порезанный Бродский
Вечер. Развалины геометрии. Точка, оставшаяся от угла.
Вообще: чем дальше, тем беспредметнее. Так раздеваются догола.
Но - останавливаются. И заросли скрывают дальнейшее, как печать - содержанье послания.
...
Как войску, пригодному больше к булочным очередям, чем кричать «ура»,
настоящему, чтоб обернуться будущим, требуется вчера.
Это - комплекс статуи, слиться с теменью, согласной, внутренности скрепя.
Человек отличается только степенью отчаянья от самого себя.
...
Не выходи из комнаты, не совершай ошибку. Зачем тебе Солнце, если ты куришь Шипку?
За дверью бессмысленно все, особенно - возглас счастья. Только в уборную - и сразу же возвращайся.
Не выходи из комнаты, не вызывай мотора. Потому что пространство сделано из коридора и кончается счетчиком.
Зачем выходить оттуда, куда вернешься вечером таким же, каким ты был, тем более - изувеченным?
Не выходи из комнаты. Пускай только комната догадывается, как ты выглядишь. И вообще инкогнито
эрго сум, как заметила форме в сердцах субстанция. Не выходи из комнаты! На улице, чай, не Франция.
Не будь дураком! Будь тем, чем другие не были. Не выходи из комнаты! То есть дай волю мебели,
слейся лицом с обоями. Запрись и забаррикадируйся шкафом от хроноса, космоса, эроса, расы, вируса.
У всего есть предел: в том числе у печали. Взгляд застревает в окне, точно лист - в ограде.
Можно налить воды. Позвенеть ключами. Одиночество есть человек в квадрате.
Так дромадер нюхает, морщась, рельсы. Пустота раздвигается, как портьера.
Да и что вообще есть пространство, если не отсутствие в каждой точке тела?
Вон они, те леса, где полно черники, реки, где ловят рукой белугу,
либо - город, в чьей телефонной книге ты уже не числишься. Дальше, к югу,
то есть к юго-востоку, коричневеют горы, бродят в осоке лошади-пржевали;
лица желтеют. А дальше - плывут линкоры, и простор голубеет, как белье с кружевами.
Вообще: чем дальше, тем беспредметнее. Так раздеваются догола.
Но - останавливаются. И заросли скрывают дальнейшее, как печать - содержанье послания.
...
Как войску, пригодному больше к булочным очередям, чем кричать «ура»,
настоящему, чтоб обернуться будущим, требуется вчера.
Это - комплекс статуи, слиться с теменью, согласной, внутренности скрепя.
Человек отличается только степенью отчаянья от самого себя.
...
Не выходи из комнаты, не совершай ошибку. Зачем тебе Солнце, если ты куришь Шипку?
За дверью бессмысленно все, особенно - возглас счастья. Только в уборную - и сразу же возвращайся.
Не выходи из комнаты, не вызывай мотора. Потому что пространство сделано из коридора и кончается счетчиком.
Зачем выходить оттуда, куда вернешься вечером таким же, каким ты был, тем более - изувеченным?
Не выходи из комнаты. Пускай только комната догадывается, как ты выглядишь. И вообще инкогнито
эрго сум, как заметила форме в сердцах субстанция. Не выходи из комнаты! На улице, чай, не Франция.
Не будь дураком! Будь тем, чем другие не были. Не выходи из комнаты! То есть дай волю мебели,
слейся лицом с обоями. Запрись и забаррикадируйся шкафом от хроноса, космоса, эроса, расы, вируса.
У всего есть предел: в том числе у печали. Взгляд застревает в окне, точно лист - в ограде.
Можно налить воды. Позвенеть ключами. Одиночество есть человек в квадрате.
Так дромадер нюхает, морщась, рельсы. Пустота раздвигается, как портьера.
Да и что вообще есть пространство, если не отсутствие в каждой точке тела?
Вон они, те леса, где полно черники, реки, где ловят рукой белугу,
либо - город, в чьей телефонной книге ты уже не числишься. Дальше, к югу,
то есть к юго-востоку, коричневеют горы, бродят в осоке лошади-пржевали;
лица желтеют. А дальше - плывут линкоры, и простор голубеет, как белье с кружевами.