Читайте классику, мать вашу!
А то нацюки втирают цитатами. Холопы, их за ногу, которая у них растёт из того места, куда у них мозги стекли.
Потому копирую отсюда контекст из «Белой Гвардии»:
- Панику сеешь, - сказал хладнокровно Карась.
Турбин обозлился.
- Я? Панику? Вы меня просто понять не хотите. Вовсе не панику, а я хочу вылить все, что у меня накипело на душе. Панику? Не беспокойся. Завтра, я уже решил, я иду в этот самый дивизион, и если ваш Малышев не возьмет меня врачом, я пойду простым рядовым. Мне это осточертело! Не панику, - кусок огурца застрял у него в горле, он бурно закашлялся и задохся, и Николка стал колотить его по спине.
- Правильно! - скрепил Карась, стукнув по столу. - К черту рядовым, устроим врачом.
[...]
Турбин покрылся пятнами, и слова у него вылетали изо рта с тонкими брызгами слюны. Глаза горели.
- Ты... ты... тебе бы, знаешь, не врачом, а министром быть обороны,
право, - заговорил Карась. Он иронически улыбался, но речь Турбина ему
нравилась и зажигала его.
- Алексей на митинге незаменимый человек, оратор, - сказал Николка.
- Николка, я тебе два раза уже говорил, что ты никакой остряк, - ответил ему Турбин, - пей-ка лучше вино.
- Ты пойми, - заговорил Карась, - что немцы не позволили бы формировать армию, они боятся ее.
- Неправда! - тоненько выкликнул Турбин. - Нужно только иметь голову на плечах и всегда можно было бы столковаться с гетманом. Нужно было бы немцам объяснить, что мы им не опасны.
Кстати, кто читал ещё помнит места, где у Булгакова эвфемизмы для мата, при передаче живой речи.
- Ну-с, а мне известно.
- Тю! Ему все известно, - удивился Мышлаевский. - Ты ж не езди...
- Господа! Дайте же ему сказать.
- После того, как император Вильгельм милостиво поговорил со свитой, он
сказал: "Теперь я с вами прощаюсь, господа, а о дальнейшем с вами будет
говорить..." Портьера раздвинулась, и в зал вошел наш государь. Он сказал:
"Поезжайте, господа офицеры, на Украину и формируйте ваши части. Когда же
настанет момент, я лично стану во главе армии и поведу ее в сердце России
- в Москву", - и прослезился.
Шервинский светло обвел глазами все общество, залпом глотнул стакан
вина и зажмурился. Десять глаз уставились на него, и молчание царствовало
до тех пор, пока он не сел и не закусил ветчиной.
И всю запись (ссылка ещё раз) пьянки надо читать.
Там гениально же.
Как бы там и как бы ни слюнявили пальчики об странички воздыхатели и, наверно скорее, воздыхателки по «господам офицерам», дескать, у Булгакова таких блахародных и прочая.
Булгакова в кино ставили отвратительно, «Дни Турбиных» совсем пошло вышло. То же Собачье Сердце, которое вытянуто только и только обаянием Евстигнеева, а сценарист с режиссёром там дрянцо и конъюнктурные крысы.
Зато теперь завсегда ряженые только в белое шариковы-борментали-преображенские обожают кидаться какашками скальпелями-бритвочками в своих же альтер-эго. Ну и что оный Бортко ещё поснимал и на ту же самую ЦА фактически. О. Какая неожиданность, да?
Зубы Филиппа Филипповича сжались, глазки приобрели остренький, колючий блеск и, взмахнув ножичком, он метко и длинно протянул по животу Шарика рану.
Потому копирую отсюда контекст из «Белой Гвардии»:
- Панику сеешь, - сказал хладнокровно Карась.
Турбин обозлился.
- Я? Панику? Вы меня просто понять не хотите. Вовсе не панику, а я хочу вылить все, что у меня накипело на душе. Панику? Не беспокойся. Завтра, я уже решил, я иду в этот самый дивизион, и если ваш Малышев не возьмет меня врачом, я пойду простым рядовым. Мне это осточертело! Не панику, - кусок огурца застрял у него в горле, он бурно закашлялся и задохся, и Николка стал колотить его по спине.
- Правильно! - скрепил Карась, стукнув по столу. - К черту рядовым, устроим врачом.
[...]
Турбин покрылся пятнами, и слова у него вылетали изо рта с тонкими брызгами слюны. Глаза горели.
- Ты... ты... тебе бы, знаешь, не врачом, а министром быть обороны,
право, - заговорил Карась. Он иронически улыбался, но речь Турбина ему
нравилась и зажигала его.
- Алексей на митинге незаменимый человек, оратор, - сказал Николка.
- Николка, я тебе два раза уже говорил, что ты никакой остряк, - ответил ему Турбин, - пей-ка лучше вино.
- Ты пойми, - заговорил Карась, - что немцы не позволили бы формировать армию, они боятся ее.
- Неправда! - тоненько выкликнул Турбин. - Нужно только иметь голову на плечах и всегда можно было бы столковаться с гетманом. Нужно было бы немцам объяснить, что мы им не опасны.
Кстати, кто читал ещё помнит места, где у Булгакова эвфемизмы для мата, при передаче живой речи.
- Ну-с, а мне известно.
- Тю! Ему все известно, - удивился Мышлаевский. - Ты ж не езди...
- Господа! Дайте же ему сказать.
- После того, как император Вильгельм милостиво поговорил со свитой, он
сказал: "Теперь я с вами прощаюсь, господа, а о дальнейшем с вами будет
говорить..." Портьера раздвинулась, и в зал вошел наш государь. Он сказал:
"Поезжайте, господа офицеры, на Украину и формируйте ваши части. Когда же
настанет момент, я лично стану во главе армии и поведу ее в сердце России
- в Москву", - и прослезился.
Шервинский светло обвел глазами все общество, залпом глотнул стакан
вина и зажмурился. Десять глаз уставились на него, и молчание царствовало
до тех пор, пока он не сел и не закусил ветчиной.
И всю запись (ссылка ещё раз) пьянки надо читать.
Там гениально же.
Как бы там и как бы ни слюнявили пальчики об странички воздыхатели и, наверно скорее, воздыхателки по «господам офицерам», дескать, у Булгакова таких блахародных и прочая.
Булгакова в кино ставили отвратительно, «Дни Турбиных» совсем пошло вышло. То же Собачье Сердце, которое вытянуто только и только обаянием Евстигнеева, а сценарист с режиссёром там дрянцо и конъюнктурные крысы.
Зато теперь завсегда ряженые только в белое шариковы-борментали-преображенские обожают кидаться какашками скальпелями-бритвочками в своих же альтер-эго. Ну и что оный Бортко ещё поснимал и на ту же самую ЦА фактически. О. Какая неожиданность, да?
Зубы Филиппа Филипповича сжались, глазки приобрели остренький, колючий блеск и, взмахнув ножичком, он метко и длинно протянул по животу Шарика рану.