(no subject)
ВОДКА, ГАТ И АРАК.
Автор - Юрий ФРИДМАН-САРИД.
Как-то так получилось, что бóльшую часть своей израильской жизни я прожил среди тайманим - йеменских евреев. Их привезли в Израиль в 50-е годы. Селились они, как правило, вместе, и в Реховоте, где я жил и живу, есть целые кварталы тайманим. Красивые смуглые черноглазые люди, с гладкой золотистой кожей и вьющимися волосами. Особенно красивы дети и старики - и, разумеется, женщины. До тех пор, пока не открывают рот, потому что крикливы они невероятно, и беседа двух встретившихся на улице подруг слышна всему кварталу - желающие могут открыть окно и присоединиться.
Впервые я поселился в тайманском квартале в середине 90-х, после развода. На вилле. Словом «вилла» в Израиле называют любой частный дом, даже самый маленький и неказистый, так что ассоциации с Лазурным Берегом здесь неуместны. В данном случае это был внушительный старый трехэтажный дом, который хозяйка Шоши, Шошана, разгородила на клетушки и сдавала их за весьма умеренную плату неимущим одиночкам вроде меня. Мне досталась четверть чердака. Туалет и кухня были общие, слышимость - абсолютная. Крыша за день раскалялась так, что моя каморка превращалась в сауну, но после нескольких месяцев бездомной жизни я был счастлив... Главное - цена была приемлемой.
При подписании договора Шоши важно заявила, что не сдает комнаты кому попало, но я ей понравился. Особенно ее впечатлил мой иврит - мало кто из приехавших в Израиль в возрасте под сорок говорил тогда на моем уровне. Мое объяснение, что я успел жениться и развестись с саброй, результатом чего было полное погружение в иврит, впечатлило ее еще больше.
Носила хозяйка сильно не соответствующую ее йеменскому облику фамилию «Вайнштейн».
- Шоши, - сказал я, прочитав ее фамилию на договоре, - ты такая же Вайнштейн, как я - Рацаби!
С моей стороны это не было хуцпой - по израильским понятиям, мы уже были достаточно знакомы, чтобы позволить себе подобную шутку. Шоши засмеялась. Выяснилось, что фамилию - вместе с виллой - она унаследовала при разводе с мужем, профессором Вайнштейном; слово «профессор» было подчеркнуто. Договор был подписан и я заселился.
Одним из соседей, с которым я подружился, был Эли, высокий красивый таймани лет 25-ти, похожий на индийского киноактера. Эли нигде не работал и перебивался какими-то халтурами; похоже, он был связан с криминалом - судя по его намекам и ночным поездкам на старой раздолбанной «Субару». Вопросов я не задавал: формулу «меньше знаешь - крепче спишь» я усвоил еще в питерском дворе своего детства. Когда я однажды поинтерсовался у Эли, ездил ли он за границу, он коротко ответил: «В Ливан, на танке».
Эли научил меня двум вещам: слушать музыку «мизрахи», восточную музыку, которая звучала непрерывно и на полную громкость, когда он был дома, - и жевать гат. В какой-то момент я вдруг почувствовал, что восточная музыка перестала меня раздражать и стала привычной для уха. Я понял, что акклиматизировался.
Гат, кто не знает, - это кустарник, чьи листья тайманим жуют так же, как южноамериканские индейцы - листья коки. И эффект примерно такой же: стимулятор. Разжеванный лист не выплевывается, а закладывается за щеку, к нему добавляются еще и еще - пока весь комок не высосан досуха. Во дворе у Шоши росло несколько кустов, и, когда у Эли кончались собственные запасы, он рано утром прокрадывался во двор, чтобы сорвать лучшие, верхние листочки. Надо ли говорить, что вскоре я уже жевал гат, как заправский таймани! На меня гат действовал хорошо: давал энергию, снимал усталость и - что немаловажно - после него не было отходняка.
Тайманим считают, что еще гат дает мужскую силу. Не могу сказать с уверенностью: мне тогда было не до баб, но, что касается Эли, - это было похоже на правду.
У Эли была любовь - длинноногая фреха по имени Ронит, вившая из него веревки. («Фре́ха» на израильском сленге - вульгарная, обвешанная побрякушками размалеванная девица. С совершенно девственным, в отличие от других органов, мозгом). Ронит была классическая фреха - и по количеству косметики и украшений, и по мозговой девственности. Одевалась она обычно в коротенькие шорты, похожие на плавки, и в коротенький же топик на пару размеров меньше необходимого. Пупок оголенного, конечно же, живота был украшен огромным стеклянным «бриллиантом». Если мы разговаривали стоя, «бриллиант» оказывался где-то на уровне моих глаз, и мне стоило некоторого труда не впасть немедленно в глубокую медитацию.
Ронит была девушкой капризной, и очередная бурная ссора заканчивалась, естественно, ее уходом от Эли - навеки и навсегда! Покинутый влюбленный рыдал у меня на плече, ежеминутно названивал любимой и слал смс-ки. На звонки и смс-ки разгневанная капризуля не отвечала, как правило, дня два, и только на третий сменяла гнев на милость. Эли покупал подарок и мчался за подругой на своей «Субару» - после чего всю ночь вилла сотрясалась от их бурного примирения и воплей Ронит.
Через некоторое время весь цикл со ссорой, уходом и примирением повторялся заново.
Когда эта бесконечная индийская мелодрама стала мне надоедать, я решил поучить Эли жизни.
- Эли, хабиби, - сказал я безутешному влюбленному, в очередной раз ввалившемуся на мой чердак с сообщением, что «она ушла и больше не вернется». - Не вздумай больше ей звонить.
- Ах шели, - брат мой, - да что ты говоришь? Тогда она точно ко мне не вернется! Ты знаешь, сколько мужиков подбивает к ней клинья?
- Эли, послушай меня - я знаю женщин! - заявление, учитывая мою ситуацию, было несколько преувеличенным. - Она тебя любит, йа-метумтам шэ-камоха, - долбоеб ты этакий! Она сама тебе позвонит - только не звони первый!
Эли уставил на меня наполненные слезами черные глазищи.
- Ата батуах, ахи? - Брат, ты уверен?
- Бэ-хайяй, ахи! - Жизнью своей клянусь, брат! - Только не звони ей, будь мужчиной!
Я знал, на какую точку нажать: для йеменского мачо «быть мужчиной» по понятиям - едва ли не важнее всего.
Расчет оказался верен: на третий день ошалевшая от разрыва шаблона фреха сама примчалась к Эли, который так и не позвонил, и вела себя, как шелковая.
Для счастливого Эли я встал вровень с величайшими из мудрецов Сиона.
В знак благодарности и доверия он притащил меня на вечеринку к своему двоюродному брату, где во всеуслышание рассказал о моем провидческом даре и знании женской психологии - пьянка была семейной и чисто мужской, так что Ронит не присутствовала. Естественно, я был там единственным «русским».
Пили тайманим, конечно, арак - единственный продукт йеменской кухни, который я не выношу, - так что первую рюмку я чуть пригубил и поставил на стол.
- Ну вот, а говорят, что «русские» умеют пить! Эли, кого ты к нам привел? - засмеялся кто-то из гостей.
- Так не арак же! - отшутился я. - Была бы водка - другое дело.
- А правда, что русские могут разом стакан водки выпить? - не унимался насмешник.
- Могут, - отозвался я.
- И ты можешь?
- И я могу.
- Э, хабиби, не преувеличивай! - не поверил гость. - Это невозможно!
- Хочешь - верь, не хочешь - не верь, - спокойно ответил я. - Была бы водка - я бы показал, как это делается.
Таймани завелся.
- Сейчас привезу, - крикнул он весело, не сомневаясь, что я дам задний ход. - Какую ты хочешь?
Я, разумеется, захотел «Финляндию» - пить на спор какую-то дрянь я не собирался.
- Ури, ты уверен? - спросил встревоженный Эли. - Может, не надо?
- Да не волнуйся, брат, - успокоил я. - Все будет в порядке!
Эли, верящий мне теперь безоговорочно, кивнул.
Я и правда был уверен в себе: было самое начало израильской весны, еще прохладно и я не боялся, что меня развезет по жаре. А пять лет работы осветителем в Ленконцерте были хорошей школой.
Пока спорщик ездил за водкой, я положил в тарелку хумуса, посыпал заатаром, добавил схуга - йеменской аджики, обильно полил оливковым маслом и, не торопясь, подтер все это свежей питой. Остаток масла я тоже собрал кусочками питы, давая им хорошенько пропитаться: желудок надо было смазать как следует.
За забором завизжали тормоза, и в сад, где мы сидели, влетел мой противник с бутылкой «Финляндии» - ему не терпелось меня «опустить».
- Сделать тебе со льдом? - спросил Эли.
Я понял его расчет: со льдом - значит, хоть чуть-чуть разбавить.
- Я пью чистую, - засмеялся я, - а вот в морозильник минут на десять бутылочку положи.
Мне нужно было время, чтобы хумус с оливковым маслом «прижился», да и сценарий представления требовал выдержать паузу. Не говоря о том, что водку надо пить холодной.
Наконец, успевшую запотеть бутылку поставили передо мной. Все ждали.
Я честно, «с верхом», налил полный стакан, встал и поднес стакан ко рту, слегка отставив локоть. Тайманим смотрели, умолкнув. Я обвел всех взглядом, подмигнул Эли и, выдохнув, на задержке дыхания спокойно выпил водку. Как когда-то… После чего занюхал ее питой - эх, черного хлебца бы! - и красиво закусил оливкой. Затем поклонился зрителям и сел.
Тайманим восторженно закричали «Йа-алла!» и зааплодировали. Спорщик, ездивший за водкой, растерянно взял бутылку и понюхал - убедиться, что это действительно водка. Запах был убедителен. Я прикрыл глаза, прислушиваясь к тому, как разливается по телу тепло.
А через пару минут я открыл глаза и увидел, что все сгрудились в стороне и о чем-то ожесточенно спорят, поглядывая на меня. Я встал и подошел к ним. Не качаясь.
- Хевре, в чем проблема?
- Брат, может быть, вызвать тебе амбуланс? - спросил подначивший меня таймани. - Я ведь думал, что ты просто пошутил…
- Да не волнуйся, все порядке! - я засмеялся и, вернувшись к столу, плеснул на дно стакана еще чуток водки. - Лехаим, евреи!
Это был контрольный выстрел. Объяснять, что «между первой и второй - перерывчик небольшой», я не стал. Непереводимо…
…Прошли годы. Я был вынужден уехать из Страны, планируя это года на два, на три. А оказалось - гораздо дольше… Но я вернулся.
Я снова живу в Реховоте в том же квартале, недалеко от дома тайманской женщины Шоши Вайнштейн. Снова в съемной комнатушке на вилле, но уже не под самой крышей.
Когда я заселился, перед шабатом новые соседи принесли мне свежую халу.
За тонкой стенкой звучит на полную громкость музыка-«мизрахи», а на улице хриплыми голосами гортанно кричат женщины. Они не ссорятся - они разговаривают.
Соседи по кварталу, которых я знаю только в лицо, улыбаются при встрече и желают мне хорошего дня.
Торговец пряностями на рынке, с которым мы всегда разговариваем «за жизнь», не спрашивая, взвешивает йеменские специи, которые я обычно покупаю: заатар, хаувайдж для кофе и куркуму.
В бомбоубежище, мимо которого я прохожу по дороге домой, по вечерам горит свет и доносятся голоса: в мирное время там бейт-мидраш. Дом учения. Евреи учат Тору.
Я дома.
---------------------
http://dom.co.il/news/view/3116
Автор - Юрий ФРИДМАН-САРИД.
Как-то так получилось, что бóльшую часть своей израильской жизни я прожил среди тайманим - йеменских евреев. Их привезли в Израиль в 50-е годы. Селились они, как правило, вместе, и в Реховоте, где я жил и живу, есть целые кварталы тайманим. Красивые смуглые черноглазые люди, с гладкой золотистой кожей и вьющимися волосами. Особенно красивы дети и старики - и, разумеется, женщины. До тех пор, пока не открывают рот, потому что крикливы они невероятно, и беседа двух встретившихся на улице подруг слышна всему кварталу - желающие могут открыть окно и присоединиться.
Впервые я поселился в тайманском квартале в середине 90-х, после развода. На вилле. Словом «вилла» в Израиле называют любой частный дом, даже самый маленький и неказистый, так что ассоциации с Лазурным Берегом здесь неуместны. В данном случае это был внушительный старый трехэтажный дом, который хозяйка Шоши, Шошана, разгородила на клетушки и сдавала их за весьма умеренную плату неимущим одиночкам вроде меня. Мне досталась четверть чердака. Туалет и кухня были общие, слышимость - абсолютная. Крыша за день раскалялась так, что моя каморка превращалась в сауну, но после нескольких месяцев бездомной жизни я был счастлив... Главное - цена была приемлемой.
При подписании договора Шоши важно заявила, что не сдает комнаты кому попало, но я ей понравился. Особенно ее впечатлил мой иврит - мало кто из приехавших в Израиль в возрасте под сорок говорил тогда на моем уровне. Мое объяснение, что я успел жениться и развестись с саброй, результатом чего было полное погружение в иврит, впечатлило ее еще больше.
Носила хозяйка сильно не соответствующую ее йеменскому облику фамилию «Вайнштейн».
- Шоши, - сказал я, прочитав ее фамилию на договоре, - ты такая же Вайнштейн, как я - Рацаби!
С моей стороны это не было хуцпой - по израильским понятиям, мы уже были достаточно знакомы, чтобы позволить себе подобную шутку. Шоши засмеялась. Выяснилось, что фамилию - вместе с виллой - она унаследовала при разводе с мужем, профессором Вайнштейном; слово «профессор» было подчеркнуто. Договор был подписан и я заселился.
Одним из соседей, с которым я подружился, был Эли, высокий красивый таймани лет 25-ти, похожий на индийского киноактера. Эли нигде не работал и перебивался какими-то халтурами; похоже, он был связан с криминалом - судя по его намекам и ночным поездкам на старой раздолбанной «Субару». Вопросов я не задавал: формулу «меньше знаешь - крепче спишь» я усвоил еще в питерском дворе своего детства. Когда я однажды поинтерсовался у Эли, ездил ли он за границу, он коротко ответил: «В Ливан, на танке».
Эли научил меня двум вещам: слушать музыку «мизрахи», восточную музыку, которая звучала непрерывно и на полную громкость, когда он был дома, - и жевать гат. В какой-то момент я вдруг почувствовал, что восточная музыка перестала меня раздражать и стала привычной для уха. Я понял, что акклиматизировался.
Гат, кто не знает, - это кустарник, чьи листья тайманим жуют так же, как южноамериканские индейцы - листья коки. И эффект примерно такой же: стимулятор. Разжеванный лист не выплевывается, а закладывается за щеку, к нему добавляются еще и еще - пока весь комок не высосан досуха. Во дворе у Шоши росло несколько кустов, и, когда у Эли кончались собственные запасы, он рано утром прокрадывался во двор, чтобы сорвать лучшие, верхние листочки. Надо ли говорить, что вскоре я уже жевал гат, как заправский таймани! На меня гат действовал хорошо: давал энергию, снимал усталость и - что немаловажно - после него не было отходняка.
Тайманим считают, что еще гат дает мужскую силу. Не могу сказать с уверенностью: мне тогда было не до баб, но, что касается Эли, - это было похоже на правду.
У Эли была любовь - длинноногая фреха по имени Ронит, вившая из него веревки. («Фре́ха» на израильском сленге - вульгарная, обвешанная побрякушками размалеванная девица. С совершенно девственным, в отличие от других органов, мозгом). Ронит была классическая фреха - и по количеству косметики и украшений, и по мозговой девственности. Одевалась она обычно в коротенькие шорты, похожие на плавки, и в коротенький же топик на пару размеров меньше необходимого. Пупок оголенного, конечно же, живота был украшен огромным стеклянным «бриллиантом». Если мы разговаривали стоя, «бриллиант» оказывался где-то на уровне моих глаз, и мне стоило некоторого труда не впасть немедленно в глубокую медитацию.
Ронит была девушкой капризной, и очередная бурная ссора заканчивалась, естественно, ее уходом от Эли - навеки и навсегда! Покинутый влюбленный рыдал у меня на плече, ежеминутно названивал любимой и слал смс-ки. На звонки и смс-ки разгневанная капризуля не отвечала, как правило, дня два, и только на третий сменяла гнев на милость. Эли покупал подарок и мчался за подругой на своей «Субару» - после чего всю ночь вилла сотрясалась от их бурного примирения и воплей Ронит.
Через некоторое время весь цикл со ссорой, уходом и примирением повторялся заново.
Когда эта бесконечная индийская мелодрама стала мне надоедать, я решил поучить Эли жизни.
- Эли, хабиби, - сказал я безутешному влюбленному, в очередной раз ввалившемуся на мой чердак с сообщением, что «она ушла и больше не вернется». - Не вздумай больше ей звонить.
- Ах шели, - брат мой, - да что ты говоришь? Тогда она точно ко мне не вернется! Ты знаешь, сколько мужиков подбивает к ней клинья?
- Эли, послушай меня - я знаю женщин! - заявление, учитывая мою ситуацию, было несколько преувеличенным. - Она тебя любит, йа-метумтам шэ-камоха, - долбоеб ты этакий! Она сама тебе позвонит - только не звони первый!
Эли уставил на меня наполненные слезами черные глазищи.
- Ата батуах, ахи? - Брат, ты уверен?
- Бэ-хайяй, ахи! - Жизнью своей клянусь, брат! - Только не звони ей, будь мужчиной!
Я знал, на какую точку нажать: для йеменского мачо «быть мужчиной» по понятиям - едва ли не важнее всего.
Расчет оказался верен: на третий день ошалевшая от разрыва шаблона фреха сама примчалась к Эли, который так и не позвонил, и вела себя, как шелковая.
Для счастливого Эли я встал вровень с величайшими из мудрецов Сиона.
В знак благодарности и доверия он притащил меня на вечеринку к своему двоюродному брату, где во всеуслышание рассказал о моем провидческом даре и знании женской психологии - пьянка была семейной и чисто мужской, так что Ронит не присутствовала. Естественно, я был там единственным «русским».
Пили тайманим, конечно, арак - единственный продукт йеменской кухни, который я не выношу, - так что первую рюмку я чуть пригубил и поставил на стол.
- Ну вот, а говорят, что «русские» умеют пить! Эли, кого ты к нам привел? - засмеялся кто-то из гостей.
- Так не арак же! - отшутился я. - Была бы водка - другое дело.
- А правда, что русские могут разом стакан водки выпить? - не унимался насмешник.
- Могут, - отозвался я.
- И ты можешь?
- И я могу.
- Э, хабиби, не преувеличивай! - не поверил гость. - Это невозможно!
- Хочешь - верь, не хочешь - не верь, - спокойно ответил я. - Была бы водка - я бы показал, как это делается.
Таймани завелся.
- Сейчас привезу, - крикнул он весело, не сомневаясь, что я дам задний ход. - Какую ты хочешь?
Я, разумеется, захотел «Финляндию» - пить на спор какую-то дрянь я не собирался.
- Ури, ты уверен? - спросил встревоженный Эли. - Может, не надо?
- Да не волнуйся, брат, - успокоил я. - Все будет в порядке!
Эли, верящий мне теперь безоговорочно, кивнул.
Я и правда был уверен в себе: было самое начало израильской весны, еще прохладно и я не боялся, что меня развезет по жаре. А пять лет работы осветителем в Ленконцерте были хорошей школой.
Пока спорщик ездил за водкой, я положил в тарелку хумуса, посыпал заатаром, добавил схуга - йеменской аджики, обильно полил оливковым маслом и, не торопясь, подтер все это свежей питой. Остаток масла я тоже собрал кусочками питы, давая им хорошенько пропитаться: желудок надо было смазать как следует.
За забором завизжали тормоза, и в сад, где мы сидели, влетел мой противник с бутылкой «Финляндии» - ему не терпелось меня «опустить».
- Сделать тебе со льдом? - спросил Эли.
Я понял его расчет: со льдом - значит, хоть чуть-чуть разбавить.
- Я пью чистую, - засмеялся я, - а вот в морозильник минут на десять бутылочку положи.
Мне нужно было время, чтобы хумус с оливковым маслом «прижился», да и сценарий представления требовал выдержать паузу. Не говоря о том, что водку надо пить холодной.
Наконец, успевшую запотеть бутылку поставили передо мной. Все ждали.
Я честно, «с верхом», налил полный стакан, встал и поднес стакан ко рту, слегка отставив локоть. Тайманим смотрели, умолкнув. Я обвел всех взглядом, подмигнул Эли и, выдохнув, на задержке дыхания спокойно выпил водку. Как когда-то… После чего занюхал ее питой - эх, черного хлебца бы! - и красиво закусил оливкой. Затем поклонился зрителям и сел.
Тайманим восторженно закричали «Йа-алла!» и зааплодировали. Спорщик, ездивший за водкой, растерянно взял бутылку и понюхал - убедиться, что это действительно водка. Запах был убедителен. Я прикрыл глаза, прислушиваясь к тому, как разливается по телу тепло.
А через пару минут я открыл глаза и увидел, что все сгрудились в стороне и о чем-то ожесточенно спорят, поглядывая на меня. Я встал и подошел к ним. Не качаясь.
- Хевре, в чем проблема?
- Брат, может быть, вызвать тебе амбуланс? - спросил подначивший меня таймани. - Я ведь думал, что ты просто пошутил…
- Да не волнуйся, все порядке! - я засмеялся и, вернувшись к столу, плеснул на дно стакана еще чуток водки. - Лехаим, евреи!
Это был контрольный выстрел. Объяснять, что «между первой и второй - перерывчик небольшой», я не стал. Непереводимо…
…Прошли годы. Я был вынужден уехать из Страны, планируя это года на два, на три. А оказалось - гораздо дольше… Но я вернулся.
Я снова живу в Реховоте в том же квартале, недалеко от дома тайманской женщины Шоши Вайнштейн. Снова в съемной комнатушке на вилле, но уже не под самой крышей.
Когда я заселился, перед шабатом новые соседи принесли мне свежую халу.
За тонкой стенкой звучит на полную громкость музыка-«мизрахи», а на улице хриплыми голосами гортанно кричат женщины. Они не ссорятся - они разговаривают.
Соседи по кварталу, которых я знаю только в лицо, улыбаются при встрече и желают мне хорошего дня.
Торговец пряностями на рынке, с которым мы всегда разговариваем «за жизнь», не спрашивая, взвешивает йеменские специи, которые я обычно покупаю: заатар, хаувайдж для кофе и куркуму.
В бомбоубежище, мимо которого я прохожу по дороге домой, по вечерам горит свет и доносятся голоса: в мирное время там бейт-мидраш. Дом учения. Евреи учат Тору.
Я дома.
---------------------
http://dom.co.il/news/view/3116