Элита, б...
Я думал, он на меня накинется - уж слишком агрессивен. Вечером, не дождавшись маршрутки, сел к нему в машину, чтобы добраться до дома, а попал в какой-то ад. Он практически не дотрагивался до руля. Размахивал руками. Бил себя по коленкам. Подпрыгивал на месте. Чуть ли не вертелся вокруг своей оси. Поглаживал торпеду. И матерился, матерился без конца: громко, иногда срываясь на визг, забывая вставлять печатные слова, виртуозно, злобно, с азартом, взахлеб. Обо всем. О Путине, Медведеве, пенсии, бабах, машине, фальшивых купюрах, тех, кто ими расплачивается, столичных надбавках, понаехавших, родной Костроме, гречке, холоде, носках, которые постоянно рвутся, о том, что тридцать лет за баранкой, как тяжело жить, как достала жена, как по полгода в Москве, как погиб сын-инкассатор, как его задним числом уволили с работы, как страховки хватило лишь на похороны, как ненавидит уже почти всех.
Я вылезал из его автомобиля, когда он впервые улыбнулся.
- Извини, - сказал он вдруг. - Ты-то меня точно не наебешь. У тебя лицо элитное. Небось, художник…
И рванул с места.
Иногда, да - я умею быть чертовски обаятельным, даже если хочется точно так же обматерить весь мир.
Я вылезал из его автомобиля, когда он впервые улыбнулся.
- Извини, - сказал он вдруг. - Ты-то меня точно не наебешь. У тебя лицо элитное. Небось, художник…
И рванул с места.
Иногда, да - я умею быть чертовски обаятельным, даже если хочется точно так же обматерить весь мир.