Древо Познания
Вот уже несколько лет я погружен в эту пропахшую мочой и благовониями огромную страну. Я изъездил ее от края до края, от снежных пиков Кашмира до удушливых джунглей Тамил-Наду. Вдоль и поперек, сверху донизу. И наконец моя работа близится к завершению. Несомненно, это будет главная книга, которую я создам за свою жизнь. Скорее всего, даже единственная.
Потому что вообще-то я не пишу книг. Я не литератор, а систематик. Но к писателям я не испытываю ни малейшей зависти. Один открытый настоящий новый мир стоит тысячи созданных искусственно. Я понимаю, почему Набоков считал главным своим достижением описанный им доселе неизвестный вид чешуекрылых. Но кто, кроме нескольких замшелых энтомологов, сейчас помнит об этой его бабочке? Книги похоронили ее под своей золотой грудой.
Я же застрахован от такой опасности. Уже хотя бы потому, что моя условная бабочка - не одна. На этой гигантской территории мне предстоит найти, описать и классифицировать, по разным источникам, от 3300 до 3339 видов. В данный момент в моем определителе их 2987. Да, совсем забыл сказать главное: я собираю материал для атласа-определителя.
Стандартная система, знакомая еще из школьного курса биологии. Простая, как все гениальное. Теза и антитеза, признак и признак, ему противоположный. Определяемый вид раскладывается на атрибуты и прогоняется сквозь эту структуру. Шаг влево - шаг вправо, повторенные несколько раз, приводят к ответу: названию вида и его месту в систематике. Дихотомическое древо познания. Крысиный лабиринт с лакомым кусочком для того, кто правильно прошел все развилки. В этот двоичный код я и загоняю сейчас свои объекты, бережно расчленяя их на классификационно значимые признаки. Сначала идут самые общие и очевидные. Суточная активность. Размер. Цвет кожных покровов. Количество конечностей. Наличие хобота. Наличие крыльев. Шерсть. Перья. Свечение.
Потом различия становятся все тоньше и сложнее, дробясь до совсем уже трудноуловимых нюансов. Порой я приходил в отчаяние, не в силах вычленить четкую альтернативную пару, разводящую два вида по разным стрелкам пути к ответу. Но даже из самого глухого логического тупика всегда находится выход. Необъяснимый, парадоксальный, невероятный - но верный. Иногда правильные варианты приходят во сне. Иногда я слышу их в отрывках случайных разговоров. Или как-нибудь еще более странно. Я привык объяснять это божественным вмешательством. Логика слишком нужна мне для работы, чтобы растрачивать ее на что-то еще.
Другое проявление высшего кураторства - то участие, с которым ко мне относятся местные жители. Их жизнерадостность и сердечность делает наше общение приятным, а природное любопытство - весьма полезным. Изрядной долей материала я обязан их добровольной помощи. Конечно, подкрепленной некоторым количеством рупий, смешным для меня, но, видимо, очень не пустячным для них. Впрочем, будь я нищим странствующим ученым, они помогали бы мне с неменьшей охотой. По крайней мере, мне хочется так думать. Так или иначе, но я удачно выбрал полигон для работы. У каких-нибудь папуасов или зулусов содержимое моего рюкзака давно украшало бы деревенский алтарь, а из самого меня, переваренного, рос бы баобаб или что-нибудь похуже.
Индусы же относятся к моему занятию как к странноватой, но вполне безобидной прихоти сагиба. Саре горе лог тхоре се пагал хен, белозубо пересмеиваются они между собой, прежде чем ответить на очередную порцию моих вопросов, Все белые немного не в своем уме.
Да и европейские друзья воспринимают мою работу точно так же: кивая и улыбаясь, крутят пальцем у виска. И, признаться, эта почти карикатурная роль безумного профессора весьма мне льстит. Популярность обесценивает, истинная наука должна быть герметична. Впрочем, один знакомый немецкий издатель относится к будущей книге иначе. С откровенным деловым интересом. Он считает, что на туристическом рынке у моего "Систематического определителя индуистских богов" отличные коммерческие перспективы.
Когда в моей голове снова появится хоть немного свободного места, я, возможно, подумаю над его предложением.
На этом записи в блокноте обрываются. Если не считать еще одной, сделанной, судя по изменившемуся почерку и нажиму, насквозь прорвавшему бумагу, в состоянии крайнего аффекта:
"33000000!!!! На самом деле, этих проклятых тварей - ТРИДЦАТЬ ТРИ МИЛЛИОНА!!!"
Дальше, предположительно, следует еще несколько слов, но пока что без привлечения экспертизы прочесть их не представляется возможным: в этом месте текст испорчен кровью и фрагментами мозгового вещества, попавшими на страницу после того, как пятидесятилетний австрийский ученый Мориц Хоффман прострелил свою височную кость из девятимиллиметрового пистолета Глок.
Потому что вообще-то я не пишу книг. Я не литератор, а систематик. Но к писателям я не испытываю ни малейшей зависти. Один открытый настоящий новый мир стоит тысячи созданных искусственно. Я понимаю, почему Набоков считал главным своим достижением описанный им доселе неизвестный вид чешуекрылых. Но кто, кроме нескольких замшелых энтомологов, сейчас помнит об этой его бабочке? Книги похоронили ее под своей золотой грудой.
Я же застрахован от такой опасности. Уже хотя бы потому, что моя условная бабочка - не одна. На этой гигантской территории мне предстоит найти, описать и классифицировать, по разным источникам, от 3300 до 3339 видов. В данный момент в моем определителе их 2987. Да, совсем забыл сказать главное: я собираю материал для атласа-определителя.
Стандартная система, знакомая еще из школьного курса биологии. Простая, как все гениальное. Теза и антитеза, признак и признак, ему противоположный. Определяемый вид раскладывается на атрибуты и прогоняется сквозь эту структуру. Шаг влево - шаг вправо, повторенные несколько раз, приводят к ответу: названию вида и его месту в систематике. Дихотомическое древо познания. Крысиный лабиринт с лакомым кусочком для того, кто правильно прошел все развилки. В этот двоичный код я и загоняю сейчас свои объекты, бережно расчленяя их на классификационно значимые признаки. Сначала идут самые общие и очевидные. Суточная активность. Размер. Цвет кожных покровов. Количество конечностей. Наличие хобота. Наличие крыльев. Шерсть. Перья. Свечение.
Потом различия становятся все тоньше и сложнее, дробясь до совсем уже трудноуловимых нюансов. Порой я приходил в отчаяние, не в силах вычленить четкую альтернативную пару, разводящую два вида по разным стрелкам пути к ответу. Но даже из самого глухого логического тупика всегда находится выход. Необъяснимый, парадоксальный, невероятный - но верный. Иногда правильные варианты приходят во сне. Иногда я слышу их в отрывках случайных разговоров. Или как-нибудь еще более странно. Я привык объяснять это божественным вмешательством. Логика слишком нужна мне для работы, чтобы растрачивать ее на что-то еще.
Другое проявление высшего кураторства - то участие, с которым ко мне относятся местные жители. Их жизнерадостность и сердечность делает наше общение приятным, а природное любопытство - весьма полезным. Изрядной долей материала я обязан их добровольной помощи. Конечно, подкрепленной некоторым количеством рупий, смешным для меня, но, видимо, очень не пустячным для них. Впрочем, будь я нищим странствующим ученым, они помогали бы мне с неменьшей охотой. По крайней мере, мне хочется так думать. Так или иначе, но я удачно выбрал полигон для работы. У каких-нибудь папуасов или зулусов содержимое моего рюкзака давно украшало бы деревенский алтарь, а из самого меня, переваренного, рос бы баобаб или что-нибудь похуже.
Индусы же относятся к моему занятию как к странноватой, но вполне безобидной прихоти сагиба. Саре горе лог тхоре се пагал хен, белозубо пересмеиваются они между собой, прежде чем ответить на очередную порцию моих вопросов, Все белые немного не в своем уме.
Да и европейские друзья воспринимают мою работу точно так же: кивая и улыбаясь, крутят пальцем у виска. И, признаться, эта почти карикатурная роль безумного профессора весьма мне льстит. Популярность обесценивает, истинная наука должна быть герметична. Впрочем, один знакомый немецкий издатель относится к будущей книге иначе. С откровенным деловым интересом. Он считает, что на туристическом рынке у моего "Систематического определителя индуистских богов" отличные коммерческие перспективы.
Когда в моей голове снова появится хоть немного свободного места, я, возможно, подумаю над его предложением.
На этом записи в блокноте обрываются. Если не считать еще одной, сделанной, судя по изменившемуся почерку и нажиму, насквозь прорвавшему бумагу, в состоянии крайнего аффекта:
"33000000!!!! На самом деле, этих проклятых тварей - ТРИДЦАТЬ ТРИ МИЛЛИОНА!!!"
Дальше, предположительно, следует еще несколько слов, но пока что без привлечения экспертизы прочесть их не представляется возможным: в этом месте текст испорчен кровью и фрагментами мозгового вещества, попавшими на страницу после того, как пятидесятилетний австрийский ученый Мориц Хоффман прострелил свою височную кость из девятимиллиметрового пистолета Глок.