Потец
Посмотрел мультфильм «Потец» на стихи Введенского. - www.youtube.com/watch - Большинству, как оказалось, этот мультфильм давно известен, но до меня дошел только вчера, хотя Введенский - безусловный мой кумир.
Подумалось, что определенная важная деталь в мультфильме не раскрыта, в связи с чем:
Обращаю внимание зрителей на один недостаток этого мультфильма - не полноценное раскрытие одной из ключевых линий стихотворения (и мифологем поэзии Введенского в целом, ср. со стихотворениями «Гость на коне» и «Святой и его подчиненные»), концепции коня и всадника.
Конь и всадник у Введенского - образы смерти и ее предвозвещения; образы, многократно встречающиеся:
Повернулся боком конь,
и я взглянул
в его ладонь.
Он был нестрашный.
Я решил,
я согрешил,
значит, Бог меня лишил
воли, тела и ума.
Или:
когда по крыше скачет вождь
я думаю, что это дождь
я плачу и руками трусь
я думаю, что это Русь
<...>
о рожи, рожи
вы скелеты
вы крупы
от долгой дрожи
вы стали трупы.
А также:
и стоит универсальный
бог на кладбище небес
конь шагает идеальный
наконец приходит лес
И так далее до наиболее очевидного воплощения в поэме «Потец»:
Иноходец
С того света
Дожидается рассвета.
Образ всадника Смерти, конечно, многажды встречался в поэзии и до Введенского, например у Брюсова:
Показался с поворота всадник огнеликий,
Конь летел стремительно и стал с огнем в глазах.
В воздухе еще дрожали - отголоски, крики,
Но мгновенье было - трепет, взоры были - страх!
Был у всадника в руках развитый длинный свиток,
Огненные буквы возвещали имя: Смерть...
Или в немецкой народной песне «Смерть во Фландрии»:
Der Tod reitet auf einem kohlschwarzen Rappen,
Er hat eine undurchsichtige Kappen.
Wenn Landsknecht' in das Feld marschieren,
Läßt er sein Roß daneben galoppieren.
Flandern in Not!
In Flandern reitet der Tod!
Или у Голенищева-Кутузова:
Тогда, озарена луною,
На боевом своём коне,
Костей сверкая белизною,
Явилась Смерть. И в тишине,
Внимая вопли и молитвы,
Довольства гордого полна,
Как полководец, место битвы
Кругом объехала она.
Схожее находим в средневековой живописи.
Все эти произведения восходят, разумеется, к Откровению Иоанна: «и вот, конь бледный, и на нем всадник, которому имя "смерть"». У Введенского, опять же:
Вот конь в могучие ладони
кладет огонь лихой погони,
и пляшут сумрачные кони
в руке травы державной.
Иначе говоря, в случае символики коня и всадника Введенский находится в области классической эсхатологии.
Другой, более личный символ смерти у Введенского - вода/река. Ср. в поэме «Минин и Пожарский», раздел «Петров в судейском платье»:
и князь на берегу стоит
платком широким улыбаясь
не птичке перейти мосты
перелетев он страстью был
качаясь зыбко в гамаке
глядит в казенного очки
а рядом Днепр бежал и умерев
он стал обедом червячков
И в самом «Потце»:
А подушка то порхала, то взвивалась свечкою в поднебесье, то как Днепр бежала по комнате.
«Потец» как наиболее насыщенное атмосферой смерти произведение Введенского комбинирует образы воды и коня, создавая таким образом удвоенную, усиленную идейность:
Несутся лошади как волны,
Стучат подковы.
И -
Мои сыновья удалились,
И лошадь моя как волна
Стояла и била копытом,
А рядом желтела луна.
И -
Отец сидел на бронзовом коне, а сыновья стояли по его бокам. А третий сын то стоял у хвоста, то у лица лошади. Как видно и нам и ему, он не находил себе места. А лошадь была как волна.
Поэма «Потец» начинается со слов «сыны стояли у стенки сверкая ногами обутыми в шпоры». То есть - сыновья заранее несут на себе печать, символ смерти, заранее готовы оседлать коня, торопящегося к отцу, заранее знают, что такое потец. Это чрезвычайно важная деталь, соединяющая, замыкающая начало и конец поэмы:
Потец это холодный пот, выступающий на лбу умершего. Это роса смерти, вот что такое Потец <...> Ведь это мы уже знали заранее.
Умерший отец становится для сыновей апокалиптическим всадником-Смертью, несущим конкретное знание о гибели, отвечающим на определенный вопрос о ней, однако этот ответ становится только высшим выражением затаенного (и тем не менее вполне отчетливого) страха перед собственной смертью. «Переход к уже-не-присутствию изымает присутствие как раз из возможности иметь опыт этого перехода и понять его как испытанный. Подобное конечно всегдашнему присутствию в отношении его самого может быть и закрыто. Тем убедительнее тогда наверное смерть других. Окончание присутствия становится тут "объективно" доступно» (Бытие и Время, §47).
Подумалось, что определенная важная деталь в мультфильме не раскрыта, в связи с чем:
Обращаю внимание зрителей на один недостаток этого мультфильма - не полноценное раскрытие одной из ключевых линий стихотворения (и мифологем поэзии Введенского в целом, ср. со стихотворениями «Гость на коне» и «Святой и его подчиненные»), концепции коня и всадника.
Конь и всадник у Введенского - образы смерти и ее предвозвещения; образы, многократно встречающиеся:
Повернулся боком конь,
и я взглянул
в его ладонь.
Он был нестрашный.
Я решил,
я согрешил,
значит, Бог меня лишил
воли, тела и ума.
Или:
когда по крыше скачет вождь
я думаю, что это дождь
я плачу и руками трусь
я думаю, что это Русь
<...>
о рожи, рожи
вы скелеты
вы крупы
от долгой дрожи
вы стали трупы.
А также:
и стоит универсальный
бог на кладбище небес
конь шагает идеальный
наконец приходит лес
И так далее до наиболее очевидного воплощения в поэме «Потец»:
Иноходец
С того света
Дожидается рассвета.
Образ всадника Смерти, конечно, многажды встречался в поэзии и до Введенского, например у Брюсова:
Показался с поворота всадник огнеликий,
Конь летел стремительно и стал с огнем в глазах.
В воздухе еще дрожали - отголоски, крики,
Но мгновенье было - трепет, взоры были - страх!
Был у всадника в руках развитый длинный свиток,
Огненные буквы возвещали имя: Смерть...
Или в немецкой народной песне «Смерть во Фландрии»:
Der Tod reitet auf einem kohlschwarzen Rappen,
Er hat eine undurchsichtige Kappen.
Wenn Landsknecht' in das Feld marschieren,
Läßt er sein Roß daneben galoppieren.
Flandern in Not!
In Flandern reitet der Tod!
Или у Голенищева-Кутузова:
Тогда, озарена луною,
На боевом своём коне,
Костей сверкая белизною,
Явилась Смерть. И в тишине,
Внимая вопли и молитвы,
Довольства гордого полна,
Как полководец, место битвы
Кругом объехала она.
Схожее находим в средневековой живописи.
Все эти произведения восходят, разумеется, к Откровению Иоанна: «и вот, конь бледный, и на нем всадник, которому имя "смерть"». У Введенского, опять же:
Вот конь в могучие ладони
кладет огонь лихой погони,
и пляшут сумрачные кони
в руке травы державной.
Иначе говоря, в случае символики коня и всадника Введенский находится в области классической эсхатологии.
Другой, более личный символ смерти у Введенского - вода/река. Ср. в поэме «Минин и Пожарский», раздел «Петров в судейском платье»:
и князь на берегу стоит
платком широким улыбаясь
не птичке перейти мосты
перелетев он страстью был
качаясь зыбко в гамаке
глядит в казенного очки
а рядом Днепр бежал и умерев
он стал обедом червячков
И в самом «Потце»:
А подушка то порхала, то взвивалась свечкою в поднебесье, то как Днепр бежала по комнате.
«Потец» как наиболее насыщенное атмосферой смерти произведение Введенского комбинирует образы воды и коня, создавая таким образом удвоенную, усиленную идейность:
Несутся лошади как волны,
Стучат подковы.
И -
Мои сыновья удалились,
И лошадь моя как волна
Стояла и била копытом,
А рядом желтела луна.
И -
Отец сидел на бронзовом коне, а сыновья стояли по его бокам. А третий сын то стоял у хвоста, то у лица лошади. Как видно и нам и ему, он не находил себе места. А лошадь была как волна.
Поэма «Потец» начинается со слов «сыны стояли у стенки сверкая ногами обутыми в шпоры». То есть - сыновья заранее несут на себе печать, символ смерти, заранее готовы оседлать коня, торопящегося к отцу, заранее знают, что такое потец. Это чрезвычайно важная деталь, соединяющая, замыкающая начало и конец поэмы:
Потец это холодный пот, выступающий на лбу умершего. Это роса смерти, вот что такое Потец <...> Ведь это мы уже знали заранее.
Умерший отец становится для сыновей апокалиптическим всадником-Смертью, несущим конкретное знание о гибели, отвечающим на определенный вопрос о ней, однако этот ответ становится только высшим выражением затаенного (и тем не менее вполне отчетливого) страха перед собственной смертью. «Переход к уже-не-присутствию изымает присутствие как раз из возможности иметь опыт этого перехода и понять его как испытанный. Подобное конечно всегдашнему присутствию в отношении его самого может быть и закрыто. Тем убедительнее тогда наверное смерть других. Окончание присутствия становится тут "объективно" доступно» (Бытие и Время, §47).