Фурцева Екатерина Алексеевна. Министр культуры. Дневник 1
13 декабря 1971 года Спорткомитет лихорадит. Футболисты везли из Парижа чемоданами мохер. Таможня это обнаружила. Павлову[89] крепко досталось. В председателях он, правда, остался. У него важное поручение от Брежнева - организовать хоккейный чемпионат между СССР и Канадой[90]. Брежнев не любит менять коней на переправе. У Павлова трудная работа. Ему не позавидуешь. Он лично отбирает спортсменов для участия в международных соревнованиях. Если нет наград, получает нагоняй. Не так виноваты спортсмены, как Павлов. Зачем выбрал слабых? Почему подготовка хромает? Получи и сделай вывод! Те, кого не взяли, жалуются, пишут на Павлова кляузы. Короче говоря, нервная работа. И хуже всего то, что нельзя предсказать результат. В спорте многое зависит от случайностей. Спорт - это лотерея. В искусстве проще. Знаю, что если уж поехали Ойстрах или Рихтер, то краснеть мне за них не придется.
Практически одновременно с футболистами из Парижа вернулся ансамбль Моисеева. Уверена, что если бы таможня вместо футболистов взялась бы за артистов, результат был столь же плачевным. Лихорадило бы не Спорткомитет, а мое министерство. Удивляюсь людской глупости. Как можно одним чемоданом мохера или еще какого-то тряпья перечеркивать всю свою жизнь. Уличенных в спекуляции за границу не выпускают. Не будет больше возможности покупать что-то для себя и семьи. Для многих позорное звание «невыездного» означает конец карьеры. Так стоит ли овчинка выделки? Никто же ведь не нуждается, ни артисты, ни спортсмены. А привозит вещи для спекуляции половина из выезжающих. Да - половина. Я знаю, что говорю. Даже в министерстве не стесняются предлагать вещи, которые якобы «не подошли по размеру». Сама в три обхвата, а продает блузки на Дюймовочку! Как же, «не подошли»! Ничего не стесняются. У меня тоже бывает так, что куплю что-то, а дома рассмотрю и понимаю, что я этого носить не стану. Ошиблась, с кем не бывает. Но я не предлагаю купить, а просто отдаю вещь. Дарю. Мне не нужно, а кому-то пригодится.
Разговаривала с Моисеевым. Он, конечно, ручается за всех своих артистов. Сказала ему, чтобы не мерил всех на свой собственный аршин, а был бдительнее. В разговоре вспомнили о том, как в контейнере с декорациями Большого театра таможня нашла семь японских вязальных машин! Семь! Это же какую «коммерцию» надо провернуть, чтобы купить столько добра. Жаль, что тех «коммерсантов» так и не нашли и не посадили.
5 января 1972 года Как обычно, несколько недоразумений с подарками. Давно установила себе предел - не принимать подарков, которые стоят дороже десяти рублей. Исключение делаю только для близких. Остальным дорогие подарки возвращаю. Зная эту мою привычку, Таня и Люба[92] не разрешают никому оставлять у них подарки для передачи мне. Говорят - нет уж, вручите лично. Знают, что иначе им придется самим возвращать то, что я не сочту нужным принять. Тане однажды даже пришлось отправлять подарки почтой в Ленинград и Куйбышев. Командированные товарищи уговорили. Сказали, что торопятся на поезд и оставили «кое-что» для меня. Квитанции храню до сих пор, хоть и много лет прошло. Вдруг припомнят? Иногда, когда нужен повод, а найти его нельзя, начинают рыться в прошлом. В этом смысле показателен пример бывшего директора «Мосфильма» Сурина[93].
Сурин - талантливый и опытный организатор. Начинал работать в управлении музучреждений комитета по делам искусств, после войны перешел в кино. Дорос до заместителя министра культуры, но не смог сработаться с моим предшественником[94] и с 59-го года возглавил «Мосфильм». Отлично руководил столь хлопотным хозяйством и мог бы руководить еще долго. 64 года - это еще не старость, тем более что на здоровье Сурин не жаловался. Но он считал, что знания и опыт дают право высказывать собственное мнение, невзирая на лица. Везде, вплоть до ЦК. Это многим не нравилось. И чем дальше, тем больше. В итоге Сурина решили убрать. Предлагать ему уйти по состоянию здоровья не стали, знали, что не уйдет. Сначала попробовали придраться к сыну, который работает на «Мосфильме», - развел, мол, семейственность. Высказали на партсобрании, но Сурин отмел эти нападки и выставил выступившего в дураках. То, что молодой режиссер работает на киностудии, где директором его отец, - это еще не семейственность. Тем более что не было ни одного примера поблажек, которые бы Сурин делал сыну.
А уж как искали. Землю носом рыли и были готовы из мухи слона сделать. С сыном не вышло, так нашли другой повод - охотничье ружье, подаренное итальянскими кинематографистами. Зная о том, что Сурин - страстный охотник, итальянцы подарили ему ружье. Хорошее. Такое, что охотнику устоять было невозможно. Охотник в Сурине взял верх над коммунистом. Так бывает, когда теряешь бдительность. Если говорить начистоту, то подарок Сурин заслужил. С картиной про Арктику[95], которую итальянцы снимали вместе с нашими, было много сложностей. Совместные съемки - дело нужное и полезное. Культурное сотрудничество надо развивать, с этим никто не спорит. Но если на съемочной площадке работает интернациональный коллектив, тем более - представители капстран, то сложностей возникает больше обычного и решать их гораздо труднее. Кое-что приходится решать на дипломатическом уровне. Съемки не раз зашли бы в тупик, если бы не Сурин. Он знал все и всех. Он и в Австрии работал[96], так что понимал, как вести дела с заграницей. С любым вопросом и наши, и итальянцы приходили к Сурину. Он решал все быстро. Сэкономил итальянцам кучу денег, потому что работа шла без простоев. А у них принято благодарить за это. Понимая, что денег у них Сурин никогда не возьмет, они решили подарить ружье. Дарили торжественно, от всей группы. Сурин ружье не прятал. Наоборот - всем показывал и рассказывал, от кого оно. Больше полутора лет ружье никого не интересовало. Но вдруг - гром среди ясного неба. Скандал! Взятка! Сурина начали вызывать то в Госкино, то в горком, то в ЦК. Дали партийный выговор. Довели человека до больницы. Вынудили уйти. А он еще столько мог сделать. Кухарский по этому поводу сказал - еще Чехов писал, что любое ружье рано или поздно выстрелит. Да - «выстрелило». Наповал.
Вместо Сурина назначили зампреда Мосгорисполкома Сизова[97]. Сизов в кино - новичок. Ничего страшного, научится. Я и сама когда-то училась. Но не вижу смысла в том, чтобы сгонять с места опытного человека и заменять его новичком. От этого неминуемо будет страдать дело. Таня сказала мне, что на «Мосфильме» приход Сизова восприняли с большим энтузиазмом. Надеются, что он, как бывший исполкомовский работник, поможет очередникам с жилплощадью.
17 января 1972 года Внутренний гастрольный план[98] перекосило влево и вниз, если смотреть на карту. Таллин, Рига, Тбилиси, Одесса - самые желанные города. Ленинград, за возможность выступить в котором еще недавно разгорались сражения, теряет привлекательность. Все дело в «товарном обмене». Люди хотят ехать туда, откуда можно привезти что-то для продажи. В портовых городах покупают товары у моряков, а в Тбилиси - продукцию местных цеховиков. Тактакишвили[99] водил меня, как в музей, в один магазинчик при рынке в Тбилиси. Ходили инкогнито, но его там все равно узнали. Я была поражена широтой ассортимента. Качество не самое лучшее, но от ассортимента разбегаются глаза. Однажды посоветовала Тарасову[100] обратить внимание на тбилисский ассортимент. Оказалось, что его сотрудники следят за подпольным ассортиментом так же внимательно, как милиция за самими цеховиками.
Популярность среднеазиатских республик тоже падает. Никому неохота везти тяжелые дыни, если можно привезти вещи. Спекулируют почти все. Схема такая - купить три вещи, две продать с наваром, чтобы третья досталась себе даром. Это я примерно. Черт с ней со спекуляцией. Пока есть дефицит, будут и спекулянты. Меня беспокоит другое. Появилась мода устраивать барахолки на рабочем месте. Раньше носили по домам, а теперь несут в театр. В министерство, и то приносили. Так удобнее. Вещь предлагается не одному-двум, а сразу многим покупателям. И свободное время тратить не надо. Администрация потакает. Подпольная торговля интересна всем. Но всегда найдется кому сообщить. Если милиция накрывает «барахолку» на рабочем месте, то скандал получается громким. Но это никого, кроме меня, кажется, не волнует. Артисты уповают на свою популярность, пытаются выехать за ее счет. Этот номер часто проходит. Артистов у нас любят все, в том числе и милиционеры. Но артисты должны понимать, что рано или поздно кривая дорожка приведет их на скамью подсудимых. Сколько веревочке не виться, а концу все равно быть. Поблажки не вечны. Уже начали привлекать артистов к уголовной ответственности за «левые» концерты. И за спекуляцию станут привлекать.
Написала столько под впечатлением недавнего случая в Театре Эстрады. В гримерке у заслуженной актрисы, члена партии милиция нашла чемодан с мужскими рубашками, которые она привезла из Одессы. Дело дошло до горкома, а оттуда «рикошетом» ударило по мне - Фурцева, дескать, распустила свои кадры, не проводит воспитательную работу. Если говорить начистоту, так я только тем и занимаюсь, что воспитываю. На всех уровнях. Стараюсь изо всех сил, но толку мало.
12 февраля 1972 года На бюро горкома[102] разбирали работу парторганизаций творческих союзов. Больше всего досталось музыкантам. Увлекшись творческой деятельностью, они забывают об общественной работе. На бюро вместо «забывают» звучало «пренебрегают». Поручила Вартаняну[103] подтянуть своих коллег. Не хочу выслушивать из-за них упреки в горкоме и ЦК.
15 февраля 1972 года На коллегии, посвященной музейной работе, снова пришлось поставить вопрос об экскурсоводах. За исключением нескольких ведущих учреждений в экскурсоводы повсюду набираются случайные люди, не имеющие необходимых знаний. Жалоб на экскурсоводов приходит огромное количество. Если в Москве и Ленинграде работа в целом поставлена хорошо, то на периферии дела обстоят плохо. Мне снова начали поминать сезонность, нехватку кадров и т. п. Никакие причины не могут служить оправданием плохой работы. Пора начать относиться к этому вопросу со всей серьезностью и прекратить привлекать случайных людей со стороны. Надо понимать, что одна неудачная экскурсия может испортить человеку весь отпуск. Очень больно и стыдно читать жалобы на экскурсоводов в таких священных для нашей культуры местах, как Пушкинские горы или Ясная Поляна. Особенно стыдно, когда поступают жалобы от иностранных групп. Думаю, что проблему можно решить, командируя на усиление в сезон отпусков научных сотрудников центральных музеев и институтов. Поручила проработать этот вопрос и представить мне соображения.
25 февраля 1972 года Обсуждение в ЦК постановления о подготовке к 50-летию образования СССР превратилось в спор с Демичевым и остальными. Ох уж эти вечные споры! Сколько времени тратится понапрасну. Я не выношу формального подхода. Хочется к такой важной, значимой дате сделать что-то стоящее, а не устраивать мероприятия «для отчета». Я хочу, чтобы этот юбилей запомнился на многие годы. Заодно обсудили телеспектакли, которые в последнее время сильно критикуют. Не спорю, что телеспектакли во многом уступают художественным фильмам. Но нельзя же не брать во внимание то, что они помогают приблизить театр к народу. Не все же живут в крупных городах и имеют возможность ходить по театрам. К тому же, записывая спектакли для телевидения, мы создаем уникальный театральный архив, на котором будет учиться много поколений. Вот я, например, сильно жалею о том, что не видела на сцене многих артистов прошлого. И уже не увижу.
Меня часто упрекают в том, что я многого хочу. И в ЦК упрекают, и в Совмине. А как же иначе? Только тот, кто многого хочет, способен многого добиться. Сидеть сложа руки я не умею.
8 марта 1972 года Вернувшись в Москву из-за границы, первым делом еду на работу. И всякий раз волнуюсь - пустят ли? Не сидит ли уже в моем кабинете кто-то другой? С другими такое случалось. Приедешь в свое министерство, а тебя с порога заворачивают - а у нас уже другой министр! Во время поездок постоянно нервничаю, часто звоню домой. Понимаю, что это глупо. Понимаю - чему быть, того не миновать, но ничего не могу с собой поделать. Слишком много людей возвращалось к разбитому корыту. В этот раз в Ханое полдня не работала связь с Москвой. Такое случается, но я сразу же вообразила, что это из-за меня, и места себе не находила. Устала чувствовать себя в подвешенном состоянии. Устала постоянно ждать плохих новостей. Временами хочется уйти самой, чтобы положить всему конец. Но не ухожу. Знаю, что не смогу без работы. Сил у меня много, надо их к чему-то прикладывать. Дома я сойду с ума от скуки. Сильно завидую творческим людям. Они даже на пенсии могут творить, заниматься любимым делом. А я руководитель-организатор. Мне нужно дело. Потому и не ухожу. Мечтаю умереть на посту. Да, мечтаю. Это не красивые слова, а самая честная правда. Отдых, пусть даже и заслуженный, это не для меня. «Никогда не остывая, мчат по рельсам наши дни», - пелось в одной старой песне. Вот так и я мчусь по рельсам и не хочу останавливаться.
Есть еще одна причина. Чем выше пост, тем больше завистников, больше обиженных. Пока я министр, со мной считаются. За спиной болтают всякое, но открыто нападать остерегаются. Стоит только уйти на пенсию, как все изменится. Отношение ко мне изменится. Я привыкла ходить с высоко поднятой головой, привыкла, чтобы со мной считались. Покой мне снится только в страшных снах.
Сегодня женский праздник. На столе гора телеграмм, много звонков. А вот настроение совсем не праздничное. За время моего отсутствия мне все же подложили свинью. Перед отъездом во Вьетнам я посмотрела в Большом театре балет по «Анне Карениной». Скажу честно, что у меня с самого начала были большие сомнения по поводу этой постановки. «Анна Каренина» - совершенно не «балетное» произведение. Было уже дело, пытались ставить балет по Бальзаку, и ничего путного не получилось. Зачем замахиваться на недосягаемое? Зачем зря тратить время и силы? Но Кухарский[104] меня уговорил, поручился, что Большой театр справится с этой задачей. Я ему поверила. Но когда увидела, что получилось из этой затеи, то схватилась за голову. Какой ужас! Глумление над творчеством Толстого! Дискредитация! Позор! Не сумев взять талантом, решили шокировать. Некоторые сцены выглядели откровенно непристойными. Я сказала, что такой спектакль нельзя показывать зрителям. Муромцев[105] меня поддержал. Ему спектакль тоже не понравился. Но Щедрин и Плисецкая начали спорить. Я их прекрасно понимаю. Они возлагали на эту постановку большие надежды и вложили в нее много сил. Но чья вина, что результат оказался неудовлетворительным? Кухарскому сделала выговор за то, что он, не будучи уверенным в успехе, ввел меня в заблуждение, и на этом посчитала дело законченным. Напрасно так думала.
Пока меня не было, Щедрин и Плисецкая сумели обработать Демичева. Демичев одно время работал под моим началом и теперь не упускает случая подчеркнуть, что он, как секретарь ЦК, курирующий культуру, стоит выше меня. Мне передавали его слова: «если Фурцева против, то я - за». В мое отсутствие, не поставив в известность ни меня, ни Кухарского, Демичев разрешил продолжать репетировать «Анну». Вдобавок он похвалил Щедрина и Плисецкую за смелость. Надо же - замахнулись на самого Толстого! Очень показательный поступок. Он показывает, как в наше время принято делать дела. Когда я начинала работать, все делалось иначе. Первый секретарь Крымского обкома Вегер, прежде чем отменить решение кого-то из сотрудников, считал необходимым выслушать его объяснения. И другие руководители поступали точно так же. А мне вот в очередной раз дали понять, что я - пустое место. Черт с ним, с балетом. Возможно, что я и ошиблась. Могу допустить, что музыка не так плоха, как мне показалось, а полуголая Анна в объятьях Вронского - новаторская находка. Но не могу допустить такого отношения к себе. Позвонила Демичеву и попросила впредь не отменять моих указаний без моего ведома. В ответ услышала то, что и ожидала услышать. Не считал нужным беспокоить меня по таким пустякам. Хороши пустяки! Кому-то пустяки, а кому-то подрыв авторитета. Теперь надо будет побывать на премьере «Анны». Непременно. Надо увидеть и сравнить.
Когда в «Современнике» собрались ставить «Большевиков» Шатрова, председатель Главлита[106] Романов выступил против. Ему «Большевики» показались антисоветскими. Я прочла пьесу дважды, оценивая каждое слово, и ничего антисоветского в ней не нашла. Хорошая пьеса, настоящая советская, побольше бы таких. Я решила, что ее не только можно, но и нужно ставить в юбилей Октября. Но прежде, чем дать «добро» Ефремову[107], я позвонила Романову и сообщила ему свое мнение. Романов ответил, что еще раз прочтет «Большевиков». Спустя день или два он сказал, что снимает свои возражения. Только после этого у меня состоялся разговор с Ефремовым по поводу «Большевиков». Должна же быть культура руководства. Все мы - секретари, министры, председатели - представляем собой советское руководство. Нам негоже играть в чехарду да в прятки. По всем вопросам мы должны выступать единым фронтом. Иначе подрывается престиж руководства. Демичев же не только мой престиж подрывает, но и свой собственный.
К творчеству Льва Толстого у меня особое отношение. Не как у читательницы, а как у министра культуры. Страшно вспомнить, каких нервов стоили мне съемки «Войны и мира». Как только вспомню, то радуюсь, что сейчас не занимаюсь кинематографом[108].
10 марта 1972 года Сегодня был очень тяжелый день. Во МХАТе собрались ставить пьесу о Пушкине. Мне не понравилось уже само название - «Медная бабушка». Какое-то оно легкомысленное, водевильное. Я бы даже сказала, что глупое. Но это мое личное мнение. Не в названии дело, а в том, что в одном из ведущих советских театров приняли к постановке сырую, недоработанную пьесу. И кроме того, легкомысленно отнеслись к подбору актеров. В том числе и на главную роль[109]. Совершенно неузнаваемый, невнятный, суетливый Пушкин. Художественный совет подверг постановку критике, но Ефремов[110] не принял эту критику к сведению. Я понимаю Ефремова. Ему нелегко руководить таким театром, но он старается. МХАТ меняется в лучшую сторону, это заметно. Ефремов - человек с характером, именно поэтому он был назначен на эту должность. Бесхарактерного худрука корифеи сразу бы подавили своим авторитетом, а Ефремов успешно им противостоит. Пытается внести в театр дух нового. Не идет на поводу. Но мнением людей с большим сценическим опытом пренебрегать не следует. В театре сложилась непростая обстановка. Дело не в одном спектакле, а в целом клубке проблем, который пришлось срочно распутывать. Моя вина в этом тоже есть - недоглядела.
Разговор был долгим и тяжелым. Актеры памятливы и умеют вставлять шпильки. Будто бы невзначай мне припомнили «Живого»[111], да еще и ввернули, что я оценила этот спектакль, не досмотрев его до конца. Пришлось уже в который раз объяснять свою позицию. Принципиальную позицию. Нельзя путать принципиальность с упрямством. Принципиальность - это готовность отстаивать свою позицию и не идти ни у кого на поводу. Упрямство - это не слушать разумных доводов. Я прислушиваюсь к умным советам. Например, в 66-м, когда у меня были сомнения по поводу выставки художника Тышлера[112], я все же разрешила ее провести, несмотря на то что подобное творчество казалось мне совершенно чуждым. Разрешила, потому что Борис Владимирович Иогансон[113], мнение которого я очень уважаю, сказал, что Тышлер хороший художник и его картины - это настоящее искусство. Была бы я упрямой, разве уступила бы? А касательно «недосмотрела до конца» я сказала так: «Товарищи, если вам в столовой прокисший борщ дадут, вы первой ложкой ограничитесь, чтобы составить мнение, или съедите всю тарелку?» Все согласились, что будет достаточно и одной ложки.
Ефремов сказал, что сыграет Пушкина сам. Я не против. В нем даже без грима проступает что-то пушкинское, и он напрочь лишен суетливости.
2 апреля 1972 года Разговаривала с Гурченко. Она пришла ко мне посоветоваться. Ничего не просила. Если бы собралась просить, то пошла бы в Госкино. Ей тяжело. Хороших ролей не дают и вообще не жалуют. Трудная судьба. Головокружительный взлет в двадцать лет, а потом одна неприятность за другой. Хочет вернуться в театр, но не в «Современник», а в другой. Спрашивала, куда бы я ей посоветовала пойти. Только спрашивала, протекции не просила. Я люблю, когда люди ведут себя с достоинством. Достоинство и порядочность - это те качества, которые нельзя утрачивать ни при каких обстоятельствах. В театр идти отсоветовала. Гурченко - прирожденная киноактриса, на сцене ей делать нечего. Каждый человек должен пробиваться там, где он может многого достичь. Посоветовала ей подобрать хорошую серьезную роль. И непременно на современную тему. Классику считают делом беспроигрышным, но современные роли все же привлекают больший интерес. «Докажите всем, что вы серьезная глубокая актриса», - сказала я. Гурченко бы рада, но ролей не дают. Надо ей помочь.
Попросила Романова[114] подобрать для Гурченко что-то подходящее. Тот сразу обиделся - почему она к вам пришла, а не ко мне. Ревнивый до ужаса, во всем видит ущерб своему авторитету. Ответила, что она ко мне посоветоваться пришла, как женщина к женщине. Пообещал помочь.
19 апреля 1972 года «Адъютанта его превосходительства»[115] привожу в пример как эталонное совмещение идейности, художественности и интересного сюжета. А то у нас любят оправдываться тем, что если делать упор на идейность, то зрителю будет неинтересно. Особенно любит рассуждать об этом Любимов. Все дело в том, как делать упор. Любое дело требует серьезного подхода. Создатели «Адъютанта» могли пойти по легкому пути. Могли сделать очередную лубочную халтуру на тему Гражданской войны в духе американского вестерна. Выстрелы, погони, трюки. Но отнеслись к постановке как следует и получили замечательный результат. Была удивлена, когда узнала, что артист Соломин[116] не имеет звания. Представила его к «заслуженному».
Другой пример - «Любовь Яровая». Хорошая коммунистическая пьеса с захватывающим сюжетом. Фильм по ней получился замечательный[117]. Если собраться с мыслями и вспомнить, то примеров наберется много. Но мне для споров в качестве аргументов достаточно двух этих. Главное то, что это - свежие примеры. Не получится оправдываться тем, что сейчас, мол, не то время. Для тех, кто знает свое дело, всегда правильное время. Не выношу, когда плохую работу пытаются подать под видом «творческих исканий». Отвечаю на это - не там ищете! Но больше всего не выношу позерства в искусстве. Не выношу, когда пытаются произвести впечатление не мастерством, а «чем-то этаким». Если спектакль плохой, его даже манной небесной не спасти[118]. Не люблю закрывать и запрещать. Всегда даю возможность исправить и доработать. Даю возможность учиться на ошибках. Всегда помню, сколько сама наделала ошибок. У меня в этом году юбилей - 50 лет трудовой жизни. Я начала работать с 12 лет, чтобы помочь маме. 22-й год, разруха. А мне было всего 12, и мне казалось, что жизнь прекрасна. Как многое в нашем восприятии зависит от возраста. Те, кто называет меня «ткачихой», не знают, что на самом деле я начала трудовую биографию с мойки полов. А то бы называли «уборщицей».
Любой сделанный мной запрет оставляет внутри тревожное чувство. Как будто кошки скребут. То и дело мысленно возвращаюсь в прошлое. Вспоминаю, думаю - права ли была? Не пошла ли на поводу у собственного «не нравится»? Очень легко пойти на поводу у своего личного впечатления. Когда не нравится, то сразу же находятся десятки доводов для запрета. Но я с ходу таких решений не принимаю. Обдумываю, прислушиваюсь к себе, советуюсь. Считанные разы запрещала без долгих раздумий и обсуждения. Это были случаи, когда думать и обсуждать нечего. Творческих людей иногда заносит в такие дебри, из которых они сами выбраться не могут. А когда книга написана или спектакль поставлен, им становится жаль своих трудов. Они боятся сами себе признаться, что вышло плохо. После запретов начинаются обиды. Обиды приводят к новым ошибкам. Получается замкнутый круг.
Огорчаюсь, когда приходится что-то запрещать. Радуюсь, когда поступаю наоборот. Когда убеждаю что-то разрешить. Не приказываю, а убеждаю. Помню, как ездила на худсоветы во МХАТ, когда там обсуждался спектакль «О женщине»[119]. Таня удивлялась - да просто отдайте распоряжение, зачем столько ездить. Но я не считала возможным давать распоряжения по таким вопросам. Нужно было убедить. Обсуждение идет на пользу постановке. А если принудить худсовет сделать что-то против воли, ничего хорошего из этого не выйдет. В худсовет входит элита театра, а с нею не стоит портить отношений. Уступят, разрешат, но потом заклюют. Найдут возможность. Поэтому выход один - убеждать, убеждать и убеждать! Ничего, справляюсь пока. Я настойчивая, и с аргументацией у меня все в порядке. Как перестану справляться, уйду на пенсию.
7 июня 1972 года Завидую тем, кто знает иностранные языки. Мне этого очень не хватает. В свое время об этом не думала, а теперь уже поздно учиться. Да и некогда. Но завидую. Завидую Николаю, который бегло говорит по-французски. Надя сказала, что у него хороший выговор. Для французов это очень важно. Эх, если бы я так знала французский. И английский с немецким тоже бы не помешали. Очень приятно обходиться за границей без переводчика. Перевод затягивает и усложняет общение. А если собеседники увлекаются, то переводчик просто не успевает все перевести. Или же делает ошибки. После встречи начинается - извините, Екатерина Алексеевна, я вот в этом месте немного не так перевел. Ничего, говорю, бывает. Главное, не исказить общего смысла. Труднее всего бедным переводчикам даются шутки. Но тут уж я вижу, что все улыбаются, и улыбаюсь сама, даже если не понимаю, в чем соль. Сама же стараюсь под перевод выражаться предельно просто. «Кузькину мать» в разговорах с иностранцами не поминаю[127]. Но казусы все равно случаются. Радуюсь за Светлану, которая знает два иностранных языка. Маришка учит английский и французский. Она уверяет меня, что выучить язык совсем не сложно. При каждой встрече демонстрирует свои успехи.
16 июня 1972 года Певица Резанова отличилась на «Орфее»[128]. Вышла на сцену в платье с большим вырезом и без бюстгальтера. Спела хорошо, получила первую премию. Наши умники-ханжи сразу же начали говорить, что она опозорила «высокое звание советской актрисы» своим якобы «непотребным» нарядом. Я под это дело вспомнила, как начальник саратовского техникума заставил меня удлинить юбку, которая показалась ему слишком короткой. Сказала умникам, что Резанова - победитель, а победителей не судят. Сценический наряд - часть артистического образа. Она не в монастыре пела, а на музыкальном фестивале. Не на бюстгальтеры внимание обращать надо, а на то, кто как поет. Артистка, женщина должна уметь производить впечатление своим видом. Так, чтобы выйти - и все ахнули. Серым мышкам на сцене не место. Тем более - на международных конкурсах.
29 июля 1972 года Очередной удар, на этот раз от Суслова. У меня отобрали газету «Советская культура». Раньше газета была органом министерства и ЦК профсоюза работников культуры, а теперь стала органом ЦК КПСС. Совершенно необоснованное решение было объяснено тем, что такой шаг поднимет и укрепит авторитет газеты. Поднимет и укрепит? Как будто раньше у «Культуры» авторитет был низок? Если говорить честно, то «Культура» была одной из самых читаемых газет страны. В ней не печатались сухие, неинтересные материалы. В киосках ее разбирают сразу, подписку приходится лимитировать, потому что на всех желающих не хватает тиража. Люди говорят: «Самые интересные газеты это «Литературка»[134] и «Культура». Не раз слышала. О каком падении авторитета можно говорить? Дело не в поднятии авторитета «Культуры», а в нападках на мой авторитет. Фурцева газету издавать не умеет, давайте газету у нее отберем! Впрямую так не говорится, но я же все понимаю. Министерство культуры осталось без газеты, и это никого не волнует. Теперь все материалы я буду подавать на утверждение Демичеву. Что он разрешит, то и напечатают. Я относилась к «Культуре», словно к своей дочери. Читала от начала до конца, гордилась газетой, постоянно принимала участие в работе редакции. Уж у меня-то газета без внимания никогда не оставалась. Расцениваю произошедшее как плевок в лицо, как выражение недоверия. Стыдно смотреть в глаза сотрудникам.
Новым редактором «Культуры» назначили Романова из Госкино. Вспомнили вдруг, что он журналист. Романов недоволен таким понижением, но ему приходится делать вид, будто он давно мечтал вернуться к журналистской работе. А куда деваться? Выразишь несогласие - уйдешь на пенсию. Я не могу понять смысла такого кадрового решения. За десять лет Романов хорошо освоился в кинематографии. Он досконально знал эту сферу и неплохо справлялся со своей работой. Ошибки были, как и у всех. Но не такие, чтобы за них стоило снимать с руководства кинематографом. Если уж так хотелось сменить главного редактора, то можно было бы поставить Попова[135]. У Попова большой опыт. Он проработал в редакции более 10 лет и превосходно разбирается во всех вопросах. Кроме того, он большой эрудит. Кажется, что не существует вопроса, на который он не мог бы дать развернутый ответ. А эрудиция - это огромный плюс для редактора. Тем более для редактора «Советской культуры». Но на Попове висит ярлык «человек Фурцевой», и с таким ярлыком его никто не назначит.
Жаль газету. Опасаюсь, что испортят ее. Не поднимут престиж, а опустят. Такое чувство, будто потеряла близкого человека.
5 августа 1972 года ЧП в доме творчества в Дубултах[137]. У одной из поварих, проработавшей там три года, сотрудники комитета[138] нашли склад антисоветской литературы. Много книг и журналов. Много одинаковых экземпляров. Распространение было поставлено на широкую ногу. И Бауман[139] ничего не заметил. Сигнал пришел откуда-то со стороны, и ниточка привела в Дом творчества. Возможно, Бауман настолько увлекся организацией физиотерапевтического отделения, что ослабил бдительность. Он человек увлекающийся. Шум поднялся невероятный. Один из лучших наших домов творчества стал рассадником антисоветчины! Туда же никто не мог попасть с улицы. Путевки выдавались только членам союза и руководящим работникам. Проверенным, доверенным людям. И получается, что часть их вместе с впечатлениями об отдыхе увозила номера «Посева»?![140] Причем довольно значительная часть. Иначе бы не было необходимости держать большой склад. Непонятно, о чем думали эти люди? Стоило ли ради столь сомнительного чтения рисковать партбилетом и репутацией? Я регулярно получаю подборки статей о советской культуре из антисоветской прессы. Ни слова правды, одна лишь грязная ложь и нелепые вымыслы. Читаю только по долгу службы. Чтобы бить врага, надо знать его приемы и уловки.
Досталось всем - и министерству, и Союзу писателей, и местному партийному начальству. Баумана хотели снять, но я его отстояла. Лично ему я доверяю полностью. Он четверть века сидит на своем месте и прекрасно справляется. Нынешний дом творчества - это его заслуга. Заменить столь крепкого хозяйственника некем. Поставишь неопытного - рекой польются жалобы. Контингент-то отдыхает капризный, а Бауман всех знает, как родных. Тем более что прямой его вины в случившемся нет. Хватит с него строгого выговора. Пусть организует свою лечебницу, доведет начатое до конца. К тому же кто на молоке обжегся, тот на воду дует. Он теперь будет смотреть за своими сотрудниками в оба глаза.
Демичев сделал мне выговор за то, что путевки в дома творчества «раздаются кому попало». Кроме писателей там отдыхают «случайные» люди. Это, мол, способствует таким происшествиям. Я попросила уточнить, чему именно это способствует. И кого он считает «случайными людьми»? Композиторов? Кинематографистов? Актеров? Сотрудников ЦК? Это же общепринятая практика распространения путевок. Писателей в Дубултах примерно две трети, но остальные-то далеко не случайные люди. Зачем передергивать? Назвала фамилии сотрудников отдела культуры ЦК, которые отдыхали в Дубултах. И еще несколько фамилий назвала. Те, что погромче. Демичев перестал меня отчитывать и заговорил об усилении бдительности. Боюсь, что в Дубултах теперь будет нервозная обстановка. Жаль, хорошее место. Очень спокойное, умиротворяющее. Сейчас, когда в Москве пахнет дымом[141], вспоминаю Дубулты с особенным удовольствием.
Практически одновременно с футболистами из Парижа вернулся ансамбль Моисеева. Уверена, что если бы таможня вместо футболистов взялась бы за артистов, результат был столь же плачевным. Лихорадило бы не Спорткомитет, а мое министерство. Удивляюсь людской глупости. Как можно одним чемоданом мохера или еще какого-то тряпья перечеркивать всю свою жизнь. Уличенных в спекуляции за границу не выпускают. Не будет больше возможности покупать что-то для себя и семьи. Для многих позорное звание «невыездного» означает конец карьеры. Так стоит ли овчинка выделки? Никто же ведь не нуждается, ни артисты, ни спортсмены. А привозит вещи для спекуляции половина из выезжающих. Да - половина. Я знаю, что говорю. Даже в министерстве не стесняются предлагать вещи, которые якобы «не подошли по размеру». Сама в три обхвата, а продает блузки на Дюймовочку! Как же, «не подошли»! Ничего не стесняются. У меня тоже бывает так, что куплю что-то, а дома рассмотрю и понимаю, что я этого носить не стану. Ошиблась, с кем не бывает. Но я не предлагаю купить, а просто отдаю вещь. Дарю. Мне не нужно, а кому-то пригодится.
Разговаривала с Моисеевым. Он, конечно, ручается за всех своих артистов. Сказала ему, чтобы не мерил всех на свой собственный аршин, а был бдительнее. В разговоре вспомнили о том, как в контейнере с декорациями Большого театра таможня нашла семь японских вязальных машин! Семь! Это же какую «коммерцию» надо провернуть, чтобы купить столько добра. Жаль, что тех «коммерсантов» так и не нашли и не посадили.
5 января 1972 года Как обычно, несколько недоразумений с подарками. Давно установила себе предел - не принимать подарков, которые стоят дороже десяти рублей. Исключение делаю только для близких. Остальным дорогие подарки возвращаю. Зная эту мою привычку, Таня и Люба[92] не разрешают никому оставлять у них подарки для передачи мне. Говорят - нет уж, вручите лично. Знают, что иначе им придется самим возвращать то, что я не сочту нужным принять. Тане однажды даже пришлось отправлять подарки почтой в Ленинград и Куйбышев. Командированные товарищи уговорили. Сказали, что торопятся на поезд и оставили «кое-что» для меня. Квитанции храню до сих пор, хоть и много лет прошло. Вдруг припомнят? Иногда, когда нужен повод, а найти его нельзя, начинают рыться в прошлом. В этом смысле показателен пример бывшего директора «Мосфильма» Сурина[93].
Сурин - талантливый и опытный организатор. Начинал работать в управлении музучреждений комитета по делам искусств, после войны перешел в кино. Дорос до заместителя министра культуры, но не смог сработаться с моим предшественником[94] и с 59-го года возглавил «Мосфильм». Отлично руководил столь хлопотным хозяйством и мог бы руководить еще долго. 64 года - это еще не старость, тем более что на здоровье Сурин не жаловался. Но он считал, что знания и опыт дают право высказывать собственное мнение, невзирая на лица. Везде, вплоть до ЦК. Это многим не нравилось. И чем дальше, тем больше. В итоге Сурина решили убрать. Предлагать ему уйти по состоянию здоровья не стали, знали, что не уйдет. Сначала попробовали придраться к сыну, который работает на «Мосфильме», - развел, мол, семейственность. Высказали на партсобрании, но Сурин отмел эти нападки и выставил выступившего в дураках. То, что молодой режиссер работает на киностудии, где директором его отец, - это еще не семейственность. Тем более что не было ни одного примера поблажек, которые бы Сурин делал сыну.
А уж как искали. Землю носом рыли и были готовы из мухи слона сделать. С сыном не вышло, так нашли другой повод - охотничье ружье, подаренное итальянскими кинематографистами. Зная о том, что Сурин - страстный охотник, итальянцы подарили ему ружье. Хорошее. Такое, что охотнику устоять было невозможно. Охотник в Сурине взял верх над коммунистом. Так бывает, когда теряешь бдительность. Если говорить начистоту, то подарок Сурин заслужил. С картиной про Арктику[95], которую итальянцы снимали вместе с нашими, было много сложностей. Совместные съемки - дело нужное и полезное. Культурное сотрудничество надо развивать, с этим никто не спорит. Но если на съемочной площадке работает интернациональный коллектив, тем более - представители капстран, то сложностей возникает больше обычного и решать их гораздо труднее. Кое-что приходится решать на дипломатическом уровне. Съемки не раз зашли бы в тупик, если бы не Сурин. Он знал все и всех. Он и в Австрии работал[96], так что понимал, как вести дела с заграницей. С любым вопросом и наши, и итальянцы приходили к Сурину. Он решал все быстро. Сэкономил итальянцам кучу денег, потому что работа шла без простоев. А у них принято благодарить за это. Понимая, что денег у них Сурин никогда не возьмет, они решили подарить ружье. Дарили торжественно, от всей группы. Сурин ружье не прятал. Наоборот - всем показывал и рассказывал, от кого оно. Больше полутора лет ружье никого не интересовало. Но вдруг - гром среди ясного неба. Скандал! Взятка! Сурина начали вызывать то в Госкино, то в горком, то в ЦК. Дали партийный выговор. Довели человека до больницы. Вынудили уйти. А он еще столько мог сделать. Кухарский по этому поводу сказал - еще Чехов писал, что любое ружье рано или поздно выстрелит. Да - «выстрелило». Наповал.
Вместо Сурина назначили зампреда Мосгорисполкома Сизова[97]. Сизов в кино - новичок. Ничего страшного, научится. Я и сама когда-то училась. Но не вижу смысла в том, чтобы сгонять с места опытного человека и заменять его новичком. От этого неминуемо будет страдать дело. Таня сказала мне, что на «Мосфильме» приход Сизова восприняли с большим энтузиазмом. Надеются, что он, как бывший исполкомовский работник, поможет очередникам с жилплощадью.
17 января 1972 года Внутренний гастрольный план[98] перекосило влево и вниз, если смотреть на карту. Таллин, Рига, Тбилиси, Одесса - самые желанные города. Ленинград, за возможность выступить в котором еще недавно разгорались сражения, теряет привлекательность. Все дело в «товарном обмене». Люди хотят ехать туда, откуда можно привезти что-то для продажи. В портовых городах покупают товары у моряков, а в Тбилиси - продукцию местных цеховиков. Тактакишвили[99] водил меня, как в музей, в один магазинчик при рынке в Тбилиси. Ходили инкогнито, но его там все равно узнали. Я была поражена широтой ассортимента. Качество не самое лучшее, но от ассортимента разбегаются глаза. Однажды посоветовала Тарасову[100] обратить внимание на тбилисский ассортимент. Оказалось, что его сотрудники следят за подпольным ассортиментом так же внимательно, как милиция за самими цеховиками.
Популярность среднеазиатских республик тоже падает. Никому неохота везти тяжелые дыни, если можно привезти вещи. Спекулируют почти все. Схема такая - купить три вещи, две продать с наваром, чтобы третья досталась себе даром. Это я примерно. Черт с ней со спекуляцией. Пока есть дефицит, будут и спекулянты. Меня беспокоит другое. Появилась мода устраивать барахолки на рабочем месте. Раньше носили по домам, а теперь несут в театр. В министерство, и то приносили. Так удобнее. Вещь предлагается не одному-двум, а сразу многим покупателям. И свободное время тратить не надо. Администрация потакает. Подпольная торговля интересна всем. Но всегда найдется кому сообщить. Если милиция накрывает «барахолку» на рабочем месте, то скандал получается громким. Но это никого, кроме меня, кажется, не волнует. Артисты уповают на свою популярность, пытаются выехать за ее счет. Этот номер часто проходит. Артистов у нас любят все, в том числе и милиционеры. Но артисты должны понимать, что рано или поздно кривая дорожка приведет их на скамью подсудимых. Сколько веревочке не виться, а концу все равно быть. Поблажки не вечны. Уже начали привлекать артистов к уголовной ответственности за «левые» концерты. И за спекуляцию станут привлекать.
Написала столько под впечатлением недавнего случая в Театре Эстрады. В гримерке у заслуженной актрисы, члена партии милиция нашла чемодан с мужскими рубашками, которые она привезла из Одессы. Дело дошло до горкома, а оттуда «рикошетом» ударило по мне - Фурцева, дескать, распустила свои кадры, не проводит воспитательную работу. Если говорить начистоту, так я только тем и занимаюсь, что воспитываю. На всех уровнях. Стараюсь изо всех сил, но толку мало.
12 февраля 1972 года На бюро горкома[102] разбирали работу парторганизаций творческих союзов. Больше всего досталось музыкантам. Увлекшись творческой деятельностью, они забывают об общественной работе. На бюро вместо «забывают» звучало «пренебрегают». Поручила Вартаняну[103] подтянуть своих коллег. Не хочу выслушивать из-за них упреки в горкоме и ЦК.
15 февраля 1972 года На коллегии, посвященной музейной работе, снова пришлось поставить вопрос об экскурсоводах. За исключением нескольких ведущих учреждений в экскурсоводы повсюду набираются случайные люди, не имеющие необходимых знаний. Жалоб на экскурсоводов приходит огромное количество. Если в Москве и Ленинграде работа в целом поставлена хорошо, то на периферии дела обстоят плохо. Мне снова начали поминать сезонность, нехватку кадров и т. п. Никакие причины не могут служить оправданием плохой работы. Пора начать относиться к этому вопросу со всей серьезностью и прекратить привлекать случайных людей со стороны. Надо понимать, что одна неудачная экскурсия может испортить человеку весь отпуск. Очень больно и стыдно читать жалобы на экскурсоводов в таких священных для нашей культуры местах, как Пушкинские горы или Ясная Поляна. Особенно стыдно, когда поступают жалобы от иностранных групп. Думаю, что проблему можно решить, командируя на усиление в сезон отпусков научных сотрудников центральных музеев и институтов. Поручила проработать этот вопрос и представить мне соображения.
25 февраля 1972 года Обсуждение в ЦК постановления о подготовке к 50-летию образования СССР превратилось в спор с Демичевым и остальными. Ох уж эти вечные споры! Сколько времени тратится понапрасну. Я не выношу формального подхода. Хочется к такой важной, значимой дате сделать что-то стоящее, а не устраивать мероприятия «для отчета». Я хочу, чтобы этот юбилей запомнился на многие годы. Заодно обсудили телеспектакли, которые в последнее время сильно критикуют. Не спорю, что телеспектакли во многом уступают художественным фильмам. Но нельзя же не брать во внимание то, что они помогают приблизить театр к народу. Не все же живут в крупных городах и имеют возможность ходить по театрам. К тому же, записывая спектакли для телевидения, мы создаем уникальный театральный архив, на котором будет учиться много поколений. Вот я, например, сильно жалею о том, что не видела на сцене многих артистов прошлого. И уже не увижу.
Меня часто упрекают в том, что я многого хочу. И в ЦК упрекают, и в Совмине. А как же иначе? Только тот, кто многого хочет, способен многого добиться. Сидеть сложа руки я не умею.
8 марта 1972 года Вернувшись в Москву из-за границы, первым делом еду на работу. И всякий раз волнуюсь - пустят ли? Не сидит ли уже в моем кабинете кто-то другой? С другими такое случалось. Приедешь в свое министерство, а тебя с порога заворачивают - а у нас уже другой министр! Во время поездок постоянно нервничаю, часто звоню домой. Понимаю, что это глупо. Понимаю - чему быть, того не миновать, но ничего не могу с собой поделать. Слишком много людей возвращалось к разбитому корыту. В этот раз в Ханое полдня не работала связь с Москвой. Такое случается, но я сразу же вообразила, что это из-за меня, и места себе не находила. Устала чувствовать себя в подвешенном состоянии. Устала постоянно ждать плохих новостей. Временами хочется уйти самой, чтобы положить всему конец. Но не ухожу. Знаю, что не смогу без работы. Сил у меня много, надо их к чему-то прикладывать. Дома я сойду с ума от скуки. Сильно завидую творческим людям. Они даже на пенсии могут творить, заниматься любимым делом. А я руководитель-организатор. Мне нужно дело. Потому и не ухожу. Мечтаю умереть на посту. Да, мечтаю. Это не красивые слова, а самая честная правда. Отдых, пусть даже и заслуженный, это не для меня. «Никогда не остывая, мчат по рельсам наши дни», - пелось в одной старой песне. Вот так и я мчусь по рельсам и не хочу останавливаться.
Есть еще одна причина. Чем выше пост, тем больше завистников, больше обиженных. Пока я министр, со мной считаются. За спиной болтают всякое, но открыто нападать остерегаются. Стоит только уйти на пенсию, как все изменится. Отношение ко мне изменится. Я привыкла ходить с высоко поднятой головой, привыкла, чтобы со мной считались. Покой мне снится только в страшных снах.
Сегодня женский праздник. На столе гора телеграмм, много звонков. А вот настроение совсем не праздничное. За время моего отсутствия мне все же подложили свинью. Перед отъездом во Вьетнам я посмотрела в Большом театре балет по «Анне Карениной». Скажу честно, что у меня с самого начала были большие сомнения по поводу этой постановки. «Анна Каренина» - совершенно не «балетное» произведение. Было уже дело, пытались ставить балет по Бальзаку, и ничего путного не получилось. Зачем замахиваться на недосягаемое? Зачем зря тратить время и силы? Но Кухарский[104] меня уговорил, поручился, что Большой театр справится с этой задачей. Я ему поверила. Но когда увидела, что получилось из этой затеи, то схватилась за голову. Какой ужас! Глумление над творчеством Толстого! Дискредитация! Позор! Не сумев взять талантом, решили шокировать. Некоторые сцены выглядели откровенно непристойными. Я сказала, что такой спектакль нельзя показывать зрителям. Муромцев[105] меня поддержал. Ему спектакль тоже не понравился. Но Щедрин и Плисецкая начали спорить. Я их прекрасно понимаю. Они возлагали на эту постановку большие надежды и вложили в нее много сил. Но чья вина, что результат оказался неудовлетворительным? Кухарскому сделала выговор за то, что он, не будучи уверенным в успехе, ввел меня в заблуждение, и на этом посчитала дело законченным. Напрасно так думала.
Пока меня не было, Щедрин и Плисецкая сумели обработать Демичева. Демичев одно время работал под моим началом и теперь не упускает случая подчеркнуть, что он, как секретарь ЦК, курирующий культуру, стоит выше меня. Мне передавали его слова: «если Фурцева против, то я - за». В мое отсутствие, не поставив в известность ни меня, ни Кухарского, Демичев разрешил продолжать репетировать «Анну». Вдобавок он похвалил Щедрина и Плисецкую за смелость. Надо же - замахнулись на самого Толстого! Очень показательный поступок. Он показывает, как в наше время принято делать дела. Когда я начинала работать, все делалось иначе. Первый секретарь Крымского обкома Вегер, прежде чем отменить решение кого-то из сотрудников, считал необходимым выслушать его объяснения. И другие руководители поступали точно так же. А мне вот в очередной раз дали понять, что я - пустое место. Черт с ним, с балетом. Возможно, что я и ошиблась. Могу допустить, что музыка не так плоха, как мне показалось, а полуголая Анна в объятьях Вронского - новаторская находка. Но не могу допустить такого отношения к себе. Позвонила Демичеву и попросила впредь не отменять моих указаний без моего ведома. В ответ услышала то, что и ожидала услышать. Не считал нужным беспокоить меня по таким пустякам. Хороши пустяки! Кому-то пустяки, а кому-то подрыв авторитета. Теперь надо будет побывать на премьере «Анны». Непременно. Надо увидеть и сравнить.
Когда в «Современнике» собрались ставить «Большевиков» Шатрова, председатель Главлита[106] Романов выступил против. Ему «Большевики» показались антисоветскими. Я прочла пьесу дважды, оценивая каждое слово, и ничего антисоветского в ней не нашла. Хорошая пьеса, настоящая советская, побольше бы таких. Я решила, что ее не только можно, но и нужно ставить в юбилей Октября. Но прежде, чем дать «добро» Ефремову[107], я позвонила Романову и сообщила ему свое мнение. Романов ответил, что еще раз прочтет «Большевиков». Спустя день или два он сказал, что снимает свои возражения. Только после этого у меня состоялся разговор с Ефремовым по поводу «Большевиков». Должна же быть культура руководства. Все мы - секретари, министры, председатели - представляем собой советское руководство. Нам негоже играть в чехарду да в прятки. По всем вопросам мы должны выступать единым фронтом. Иначе подрывается престиж руководства. Демичев же не только мой престиж подрывает, но и свой собственный.
К творчеству Льва Толстого у меня особое отношение. Не как у читательницы, а как у министра культуры. Страшно вспомнить, каких нервов стоили мне съемки «Войны и мира». Как только вспомню, то радуюсь, что сейчас не занимаюсь кинематографом[108].
10 марта 1972 года Сегодня был очень тяжелый день. Во МХАТе собрались ставить пьесу о Пушкине. Мне не понравилось уже само название - «Медная бабушка». Какое-то оно легкомысленное, водевильное. Я бы даже сказала, что глупое. Но это мое личное мнение. Не в названии дело, а в том, что в одном из ведущих советских театров приняли к постановке сырую, недоработанную пьесу. И кроме того, легкомысленно отнеслись к подбору актеров. В том числе и на главную роль[109]. Совершенно неузнаваемый, невнятный, суетливый Пушкин. Художественный совет подверг постановку критике, но Ефремов[110] не принял эту критику к сведению. Я понимаю Ефремова. Ему нелегко руководить таким театром, но он старается. МХАТ меняется в лучшую сторону, это заметно. Ефремов - человек с характером, именно поэтому он был назначен на эту должность. Бесхарактерного худрука корифеи сразу бы подавили своим авторитетом, а Ефремов успешно им противостоит. Пытается внести в театр дух нового. Не идет на поводу. Но мнением людей с большим сценическим опытом пренебрегать не следует. В театре сложилась непростая обстановка. Дело не в одном спектакле, а в целом клубке проблем, который пришлось срочно распутывать. Моя вина в этом тоже есть - недоглядела.
Разговор был долгим и тяжелым. Актеры памятливы и умеют вставлять шпильки. Будто бы невзначай мне припомнили «Живого»[111], да еще и ввернули, что я оценила этот спектакль, не досмотрев его до конца. Пришлось уже в который раз объяснять свою позицию. Принципиальную позицию. Нельзя путать принципиальность с упрямством. Принципиальность - это готовность отстаивать свою позицию и не идти ни у кого на поводу. Упрямство - это не слушать разумных доводов. Я прислушиваюсь к умным советам. Например, в 66-м, когда у меня были сомнения по поводу выставки художника Тышлера[112], я все же разрешила ее провести, несмотря на то что подобное творчество казалось мне совершенно чуждым. Разрешила, потому что Борис Владимирович Иогансон[113], мнение которого я очень уважаю, сказал, что Тышлер хороший художник и его картины - это настоящее искусство. Была бы я упрямой, разве уступила бы? А касательно «недосмотрела до конца» я сказала так: «Товарищи, если вам в столовой прокисший борщ дадут, вы первой ложкой ограничитесь, чтобы составить мнение, или съедите всю тарелку?» Все согласились, что будет достаточно и одной ложки.
Ефремов сказал, что сыграет Пушкина сам. Я не против. В нем даже без грима проступает что-то пушкинское, и он напрочь лишен суетливости.
2 апреля 1972 года Разговаривала с Гурченко. Она пришла ко мне посоветоваться. Ничего не просила. Если бы собралась просить, то пошла бы в Госкино. Ей тяжело. Хороших ролей не дают и вообще не жалуют. Трудная судьба. Головокружительный взлет в двадцать лет, а потом одна неприятность за другой. Хочет вернуться в театр, но не в «Современник», а в другой. Спрашивала, куда бы я ей посоветовала пойти. Только спрашивала, протекции не просила. Я люблю, когда люди ведут себя с достоинством. Достоинство и порядочность - это те качества, которые нельзя утрачивать ни при каких обстоятельствах. В театр идти отсоветовала. Гурченко - прирожденная киноактриса, на сцене ей делать нечего. Каждый человек должен пробиваться там, где он может многого достичь. Посоветовала ей подобрать хорошую серьезную роль. И непременно на современную тему. Классику считают делом беспроигрышным, но современные роли все же привлекают больший интерес. «Докажите всем, что вы серьезная глубокая актриса», - сказала я. Гурченко бы рада, но ролей не дают. Надо ей помочь.
Попросила Романова[114] подобрать для Гурченко что-то подходящее. Тот сразу обиделся - почему она к вам пришла, а не ко мне. Ревнивый до ужаса, во всем видит ущерб своему авторитету. Ответила, что она ко мне посоветоваться пришла, как женщина к женщине. Пообещал помочь.
19 апреля 1972 года «Адъютанта его превосходительства»[115] привожу в пример как эталонное совмещение идейности, художественности и интересного сюжета. А то у нас любят оправдываться тем, что если делать упор на идейность, то зрителю будет неинтересно. Особенно любит рассуждать об этом Любимов. Все дело в том, как делать упор. Любое дело требует серьезного подхода. Создатели «Адъютанта» могли пойти по легкому пути. Могли сделать очередную лубочную халтуру на тему Гражданской войны в духе американского вестерна. Выстрелы, погони, трюки. Но отнеслись к постановке как следует и получили замечательный результат. Была удивлена, когда узнала, что артист Соломин[116] не имеет звания. Представила его к «заслуженному».
Другой пример - «Любовь Яровая». Хорошая коммунистическая пьеса с захватывающим сюжетом. Фильм по ней получился замечательный[117]. Если собраться с мыслями и вспомнить, то примеров наберется много. Но мне для споров в качестве аргументов достаточно двух этих. Главное то, что это - свежие примеры. Не получится оправдываться тем, что сейчас, мол, не то время. Для тех, кто знает свое дело, всегда правильное время. Не выношу, когда плохую работу пытаются подать под видом «творческих исканий». Отвечаю на это - не там ищете! Но больше всего не выношу позерства в искусстве. Не выношу, когда пытаются произвести впечатление не мастерством, а «чем-то этаким». Если спектакль плохой, его даже манной небесной не спасти[118]. Не люблю закрывать и запрещать. Всегда даю возможность исправить и доработать. Даю возможность учиться на ошибках. Всегда помню, сколько сама наделала ошибок. У меня в этом году юбилей - 50 лет трудовой жизни. Я начала работать с 12 лет, чтобы помочь маме. 22-й год, разруха. А мне было всего 12, и мне казалось, что жизнь прекрасна. Как многое в нашем восприятии зависит от возраста. Те, кто называет меня «ткачихой», не знают, что на самом деле я начала трудовую биографию с мойки полов. А то бы называли «уборщицей».
Любой сделанный мной запрет оставляет внутри тревожное чувство. Как будто кошки скребут. То и дело мысленно возвращаюсь в прошлое. Вспоминаю, думаю - права ли была? Не пошла ли на поводу у собственного «не нравится»? Очень легко пойти на поводу у своего личного впечатления. Когда не нравится, то сразу же находятся десятки доводов для запрета. Но я с ходу таких решений не принимаю. Обдумываю, прислушиваюсь к себе, советуюсь. Считанные разы запрещала без долгих раздумий и обсуждения. Это были случаи, когда думать и обсуждать нечего. Творческих людей иногда заносит в такие дебри, из которых они сами выбраться не могут. А когда книга написана или спектакль поставлен, им становится жаль своих трудов. Они боятся сами себе признаться, что вышло плохо. После запретов начинаются обиды. Обиды приводят к новым ошибкам. Получается замкнутый круг.
Огорчаюсь, когда приходится что-то запрещать. Радуюсь, когда поступаю наоборот. Когда убеждаю что-то разрешить. Не приказываю, а убеждаю. Помню, как ездила на худсоветы во МХАТ, когда там обсуждался спектакль «О женщине»[119]. Таня удивлялась - да просто отдайте распоряжение, зачем столько ездить. Но я не считала возможным давать распоряжения по таким вопросам. Нужно было убедить. Обсуждение идет на пользу постановке. А если принудить худсовет сделать что-то против воли, ничего хорошего из этого не выйдет. В худсовет входит элита театра, а с нею не стоит портить отношений. Уступят, разрешат, но потом заклюют. Найдут возможность. Поэтому выход один - убеждать, убеждать и убеждать! Ничего, справляюсь пока. Я настойчивая, и с аргументацией у меня все в порядке. Как перестану справляться, уйду на пенсию.
7 июня 1972 года Завидую тем, кто знает иностранные языки. Мне этого очень не хватает. В свое время об этом не думала, а теперь уже поздно учиться. Да и некогда. Но завидую. Завидую Николаю, который бегло говорит по-французски. Надя сказала, что у него хороший выговор. Для французов это очень важно. Эх, если бы я так знала французский. И английский с немецким тоже бы не помешали. Очень приятно обходиться за границей без переводчика. Перевод затягивает и усложняет общение. А если собеседники увлекаются, то переводчик просто не успевает все перевести. Или же делает ошибки. После встречи начинается - извините, Екатерина Алексеевна, я вот в этом месте немного не так перевел. Ничего, говорю, бывает. Главное, не исказить общего смысла. Труднее всего бедным переводчикам даются шутки. Но тут уж я вижу, что все улыбаются, и улыбаюсь сама, даже если не понимаю, в чем соль. Сама же стараюсь под перевод выражаться предельно просто. «Кузькину мать» в разговорах с иностранцами не поминаю[127]. Но казусы все равно случаются. Радуюсь за Светлану, которая знает два иностранных языка. Маришка учит английский и французский. Она уверяет меня, что выучить язык совсем не сложно. При каждой встрече демонстрирует свои успехи.
16 июня 1972 года Певица Резанова отличилась на «Орфее»[128]. Вышла на сцену в платье с большим вырезом и без бюстгальтера. Спела хорошо, получила первую премию. Наши умники-ханжи сразу же начали говорить, что она опозорила «высокое звание советской актрисы» своим якобы «непотребным» нарядом. Я под это дело вспомнила, как начальник саратовского техникума заставил меня удлинить юбку, которая показалась ему слишком короткой. Сказала умникам, что Резанова - победитель, а победителей не судят. Сценический наряд - часть артистического образа. Она не в монастыре пела, а на музыкальном фестивале. Не на бюстгальтеры внимание обращать надо, а на то, кто как поет. Артистка, женщина должна уметь производить впечатление своим видом. Так, чтобы выйти - и все ахнули. Серым мышкам на сцене не место. Тем более - на международных конкурсах.
29 июля 1972 года Очередной удар, на этот раз от Суслова. У меня отобрали газету «Советская культура». Раньше газета была органом министерства и ЦК профсоюза работников культуры, а теперь стала органом ЦК КПСС. Совершенно необоснованное решение было объяснено тем, что такой шаг поднимет и укрепит авторитет газеты. Поднимет и укрепит? Как будто раньше у «Культуры» авторитет был низок? Если говорить честно, то «Культура» была одной из самых читаемых газет страны. В ней не печатались сухие, неинтересные материалы. В киосках ее разбирают сразу, подписку приходится лимитировать, потому что на всех желающих не хватает тиража. Люди говорят: «Самые интересные газеты это «Литературка»[134] и «Культура». Не раз слышала. О каком падении авторитета можно говорить? Дело не в поднятии авторитета «Культуры», а в нападках на мой авторитет. Фурцева газету издавать не умеет, давайте газету у нее отберем! Впрямую так не говорится, но я же все понимаю. Министерство культуры осталось без газеты, и это никого не волнует. Теперь все материалы я буду подавать на утверждение Демичеву. Что он разрешит, то и напечатают. Я относилась к «Культуре», словно к своей дочери. Читала от начала до конца, гордилась газетой, постоянно принимала участие в работе редакции. Уж у меня-то газета без внимания никогда не оставалась. Расцениваю произошедшее как плевок в лицо, как выражение недоверия. Стыдно смотреть в глаза сотрудникам.
Новым редактором «Культуры» назначили Романова из Госкино. Вспомнили вдруг, что он журналист. Романов недоволен таким понижением, но ему приходится делать вид, будто он давно мечтал вернуться к журналистской работе. А куда деваться? Выразишь несогласие - уйдешь на пенсию. Я не могу понять смысла такого кадрового решения. За десять лет Романов хорошо освоился в кинематографии. Он досконально знал эту сферу и неплохо справлялся со своей работой. Ошибки были, как и у всех. Но не такие, чтобы за них стоило снимать с руководства кинематографом. Если уж так хотелось сменить главного редактора, то можно было бы поставить Попова[135]. У Попова большой опыт. Он проработал в редакции более 10 лет и превосходно разбирается во всех вопросах. Кроме того, он большой эрудит. Кажется, что не существует вопроса, на который он не мог бы дать развернутый ответ. А эрудиция - это огромный плюс для редактора. Тем более для редактора «Советской культуры». Но на Попове висит ярлык «человек Фурцевой», и с таким ярлыком его никто не назначит.
Жаль газету. Опасаюсь, что испортят ее. Не поднимут престиж, а опустят. Такое чувство, будто потеряла близкого человека.
5 августа 1972 года ЧП в доме творчества в Дубултах[137]. У одной из поварих, проработавшей там три года, сотрудники комитета[138] нашли склад антисоветской литературы. Много книг и журналов. Много одинаковых экземпляров. Распространение было поставлено на широкую ногу. И Бауман[139] ничего не заметил. Сигнал пришел откуда-то со стороны, и ниточка привела в Дом творчества. Возможно, Бауман настолько увлекся организацией физиотерапевтического отделения, что ослабил бдительность. Он человек увлекающийся. Шум поднялся невероятный. Один из лучших наших домов творчества стал рассадником антисоветчины! Туда же никто не мог попасть с улицы. Путевки выдавались только членам союза и руководящим работникам. Проверенным, доверенным людям. И получается, что часть их вместе с впечатлениями об отдыхе увозила номера «Посева»?![140] Причем довольно значительная часть. Иначе бы не было необходимости держать большой склад. Непонятно, о чем думали эти люди? Стоило ли ради столь сомнительного чтения рисковать партбилетом и репутацией? Я регулярно получаю подборки статей о советской культуре из антисоветской прессы. Ни слова правды, одна лишь грязная ложь и нелепые вымыслы. Читаю только по долгу службы. Чтобы бить врага, надо знать его приемы и уловки.
Досталось всем - и министерству, и Союзу писателей, и местному партийному начальству. Баумана хотели снять, но я его отстояла. Лично ему я доверяю полностью. Он четверть века сидит на своем месте и прекрасно справляется. Нынешний дом творчества - это его заслуга. Заменить столь крепкого хозяйственника некем. Поставишь неопытного - рекой польются жалобы. Контингент-то отдыхает капризный, а Бауман всех знает, как родных. Тем более что прямой его вины в случившемся нет. Хватит с него строгого выговора. Пусть организует свою лечебницу, доведет начатое до конца. К тому же кто на молоке обжегся, тот на воду дует. Он теперь будет смотреть за своими сотрудниками в оба глаза.
Демичев сделал мне выговор за то, что путевки в дома творчества «раздаются кому попало». Кроме писателей там отдыхают «случайные» люди. Это, мол, способствует таким происшествиям. Я попросила уточнить, чему именно это способствует. И кого он считает «случайными людьми»? Композиторов? Кинематографистов? Актеров? Сотрудников ЦК? Это же общепринятая практика распространения путевок. Писателей в Дубултах примерно две трети, но остальные-то далеко не случайные люди. Зачем передергивать? Назвала фамилии сотрудников отдела культуры ЦК, которые отдыхали в Дубултах. И еще несколько фамилий назвала. Те, что погромче. Демичев перестал меня отчитывать и заговорил об усилении бдительности. Боюсь, что в Дубултах теперь будет нервозная обстановка. Жаль, хорошее место. Очень спокойное, умиротворяющее. Сейчас, когда в Москве пахнет дымом[141], вспоминаю Дубулты с особенным удовольствием.