(no subject)
16 июня 1981 года указом генерального секретаря ЦК КПСС Леонида Брежнева писатель Владимир Войнович был лишен советского гражданства. Как это было обставлено, почему он уехал из СССР, зачем вернулся в 1990-м и чего он ждет от будущего, писатель рассказал Зое Световой.
- Как вы узнали, что вы больше - не советский гражданин?
- Я тогда уже жил в Мюнхене. Утром этого дня мне позвонил журналист Марио Корти с радио «Свобода». Он сообщил, что меня лишили гражданства, и хотя я этого ожидал, мне на самом деле стало жутко обидно. До этого меня как только ни ругали и ни проклинали - говорили, что я такой-сякой, враг народа, шакал, таракан. Сравнивали со всеми отвратительными животными и насекомыми, и я это все как-то пропускал мимо ушей, я знал, чего от них можно ожидать. Но тут почему-то сильно обиделся и разозлился. И написал Брежневу письмо:
"Господин Брежнев, вы мои заслуги оценили незаслуженно высоко, я не подрывал престиж Советского Союза, потому что у Советского Союза благодаря усилиям его руководителей и вашему личному вкладу никакого престижа нет. ...
Нисколько не сомневаюсь, что ваши указы в скором времени будут отменены, но у меня нет уверенности, что так же скоро кончится бумажный дефицит, и, думаю, моим читателям по-прежнему придется сдавать в макулатуру 20 кг ваших произведений, чтобы получить одну мою книгу о Чонкине."
Тогда был такой порядок - можно было сдать 20 кг макулатуры и за это получить право купить одну дефицитную книгу.
Я отправил письмо Брежневу в газету Süddeutsche Zeitung, мне оттуда позвонили и сказали, что так писать в Германии не принято. Я ведь написал «господин Брежнев», а по-немецки это звучит «Хер Брежнев». Нужно написать «очень уважаемый господин Брежнев» («просто уважаемый» у них не положено). Я говорю: «Нет, пусть останется, как есть, хер Брежнев, и даже лучше, если вы напишeте русскими буквами «хер».
- А когда вы уехали из СССР и почему?
- Я уехал 21 декабря 1980 года, в день рождения товарища Сталина. Дело в том, что меня много раз пугали и всячески мне предлагали разными странными способами уехать. На меня нападали; мой домашний телефон был выключен. Например, однажды я получил приглашение из Израиля от какой-то женщины, которая приглашала приехать к ней меня, мою жену Иру, дочку Олю, моего отца и сестру, которые жили в Керчи, - и никто из моих знакомых знать не знал, где они живут. Тем не менее в этом приглашении были указаны их адреса. Я тогда еще не был готов к отъезду, но, зная, что за мной следят, я вышел на улицу, порвал это приглашение и бросил в мусорный бак: чтобы видели, как я к этому отношусь.
А к 1980-му году я уже очень сильно устал от всего этого. И когда в январе 1980-го выслали в Горький Андрея Дмитриевича Сахарова, я написал сатирическое письмо в газету «Известия». Тогда было принято, что люди, награжденные какими-то орденами, писали в «Известия» такие благодарственные письма: «Прошу через вашу газету выразить глубокую благодарность ко всем организациям партийным, профсоюзным, которые поздравили меня с высокой правительственной наградой». А я написал такую пародию:
"Прошу через вашу газету выразить мое глубокое отвращение к советским партийным общественным организациям, а также к отдельным лицам, включая мастеров сцены, художников слова, передовиков производства, которые приняли и еще примут участие в травле лучшего человека нашей страны Андрея Дмитриевича Сахарова."
Я писал много такого рода иронических писем - и обычно на них ответа не получал. Но на это письмо ответ пришел довольно скоро. 20 февраля был день выборов в Верховный совет РСФСР. А я не ходил на выборы. Вдруг звонок в дверь, я открываю, стоят два человека, говорят, что они агитаторы и пришли узнать, почему я не ходил голосовать. Я сказал, что просто не хочу. Они: «Нет, все-таки вы должны сказать причину». Я им ответил, что причина есть, но мне неохота им ее раскрывать, потому что это долгий разговор, и вообще - они меня не знают. Тогда один из них возразил: «Нет, мы вас знаем, можно к вам войти?» А поскольку на меня уже не раз физически нападали, я посмотрел на них и говорю: «Одному можно зайти, а двоим нельзя».
Один из них зашел в квартиру, я, пятясь, пустил его к себе, поглядывая по сторонам: чем буду обороняться, что можно будет схватить в случае чего. А он снял шапку и торжественно объявил: «Владимир Николаевич! Я из райкома КПСС, моя фамилия Богданов, мне поручено вам сообщить, что терпение советской власти и народа кончилось. Если вы не измените свое поведение, то ваша жизнь здесь станет невыносимой». А я уже был готов к отъезду. И сказал: «Если вы имеете в виду, что я должен уехать, то я согласен, если будут выполнены мои скромные пожелания. Я имею в виду, что хочу вывезти книги - архив и так далее. Передайте их тем, кто вас позвал». «Агитатор» пообещал и ушел.
Через некоторое время появился писатель Владимир Санин и пересказал мне свой разговор с неким Юрием Идашкиным, который работал в Государственном комитете печати и был связан с КГБ. Идашкин рассказал, что зашел случайно к своему начальнику Стукалину, там был еще какой то человек, и они говорили обо мне. И вот этот человек сказал: «С Войновичем пора кончать». А этот писатель - Володя Санин - спрашивает: «А как кончать?» Идашкин ему объясняет: «Ну ты же понимаешь, Володя на машине ездит, ведь всякое может случиться». Я понял, что он мне все это передает, чтобы я окончательно принял решение уехать. Я взял листок бумаги и написал, что готов покинуть Советский Союз при условии, что будут выслушаны мои пожелания, а всякие попытки воздействовать на меня каким-нибудь нецивилизованных способом вызовут мою реакцию, противоположную их ожиданиям.
Санин взял эту бумажку и ушел. А через пару дней вернулся и сказал, что заявление рассмотрено и со мной хочет говорить Идашкин, который на разговор как бы уполномочен от органов. Я не хотел его пускать к себе, и мы встретились у Санина. Идашкин стал мне говорить о том, что идет война с Афганистаном, мы проигрываем по всем пунктам Западу, и поэтому если некоторое время назад я мог расcчитывать, что за меня кто-то заступится, то теперь этот расчет уже бесполезен, потому что мы проигрываем, и нам все равно: проигрывать 6:0 или 7:0. «Вот к тебе сейчас ходят иностранные корреспонденты, а когда тебя куда-то пошлют, к тебе будет ходить только участковый, и разговаривать он с тобой будет иначе», - пугал меня Идашкин. Я его спросил: «А что если я возьму и уеду к родителям в Керчь и затаюсь там?» Он мне на это ответил: «Какой ты хитрый. Это все равно, что вот Израиль захватил какие-то территории, а теперь говорит: «Давайте не будем предъявлять друг другу никаких претензий».
Я разозлился: «Те территории, которые я захватил, вы уже у меня отнять не сможете». Я имел в виду книги, которые я написал. Я сказал, что согласен: я вывожу книги и архив, квартира передается родителям моей жены, и там включают телефон. Они согласились на мои условия, но очень хотели, чтобы я уехал до Олимпийских игр 1980 года. Из-за семейных проблем я смог уехать только в декабре 1980 года.
- Как вы узнали, что вы больше - не советский гражданин?
- Я тогда уже жил в Мюнхене. Утром этого дня мне позвонил журналист Марио Корти с радио «Свобода». Он сообщил, что меня лишили гражданства, и хотя я этого ожидал, мне на самом деле стало жутко обидно. До этого меня как только ни ругали и ни проклинали - говорили, что я такой-сякой, враг народа, шакал, таракан. Сравнивали со всеми отвратительными животными и насекомыми, и я это все как-то пропускал мимо ушей, я знал, чего от них можно ожидать. Но тут почему-то сильно обиделся и разозлился. И написал Брежневу письмо:
"Господин Брежнев, вы мои заслуги оценили незаслуженно высоко, я не подрывал престиж Советского Союза, потому что у Советского Союза благодаря усилиям его руководителей и вашему личному вкладу никакого престижа нет. ...
Нисколько не сомневаюсь, что ваши указы в скором времени будут отменены, но у меня нет уверенности, что так же скоро кончится бумажный дефицит, и, думаю, моим читателям по-прежнему придется сдавать в макулатуру 20 кг ваших произведений, чтобы получить одну мою книгу о Чонкине."
Тогда был такой порядок - можно было сдать 20 кг макулатуры и за это получить право купить одну дефицитную книгу.
Я отправил письмо Брежневу в газету Süddeutsche Zeitung, мне оттуда позвонили и сказали, что так писать в Германии не принято. Я ведь написал «господин Брежнев», а по-немецки это звучит «Хер Брежнев». Нужно написать «очень уважаемый господин Брежнев» («просто уважаемый» у них не положено). Я говорю: «Нет, пусть останется, как есть, хер Брежнев, и даже лучше, если вы напишeте русскими буквами «хер».
- А когда вы уехали из СССР и почему?
- Я уехал 21 декабря 1980 года, в день рождения товарища Сталина. Дело в том, что меня много раз пугали и всячески мне предлагали разными странными способами уехать. На меня нападали; мой домашний телефон был выключен. Например, однажды я получил приглашение из Израиля от какой-то женщины, которая приглашала приехать к ней меня, мою жену Иру, дочку Олю, моего отца и сестру, которые жили в Керчи, - и никто из моих знакомых знать не знал, где они живут. Тем не менее в этом приглашении были указаны их адреса. Я тогда еще не был готов к отъезду, но, зная, что за мной следят, я вышел на улицу, порвал это приглашение и бросил в мусорный бак: чтобы видели, как я к этому отношусь.
А к 1980-му году я уже очень сильно устал от всего этого. И когда в январе 1980-го выслали в Горький Андрея Дмитриевича Сахарова, я написал сатирическое письмо в газету «Известия». Тогда было принято, что люди, награжденные какими-то орденами, писали в «Известия» такие благодарственные письма: «Прошу через вашу газету выразить глубокую благодарность ко всем организациям партийным, профсоюзным, которые поздравили меня с высокой правительственной наградой». А я написал такую пародию:
"Прошу через вашу газету выразить мое глубокое отвращение к советским партийным общественным организациям, а также к отдельным лицам, включая мастеров сцены, художников слова, передовиков производства, которые приняли и еще примут участие в травле лучшего человека нашей страны Андрея Дмитриевича Сахарова."
Я писал много такого рода иронических писем - и обычно на них ответа не получал. Но на это письмо ответ пришел довольно скоро. 20 февраля был день выборов в Верховный совет РСФСР. А я не ходил на выборы. Вдруг звонок в дверь, я открываю, стоят два человека, говорят, что они агитаторы и пришли узнать, почему я не ходил голосовать. Я сказал, что просто не хочу. Они: «Нет, все-таки вы должны сказать причину». Я им ответил, что причина есть, но мне неохота им ее раскрывать, потому что это долгий разговор, и вообще - они меня не знают. Тогда один из них возразил: «Нет, мы вас знаем, можно к вам войти?» А поскольку на меня уже не раз физически нападали, я посмотрел на них и говорю: «Одному можно зайти, а двоим нельзя».
Один из них зашел в квартиру, я, пятясь, пустил его к себе, поглядывая по сторонам: чем буду обороняться, что можно будет схватить в случае чего. А он снял шапку и торжественно объявил: «Владимир Николаевич! Я из райкома КПСС, моя фамилия Богданов, мне поручено вам сообщить, что терпение советской власти и народа кончилось. Если вы не измените свое поведение, то ваша жизнь здесь станет невыносимой». А я уже был готов к отъезду. И сказал: «Если вы имеете в виду, что я должен уехать, то я согласен, если будут выполнены мои скромные пожелания. Я имею в виду, что хочу вывезти книги - архив и так далее. Передайте их тем, кто вас позвал». «Агитатор» пообещал и ушел.
Через некоторое время появился писатель Владимир Санин и пересказал мне свой разговор с неким Юрием Идашкиным, который работал в Государственном комитете печати и был связан с КГБ. Идашкин рассказал, что зашел случайно к своему начальнику Стукалину, там был еще какой то человек, и они говорили обо мне. И вот этот человек сказал: «С Войновичем пора кончать». А этот писатель - Володя Санин - спрашивает: «А как кончать?» Идашкин ему объясняет: «Ну ты же понимаешь, Володя на машине ездит, ведь всякое может случиться». Я понял, что он мне все это передает, чтобы я окончательно принял решение уехать. Я взял листок бумаги и написал, что готов покинуть Советский Союз при условии, что будут выслушаны мои пожелания, а всякие попытки воздействовать на меня каким-нибудь нецивилизованных способом вызовут мою реакцию, противоположную их ожиданиям.
Санин взял эту бумажку и ушел. А через пару дней вернулся и сказал, что заявление рассмотрено и со мной хочет говорить Идашкин, который на разговор как бы уполномочен от органов. Я не хотел его пускать к себе, и мы встретились у Санина. Идашкин стал мне говорить о том, что идет война с Афганистаном, мы проигрываем по всем пунктам Западу, и поэтому если некоторое время назад я мог расcчитывать, что за меня кто-то заступится, то теперь этот расчет уже бесполезен, потому что мы проигрываем, и нам все равно: проигрывать 6:0 или 7:0. «Вот к тебе сейчас ходят иностранные корреспонденты, а когда тебя куда-то пошлют, к тебе будет ходить только участковый, и разговаривать он с тобой будет иначе», - пугал меня Идашкин. Я его спросил: «А что если я возьму и уеду к родителям в Керчь и затаюсь там?» Он мне на это ответил: «Какой ты хитрый. Это все равно, что вот Израиль захватил какие-то территории, а теперь говорит: «Давайте не будем предъявлять друг другу никаких претензий».
Я разозлился: «Те территории, которые я захватил, вы уже у меня отнять не сможете». Я имел в виду книги, которые я написал. Я сказал, что согласен: я вывожу книги и архив, квартира передается родителям моей жены, и там включают телефон. Они согласились на мои условия, но очень хотели, чтобы я уехал до Олимпийских игр 1980 года. Из-за семейных проблем я смог уехать только в декабре 1980 года.