомобильный завод им.Лихачева ( ЗИЛ ), куда традиционно шли работать советские испанцы. Я был зачислен старшим инженером в ремонтно - механический цех в отдел главного энергетика. Положили мне стандартное жалованье 125 рублей в месяц + премиальные, которые выплачивались всегда, независимо от неизвестно каких результатов. Это был, как сейчас говорят, “бонус” или добавка к более чем скромному заработку. БОльшая часть свежевылупившихся молодых инженеров получали, более менее, ту же зарплату, поэтому грех было жаловаться.
Многие перебивались на двух работах, чтобы прокормить семью. Моя только появилась. 19 мая 1973 года у нас с Верой родилась дочь Алена. В свидетельстве о рождении её записали как Елена и, как я не пытался вдолбить в чугунные головы бюрократов, что Алёна и Елена это разные имена(первое чисто русское, второе - греческое) её вписали Еленой. Инициатива и импровизация в царящей тогда системе абсурда подавлялись и при рецидиве наказывались. Утешением служит то, что все до сих пор зовут её Алёной. Ей это имя нравится и очень подходит. Тем более, в Испании, где она живет со мной с 1990 года, Елен пруд пруди, а имя Алёна- экзотическая редкость, да ещё и красивое, по крайней мере, на мой вкус.