Сергей Герасимов - Красное и черное (1976)
Подходя к своей мастерской, папаша Сорель зычным голосом кликнул Жюльена - никто не отозвался. Он увидел только своих старших сыновей, настоящих исполинов, которые, взмахивая тяжелыми топорами, обтесывали еловые стволы, готовя их для распилки. Стараясь тесать вровень с черной отметиной, проведенной по стволу, они каждым ударом топора отделяли огромные щепы. Они не слыхали, как кричал отец. Он подошел к сараю, но, войдя туда, не нашел Жюльена на том месте возле пилы, где ему следовало быть. Он обнаружил его не сразу, пятью-шестью футами повыше. Жюльен сидел верхом на стропилах и, вместо того чтобы внимательно наблюдать за ходом пилы, читал книжку. Ничего более ненавистного для старика Сореля быть не могло; он бы, пожалуй, даже простил Жюльену его щуплое сложение, мало пригодное для физической работы и столь не похожее на рослые фигуры старших сыновей, но эта страсть к чтению была ему отвратительна: сам он читать не умел.
<...>
Наступили жаркие дни. У них завелся обычай сидеть вечерами под огромной липой в нескольких шагах от дома. Там всегда было очень темно. Как-то раз Жюльен что-то с воодушевлением рассказывал, от души наслаждаясь тем, что он так хорошо говорит, а его слушают молодые женщины. Оживленно размахивая руками, он нечаянно задел руку г-жи де Реналь, которой она оперлась на спинку крашеного деревянного стула, какие обычно ставят в саду.
Она мгновенно отдернула руку; и тут Жюльену пришло в голову, что он должен добиться, чтобы впредь эта ручка не отдергивалась, когда он ее коснется. Это сознание долга, который ему предстояло свершить, и боязнь показаться смешным или, вернее, почувствовать себя униженным мгновенно отравили всю его радость.
<...>
Он намного раньше обычного закончил свои занятия с детьми, и, когда после этого присутствие г-жи де Реналь заставило его снова целиком погрузиться в размышления о долге и о чести, он решил, что ему надо во что бы то ни стало сегодня же вечером добиться, чтобы ее рука осталась в его руке.
Солнце садилось, приближалась решительная минута, и сердце Жюльена неистово колотилось в груди. Наступил вечер.
<...>
Башенные часы пробили три четверти десятого, а он все еще ни на что не решился. Возмущенный собственной трусостью, Жюльен сказал себе: "Как только часы пробьют десять, я сделаю то, что обещал себе нынче весь день сделать вечером, - иначе иду к себе, и пулю в лоб".
И вот миновал последний миг ожидания и томительного страха, когда Жюльен от волнения уже не помнил самого себя, и башенные часы высоко над его головой пробили десять. Каждый удар этого рокового колокола отдавался у него в груди и словно заставлял ее содрогаться.
Наконец, когда последний, десятый удар пробил и еще гудел в воздухе, он протянул руку и взял г-жу де Реналь за руку - она тотчас же отдернула ее. Жюльен, плохо сознавая, что делает, снова схватил ее руку. Как ни взволнован он был, он все же невольно поразился - так холодна была эта застывшая рука; он судорожно сжал ее в своей; еще одно, последнее усилие вырваться - и, наконец, ее рука затихла в его руке.
Душа его утопала в блаженстве - не оттого, что он был влюблен в г-жу де Реналь, а оттого, что, наконец, кончилась эта чудовищная пытка.
<...>
Наконец, сделав над собой невероятное усилие, чувствуя, что ему в тысячу раз легче было бы пойти на смертную казнь, он вошел в маленький коридорчик, примыкавший к спальне г-жи де Реналь. Дрожащей рукой он отворил дверь, которая пронзительно скрипнула.
Спальня была освещена, на камине под колпачком горел ночник - вот беда, только этого не хватало! Увидев его, г-жа де Реналь мгновенно вскочила с постели. "Несчастный!" - вскричала она. Произошло маленькое замешательство. И тут у Жюльена вылетели из головы все его тщеславные бредни, и он стал просто самим собой. Быть отвергнутым такой прелестной женщиной показалось ему величайшим несчастьем. В ответ на ее упреки он бросился к ее ногам и обхватил ее колени. А так как она продолжала бранить его, и страшно сурово, он вдруг разрыдался.
<...>
Перепугавшись до смерти при виде Жюльена, г-жа де Реналь сначала ужасно растерялась, а потом уже никак не могла справиться со своим смятением. Слезы Жюльена, его отчаяние сразили ее.
Даже когда ей уж не в чем было отказывать Жюльену, она вдруг снова в порыве самого искреннего негодования отталкивала его и тут же снова бросалась в его объятия Во всем этом не было ничего преднамеренного. Она уже считала себя бесповоротно погибшей и, преследуемая видением ада, пряталась на груди Жюльена и осыпала его бурными ласками Словом, здесь было все, что только возможно для полного блаженства нашего героя, вплоть до природной пылкости, разбуженной им в этой женщине, если бы он только умел насладиться всем этим. Жюльен уже ушел, а она долго еще трепетала в страстном волнении и замирала от ужаса, терзаемая муками раскаяния.
"Боже мой! Это и есть счастье любви? И это все? - вот какова была первая мысль Жюльена, когда он очутился один у себя в комнате. Он пребывал в том состоянии искреннего изумления и смутной растерянности, которые овладевают душой, когда она наконец достигла того, к чему так долго стремилась. Она привыкла желать, но теперь желать уже нечего, а воспоминаний у нее еще нет.
<...>
Неослабное внимание, с каким он постоянно следил за каждым своим движением, одержимый нелепой идеей показать себя опытным мужчиной, оказалось все-таки полезным в одном отношении: когда они встретились с г-жой де Реналь за завтраком, его поведение было верхом осторожности.
<...>
Г-жа де Реналь не нарушила своего обещания. Она не пыталась покончить с собой, но через три дня после казни Жюльена она умерла, обнимая своих детей.
Стендаль
Красное и черное
1830-31
Пер. Сергея Боброва и Марии Богословской