Александр Митрофанович Коржов. Инженер-физик. 1
Следующая картина помогла мне спуститься с горних высот на грешную землю. Я попробую её изобразить, а вы - представить и понять. Ручаюсь, не только у меня, но и у вас получится плохо.
Итак, представляйте. Физически мощная, тренированная тётка в синем халате подкатывает к травильному шкафу уставленную бутылками телегу на пневматическом велосипедном ходу. Она тут же начинает ожесточённо сворачивать с бутылок пробки, а другая тётка, в белом халате, хватает уже откупоренные и попарно опрокидывает их в канализационный слив. Жидкость вытекает томительно долго, а ускорить процесс, к вящей досаде тружениц, невозможно, так что вскоре за первой тёткой в синем становится в очередь неотличимо похожая на неё вторая.
Наконец первая увозит свою телегу с пустой стеклотарой в неведомую даль, а вторая занимает её место, чтобы продолжить ударный труд.
На таре этикетки: “Толуол сцинтилляционный особой чистоты. 1 литр” - и знаки самой строгой военной приёмки. За пузырёк такого добра мой университетский шеф Роберт Львович Фогельсон столько же спирту отлил бы, да ещё кланялся и благодарил бы, благодарил бы и кланялся. - ??? - это я недоуменно разинул рот, взыскуя от своего гида разъяснений.
- Да что ж тут непонятного? Июльскую норму химикатов цех со склада не выбрал, тару не вернул. А она возвратная, денег стоит. Из-за этого отдел снабжения расход на август до сих пор не подписывает. И не подпишет, пока за июль не отчитаемся пустой тарой. А попробуй столько в канализацию вылить - это же тонны! Подсобницы (тётки в синем) бастуют, требуют, чтобы им доплачивали. Не успеваем!
Слава Богу, я уже не маленький. Много чего успел повидать на своем веку, нечто подобное тоже случалось видеть. Не в одном месте. Не раз. Слава Богу, я хоть и в чужом городе, но, несомненно, в своей стране. Я другой такой страны не знаю! И на шахте, и в колхозном поле, да что там - даже на университетской кафедре! - одни и те же правила одной и той же игры. С чего же здесь им быть другими? Подозреваю, что гипотетическому новатору, взявшемуся ускорить или иным образом рационализировать процесс уничтожения дорогущего химиката ради высвобождения копеечной тары, полагалась бы, учитывая важность и срочность задачи, нешуточная премия.
Попутно можно ратовать за экономию и вдохновенно врать про эффективность использования ресурсов. Роберт Оруэлл, ты где? Ау-у-у! Где Вы, пламенный марксист-ленинец доцент Ефанов, оценивший мои знания в политической экономии жалкими тремя баллами, да и то со второго захода? Да я всю оставшуюся жизнь буду гордиться этой поставленной из милости “трюхой”, поскольку никогда не понимал и не хотел понимать эту вашу так называемую политэкономию так называемого социализма. Конечно, честнее было бы остановиться на “неуде”. Но я хотел стать физиком, а для претендентов на эту роль, не сдавших политэкономию вкупе с научным коммунизмом и научным атеизмом, физике существовать не полагалось.
Мы вернулись в контору. Катя торжественно передала мне свой рабочий стол и оба персональных компьютера: конторские счёты и логарифмическую линейку. Я неумело пощёлкал костяшками: получилось 38. Лет. До пенсии. Занимательная арифметика, что тут скажешь?! Такой срок не перекантуешься. Я остался. А куда? А вы бы что на моём месте?
В Александрове отсутствие пива на первых порах окупалось морем дармового спирта. Тоже, как толуол, высшей очистки. Добрый, что и говорить, был спирт. Но выпить столько, чтобы не думать о завтрашнем дне, о перспективах, я тогда не умел. Помня об ошеломляющем результате недавних расчётов, знакомился с работой, с коллегами, с этим странным унылым городом, который умел обходиться не только без пива, но и без мороженого. Кремль есть, царь Иван Грозный, равно как и сын его Иван, пребывали здесь на ПМЖ, так что город в течение 17 лет, до самого - здесь же случившегося - сыноубийства, фактически был столицей, а пива с мороженым нет и не было - ну не загадка ли!? Может, размышлял я, это кара такая специальная для сосланных за 101-й километр - но аборигены-то чем провинились?
Кстати об аборигенах. Ох как непросто было привыкнуть к местному говору, сохранившему и посейчас немало примечательного! Помимо заметного нажима на “О”, коренные жители отличаются неистребимой склонностью “молсать молсушки” (что означает: “сосать леденцы или ириски”), зато у них, как у всех без исключения сегодняшних телеведущих, - напрочь отсутствует желание и способность правильно склонять числительные. Так вот, александровцы, чтоб не заморачиваться по столь ничтожным пустякам, их вообще не склоняют.
Далее. “А мне ни к чему” - так говорит обыватель на своем наречии, имея в виду сказать: “Я не знаю”. Предложение: “Пройдите в зад, в заду совсем свободно” - отнюдь не следует воспринимать как оскорбление. Здесь именно в таких выражениях водитель автобуса приглашает пассажиров разместиться покомфортнее. Я вырос среди не самого воспитанного народа, однако непринуждённый мат из юных женских уст впервые услышал только здесь. Сегодня все эти особенности уже не так режут слух, хотя для меня до сих пор остаётся неразгаданным кинематическим ребусом значение местного выражения “взад-назад”.
Сто рублей, то есть почти две стипендии - вроде бы неплохо. Расходы, правда, поболе студенческих, однако самому прожить можно. А потом? Потом можно выслужить сто десять - это потолок для рядового инженера. Следующая (и последняя) карьерная ступенька: старший инженер - оценена максимум в сто тридцать тех же рублей. Чтобы её достичь, надо набрать стаж, понравиться и отличиться. Кроме того, придётся возглавлять группу из нескольких инженеров. Со стажем понятно: время смертным не подвластно. Да и пример Вадима Орлова, моего непосредственного руководителя, которому до производства в старшие инженеры только год довелось походить в рядовых, обнадёживал. Отличиться - ну, это само собой; иначе за что же?! А вот способен ли я понравиться начальству, способен ли возглавлять группу - пёс его знает! Обаянию, всяким там реверансам в университете не обучали. Может, я по натуре мизантроп-одиночка? Тогда за то, что меня обучили сложному труду, как будто заточили инструмент, мне придётся по гроб исполнять этот сложный труд, получая взамен жалкие гроши, потому что казне с меня причитаются средства, затраченные на “заточку”. Котелок варит, руки шевелятся - и сто десять рэ до 2009 года, если доживу?..
Доживать - на таких-то условиях! - категорически не хотелось. Ладно. Поднапрягусь, на что-то менее важное в себе наступлю - и понравлюсь, и возглавлю. Уже лучше: целых 130 рэ, три стипендии на тот же срок. Сегодня трудно представить, как унижала специалистов-технарей тогдашняя руководящая сила: хоть горы сворачивай, хоть из штанов выпрыгивай - в любом случае самые лучшие из нас - по способностям, по отдаче - стоили в её мнении максимум на тридцать рублей дороже дипломированных бездельников и пустоцветов.
Пролетарий мог, поднатужившись, выполнить две нормы - и законно получал за это, поскольку гегемон, не только двойную зарплату, но и премии, звания, социальные блага. Далее, предполагалось, что те, кто действующей системой отнесён к категории служащих, украдут всё им необходимое сами. Сравните: машинист тепловоза числился рабочим, а вот водитель такси - служащим. За инженером же властью в принципе не признавались, если судить по уже приведенной арифметике, ни способность быть вдвое производительнее соседа, ни, тем более, право что-либо украсть. Интеллигентам должна быть мила пища исключительно духовная, а её на всех хватит! С первых дней я заметил среди своих коллег две противоположных тенденции: специалист либо стремится к хлебным начальственным должностям, либо равнодушно соглашается на ту малую сумму, в которую его оценила Система, в обмен на снятие с себя всякой ответственности и отказ от проявления всякой инициативы. Впрочем, именно в формах и методах уклонения от ответственности проявлялась обычно чёртова пропасть инициативы.
Равнодушных было больше, но это явно не тот случай, когда мне хотелось бы оказаться в числе большинства. В большинство я никогда не рвался, интуитивно подозревая изначальную ущербность всякого большинства. Ну, а стремиться в начальники - что это в действительности значило? Увы, в переводе на обыденный это означало, как правило, нерассуждающую лояльность и личную преданность вышестоящим, умение и склонность “прессовать” нижестоящих. Надлежало непременно участвовать в так называемой общественной жизни, которая категорически не совпадала с профессиональной деятельностью, однако зачастую была призвана заменить (заместить) последнюю. Полезно было владеть искусством интриги, потому что начальственных кресел всегда меньше, нежели задниц, желающих в них сидеть. И обязательно - партбилет.
Последняя перспектива обесценивала в моих глазах все возможные материальные блага. Врать, значит, под присягой, что Устав, дескать, исполняю, а Программу, авантюрное порождение хрущёвской эпохи, в реальность которой к тому времени не только достаточно скептичный я, но и ни один коммунист, пусть даже самый правоверный, нисколечко не верил, признаю и считаю единственно правильной. И нет для меня выше чести, чем состоять с вами, зажравшимися и изолгавшимися, в одних рядах и вместе с вами высоко нести куда-то знамя. А потом отложить за ненадобностью мозги в сторону - и превратиться в администратора по определению. Это, как я теперь понимаю, для кого-то дар Божий, но для кого-то и Божье наказание. Тут я относительно себя никогда не заблуждался: иная, видимо, уготована мне Господом стезя. Только бы распознать её за суетой и бытом!
Каждодневная суета состояла из отправления необременительных и на первых порах рутинных трудовых обязанностей, в число которых непременно входила (Куда же без нее!) сельскохозяйственная повинность. Что касается быта, то он для всех молодых специалистов свежего призыва проистекал в просторном красном уголке старого общежития на улице Терешковой. Половые различия при поселении никакой роли не играли: вновь прибывший рекрут просто ставил свою койку рядом с уже стоящими. Только когда помещение было заселено под завязку, так что даже инвентарный гипсовый бюст вождя пришлось непочтительно затолкать подальше в угол, разделились на мужскую и женскую половины. В ноябре все перебрались в новое общежитие, но ещё долго насельники красного уголка держались друг за дружку и попрежнему собирались после второй смены вместе для товарищеских ужинов. Кроме супругов, разумеется.
Основной продукцией цеха были в то время диодные матрицы. Это крохотные кусочки кремния с торчащими из них золотыми волосками выводов. Перед отправкой потребителю нежные изделия поштучно упаковывались в пластмассовые коробочки, похожие на миниатюрные гробики. Я с удивлением наблюдал, скольких усилий требовала отмывка этой упаковки. Сначала их долго перемешивали веселкой в баке с раствором мыльного порошка, потом многократно промывали чистой водой, потом заливали, для обезвоживания, чистым спиртом, после чего кучка тары в течение нескольких минут ещё обсыхала под вытяжкой, а слитый спирт шёл, понятное дело, в канализацию. А почему бы не применить обыкновенную бытовую стиральную машину с центрифугой? И постирать, и отжать - без всякого спирта…
Двое коллег, которым я всё это высказал во время перекура, враз почуяли, сколько можно в этом варианте сэкономить порошка, спирта и времени. Рационализаторское предложение, оформленное ими с завидной оперативностью, было, можете хихикать, по итогам года признано лучшим. А я, до соплей разобиженный таким бесцеремонным присвоением идеи (Пусть и дешёвенькая, но моя!), навсегда исключил упомянутых прытких коллег из круга общения, но сам впервые всерьёз задумался об этом дозволенном виде технической самодеятельности.
Конечно, экономически выгоднее всего заниматься грабежом, ибо всё награбленное - твоё, пока не попадёшься. Хорошо также искать клады. Если повезёт, государство милостиво отстегнёт тебе четверть от стоимости найденного, таким тогда был закон. Кладов, однако, скорее всего на всех не хватит. Зато уродливые конструкции, поспешно и неряшливо разработанные технологические процессы - всякие, короче, недоработки - встречаются на каждом шагу, и узкие места - тоже. Ну что путное может разработать та же Катенька, ушедшая в ОКБ исключительно покоя ради?
Изучил несложные правила игры. Оказалось, что за реализованное удачное решение, признанное рационализаторским, государство обязуется платить авторам вознаграждение: минимум 10 рублей, максимум аж пять тысяч. Сумеешь сэкономить для страны миллион - получай, бесстыжий хапуга, по максимуму свои полпроцента и ни в чём себе не отказывай! Заманчиво, хоть и смахивает на тот же грабёж, только со стороны государства. Как же прав был Андрей Платонов, устами своего чевенгурского Прокофия предсказавший: “При организации можно будет много лишнего у человека отнять”!
Да что толку возмущаться! Никаких других реальных и легальных возможностей дополнительного заработка у инженера всё равно нет. Надо крутить мозгами, самостоятельно ставить перед собой задачи, искать их решения, столбить и реализовывать идеи, какими общедоступными они бы ни казались. Тогда, может статься, вылезешь из нищеты, не ломая себя, не гоняясь за должностями и партбилетом. Заместитель начальника цеха Эрик Синяковский и непосредственный мой руководитель Вадим Орлов - вот уже больше тридцати лет я уважительно именую его Шефом - явились для меня наглядным примером, а Вадим ещё и многому научил.
Тем временем на работе тоже происходили перемены. Группа порученных мне изделий: транзисторов военного назначения - поступила в производство как якобы уже освоенная. Якобы - потому что документация не содержала внятных рекомендаций относительно технологических режимов их производства, а те две девочки из ОКБ, что вели разработку и освоение, только загадочно посмеивались и отмалчивались в ответ на мои попытки разузнать у них главные секреты. Пришлось разбираться самому.
Главный секрет я разгадал очень скоро, и состоял он в том, что никакого секрета нет, что никто, включая тех девочек, не владеет оптимальным техпроцессом, а получение время от времени годных изделий объясняется скорее счастливым случаем, нежели результатом осознанного приложения инженерной мысли. А вот двигаться дальше, то есть дорабатывать то, что уже будто бы существовало, оказалось не просто и не быстро. Поле не то что непаханое, но даже и не раскорчёванное. Дерзай! Все бы хорошо, да времени на эту работу было в обрез, так как аппетиты военных и, соответственно, производственные планы стремительно росли.
Я начал с устранения явных несуразиц, которыми был напичкан весь производственный процесс. Тут моим союзником стал Саша Герасимов, молодой специалист одного со мной призыва, назначенный курировать изделие от отдела главного технолога. Он оказался амбициозным и пробивным парнем, так что за бумажное оформление результатов наших совместных дерзаний я был спокоен. Это не пустяк: регламент производства военной продукции никакой незадокументированной отсебятины не допускал и благих намерений в расчёт не принимал.
Дальше предстояло искоренить невероятно популярное враньё и приписки. Довольно часто рабочие норовили записать в сопроводительный лист вместо истинного результата процесса ожидаемый. Чтоб по башке не настучали за допущенное отклонение. В итоге, имея перед собой искажённую картинку, я как инженер был лишён возможности делать правильные выводы. Пришлось хорошенько поработать с операторами диффузионных процессов, от добросовестности которых почти всё зависело. Одного из них, Юрку Морозова, заметив его рвение и сообразительность, я в короткий срок дотащил с третьего разряда до пятого, высшего у нас. Оператор на ответственных процессах - как первая скрипка в оркестре. С ним я здоровался за руку, приходя на смену, а остальным труженикам кивал. Много ещё было внутри молодого говна; не верилось, что скомандуешь - и исполнят. Вот и пыжился.
Всё чудненько. Вполне постижимыми оказались пресловутые секреты. Приданные мне в подмогу два молодых специалиста, Люба Дерикошма и Серёжа Ратников, проявили себя пытливыми и смышлёными ребятами - чем не группа? А что молодые, так из опытных хрен бы кто пошёл - гиблым считалось дело, и никому, кроме меня, ещё не были видны неизбежные грядущие успехи. Стабильность образовалась, и то хорошо - так считало начальство.
Ну, выдвигают меня, чтоб было с кого спрашивать, в старшие инженеры. Даже не переносившая мою зловредность Машка Серова, парторг цеха, подписывает представление, хотя и скулит про уклонение от дежурств в ДНД (добровольная народная дружина) и злостную неуплату взносов в ДОСААФ (это добровольное общество содействия армии, авиации и флоту). Сорок раз объяснял ей, да и не только ей, что я с работы ухожу, когда дружинники и хулиганы уже мирно дрыхнут, а что касается ДОСААФ, то я, старший лейтенант запаса, сам себе армия, авиация и флот, а самому себе содействовать - это вроде как онанизмом заниматься. Да и глупо требовать от меня уплаты взносов в общество, в котором я (Если вру - покажите документ!) сроду не состоял. Равно как и в Красном Кресте, Обществе Охраны Памятников, Коммунистической партии Советского союза, Обществе Книголюбов… Имею радость состоять в ВОИР (общество изобретателей и рационализаторов). По юношеской неосмотрительности, ещё несовершеннолетним вступил в комсомол, однако надеюсь успеть выбыть по возрасту, а пока добросовестно членствую, то есть плачУ. А билеты комсомольской лотереи не покупаю - и других отговариваю покупать! - из понятного отвращения к самой идее неосновательного обогащения, так что нечего усматривать в этом политические мотивы. Какого, спрашивается, кляпа моё принципиальное нежелание играть в азартные игры возводится в порок, а не наоборот?..
Всё как обычно, да принесло на цеховое диспетчерское совещание аж самого директора, Виктора Степановича Никулина по кличке Александровский Матрос. Тельняшку он действительно не снимал. Пока участники трамбовались в кабинете начальника цеха, Виктор Степанович демократично общался с плебсом. Зацепился взглядом за мою бороду. Тогда ведь бород почти никто не носил: - А что это за значок у Вас на халате? - Пионерский, - отвечаю, - значок. Сберёг как память.
- А зачем носите? - Так чтоб халат отличать. Они ж все одинаковые. - Могли бы и свастику прицепить. - Не пришло в голову, Виктор Степанович. Как-то не думал до сих пор, что это одно и то же. Спасибо, вразумили. " Повисло напряжённое, гнетущее молчание. В такой момент не рыпайся. А лучше не дыши.
Спасибо, тёзка Башлачёв, за точную картинку. Ох, как же непросто всю жизнь складываются мои личные отношения с пионерской организацией! “Побледнел Иван Трофимыч и пи*дец почуял жопой”. Как и предыдущая, эта цитата из ещё одного тёзки, А. Лаэртского, точнее всего определила бы состояние - моё и всей присутствовавшей публики - если бы эти тексты уже существовали в то время. Под и без того тяжёлым, а тут ещё и резко посмурневшим взглядом директора всем вдруг захотелось слиться с интерьером. Начальник цеха, заминая неловкость, торопливо открыл совещание. Весёлый хруст моих костей сослуживцы старались не слышать и на вроде бы свеженький, но уже явно смердящий труп смотреть дипломатично избегали.
Назавтра меня вызвали в отдел кадров. Начальница, ярко-фиолетовая еврейка госпожа Черейская, лично объяснила, что в основном производстве мне работать отныне запрещено, зато есть сторублёвая вакансия в цехе ширпотреба. Туда мне сейчас и велено проситься, то есть писать заявление. Да, соображаю, это Господь долго терпит, прежде чем больно ударить, а директору такое долготерпение ни к чему. Награда не могла обойти героя! Всё же пытаюсь трепыхаться:- Огласите, пожалуйста, весь список вакансий. Я сам выберу.- Пожалуйста. Но только не основное производство.- Согласен, - говорю. - Опытно-конструкторское бюро меня, пожалуй, устроит.
- В ОКБ Вам тоже нельзя. - Но это вообще не производство. Почему нельзя? - Так приказал директор. - Покажите приказ. Меня интересуют основания. - Нам директор записок не пишет. Мы должны исполнять и устные его указания.
Ничего не остается, кроме как идти ва-банк. Хуже ж не будет. - Так исполняйте, если сможете. Вам лучше меня известно, что письменные указания нашего правительства предписывают - и мне, и Вам, и даже директору! - три года использовать меня по полученной в вузе специальности. Никаких заявлений я писать не стану. С переводом не соглашусь и буду оспаривать его на всех доступных мне уровнях. Виктор Степанович оказался в смешном положении по его собственной неосмотрительности. Думаю, вряд ли он пожелает со мной видеться. Так передайте ему сами, что это может повториться из-за его упрямства.
Стороны явно исчерпали все свои аргументы, так что беседу следовало бы считать завершённой. Конечно, все мыслимые пределы некорректности я уже превысил, ничего хорошего мне впереди не маячит. И все же, уходя, праздно любопытствую:- Кстати, в порядке справки. Что мне предписано делать в цехе ширпотреба? Винный штопор? Сумку-тележку? - Вы направляетесь на участок напыления сувенирных значков. Оп-поньки… А у Виктора Степановича, оказывается, кроме прочих достоинств и чувство юмора наличествует!
В этот же день меня ознакомили с новым представлением. Та же четверка в составе парторга, профорга, комсомольского секретаря и начальника цеха, охарактеризовав мои деловые, политические и человеческие качества крайне отрицательно, ходатайствовала об отстранении меня от должности рядового инженера. Все прочие дела побросали, чтоб верней в холопстве отличиться. Запамятовали впопыхах, что не они мне диплом вручали - не им, стало быть, его и отнимать! Но про осторожность не забыли, и выдать мне на руки копию их бредового постановления отказались. Ладно. Расписался, что ознакомлен, как несколько дней назад на предыдущем, которое сулило мне скорое повышение, и с неподдельным любопытством стал ждать дальнейшего развития непростой ситуации.
Юрка Морозов, первая скрипочка в моём производственном оркестре, сам от меня прятался и глаза прятал, когда по делу приходилось общаться, потому что именно его комсомольско-секретарский автограф значился, в числе прочих, на гнусной ксиве. И не задаром: та же троица подписала ему ходатайство о зачислении в вуз, в МИРЭА. Нет, вообще-то он сопротивлялся, пытался доказывать что-то - но ведь самый младший из четвёрки и по возрасту, и по рангу. Ну что можно сделать одному?.. Про сребреники юный идеолог ещё, видимо, не знал. В десантуре этому не учили.
Это он две недели спустя рассказывал мне дома, в общаге, куда явился вечером: без приглашения, но с бутылкой водки в зубах, да ещё хорошо вмазав перед этим заводского спиртику для храбрости. Я всё это время вёл себя в цехе так, как будто никакого скандала не случилось и никакого приказа не существовало - тем более, что так оно и было. Приходил на работу, исполнял свои обязанности, не особо обращая внимание на почти абсолютный вакуум вокруг. Силком меня без письменного приказа никто вытурить не решился бы, а непризнание строптивца своим работником начальник цеха Робочка Караванов выражал тем, что демонстративно не спрашивал отчета. Это можно, мне и самому не очень-то хотелось отчитываться перед надутым болваном, который всё равно ничего не поймёт.
Позади было уже третье представление. Опять на должность старшего инженера, опять подписанное всё той же четвёркой - какая-то дурная бесконечность…- Юра, ну а чем первое не годилось?
Вообразите кадр: заданий никто не даёт, отчетов не спрашивают, начальство в упор не видит, а сослуживцы бочком-бочком - и мимо. Не существуешь ты, Коржов. Ты - никто, и звать тебя - никак. Стол рабочий пока оставили, однако канцтовару уже не дают, сняли со снабжения. Пишу свои невесть куда и кому адресуемые прожекты на обороте всяких печатных бланков и тихо радуюсь, что хоть денежного довольствия пока не лишили.
Почему-то я был беспечен до безмятежности. Время зимнее - вот и попёрли результаты, как в рождественской сказке: годных транзисторов становилось всё больше, и я твёрдо знал, что это не случайность, а результат сознательного овладения процессом. И уже видно, что делать дальше, куда совершенствовать технологию и как видоизменить конструкцию зловредных изделий, ежели оставят в покое и не отнимут логарифмическую линейку и пропуск.
Оставят, как же. Покой нам только снится! Во вторую смену неожиданно вызывают к директору. Непредусмотренный комментаторами ход, однако. Что ж, иду. Повинуюсь. Всё-таки, насколько это возможно в моём положении, спокоен. Пятьдесят три килограмма олимпийского спокойствия, как сказал бы старый приятель-журналист (кличка Журналист) Володька Семёнов.
В кабинете полумрак: Виктор Степанович изволят смотреть телевизор. И меня приглашают присоединиться. Ну как не посмотреть репортаж из собственного цеха, тем более, что передача идет online, то есть в реальном времени. Отсрочка, опять же, мне на руку. Отсрочка исполнения приговора (А на кой ещё ляд он меня вызывал бы?), хотя перед казнью разве надышишься?!
Хорошо виден автомат с бесплатной газировкой. Цех-то считается почему-то горячим, не видели они настоящих горячих цехов. Ребята наладчики подходят, каждый со своим стаканом и, нацедив водички (Доза спирта уже в стакане, но отсюда этого не видно), опрокидывают. Всё правильно: у второй смены начинается обеденный перерыв, сейчас как раз время аперитива.
Камера ползёт дальше. Толя Осипов, моя вторая скрипка, укрывшись за печью и от этого полагая себя в безопасности, аккуратно, через воронку заполняет спиртом “специализированную тару потребителя” - так “высоколобые” конспиративно именовали тогда плоскую флягу-напузник, самую популярную среди работников “левую” продукцию инструментального цеха. Тоже правильно: обеденный перерыв короткий, и охрана в проходной не так ретиво шмонает, нежели после смены.
Следующий план: уборщицы появились. Одна (Ну и корова!) зацепилась рукавом за свисающий из пенала хвост двухметровой термопары - кварцевый футляр вдребезги. Озирается, собирает осколки, а проволоку сминает в комок - и туда же, в урну: так и было. Платины в термопаре граммов 25 - 30, страна не разорится. Да всё равно не успею добежать и спасти. Звонить некому: все ж на обеде. Что толку, что Никулин тоже всё видит; откуда директору знать, что все термопары в цехе платиновые? Не царское это дело. Вот я же, дурень, до сих пор не знал, что цех просматривается телекамерами насквозь. И молоденькая бригадирша, которая сейчас (Наезд. Крупный план) с блаженно-мечтательным выражением непринужденно почесывает пятернёй промежность, тоже об этом не подозревает.
Если не считать меня (А кто ж меня считает?!), TV одного зрителя. Но цех уже окончательно опустел, и сеанс, а вместе с ним и отсрочка, заканчивается.
- Я подписал представление о твоём назначении старшим. Вижу, что дела у тебя пошли, молодец. Но ты не останавливайся. Подумай, какая нужна помощь. План срочных работ представишь Белецкому. И отчёт по уже сделанному. Сколько времени надо? - Три дня. Это если ни с кем не согласовывать. За начальство я ручаться не могу. Тем более, что я во второй смене.- Можешь не согласовывать, ты теперь сам начальство. Завтра выходи в первую. Сейчас - дуй домой, порадуй жену. Что ещё? - Виктор Степанович, распорядитесь, чтобы мне хотя бы бумагу выдавали. Секретарка в предбаннике вручает мне пачку бумаги. Скачками устремляюсь по переходу между корпусами, бегом на шестой этаж, бегом через весь цех. Успел, уже роюсь в урне на глазах охуевших уборщиц. Есть!
Этот моточек платиновой проволоки я положил в свой рабочий стол - в надежде, что хоть когда-то же хватятся пропажи. Но, видимо, строгость учёта драгоценных металлов была такой же фикцией, как и многие прочие неоспоримые достижения социализма. За пять лет не хватились, поэтому, увольняясь в январе 1979 года и вполне сознавая, что совершаю уголовное преступление из разряда особо тяжких, я всё же прихватил его с собой, как память, да так и храню без всякого применения вместе со школьной медалью, лауреатским значком и колечком покойной мамы. Это все мои драгоценности.
Одно из наших с Сашей Герасимовым совместных рационализаторских предложений должно было сэкономить заводу не менее ста тысяч рублей. Неплохо для начала мы замахнулись! Хотя “до мильёна далеко”, но это пока. Какие наши годы!
Так-то оно так, однако же “…долог путь до Типерери”. Я уже познал на практике все мытарства на пути от рождения идеи до кассового окошечка и суммы прописью. Меня не страшила ни неизбежная бумажная тягомотина, ни грызня с экономистом планового отдела Людмилой Морозовой, которая видела свою задачу единственно в том, чтобы убедить обнаглевших самоуверенных творцов: итог творческих усилий, выраженный в рублях, в реальности всегда выглядит гораздо скромнее, чем хотелось бы автору.
Задолбанный такого рода спорами, я тогда носился с наивной идеей дать авторам право в случае таких вот разногласий приостанавливать применение их собственных технических решений. Если польза от новинки действительно так ничтожна, то и убыток в случае отказа от её эксплуатации будет невелик. Убытки же считать проще и нагляднее, нежели мифический “экономический эффект”, который, по мнению не только Людмилы Степановны, но и её начальника Корнилова, создаётся исключительно в недрах планово-экономического отдела и только усилиями его работников, так что производство к нему отношения не имеет.
Увы, законы того времени были таковы, что всё, что бы автор ни изобрёл, немедленно становилось собственностью государства. Система достаточно лениво защищала мои права - все, кроме одного: права быть обобранным ею. При таком раскладе права не больно-то покачаешь!
Меня ажник перекосило, когда я ознакомился с итогами трудов Морозовой: рассчитанная ею экономия оказалась в десятки раз меньше ожидаемой. Без очков было видно: так получилось потому, что некоторые определяющие результат показатели были произвольно искажены - и не в пользу новаторов, разумеется. Мне даже сначала показалось, что госпожа экономист просто не владеет профессией - чем иначе оправдать непостижимые методические ошибки?
Ну нет, здесь я ошибался. Людмила Степановна своей манерой работы вряд ли вызывала чью-либо симпатию. Но своё дело она знала достойно, да и сволочью не была, поэтому простодушно раскрыла секрет. Это, оказывается, ейный начальничек Владимир Афанасьевич впал в изумление оттого, что такие молодые и никому не известные вдруг так много наэкономили, и повелел ей в воспитательных целях навести порядок, то есть исказить расчёт.
Ещё раз подтвердилась практикой ничтожная цена всех лозунгов и призывов. И БРиЗ, и совет ВОИР, и комиссия по трудовым спорам - при кристальной ясности картинки! - от помощи начинающим творцам под разными предлогами уклонились. Только Голобоков, выслушав нашу с тёзкой печальную повесть, сумел не только довести этот вопрос до парткома, но и благополучно разрешить его в нашу пользу, попутно организовав Корнилову партийное взыскание. А я получил довольно крупную, по моим меркам, и очень нужную, по тогдашнему положению, сумму, ну а в нагрузку приобрёл себе заодно (и надолго) очередного врага.
- Ну, а как Вы понимаете свою роль инженера? - Замдиректора по кадрам Клюквин по-ленински хитро прищурился в ожидании ответа. По истечении трёх лет службы и до конца дней каждый специалист подлежал регулярной аттестации на соответствие занимаемой должности. Это у рабочего отнять однажды присвоенный разряд было невозможно, а инженер обязан периодически подтверждать право занимать свою должность, как будто бы на неё претендовали несметные толпы соискателей. Вот и для меня настал черёд предстать перед высокой комиссией. - Я, Валентин Дмитриевич, эту свою роль понимаю буквально.- Ну-ну, поясните, пожалуйста. - Комиссия почему-то слегка озадачена. И председатель тоже. - Попытаюсь. Слово “инженер”, как вам, несомненно, известно, в буквальном переводе с греческого означает “хитроумный изобретатель”…
По откровенно недоуменному выражению присутствующих лиц понимаю, что всем им, то есть тем, кому по правилам этой идиотской игры предстоит вскоре компетентно вынести вердикт относительно моей пригодности к инженерному труду, подлинное значение слова “инженер” стало известно секунду назад, и что они не то что со мной, они даже с древними греками категорически не готовы соглашаться. Дай им волю, подозреваю, они и таблицу умножения подвергли бы административному упразднению, если бы таковая им вдруг не понравилась - по идейным, скажем, соображениям. Не говоря уж о прочих, более мудрёных науках. Их не изощрённый лингвистическими изысками слух никогда не коробили чудовищные, на мой вкус, титулы “инженер по нормированию труда” и даже “инженер жилищно-коммунального отдела по прописке”. Ну что, скажите, может хитроумно изобрести в своей канцелярии паспортист, пусть даже дипломированный? Если же что изобретёт, так это будет уголовщина. Можете мне не верить, однако подобные должности существовали - боюсь, специально ради того, чтобы чохом принизить всех инженеров!
- Так что же, по Вашему выходит, что заниматься организацией труда и воспитательной работой в коллективе инженеру не обязательно? Изобретай, а дальше хоть трава не расти, - так, что ли?
- Вовсе нет. Научить всех участников трудового процесса правильным приёмам работы, не допускать халтуры - долг инженера. Повышать квалификацию работников - тоже. Хотя бы потому, что больше это сделать некому. Это и есть воспитание на производстве, как я его понимаю. Учить взрослого человека не ковырять пальцем в носу и вообще всему тому, чему его должны были научить папа-мама и детский сад, я не буду. Что касается организаторских функций, то для их исполнения у инженера нет необходимых инструментов. Не располагая такими атрибутами власти, как кнут и пряник, распоряжаться - только людей смешить! Но, коль скоро по действующим правилам эти средства сосредоточены в руках у мастеров, пусть они и распоряжаются. К сожалению.- А как же стимулирование? Ведь это же так важно в наше время: выбрать правильные стимулы…
- Боюсь огорчить высокую комиссию, но буквально, с латыни, “стимул” - это такая заострённая палочка, с помощью которой древний римлянин заставлял осла идти не туда, куда хотелось бы ослу, а туда, куда нужно было римлянину. То есть средство принуждения, которым наш инженер, по своему статусу, опять же не располагает. К сожалению.
Вот в такие я позволял себе вступать рискованные диалоги. Ощущая себя уже профессионалом, я не боялся рубить правду, она же матка. Я не пытался бороться с советской властью и созданной ею экономикой вообще. Но уже тогда меня больно задевало культивируемое ею бесправие и бессилие инженера перед классом-гегемоном, из которого происходило и большинство мастеров, начальников участков. Как было бы славненько, если бы на всех уровнях командовали самые компетентные, самые ответственные - безотносительно к социальному происхождению! Да прибавить сюда ма-аленькую, хотя бы процента два-три, безработицу, чтоб каждый пролетарий своим местом дорожил…
...помимо материальных выгод я всё чаще стал подвергаться моральным поощрениям. Победитель социалистического соревнования, ударник пятилетки, лучший инженер завода - это титулы, присвоенные мне к 1975 году. Если не верите, могу предъявить справки, грамоты и прочие вещественные доказательства. И вот теперь, как вершина признания, портрет на доске почёта.
https://proza.ru/avtor/aleksandrkorzho
Итак, представляйте. Физически мощная, тренированная тётка в синем халате подкатывает к травильному шкафу уставленную бутылками телегу на пневматическом велосипедном ходу. Она тут же начинает ожесточённо сворачивать с бутылок пробки, а другая тётка, в белом халате, хватает уже откупоренные и попарно опрокидывает их в канализационный слив. Жидкость вытекает томительно долго, а ускорить процесс, к вящей досаде тружениц, невозможно, так что вскоре за первой тёткой в синем становится в очередь неотличимо похожая на неё вторая.
Наконец первая увозит свою телегу с пустой стеклотарой в неведомую даль, а вторая занимает её место, чтобы продолжить ударный труд.
На таре этикетки: “Толуол сцинтилляционный особой чистоты. 1 литр” - и знаки самой строгой военной приёмки. За пузырёк такого добра мой университетский шеф Роберт Львович Фогельсон столько же спирту отлил бы, да ещё кланялся и благодарил бы, благодарил бы и кланялся. - ??? - это я недоуменно разинул рот, взыскуя от своего гида разъяснений.
- Да что ж тут непонятного? Июльскую норму химикатов цех со склада не выбрал, тару не вернул. А она возвратная, денег стоит. Из-за этого отдел снабжения расход на август до сих пор не подписывает. И не подпишет, пока за июль не отчитаемся пустой тарой. А попробуй столько в канализацию вылить - это же тонны! Подсобницы (тётки в синем) бастуют, требуют, чтобы им доплачивали. Не успеваем!
Слава Богу, я уже не маленький. Много чего успел повидать на своем веку, нечто подобное тоже случалось видеть. Не в одном месте. Не раз. Слава Богу, я хоть и в чужом городе, но, несомненно, в своей стране. Я другой такой страны не знаю! И на шахте, и в колхозном поле, да что там - даже на университетской кафедре! - одни и те же правила одной и той же игры. С чего же здесь им быть другими? Подозреваю, что гипотетическому новатору, взявшемуся ускорить или иным образом рационализировать процесс уничтожения дорогущего химиката ради высвобождения копеечной тары, полагалась бы, учитывая важность и срочность задачи, нешуточная премия.
Попутно можно ратовать за экономию и вдохновенно врать про эффективность использования ресурсов. Роберт Оруэлл, ты где? Ау-у-у! Где Вы, пламенный марксист-ленинец доцент Ефанов, оценивший мои знания в политической экономии жалкими тремя баллами, да и то со второго захода? Да я всю оставшуюся жизнь буду гордиться этой поставленной из милости “трюхой”, поскольку никогда не понимал и не хотел понимать эту вашу так называемую политэкономию так называемого социализма. Конечно, честнее было бы остановиться на “неуде”. Но я хотел стать физиком, а для претендентов на эту роль, не сдавших политэкономию вкупе с научным коммунизмом и научным атеизмом, физике существовать не полагалось.
Мы вернулись в контору. Катя торжественно передала мне свой рабочий стол и оба персональных компьютера: конторские счёты и логарифмическую линейку. Я неумело пощёлкал костяшками: получилось 38. Лет. До пенсии. Занимательная арифметика, что тут скажешь?! Такой срок не перекантуешься. Я остался. А куда? А вы бы что на моём месте?
В Александрове отсутствие пива на первых порах окупалось морем дармового спирта. Тоже, как толуол, высшей очистки. Добрый, что и говорить, был спирт. Но выпить столько, чтобы не думать о завтрашнем дне, о перспективах, я тогда не умел. Помня об ошеломляющем результате недавних расчётов, знакомился с работой, с коллегами, с этим странным унылым городом, который умел обходиться не только без пива, но и без мороженого. Кремль есть, царь Иван Грозный, равно как и сын его Иван, пребывали здесь на ПМЖ, так что город в течение 17 лет, до самого - здесь же случившегося - сыноубийства, фактически был столицей, а пива с мороженым нет и не было - ну не загадка ли!? Может, размышлял я, это кара такая специальная для сосланных за 101-й километр - но аборигены-то чем провинились?
Кстати об аборигенах. Ох как непросто было привыкнуть к местному говору, сохранившему и посейчас немало примечательного! Помимо заметного нажима на “О”, коренные жители отличаются неистребимой склонностью “молсать молсушки” (что означает: “сосать леденцы или ириски”), зато у них, как у всех без исключения сегодняшних телеведущих, - напрочь отсутствует желание и способность правильно склонять числительные. Так вот, александровцы, чтоб не заморачиваться по столь ничтожным пустякам, их вообще не склоняют.
Далее. “А мне ни к чему” - так говорит обыватель на своем наречии, имея в виду сказать: “Я не знаю”. Предложение: “Пройдите в зад, в заду совсем свободно” - отнюдь не следует воспринимать как оскорбление. Здесь именно в таких выражениях водитель автобуса приглашает пассажиров разместиться покомфортнее. Я вырос среди не самого воспитанного народа, однако непринуждённый мат из юных женских уст впервые услышал только здесь. Сегодня все эти особенности уже не так режут слух, хотя для меня до сих пор остаётся неразгаданным кинематическим ребусом значение местного выражения “взад-назад”.
Сто рублей, то есть почти две стипендии - вроде бы неплохо. Расходы, правда, поболе студенческих, однако самому прожить можно. А потом? Потом можно выслужить сто десять - это потолок для рядового инженера. Следующая (и последняя) карьерная ступенька: старший инженер - оценена максимум в сто тридцать тех же рублей. Чтобы её достичь, надо набрать стаж, понравиться и отличиться. Кроме того, придётся возглавлять группу из нескольких инженеров. Со стажем понятно: время смертным не подвластно. Да и пример Вадима Орлова, моего непосредственного руководителя, которому до производства в старшие инженеры только год довелось походить в рядовых, обнадёживал. Отличиться - ну, это само собой; иначе за что же?! А вот способен ли я понравиться начальству, способен ли возглавлять группу - пёс его знает! Обаянию, всяким там реверансам в университете не обучали. Может, я по натуре мизантроп-одиночка? Тогда за то, что меня обучили сложному труду, как будто заточили инструмент, мне придётся по гроб исполнять этот сложный труд, получая взамен жалкие гроши, потому что казне с меня причитаются средства, затраченные на “заточку”. Котелок варит, руки шевелятся - и сто десять рэ до 2009 года, если доживу?..
Доживать - на таких-то условиях! - категорически не хотелось. Ладно. Поднапрягусь, на что-то менее важное в себе наступлю - и понравлюсь, и возглавлю. Уже лучше: целых 130 рэ, три стипендии на тот же срок. Сегодня трудно представить, как унижала специалистов-технарей тогдашняя руководящая сила: хоть горы сворачивай, хоть из штанов выпрыгивай - в любом случае самые лучшие из нас - по способностям, по отдаче - стоили в её мнении максимум на тридцать рублей дороже дипломированных бездельников и пустоцветов.
Пролетарий мог, поднатужившись, выполнить две нормы - и законно получал за это, поскольку гегемон, не только двойную зарплату, но и премии, звания, социальные блага. Далее, предполагалось, что те, кто действующей системой отнесён к категории служащих, украдут всё им необходимое сами. Сравните: машинист тепловоза числился рабочим, а вот водитель такси - служащим. За инженером же властью в принципе не признавались, если судить по уже приведенной арифметике, ни способность быть вдвое производительнее соседа, ни, тем более, право что-либо украсть. Интеллигентам должна быть мила пища исключительно духовная, а её на всех хватит! С первых дней я заметил среди своих коллег две противоположных тенденции: специалист либо стремится к хлебным начальственным должностям, либо равнодушно соглашается на ту малую сумму, в которую его оценила Система, в обмен на снятие с себя всякой ответственности и отказ от проявления всякой инициативы. Впрочем, именно в формах и методах уклонения от ответственности проявлялась обычно чёртова пропасть инициативы.
Равнодушных было больше, но это явно не тот случай, когда мне хотелось бы оказаться в числе большинства. В большинство я никогда не рвался, интуитивно подозревая изначальную ущербность всякого большинства. Ну, а стремиться в начальники - что это в действительности значило? Увы, в переводе на обыденный это означало, как правило, нерассуждающую лояльность и личную преданность вышестоящим, умение и склонность “прессовать” нижестоящих. Надлежало непременно участвовать в так называемой общественной жизни, которая категорически не совпадала с профессиональной деятельностью, однако зачастую была призвана заменить (заместить) последнюю. Полезно было владеть искусством интриги, потому что начальственных кресел всегда меньше, нежели задниц, желающих в них сидеть. И обязательно - партбилет.
Последняя перспектива обесценивала в моих глазах все возможные материальные блага. Врать, значит, под присягой, что Устав, дескать, исполняю, а Программу, авантюрное порождение хрущёвской эпохи, в реальность которой к тому времени не только достаточно скептичный я, но и ни один коммунист, пусть даже самый правоверный, нисколечко не верил, признаю и считаю единственно правильной. И нет для меня выше чести, чем состоять с вами, зажравшимися и изолгавшимися, в одних рядах и вместе с вами высоко нести куда-то знамя. А потом отложить за ненадобностью мозги в сторону - и превратиться в администратора по определению. Это, как я теперь понимаю, для кого-то дар Божий, но для кого-то и Божье наказание. Тут я относительно себя никогда не заблуждался: иная, видимо, уготована мне Господом стезя. Только бы распознать её за суетой и бытом!
Каждодневная суета состояла из отправления необременительных и на первых порах рутинных трудовых обязанностей, в число которых непременно входила (Куда же без нее!) сельскохозяйственная повинность. Что касается быта, то он для всех молодых специалистов свежего призыва проистекал в просторном красном уголке старого общежития на улице Терешковой. Половые различия при поселении никакой роли не играли: вновь прибывший рекрут просто ставил свою койку рядом с уже стоящими. Только когда помещение было заселено под завязку, так что даже инвентарный гипсовый бюст вождя пришлось непочтительно затолкать подальше в угол, разделились на мужскую и женскую половины. В ноябре все перебрались в новое общежитие, но ещё долго насельники красного уголка держались друг за дружку и попрежнему собирались после второй смены вместе для товарищеских ужинов. Кроме супругов, разумеется.
Основной продукцией цеха были в то время диодные матрицы. Это крохотные кусочки кремния с торчащими из них золотыми волосками выводов. Перед отправкой потребителю нежные изделия поштучно упаковывались в пластмассовые коробочки, похожие на миниатюрные гробики. Я с удивлением наблюдал, скольких усилий требовала отмывка этой упаковки. Сначала их долго перемешивали веселкой в баке с раствором мыльного порошка, потом многократно промывали чистой водой, потом заливали, для обезвоживания, чистым спиртом, после чего кучка тары в течение нескольких минут ещё обсыхала под вытяжкой, а слитый спирт шёл, понятное дело, в канализацию. А почему бы не применить обыкновенную бытовую стиральную машину с центрифугой? И постирать, и отжать - без всякого спирта…
Двое коллег, которым я всё это высказал во время перекура, враз почуяли, сколько можно в этом варианте сэкономить порошка, спирта и времени. Рационализаторское предложение, оформленное ими с завидной оперативностью, было, можете хихикать, по итогам года признано лучшим. А я, до соплей разобиженный таким бесцеремонным присвоением идеи (Пусть и дешёвенькая, но моя!), навсегда исключил упомянутых прытких коллег из круга общения, но сам впервые всерьёз задумался об этом дозволенном виде технической самодеятельности.
Конечно, экономически выгоднее всего заниматься грабежом, ибо всё награбленное - твоё, пока не попадёшься. Хорошо также искать клады. Если повезёт, государство милостиво отстегнёт тебе четверть от стоимости найденного, таким тогда был закон. Кладов, однако, скорее всего на всех не хватит. Зато уродливые конструкции, поспешно и неряшливо разработанные технологические процессы - всякие, короче, недоработки - встречаются на каждом шагу, и узкие места - тоже. Ну что путное может разработать та же Катенька, ушедшая в ОКБ исключительно покоя ради?
Изучил несложные правила игры. Оказалось, что за реализованное удачное решение, признанное рационализаторским, государство обязуется платить авторам вознаграждение: минимум 10 рублей, максимум аж пять тысяч. Сумеешь сэкономить для страны миллион - получай, бесстыжий хапуга, по максимуму свои полпроцента и ни в чём себе не отказывай! Заманчиво, хоть и смахивает на тот же грабёж, только со стороны государства. Как же прав был Андрей Платонов, устами своего чевенгурского Прокофия предсказавший: “При организации можно будет много лишнего у человека отнять”!
Да что толку возмущаться! Никаких других реальных и легальных возможностей дополнительного заработка у инженера всё равно нет. Надо крутить мозгами, самостоятельно ставить перед собой задачи, искать их решения, столбить и реализовывать идеи, какими общедоступными они бы ни казались. Тогда, может статься, вылезешь из нищеты, не ломая себя, не гоняясь за должностями и партбилетом. Заместитель начальника цеха Эрик Синяковский и непосредственный мой руководитель Вадим Орлов - вот уже больше тридцати лет я уважительно именую его Шефом - явились для меня наглядным примером, а Вадим ещё и многому научил.
Тем временем на работе тоже происходили перемены. Группа порученных мне изделий: транзисторов военного назначения - поступила в производство как якобы уже освоенная. Якобы - потому что документация не содержала внятных рекомендаций относительно технологических режимов их производства, а те две девочки из ОКБ, что вели разработку и освоение, только загадочно посмеивались и отмалчивались в ответ на мои попытки разузнать у них главные секреты. Пришлось разбираться самому.
Главный секрет я разгадал очень скоро, и состоял он в том, что никакого секрета нет, что никто, включая тех девочек, не владеет оптимальным техпроцессом, а получение время от времени годных изделий объясняется скорее счастливым случаем, нежели результатом осознанного приложения инженерной мысли. А вот двигаться дальше, то есть дорабатывать то, что уже будто бы существовало, оказалось не просто и не быстро. Поле не то что непаханое, но даже и не раскорчёванное. Дерзай! Все бы хорошо, да времени на эту работу было в обрез, так как аппетиты военных и, соответственно, производственные планы стремительно росли.
Я начал с устранения явных несуразиц, которыми был напичкан весь производственный процесс. Тут моим союзником стал Саша Герасимов, молодой специалист одного со мной призыва, назначенный курировать изделие от отдела главного технолога. Он оказался амбициозным и пробивным парнем, так что за бумажное оформление результатов наших совместных дерзаний я был спокоен. Это не пустяк: регламент производства военной продукции никакой незадокументированной отсебятины не допускал и благих намерений в расчёт не принимал.
Дальше предстояло искоренить невероятно популярное враньё и приписки. Довольно часто рабочие норовили записать в сопроводительный лист вместо истинного результата процесса ожидаемый. Чтоб по башке не настучали за допущенное отклонение. В итоге, имея перед собой искажённую картинку, я как инженер был лишён возможности делать правильные выводы. Пришлось хорошенько поработать с операторами диффузионных процессов, от добросовестности которых почти всё зависело. Одного из них, Юрку Морозова, заметив его рвение и сообразительность, я в короткий срок дотащил с третьего разряда до пятого, высшего у нас. Оператор на ответственных процессах - как первая скрипка в оркестре. С ним я здоровался за руку, приходя на смену, а остальным труженикам кивал. Много ещё было внутри молодого говна; не верилось, что скомандуешь - и исполнят. Вот и пыжился.
Всё чудненько. Вполне постижимыми оказались пресловутые секреты. Приданные мне в подмогу два молодых специалиста, Люба Дерикошма и Серёжа Ратников, проявили себя пытливыми и смышлёными ребятами - чем не группа? А что молодые, так из опытных хрен бы кто пошёл - гиблым считалось дело, и никому, кроме меня, ещё не были видны неизбежные грядущие успехи. Стабильность образовалась, и то хорошо - так считало начальство.
Ну, выдвигают меня, чтоб было с кого спрашивать, в старшие инженеры. Даже не переносившая мою зловредность Машка Серова, парторг цеха, подписывает представление, хотя и скулит про уклонение от дежурств в ДНД (добровольная народная дружина) и злостную неуплату взносов в ДОСААФ (это добровольное общество содействия армии, авиации и флоту). Сорок раз объяснял ей, да и не только ей, что я с работы ухожу, когда дружинники и хулиганы уже мирно дрыхнут, а что касается ДОСААФ, то я, старший лейтенант запаса, сам себе армия, авиация и флот, а самому себе содействовать - это вроде как онанизмом заниматься. Да и глупо требовать от меня уплаты взносов в общество, в котором я (Если вру - покажите документ!) сроду не состоял. Равно как и в Красном Кресте, Обществе Охраны Памятников, Коммунистической партии Советского союза, Обществе Книголюбов… Имею радость состоять в ВОИР (общество изобретателей и рационализаторов). По юношеской неосмотрительности, ещё несовершеннолетним вступил в комсомол, однако надеюсь успеть выбыть по возрасту, а пока добросовестно членствую, то есть плачУ. А билеты комсомольской лотереи не покупаю - и других отговариваю покупать! - из понятного отвращения к самой идее неосновательного обогащения, так что нечего усматривать в этом политические мотивы. Какого, спрашивается, кляпа моё принципиальное нежелание играть в азартные игры возводится в порок, а не наоборот?..
Всё как обычно, да принесло на цеховое диспетчерское совещание аж самого директора, Виктора Степановича Никулина по кличке Александровский Матрос. Тельняшку он действительно не снимал. Пока участники трамбовались в кабинете начальника цеха, Виктор Степанович демократично общался с плебсом. Зацепился взглядом за мою бороду. Тогда ведь бород почти никто не носил: - А что это за значок у Вас на халате? - Пионерский, - отвечаю, - значок. Сберёг как память.
- А зачем носите? - Так чтоб халат отличать. Они ж все одинаковые. - Могли бы и свастику прицепить. - Не пришло в голову, Виктор Степанович. Как-то не думал до сих пор, что это одно и то же. Спасибо, вразумили. " Повисло напряжённое, гнетущее молчание. В такой момент не рыпайся. А лучше не дыши.
Спасибо, тёзка Башлачёв, за точную картинку. Ох, как же непросто всю жизнь складываются мои личные отношения с пионерской организацией! “Побледнел Иван Трофимыч и пи*дец почуял жопой”. Как и предыдущая, эта цитата из ещё одного тёзки, А. Лаэртского, точнее всего определила бы состояние - моё и всей присутствовавшей публики - если бы эти тексты уже существовали в то время. Под и без того тяжёлым, а тут ещё и резко посмурневшим взглядом директора всем вдруг захотелось слиться с интерьером. Начальник цеха, заминая неловкость, торопливо открыл совещание. Весёлый хруст моих костей сослуживцы старались не слышать и на вроде бы свеженький, но уже явно смердящий труп смотреть дипломатично избегали.
Назавтра меня вызвали в отдел кадров. Начальница, ярко-фиолетовая еврейка госпожа Черейская, лично объяснила, что в основном производстве мне работать отныне запрещено, зато есть сторублёвая вакансия в цехе ширпотреба. Туда мне сейчас и велено проситься, то есть писать заявление. Да, соображаю, это Господь долго терпит, прежде чем больно ударить, а директору такое долготерпение ни к чему. Награда не могла обойти героя! Всё же пытаюсь трепыхаться:- Огласите, пожалуйста, весь список вакансий. Я сам выберу.- Пожалуйста. Но только не основное производство.- Согласен, - говорю. - Опытно-конструкторское бюро меня, пожалуй, устроит.
- В ОКБ Вам тоже нельзя. - Но это вообще не производство. Почему нельзя? - Так приказал директор. - Покажите приказ. Меня интересуют основания. - Нам директор записок не пишет. Мы должны исполнять и устные его указания.
Ничего не остается, кроме как идти ва-банк. Хуже ж не будет. - Так исполняйте, если сможете. Вам лучше меня известно, что письменные указания нашего правительства предписывают - и мне, и Вам, и даже директору! - три года использовать меня по полученной в вузе специальности. Никаких заявлений я писать не стану. С переводом не соглашусь и буду оспаривать его на всех доступных мне уровнях. Виктор Степанович оказался в смешном положении по его собственной неосмотрительности. Думаю, вряд ли он пожелает со мной видеться. Так передайте ему сами, что это может повториться из-за его упрямства.
Стороны явно исчерпали все свои аргументы, так что беседу следовало бы считать завершённой. Конечно, все мыслимые пределы некорректности я уже превысил, ничего хорошего мне впереди не маячит. И все же, уходя, праздно любопытствую:- Кстати, в порядке справки. Что мне предписано делать в цехе ширпотреба? Винный штопор? Сумку-тележку? - Вы направляетесь на участок напыления сувенирных значков. Оп-поньки… А у Виктора Степановича, оказывается, кроме прочих достоинств и чувство юмора наличествует!
В этот же день меня ознакомили с новым представлением. Та же четверка в составе парторга, профорга, комсомольского секретаря и начальника цеха, охарактеризовав мои деловые, политические и человеческие качества крайне отрицательно, ходатайствовала об отстранении меня от должности рядового инженера. Все прочие дела побросали, чтоб верней в холопстве отличиться. Запамятовали впопыхах, что не они мне диплом вручали - не им, стало быть, его и отнимать! Но про осторожность не забыли, и выдать мне на руки копию их бредового постановления отказались. Ладно. Расписался, что ознакомлен, как несколько дней назад на предыдущем, которое сулило мне скорое повышение, и с неподдельным любопытством стал ждать дальнейшего развития непростой ситуации.
Юрка Морозов, первая скрипочка в моём производственном оркестре, сам от меня прятался и глаза прятал, когда по делу приходилось общаться, потому что именно его комсомольско-секретарский автограф значился, в числе прочих, на гнусной ксиве. И не задаром: та же троица подписала ему ходатайство о зачислении в вуз, в МИРЭА. Нет, вообще-то он сопротивлялся, пытался доказывать что-то - но ведь самый младший из четвёрки и по возрасту, и по рангу. Ну что можно сделать одному?.. Про сребреники юный идеолог ещё, видимо, не знал. В десантуре этому не учили.
Это он две недели спустя рассказывал мне дома, в общаге, куда явился вечером: без приглашения, но с бутылкой водки в зубах, да ещё хорошо вмазав перед этим заводского спиртику для храбрости. Я всё это время вёл себя в цехе так, как будто никакого скандала не случилось и никакого приказа не существовало - тем более, что так оно и было. Приходил на работу, исполнял свои обязанности, не особо обращая внимание на почти абсолютный вакуум вокруг. Силком меня без письменного приказа никто вытурить не решился бы, а непризнание строптивца своим работником начальник цеха Робочка Караванов выражал тем, что демонстративно не спрашивал отчета. Это можно, мне и самому не очень-то хотелось отчитываться перед надутым болваном, который всё равно ничего не поймёт.
Позади было уже третье представление. Опять на должность старшего инженера, опять подписанное всё той же четвёркой - какая-то дурная бесконечность…- Юра, ну а чем первое не годилось?
Вообразите кадр: заданий никто не даёт, отчетов не спрашивают, начальство в упор не видит, а сослуживцы бочком-бочком - и мимо. Не существуешь ты, Коржов. Ты - никто, и звать тебя - никак. Стол рабочий пока оставили, однако канцтовару уже не дают, сняли со снабжения. Пишу свои невесть куда и кому адресуемые прожекты на обороте всяких печатных бланков и тихо радуюсь, что хоть денежного довольствия пока не лишили.
Почему-то я был беспечен до безмятежности. Время зимнее - вот и попёрли результаты, как в рождественской сказке: годных транзисторов становилось всё больше, и я твёрдо знал, что это не случайность, а результат сознательного овладения процессом. И уже видно, что делать дальше, куда совершенствовать технологию и как видоизменить конструкцию зловредных изделий, ежели оставят в покое и не отнимут логарифмическую линейку и пропуск.
Оставят, как же. Покой нам только снится! Во вторую смену неожиданно вызывают к директору. Непредусмотренный комментаторами ход, однако. Что ж, иду. Повинуюсь. Всё-таки, насколько это возможно в моём положении, спокоен. Пятьдесят три килограмма олимпийского спокойствия, как сказал бы старый приятель-журналист (кличка Журналист) Володька Семёнов.
В кабинете полумрак: Виктор Степанович изволят смотреть телевизор. И меня приглашают присоединиться. Ну как не посмотреть репортаж из собственного цеха, тем более, что передача идет online, то есть в реальном времени. Отсрочка, опять же, мне на руку. Отсрочка исполнения приговора (А на кой ещё ляд он меня вызывал бы?), хотя перед казнью разве надышишься?!
Хорошо виден автомат с бесплатной газировкой. Цех-то считается почему-то горячим, не видели они настоящих горячих цехов. Ребята наладчики подходят, каждый со своим стаканом и, нацедив водички (Доза спирта уже в стакане, но отсюда этого не видно), опрокидывают. Всё правильно: у второй смены начинается обеденный перерыв, сейчас как раз время аперитива.
Камера ползёт дальше. Толя Осипов, моя вторая скрипка, укрывшись за печью и от этого полагая себя в безопасности, аккуратно, через воронку заполняет спиртом “специализированную тару потребителя” - так “высоколобые” конспиративно именовали тогда плоскую флягу-напузник, самую популярную среди работников “левую” продукцию инструментального цеха. Тоже правильно: обеденный перерыв короткий, и охрана в проходной не так ретиво шмонает, нежели после смены.
Следующий план: уборщицы появились. Одна (Ну и корова!) зацепилась рукавом за свисающий из пенала хвост двухметровой термопары - кварцевый футляр вдребезги. Озирается, собирает осколки, а проволоку сминает в комок - и туда же, в урну: так и было. Платины в термопаре граммов 25 - 30, страна не разорится. Да всё равно не успею добежать и спасти. Звонить некому: все ж на обеде. Что толку, что Никулин тоже всё видит; откуда директору знать, что все термопары в цехе платиновые? Не царское это дело. Вот я же, дурень, до сих пор не знал, что цех просматривается телекамерами насквозь. И молоденькая бригадирша, которая сейчас (Наезд. Крупный план) с блаженно-мечтательным выражением непринужденно почесывает пятернёй промежность, тоже об этом не подозревает.
Если не считать меня (А кто ж меня считает?!), TV одного зрителя. Но цех уже окончательно опустел, и сеанс, а вместе с ним и отсрочка, заканчивается.
- Я подписал представление о твоём назначении старшим. Вижу, что дела у тебя пошли, молодец. Но ты не останавливайся. Подумай, какая нужна помощь. План срочных работ представишь Белецкому. И отчёт по уже сделанному. Сколько времени надо? - Три дня. Это если ни с кем не согласовывать. За начальство я ручаться не могу. Тем более, что я во второй смене.- Можешь не согласовывать, ты теперь сам начальство. Завтра выходи в первую. Сейчас - дуй домой, порадуй жену. Что ещё? - Виктор Степанович, распорядитесь, чтобы мне хотя бы бумагу выдавали. Секретарка в предбаннике вручает мне пачку бумаги. Скачками устремляюсь по переходу между корпусами, бегом на шестой этаж, бегом через весь цех. Успел, уже роюсь в урне на глазах охуевших уборщиц. Есть!
Этот моточек платиновой проволоки я положил в свой рабочий стол - в надежде, что хоть когда-то же хватятся пропажи. Но, видимо, строгость учёта драгоценных металлов была такой же фикцией, как и многие прочие неоспоримые достижения социализма. За пять лет не хватились, поэтому, увольняясь в январе 1979 года и вполне сознавая, что совершаю уголовное преступление из разряда особо тяжких, я всё же прихватил его с собой, как память, да так и храню без всякого применения вместе со школьной медалью, лауреатским значком и колечком покойной мамы. Это все мои драгоценности.
Одно из наших с Сашей Герасимовым совместных рационализаторских предложений должно было сэкономить заводу не менее ста тысяч рублей. Неплохо для начала мы замахнулись! Хотя “до мильёна далеко”, но это пока. Какие наши годы!
Так-то оно так, однако же “…долог путь до Типерери”. Я уже познал на практике все мытарства на пути от рождения идеи до кассового окошечка и суммы прописью. Меня не страшила ни неизбежная бумажная тягомотина, ни грызня с экономистом планового отдела Людмилой Морозовой, которая видела свою задачу единственно в том, чтобы убедить обнаглевших самоуверенных творцов: итог творческих усилий, выраженный в рублях, в реальности всегда выглядит гораздо скромнее, чем хотелось бы автору.
Задолбанный такого рода спорами, я тогда носился с наивной идеей дать авторам право в случае таких вот разногласий приостанавливать применение их собственных технических решений. Если польза от новинки действительно так ничтожна, то и убыток в случае отказа от её эксплуатации будет невелик. Убытки же считать проще и нагляднее, нежели мифический “экономический эффект”, который, по мнению не только Людмилы Степановны, но и её начальника Корнилова, создаётся исключительно в недрах планово-экономического отдела и только усилиями его работников, так что производство к нему отношения не имеет.
Увы, законы того времени были таковы, что всё, что бы автор ни изобрёл, немедленно становилось собственностью государства. Система достаточно лениво защищала мои права - все, кроме одного: права быть обобранным ею. При таком раскладе права не больно-то покачаешь!
Меня ажник перекосило, когда я ознакомился с итогами трудов Морозовой: рассчитанная ею экономия оказалась в десятки раз меньше ожидаемой. Без очков было видно: так получилось потому, что некоторые определяющие результат показатели были произвольно искажены - и не в пользу новаторов, разумеется. Мне даже сначала показалось, что госпожа экономист просто не владеет профессией - чем иначе оправдать непостижимые методические ошибки?
Ну нет, здесь я ошибался. Людмила Степановна своей манерой работы вряд ли вызывала чью-либо симпатию. Но своё дело она знала достойно, да и сволочью не была, поэтому простодушно раскрыла секрет. Это, оказывается, ейный начальничек Владимир Афанасьевич впал в изумление оттого, что такие молодые и никому не известные вдруг так много наэкономили, и повелел ей в воспитательных целях навести порядок, то есть исказить расчёт.
Ещё раз подтвердилась практикой ничтожная цена всех лозунгов и призывов. И БРиЗ, и совет ВОИР, и комиссия по трудовым спорам - при кристальной ясности картинки! - от помощи начинающим творцам под разными предлогами уклонились. Только Голобоков, выслушав нашу с тёзкой печальную повесть, сумел не только довести этот вопрос до парткома, но и благополучно разрешить его в нашу пользу, попутно организовав Корнилову партийное взыскание. А я получил довольно крупную, по моим меркам, и очень нужную, по тогдашнему положению, сумму, ну а в нагрузку приобрёл себе заодно (и надолго) очередного врага.
- Ну, а как Вы понимаете свою роль инженера? - Замдиректора по кадрам Клюквин по-ленински хитро прищурился в ожидании ответа. По истечении трёх лет службы и до конца дней каждый специалист подлежал регулярной аттестации на соответствие занимаемой должности. Это у рабочего отнять однажды присвоенный разряд было невозможно, а инженер обязан периодически подтверждать право занимать свою должность, как будто бы на неё претендовали несметные толпы соискателей. Вот и для меня настал черёд предстать перед высокой комиссией. - Я, Валентин Дмитриевич, эту свою роль понимаю буквально.- Ну-ну, поясните, пожалуйста. - Комиссия почему-то слегка озадачена. И председатель тоже. - Попытаюсь. Слово “инженер”, как вам, несомненно, известно, в буквальном переводе с греческого означает “хитроумный изобретатель”…
По откровенно недоуменному выражению присутствующих лиц понимаю, что всем им, то есть тем, кому по правилам этой идиотской игры предстоит вскоре компетентно вынести вердикт относительно моей пригодности к инженерному труду, подлинное значение слова “инженер” стало известно секунду назад, и что они не то что со мной, они даже с древними греками категорически не готовы соглашаться. Дай им волю, подозреваю, они и таблицу умножения подвергли бы административному упразднению, если бы таковая им вдруг не понравилась - по идейным, скажем, соображениям. Не говоря уж о прочих, более мудрёных науках. Их не изощрённый лингвистическими изысками слух никогда не коробили чудовищные, на мой вкус, титулы “инженер по нормированию труда” и даже “инженер жилищно-коммунального отдела по прописке”. Ну что, скажите, может хитроумно изобрести в своей канцелярии паспортист, пусть даже дипломированный? Если же что изобретёт, так это будет уголовщина. Можете мне не верить, однако подобные должности существовали - боюсь, специально ради того, чтобы чохом принизить всех инженеров!
- Так что же, по Вашему выходит, что заниматься организацией труда и воспитательной работой в коллективе инженеру не обязательно? Изобретай, а дальше хоть трава не расти, - так, что ли?
- Вовсе нет. Научить всех участников трудового процесса правильным приёмам работы, не допускать халтуры - долг инженера. Повышать квалификацию работников - тоже. Хотя бы потому, что больше это сделать некому. Это и есть воспитание на производстве, как я его понимаю. Учить взрослого человека не ковырять пальцем в носу и вообще всему тому, чему его должны были научить папа-мама и детский сад, я не буду. Что касается организаторских функций, то для их исполнения у инженера нет необходимых инструментов. Не располагая такими атрибутами власти, как кнут и пряник, распоряжаться - только людей смешить! Но, коль скоро по действующим правилам эти средства сосредоточены в руках у мастеров, пусть они и распоряжаются. К сожалению.- А как же стимулирование? Ведь это же так важно в наше время: выбрать правильные стимулы…
- Боюсь огорчить высокую комиссию, но буквально, с латыни, “стимул” - это такая заострённая палочка, с помощью которой древний римлянин заставлял осла идти не туда, куда хотелось бы ослу, а туда, куда нужно было римлянину. То есть средство принуждения, которым наш инженер, по своему статусу, опять же не располагает. К сожалению.
Вот в такие я позволял себе вступать рискованные диалоги. Ощущая себя уже профессионалом, я не боялся рубить правду, она же матка. Я не пытался бороться с советской властью и созданной ею экономикой вообще. Но уже тогда меня больно задевало культивируемое ею бесправие и бессилие инженера перед классом-гегемоном, из которого происходило и большинство мастеров, начальников участков. Как было бы славненько, если бы на всех уровнях командовали самые компетентные, самые ответственные - безотносительно к социальному происхождению! Да прибавить сюда ма-аленькую, хотя бы процента два-три, безработицу, чтоб каждый пролетарий своим местом дорожил…
...помимо материальных выгод я всё чаще стал подвергаться моральным поощрениям. Победитель социалистического соревнования, ударник пятилетки, лучший инженер завода - это титулы, присвоенные мне к 1975 году. Если не верите, могу предъявить справки, грамоты и прочие вещественные доказательства. И вот теперь, как вершина признания, портрет на доске почёта.
https://proza.ru/avtor/aleksandrkorzho