(no subject)
Через месяц, 12 августа 2023 года, исполнится 71 год зловещей дате - расстрелу в подвалах Лубянки 13 обвиняемых по делу Еврейского Антифашистского Комитета (ЕАК). Конечно, расстрелянные были не единственными жертвами кровавого сталинского режима в послевоенное время. В те окаянные годы сколько ещё было загублено безродных космополитов, врачей, писателей, учёных "еврейской национальности"! Был убит Михоэлс... Но дата 12 августа 1952 года положила трагический конец идишистской культуре в СССР - абсолютно и навсегда. Тем она и зловеща. Тремя выстрелами были загублены жизни трёх самых выдающихся поэтов, писавших на идиш, - Переца Маркиша, Давида Гофштейна, Лейба Квитко. С поэзией какого народа производили такую одновременную казнь?
Их арестовали в 1949 году. Истязали, пытали, доводили до безумия, издевались над ними, клеветали на их подельников. Они выстояли (Фефера не имею ввиду) и погибли героями. Три года нечеловеческих мучений закончились на рассвете 12 августа - в расстрельном подвале тюрьмы на Лубянке. Перец Маркиш, Давид Бергельсон, Соломон Лозовский, Давид Гофштейн, Борис Шимелиович, великий актёр Зускин...
Одному из 13 расстрелянных я посвятила в своём Живом Журнале несколько больших постов (под тэгом "Квитко"). Они про солнечного весёлого детского поэта Льва Моисеевича Квитко. Корней Чуковский написал о нём (набрала когда-то отрывок из книги "Современники" (ЖЗЛ):
"Казалось, он непременно доживёт до ста лет. Было даже странно представить себе, что он может когда-нибудь хоть на один день заболеть. Коренастый, моложавый, с крепкими зубами и плечами, он, как и все очень здоровые люди, был всегда спокоен, медлителен, чуть-чуть неуклюж. Вообще в его характере не было никакой суетливости, расторопности, бойкости, и за всю свою жизнь я не встречал человека, который был бы в такой полной гармонии с самим собою, с природой, с людьми. От него так и веяло счастьем.
И в творчестве был он счастливец: всё, к чему он хоть на миг прикасался, тотчас же превращалось в поэзию. Увидит ёлку и пишет о ёлке, увидит кузницу и пишет о кузнице, увидит радугу и пишет о радуге - поистине ему писалось, как дышалось: непринуждённо, без малейшей натуги. Любая заурядная вещь, стоило ей попасться ему на глаза, могла сделаться для него сюжетом стихов:
Этот листок, что иссох и свалился,
Золотом вечным горит в песнопенье.
Вообще в те далёкие годы, когда я познакомился с ним, он прямо-таки не умел быть несчастным: необыкновенно уютен и благостен был для него окружающий мир. Недаром целый цикл стихов носил у него название "Здравствуйте!" Здесь была его единственная тема: безмерное, самозабвенное восхищение миром, пламенное с п а с и б о природе за то, что она существует. Кажется, не было такой яблони, такой ласточки, такого облака, такого цветка, которым он не сказал бы спасибо.
И кто, кроме Квитко, мог сказать о колодце:
Колодец рад, когда берут в нём воду!
Или:
Опущу ведёрко,
А вода в колодце -
Как пойдёт кругами,
Точно улыбнётся.
И второе любимое слово поэта: чудо. Не было, кажется, такого мгновения, когда бы он не чувствовал чудесности всего существующего. И самое большое чудо - вечная воля природы к новым и новым зачатиям, к новым и новым рождениям:
Что это - сказка, песня
Или чудесный сон?
Арбуз тяжеловесный
Из семечка рождён.
Эта очарованность окружающим миром и сделала его детским писателем: от имени ребёнка, под личиной ребёнка, устами пятилетних, шестилетних, семилетних детей ему было легче всего изливать своё собственное бьющее через край жизнелюбие, свою собственную простосердечную веру, что жизнь создана для нескончаемой радости.
Как-то в тридцатых годах, гуляя с ним по далёким окраинам Киева, мы неожиданно попали под дождь и увидели широкую лужу, к которой отовсюду сбегались мальчишки, словно это была не лужа, а лакомство. Они так ретиво зашлёпали в луже босыми ногами, как будто нарочно старались намазаться до самых ушей.
Квитко глядел на них с завистью.
- Каждый ребёнок, - сказал он, - считает, что лужи созданы специально для его удовольствия.
И я подумал, что, в сущности, он говорит о себе".
-------
А ведь Квитко пришёл к своему оптимизму, к поэтическому восхищению миром, после нищенского, безотрадного детства и мучительно трудной, неприкаянной юности. "Отец и мать, - пишет он, - умерли рано от туберкулёза, равно как и все мои пятеро сестёр и братьев. С десяти лет я работал для своего пропитания. О школе не смел и мечтать. Школу я видел только снаружи. Нужда, тяжкая работа у разных хозяев в разных городах и местечках была моей школой. Я рос на хлебах у голода - на маслобойном заводе, у кожевника, у маляра, у заготовщика, в окружении таких же, как я, изнурённых и бездомных мальчишек." ...
---------------------------------
Ниже фото заключённого Лубянской тюрьмы Льва Моисеевича Квитко...
ПОЭЗИЯ РОДОМ ИЗ ДЕТСТВА.
Мои дети выросли на стихах Льва Квитко, Овсея Дриза, Бориса Заходера. Конечно, были во внимании и Барто, и Маршак, и Чуковский, но они не читались каждодневно и не были любимы так, как родные стихи вот этих трёх авторов. В моих ушах и сейчас звучат, например, стихи Овсея Дриза про Эныка-Беныка или стихи Льва Квитко про "кисоньку мою"... И как их самозабвенно, взахлёб, читает моя трёхлетняя дочка - про смешного мальчика Лемеле, про "Анну-Ванну, наш отряд", про "Дочка воду носит и гремит ведром..."
Это бессмертные строчки добрейшего еврейского поэта Льва Квитко, расстрелянного в годы борьбы с космополитизмом. А помешал он режиму тем, что писал детские стихи на языке идиш. И всё равно был самым любимым советским детским поэтом во всех республиках СССР - его стихи переводили с языка идиш лучшие русскоязычные поэты.
Вот несколько стихотворений Льва Квитко в переводе с идиш:
ЛЕМЕЛЕ ХОЗЯЙНИЧАЕТ
Мама уходит,
Спешит в магазин.
- Лемеле, ты
Остаешься один.
Мама сказала:
Ты мне услужи.
Вымой тарелки,
Сестру уложи.
Дрова наколоть
Не забудь, мой сынок,
Поймай петуха
И запри на замок.
Сестренка, тарелки,
Петух и дрова...
У Лемеле только
Одна голова!
Схватил он сестренку
И запер в сарай.
Сказал он сестренке:
Ты здесь поиграй!
Дрова он усердно
Помыл кипятком,
Четыре тарелки
Разбил молотком.
Но долго пришлось
С петухом воевать -
Ему не хотелось
Ложиться в кровать.
...
Дочка воду носит
И гремит ведром.
Что растет там, доченька?
В садике твоем.
Там краснеют яблоки,
Там летают зяблики
И другие птички,
Кажется, синички.
На капусте сладкой
Капельки росы.
И горох на грядке
Распустил усы.
КИСОНЬКА
Слыхали вы про кисоньку - про милую мою
Не любит мама кисоньку, а я ее люблю!
Она такая черная, а лапки - точно снег,
Ну, всех она наряднее, и веселее всех!
Сказала мама кисоньке: "Лови у нас мышей!"
Мышат не ловит кисонька, на что мышата ей!
А приласкаешь кисоньку, погладишь по спине -
Глаза закроет кисонька и помурлычет мне!..
Глаза откроет кисонька, а я уж под столом!
Она мяучит жалобно и бегает кругом.
В кувшин заглянет, в чашечку - куда я деться мог?
Да сверху вдруг откуда-то ко мне на шею скок!
А ночь настанет темная - усну я рядом с ней.
Мышат не ловит кисонька - на что мышата ей!
Но вот однажды с кисонькой беда стряслась у нас -
Ее на кухне с мышками застала мама раз!
Она резвилась, прыгала, каталась кувырком,
И с нею мышки весело кружилися рядком!..
Схватила мама кисоньку - ну чем я мог помочь?!
И за ворота вынесла, и выбросила прочь!...
И горько-горько плакал я, все кисоньку жалел,
И даже с новой лошадью играть не захотел...
И все не мог утешиться... Но что там слышу я?!
Скребется в двери кисонька, затейница моя!
Тут стали обниматься мы, пустились с нею в пляс,
А мама только глянула и не бранила нас!
Живет со мною кисонька, затейница моя,
Хоть мама и не рада ей, да рад ей очень я!!!
АННА-ВАННА - БРИГАДИР
- Анна-Ванна, наш отряд
Хочет видеть поросят!
Мы их не обидим:
Поглядим и выйдем!
- Уходите со двора,
Лучше не просите!
Поросят купать пора,
После приходите.
- Анна-Ванна, наш отряд
Хочет видеть поросят!
И потрогать спинки -
Много ли щетинки?
- Уходите со двора,
Лучше не просите!
Поросят кормить пора,
После приходите.
- Анна-Ванна, наш отряд
Хочет видеть поросят!
Рыльца - пятачками?
Хвостики - крючками?
- Уходите со двора,
Лучше не просите!
Поросятам спать пора,
После приходите.
- Анна-Ванна, наш отряд
Хочет видеть поросят!
- Уходите со двора,
Потерпите до утра.
Мы уже фонарь зажгли,
Поросята спать легли.
СПОСОБНЫЙ МАЛЬЧИК
Лемеле однажды
Прибежал домой.
- Ой, - сказала мама,
- Что это с тобой?
У тебя ведь до крови
Расцарапан лоб!
Ты своими драками
Вгонишь маму в гроб!
Отвечает Лемеле,
Шапку теребя:
- Это я нечаянно
Искусал себя.
- Вот способный мальчик!
- Удивилась мать. -
Как же ты зубами
Лоб сумел достать?
- Ну достал, как видишь,
- Лемеле в ответ. -
Для такого случая
Влез на табурет!
Их арестовали в 1949 году. Истязали, пытали, доводили до безумия, издевались над ними, клеветали на их подельников. Они выстояли (Фефера не имею ввиду) и погибли героями. Три года нечеловеческих мучений закончились на рассвете 12 августа - в расстрельном подвале тюрьмы на Лубянке. Перец Маркиш, Давид Бергельсон, Соломон Лозовский, Давид Гофштейн, Борис Шимелиович, великий актёр Зускин...
Одному из 13 расстрелянных я посвятила в своём Живом Журнале несколько больших постов (под тэгом "Квитко"). Они про солнечного весёлого детского поэта Льва Моисеевича Квитко. Корней Чуковский написал о нём (набрала когда-то отрывок из книги "Современники" (ЖЗЛ):
"Казалось, он непременно доживёт до ста лет. Было даже странно представить себе, что он может когда-нибудь хоть на один день заболеть. Коренастый, моложавый, с крепкими зубами и плечами, он, как и все очень здоровые люди, был всегда спокоен, медлителен, чуть-чуть неуклюж. Вообще в его характере не было никакой суетливости, расторопности, бойкости, и за всю свою жизнь я не встречал человека, который был бы в такой полной гармонии с самим собою, с природой, с людьми. От него так и веяло счастьем.
И в творчестве был он счастливец: всё, к чему он хоть на миг прикасался, тотчас же превращалось в поэзию. Увидит ёлку и пишет о ёлке, увидит кузницу и пишет о кузнице, увидит радугу и пишет о радуге - поистине ему писалось, как дышалось: непринуждённо, без малейшей натуги. Любая заурядная вещь, стоило ей попасться ему на глаза, могла сделаться для него сюжетом стихов:
Этот листок, что иссох и свалился,
Золотом вечным горит в песнопенье.
Вообще в те далёкие годы, когда я познакомился с ним, он прямо-таки не умел быть несчастным: необыкновенно уютен и благостен был для него окружающий мир. Недаром целый цикл стихов носил у него название "Здравствуйте!" Здесь была его единственная тема: безмерное, самозабвенное восхищение миром, пламенное с п а с и б о природе за то, что она существует. Кажется, не было такой яблони, такой ласточки, такого облака, такого цветка, которым он не сказал бы спасибо.
И кто, кроме Квитко, мог сказать о колодце:
Колодец рад, когда берут в нём воду!
Или:
Опущу ведёрко,
А вода в колодце -
Как пойдёт кругами,
Точно улыбнётся.
И второе любимое слово поэта: чудо. Не было, кажется, такого мгновения, когда бы он не чувствовал чудесности всего существующего. И самое большое чудо - вечная воля природы к новым и новым зачатиям, к новым и новым рождениям:
Что это - сказка, песня
Или чудесный сон?
Арбуз тяжеловесный
Из семечка рождён.
Эта очарованность окружающим миром и сделала его детским писателем: от имени ребёнка, под личиной ребёнка, устами пятилетних, шестилетних, семилетних детей ему было легче всего изливать своё собственное бьющее через край жизнелюбие, свою собственную простосердечную веру, что жизнь создана для нескончаемой радости.
Как-то в тридцатых годах, гуляя с ним по далёким окраинам Киева, мы неожиданно попали под дождь и увидели широкую лужу, к которой отовсюду сбегались мальчишки, словно это была не лужа, а лакомство. Они так ретиво зашлёпали в луже босыми ногами, как будто нарочно старались намазаться до самых ушей.
Квитко глядел на них с завистью.
- Каждый ребёнок, - сказал он, - считает, что лужи созданы специально для его удовольствия.
И я подумал, что, в сущности, он говорит о себе".
-------
А ведь Квитко пришёл к своему оптимизму, к поэтическому восхищению миром, после нищенского, безотрадного детства и мучительно трудной, неприкаянной юности. "Отец и мать, - пишет он, - умерли рано от туберкулёза, равно как и все мои пятеро сестёр и братьев. С десяти лет я работал для своего пропитания. О школе не смел и мечтать. Школу я видел только снаружи. Нужда, тяжкая работа у разных хозяев в разных городах и местечках была моей школой. Я рос на хлебах у голода - на маслобойном заводе, у кожевника, у маляра, у заготовщика, в окружении таких же, как я, изнурённых и бездомных мальчишек." ...
---------------------------------
Ниже фото заключённого Лубянской тюрьмы Льва Моисеевича Квитко...
ПОЭЗИЯ РОДОМ ИЗ ДЕТСТВА.
Мои дети выросли на стихах Льва Квитко, Овсея Дриза, Бориса Заходера. Конечно, были во внимании и Барто, и Маршак, и Чуковский, но они не читались каждодневно и не были любимы так, как родные стихи вот этих трёх авторов. В моих ушах и сейчас звучат, например, стихи Овсея Дриза про Эныка-Беныка или стихи Льва Квитко про "кисоньку мою"... И как их самозабвенно, взахлёб, читает моя трёхлетняя дочка - про смешного мальчика Лемеле, про "Анну-Ванну, наш отряд", про "Дочка воду носит и гремит ведром..."
Это бессмертные строчки добрейшего еврейского поэта Льва Квитко, расстрелянного в годы борьбы с космополитизмом. А помешал он режиму тем, что писал детские стихи на языке идиш. И всё равно был самым любимым советским детским поэтом во всех республиках СССР - его стихи переводили с языка идиш лучшие русскоязычные поэты.
Вот несколько стихотворений Льва Квитко в переводе с идиш:
ЛЕМЕЛЕ ХОЗЯЙНИЧАЕТ
Мама уходит,
Спешит в магазин.
- Лемеле, ты
Остаешься один.
Мама сказала:
Ты мне услужи.
Вымой тарелки,
Сестру уложи.
Дрова наколоть
Не забудь, мой сынок,
Поймай петуха
И запри на замок.
Сестренка, тарелки,
Петух и дрова...
У Лемеле только
Одна голова!
Схватил он сестренку
И запер в сарай.
Сказал он сестренке:
Ты здесь поиграй!
Дрова он усердно
Помыл кипятком,
Четыре тарелки
Разбил молотком.
Но долго пришлось
С петухом воевать -
Ему не хотелось
Ложиться в кровать.
...
Дочка воду носит
И гремит ведром.
Что растет там, доченька?
В садике твоем.
Там краснеют яблоки,
Там летают зяблики
И другие птички,
Кажется, синички.
На капусте сладкой
Капельки росы.
И горох на грядке
Распустил усы.
КИСОНЬКА
Слыхали вы про кисоньку - про милую мою
Не любит мама кисоньку, а я ее люблю!
Она такая черная, а лапки - точно снег,
Ну, всех она наряднее, и веселее всех!
Сказала мама кисоньке: "Лови у нас мышей!"
Мышат не ловит кисонька, на что мышата ей!
А приласкаешь кисоньку, погладишь по спине -
Глаза закроет кисонька и помурлычет мне!..
Глаза откроет кисонька, а я уж под столом!
Она мяучит жалобно и бегает кругом.
В кувшин заглянет, в чашечку - куда я деться мог?
Да сверху вдруг откуда-то ко мне на шею скок!
А ночь настанет темная - усну я рядом с ней.
Мышат не ловит кисонька - на что мышата ей!
Но вот однажды с кисонькой беда стряслась у нас -
Ее на кухне с мышками застала мама раз!
Она резвилась, прыгала, каталась кувырком,
И с нею мышки весело кружилися рядком!..
Схватила мама кисоньку - ну чем я мог помочь?!
И за ворота вынесла, и выбросила прочь!...
И горько-горько плакал я, все кисоньку жалел,
И даже с новой лошадью играть не захотел...
И все не мог утешиться... Но что там слышу я?!
Скребется в двери кисонька, затейница моя!
Тут стали обниматься мы, пустились с нею в пляс,
А мама только глянула и не бранила нас!
Живет со мною кисонька, затейница моя,
Хоть мама и не рада ей, да рад ей очень я!!!
АННА-ВАННА - БРИГАДИР
- Анна-Ванна, наш отряд
Хочет видеть поросят!
Мы их не обидим:
Поглядим и выйдем!
- Уходите со двора,
Лучше не просите!
Поросят купать пора,
После приходите.
- Анна-Ванна, наш отряд
Хочет видеть поросят!
И потрогать спинки -
Много ли щетинки?
- Уходите со двора,
Лучше не просите!
Поросят кормить пора,
После приходите.
- Анна-Ванна, наш отряд
Хочет видеть поросят!
Рыльца - пятачками?
Хвостики - крючками?
- Уходите со двора,
Лучше не просите!
Поросятам спать пора,
После приходите.
- Анна-Ванна, наш отряд
Хочет видеть поросят!
- Уходите со двора,
Потерпите до утра.
Мы уже фонарь зажгли,
Поросята спать легли.
СПОСОБНЫЙ МАЛЬЧИК
Лемеле однажды
Прибежал домой.
- Ой, - сказала мама,
- Что это с тобой?
У тебя ведь до крови
Расцарапан лоб!
Ты своими драками
Вгонишь маму в гроб!
Отвечает Лемеле,
Шапку теребя:
- Это я нечаянно
Искусал себя.
- Вот способный мальчик!
- Удивилась мать. -
Как же ты зубами
Лоб сумел достать?
- Ну достал, как видишь,
- Лемеле в ответ. -
Для такого случая
Влез на табурет!