(no subject)
текст Семен Винокур (Semen Vinokur)
HАМ НЕ ДАДУТ БЫТЬ ФРАНЦУЗАМИ!
НАС ЗАСТАВЯТ БЫТЬ ЕВРЕЯМИ.
Сидим мы с моим другом Жаком, слушаю его рассказ. Жак не собирался никуда уезжать из Франции! Дитя Парижа, настоящий француз, хотя и еврей. Было у Жака и его жены Адели трое детей. Один из них, Лазар, вырос и уехал в Израиль служить в армии. Началась война, парня послали в Газу, и вот он позвонил, сообщил, что легко ранен, отдыхает в госпитале “Сорока”.
В доме началась паника, Адели заявила Жаку:
- Езжай и без сына не возвращайся.
Когда Жак приехал в аэропорт, выяснилось, что полеты в Израиль отменены. Неизвестно на сколько.
“Я в кассу, - рассказывает мне Жак. - Я их умоляю, говорю, ребята,придумайте что-нибудь, может быть, чартеры какие-то есть, может быть, через Иорданию?! Вдруг слышу:
- Перебьешься.
Вот он, передо мной стоит, этот француз, неужели это он сказал.
- Это ты сказал? - спрашиваю.
- Я, - отвечает.
- Что значит - перебьешься? - спрашиваю.
- Это значит, что подождешь.
- Я к сыну лечу, - говорю.
- Тем более, - отвечает.
- Твой сын - убийца, - слышу женский голос.
Оборачиваюсь, стоит женщина, француженка, рядом с ней араб.
- Смерть убийцам, - произносит араб и скалится.
И вдруг справа слышу:
- Чтобы тебе почувствовать так, как чувствуют матери убитых вами детей!
И слева, тут же, - всех бы вас взять да сжечь!
Голова у меня кружится, знаю, раскручивается кампания против Израиля, но такое я слышу впервые. Вижу, идут навстречу два полицейских, я им кричу:
- Вы обязаны вмешаться, вот эти сволочи только что пожелали смерти моему сыну!
- Это правда? - они спрашивают.
И те им отвечают, - да, правда, мы не отрицаем, мы желаем смерти его сыну и всему этому народу. Потому что они убийцы! Ты представляешь, они это говорят в открытую! - рассказывает мне Жак.
А полицейские разводят руками, - ничего не поделаешь, мы живем вдемократической стране.
- Я оглядываюсь, - продолжает Жак, - я ничего не понимаю. И вдруг встречаюсь глазами с молодым парнем, сразу вижу, наш, еврей. Он отводит глаза, подхватывает под руку свою девушкуи отходит. А за ним еще двое уходят. И я понимаю, они все слышали и не хотят вмешиваться. И такая меня злоба берет! Такая злоба!
И тогда я бегу к начальнику смены. Я врываюсь к нему в кабинет, меня никто не может остановить, кричу ему, - сволочи у тебя работают! А он мне так спокойно отвечает, - я во многом с ними согласен. Моего сына я воспитываю французом. И тут я понимаю, что начальник этот - он тоже еврей. А он и не отказывается. Говорит, - и дочь моя замужем за алжирцем, хороший парень. И вообще, говорит, выйди из кабинета и, как все, жди своего рейса. Если он будет, конечно. Не помню, как я вышел из кабинета, - рассказывает Жак, - я не мог говорить, веришь?! Слова не мог произнести. Я был унижен, убит, раздавлен. Я сел там, в углу, и первое, что вспомнил, это слова Амана. Я ведь с детства знал “мегилат Эстер” наизусть. Я сразу вспомнил: "Есть такой народ, который рассеян среди всех народов нашего царства”. - Это о нас, - подумал я. - “Легко уничтожить их” - Легко уничтожить нас, - подумал я. “Потому что они разрознены.” - Ненавидят они друг друга, - добавил я про себя. И подумал, - я ведь помнил это наизусть, с детства, но никогда не чувствовал, какая же это горькая правда!.. А тут вдруг мне дали это почувствовать, что это о нас, евреях!
И я замолчал на все эти два дня. Два дня я ждал самолета. Домой не ехал, сказал Адели, что боюсь пропустить рейс. Я тогда многое обдумал за эти две ночи. О том, что мы не родные совсем, разрозненные, что Аману ничего не стоит нас переловить и передушить, никто за друг за друга не вступится... Было горько это осознавать...
Но вдруг пришла мысль, это было в конце второй ночи, пришла мысль, которая перевернула меня. Я вдруг подумал: - А что же я такое?! Чем я от них отличаюсь, от евреев этих? И мне стало жутко. Я даже стал оглядываться, не видят ли меня. Потому что я добрался до сути. Я нашел в себе гада! Я вдруг почувствовал его так явно! Оказывается, он жил во мне все это время. Тот, кто хотел уничтожить евреев во мне, всех-всех, чтобы и духа их не было! Он жил во мне, этот Аман!.. Я вдруг понял, что нечего мне пенять на других. Я понял, я хуже их!
Я припомнил со всеми подробностями, как кричал на своего сына, когда тот решился ехать. Я кричал ему:
- Никуда ты не поедешь! Франция - твоя страна!
А он мне говорил:
- Папа, пойми, евреи должны быть вместе.
- Ты француз! - кричал я. - Зачем тебе этот Израиль!
А он мне отвечал:
- Папа, нам не дадут просто так быть французами! Нас заставят быть евреями. Нас заставят быть вместе.
Я его не слышал. Я от него отвернулся тогда. Я про себя назвал его предателем, представляешь, своего сына я назвал предателем?!.. Руки не подал, вышел в другую комнату. Все это я вспомнил тогда, в аэропорту, сидя в углу, обливаясь потом от страха и от правды, которую открыл мне Аман. Я уже не ненавидел его, нет, я ненавидел себя. Спать не мог, ничего не слышал, не видел, чуть не пропустил свой самолет.
Когда прилетел в Израиль, дрожал, как заяц, потому что понял, что если что-то случится с моим мальчиком, в этом буду виноват только я. Я приехал в госпиталь “Сорока” и вдруг оказалось, что сын мой ранен в грудь, и это не легкое ранение, как он нам сказал.
Я бежал к его палате, подгибались ноги, я повторял - Прости меня, сынок, прости!.. Но когда вошел, он первый протянул ко мне руки, такой бледный, исхудавший, мой любимый мальчик, и заплакал. Этот герой из “Гивати” как ребенок заплакал и сказал мне:
- Как я теперь жить буду, папа?!..
- Да что ты говоришь, сынок, - я обнял его, а он говорит мне, - Алон меня вытащил, папа, а я его нет.
Оказалось, что друг его, Алон, тащил его под пулями сто метров, и пока тащил, ему перебило ноги, а он тащил, а потом, уже перед самым концом, когда уже добрались, когда уже несколько метров оставалось, пуля попала ему в голову. Он так и положил голову свою в крови на голову моего Лазара. Так он закрывал его до последнего...
С тех пор прошло немало времени. Вся семья Жака здесь, в Израиле. Лазар своего первого сына назвал Алоном. Сам он изучает медицину, хочет стать хирургом. А его папа, Жак, изучает со мной каббалу. И знает, что без Амана нам никак нельзя. Без антисемитов нам с собой не справится, нет. Такие уж мы народились. Они нас прессуют, объединяют, пробуждают в нас вопросы, которые не пробудились бы сами собой, спасибо им! Вопросы: кто же мы такие?
За что же нас так не любят? И что все-таки от нас требуют, ведь требуют же что-то? Что?!
И Жак уже знает, что. Жить не для себя, а для других. В единстве, а не в раздоре. В любви, а не в ненависти. Самим так жить и другим помочь.
Такая наша жизнь, и никуда от этого не убежишь. Да и если захочешь, не дадут. А недавно Жаку позвонил его родственник из Америки, начал рассказывать, что у них творится, сын в университет отказывается идти, оскорбляют, на кладбище могилу брата свастикой разрисовали, в его машине, прямо перед домом стекла разбили, вот что Трамп наделал...
А Жак ему говорит:
- Помнишь, Марсель, что в “Мегилат Эстер” написано? Разобщены они, евреи, - сказал Аман. - Одни за демократов, другие за республиканцев, их сейчас можно голыми руками взять. Ты слышишь меня, Марсель?
Марсель его не услышал, бросил трубку, а зря. К Единству нас гонят, всех-всех. И везде, даже в Америке. Мы с Жаком это понимаем, хорошо бы, чтобы и Марсель понял.
---------------------------
Семён Винокур - замечательный израильский кинорежиссёр и киносценарист, член израильской академии кино, лауреат международных кинофестивалей.
HАМ НЕ ДАДУТ БЫТЬ ФРАНЦУЗАМИ!
НАС ЗАСТАВЯТ БЫТЬ ЕВРЕЯМИ.
Сидим мы с моим другом Жаком, слушаю его рассказ. Жак не собирался никуда уезжать из Франции! Дитя Парижа, настоящий француз, хотя и еврей. Было у Жака и его жены Адели трое детей. Один из них, Лазар, вырос и уехал в Израиль служить в армии. Началась война, парня послали в Газу, и вот он позвонил, сообщил, что легко ранен, отдыхает в госпитале “Сорока”.
В доме началась паника, Адели заявила Жаку:
- Езжай и без сына не возвращайся.
Когда Жак приехал в аэропорт, выяснилось, что полеты в Израиль отменены. Неизвестно на сколько.
“Я в кассу, - рассказывает мне Жак. - Я их умоляю, говорю, ребята,придумайте что-нибудь, может быть, чартеры какие-то есть, может быть, через Иорданию?! Вдруг слышу:
- Перебьешься.
Вот он, передо мной стоит, этот француз, неужели это он сказал.
- Это ты сказал? - спрашиваю.
- Я, - отвечает.
- Что значит - перебьешься? - спрашиваю.
- Это значит, что подождешь.
- Я к сыну лечу, - говорю.
- Тем более, - отвечает.
- Твой сын - убийца, - слышу женский голос.
Оборачиваюсь, стоит женщина, француженка, рядом с ней араб.
- Смерть убийцам, - произносит араб и скалится.
И вдруг справа слышу:
- Чтобы тебе почувствовать так, как чувствуют матери убитых вами детей!
И слева, тут же, - всех бы вас взять да сжечь!
Голова у меня кружится, знаю, раскручивается кампания против Израиля, но такое я слышу впервые. Вижу, идут навстречу два полицейских, я им кричу:
- Вы обязаны вмешаться, вот эти сволочи только что пожелали смерти моему сыну!
- Это правда? - они спрашивают.
И те им отвечают, - да, правда, мы не отрицаем, мы желаем смерти его сыну и всему этому народу. Потому что они убийцы! Ты представляешь, они это говорят в открытую! - рассказывает мне Жак.
А полицейские разводят руками, - ничего не поделаешь, мы живем вдемократической стране.
- Я оглядываюсь, - продолжает Жак, - я ничего не понимаю. И вдруг встречаюсь глазами с молодым парнем, сразу вижу, наш, еврей. Он отводит глаза, подхватывает под руку свою девушкуи отходит. А за ним еще двое уходят. И я понимаю, они все слышали и не хотят вмешиваться. И такая меня злоба берет! Такая злоба!
И тогда я бегу к начальнику смены. Я врываюсь к нему в кабинет, меня никто не может остановить, кричу ему, - сволочи у тебя работают! А он мне так спокойно отвечает, - я во многом с ними согласен. Моего сына я воспитываю французом. И тут я понимаю, что начальник этот - он тоже еврей. А он и не отказывается. Говорит, - и дочь моя замужем за алжирцем, хороший парень. И вообще, говорит, выйди из кабинета и, как все, жди своего рейса. Если он будет, конечно. Не помню, как я вышел из кабинета, - рассказывает Жак, - я не мог говорить, веришь?! Слова не мог произнести. Я был унижен, убит, раздавлен. Я сел там, в углу, и первое, что вспомнил, это слова Амана. Я ведь с детства знал “мегилат Эстер” наизусть. Я сразу вспомнил: "Есть такой народ, который рассеян среди всех народов нашего царства”. - Это о нас, - подумал я. - “Легко уничтожить их” - Легко уничтожить нас, - подумал я. “Потому что они разрознены.” - Ненавидят они друг друга, - добавил я про себя. И подумал, - я ведь помнил это наизусть, с детства, но никогда не чувствовал, какая же это горькая правда!.. А тут вдруг мне дали это почувствовать, что это о нас, евреях!
И я замолчал на все эти два дня. Два дня я ждал самолета. Домой не ехал, сказал Адели, что боюсь пропустить рейс. Я тогда многое обдумал за эти две ночи. О том, что мы не родные совсем, разрозненные, что Аману ничего не стоит нас переловить и передушить, никто за друг за друга не вступится... Было горько это осознавать...
Но вдруг пришла мысль, это было в конце второй ночи, пришла мысль, которая перевернула меня. Я вдруг подумал: - А что же я такое?! Чем я от них отличаюсь, от евреев этих? И мне стало жутко. Я даже стал оглядываться, не видят ли меня. Потому что я добрался до сути. Я нашел в себе гада! Я вдруг почувствовал его так явно! Оказывается, он жил во мне все это время. Тот, кто хотел уничтожить евреев во мне, всех-всех, чтобы и духа их не было! Он жил во мне, этот Аман!.. Я вдруг понял, что нечего мне пенять на других. Я понял, я хуже их!
Я припомнил со всеми подробностями, как кричал на своего сына, когда тот решился ехать. Я кричал ему:
- Никуда ты не поедешь! Франция - твоя страна!
А он мне говорил:
- Папа, пойми, евреи должны быть вместе.
- Ты француз! - кричал я. - Зачем тебе этот Израиль!
А он мне отвечал:
- Папа, нам не дадут просто так быть французами! Нас заставят быть евреями. Нас заставят быть вместе.
Я его не слышал. Я от него отвернулся тогда. Я про себя назвал его предателем, представляешь, своего сына я назвал предателем?!.. Руки не подал, вышел в другую комнату. Все это я вспомнил тогда, в аэропорту, сидя в углу, обливаясь потом от страха и от правды, которую открыл мне Аман. Я уже не ненавидел его, нет, я ненавидел себя. Спать не мог, ничего не слышал, не видел, чуть не пропустил свой самолет.
Когда прилетел в Израиль, дрожал, как заяц, потому что понял, что если что-то случится с моим мальчиком, в этом буду виноват только я. Я приехал в госпиталь “Сорока” и вдруг оказалось, что сын мой ранен в грудь, и это не легкое ранение, как он нам сказал.
Я бежал к его палате, подгибались ноги, я повторял - Прости меня, сынок, прости!.. Но когда вошел, он первый протянул ко мне руки, такой бледный, исхудавший, мой любимый мальчик, и заплакал. Этот герой из “Гивати” как ребенок заплакал и сказал мне:
- Как я теперь жить буду, папа?!..
- Да что ты говоришь, сынок, - я обнял его, а он говорит мне, - Алон меня вытащил, папа, а я его нет.
Оказалось, что друг его, Алон, тащил его под пулями сто метров, и пока тащил, ему перебило ноги, а он тащил, а потом, уже перед самым концом, когда уже добрались, когда уже несколько метров оставалось, пуля попала ему в голову. Он так и положил голову свою в крови на голову моего Лазара. Так он закрывал его до последнего...
С тех пор прошло немало времени. Вся семья Жака здесь, в Израиле. Лазар своего первого сына назвал Алоном. Сам он изучает медицину, хочет стать хирургом. А его папа, Жак, изучает со мной каббалу. И знает, что без Амана нам никак нельзя. Без антисемитов нам с собой не справится, нет. Такие уж мы народились. Они нас прессуют, объединяют, пробуждают в нас вопросы, которые не пробудились бы сами собой, спасибо им! Вопросы: кто же мы такие?
За что же нас так не любят? И что все-таки от нас требуют, ведь требуют же что-то? Что?!
И Жак уже знает, что. Жить не для себя, а для других. В единстве, а не в раздоре. В любви, а не в ненависти. Самим так жить и другим помочь.
Такая наша жизнь, и никуда от этого не убежишь. Да и если захочешь, не дадут. А недавно Жаку позвонил его родственник из Америки, начал рассказывать, что у них творится, сын в университет отказывается идти, оскорбляют, на кладбище могилу брата свастикой разрисовали, в его машине, прямо перед домом стекла разбили, вот что Трамп наделал...
А Жак ему говорит:
- Помнишь, Марсель, что в “Мегилат Эстер” написано? Разобщены они, евреи, - сказал Аман. - Одни за демократов, другие за республиканцев, их сейчас можно голыми руками взять. Ты слышишь меня, Марсель?
Марсель его не услышал, бросил трубку, а зря. К Единству нас гонят, всех-всех. И везде, даже в Америке. Мы с Жаком это понимаем, хорошо бы, чтобы и Марсель понял.
---------------------------
Семён Винокур - замечательный израильский кинорежиссёр и киносценарист, член израильской академии кино, лауреат международных кинофестивалей.