(no subject)
Facebook, Evgeny Cobelev.
Jerusalem, Capital of Israel.
21 декабря 2017 г.
Сквер на углу Черняховского и Рава Герцога очень иерусалимское место. Прямо в сквере - пиллбокс, из считанных оставшихся со времён мандата, выше улицей - дом британских офицеров, где комиссия ООН решала, что делать с Палестиной, через дорогу - монастырь Креста, он был грузинский, сейчас греческий, за ним Музей Израиля, там есть Рембрандт, справа кнессет, если посмотреть на юг - Холиленд. Иерусалимский Иерусалим: история, дипломатия, политика, вера, культура, экономика - всё перед глазами, с места сходить не надо.
В самом месте, на углу сквера, объект совсем не местный, камень памяти убитых очень далеко на севере - членов еврейского антифашистского комитета. Там имена людей, про которых мы больше слышали и читали: Михоэлс, Зускин, Дер Нистер. Читаешь по порядку, с некоторым удивлением, не ожидаешь этих имен в Иерусалиме, и почему именно здесь? - и с отстранением, имена известные или слышанные, из истории, которую на твоей памяти совсем скрывали, а потом рассказали и подробно обсудили, но из истории. И почти у самой земли: «Лейб Квитко».
А это уже твоя история, жёлтая книжка с картинками Конашевича, «Лемеле хозяйничает» и «Там такие птицы с такими носами!». «Из Бэмбы в Дрэмбу», «в лес поедем к бабке Миръл по кривой дорожке», конечно же, «хочет видеть поросят!», и всё прочее, настоящее детское, без занудства и умильности, а простое, радостное и смешное.
Между убийством Михоэлса и началом арестов было много месяцев. Члены антифашистского комитета знали, что обречены, как они жили в ожидании, страшно представить. Вот Галич пишет:
«Я стоял в дверях небольшого зала, где происходило очередное заседание еврейской секции Московского отделения Союза писателей (существовала когда-то такая секция!). После гибели Михоэлса я почему-то вбил себе в голову, что непременно - хоть и не знал даже языка - должен принять участие в работе этой секции. Я явился принаряженный, при галстуке (часть мужского туалета, которую я всю жизнь ненавижу лютой ненавистью), и где-то в глубине души чувствовал себя немножко героем, хотя и пытался не признаваться в этом даже себе самому. И вдруг Маркиш, сидевший на председательском месте, увидел меня. Он нахмурился, как-то странно выпятил губы, прищурил глаза. Потом он резко встал, крупными шагами прошел через весь зал, остановился передо мною и проговорил нарочито громко и грубо:
- А вам что здесь надо? Вы зачем сюда явились? А ну-ка, убирайтесь отсюда вон! Вы здесь чужой, убирайтесь!..
Я опешил. Я ничего не мог понять. Еще накануне при встрече со мной Маркиш был приветлив, почти нежен. Что же случилось? Я повернулся и вышел из зала, изо всех сил стараясь удержать слезы огорчения и обиды. Недели через две почти все члены еврейской секции были арестованы, многие - и среди них Маркиш - физически уничтожены, а сама секция навсегда прекратила свое существование. И теперь я знаю, что Маркиш - в ту секунду, когда он громогласно назвал меня "чужим" и выгнал с заседания, - просто спасал мне, мальчишке, жизнь».
Маркиша взяли 28-го января 1949-го, Квитко 23-го. Расстреляли обоих, на камне написано, 12-го августа 1952-го. Значит, больше трёх с половиной лет во внутренней тюрьме МГБ.
Арестованный в один день с Маркишем биохимик академик Парнас умер в первые сутки на допросе. Остальных арестованных 35 следователей МГБ допрашивали, то есть били и пытали, сажали в карцер, не давали спать, весь 49-й. Судили в 52-м в клубе Дзержинского на Лубянке, обвинительное заключение утвердил замминистра государственной безопасности Рюмин, министр государственной безопасности Игнатьев предложил Сталину всех обвиняемых, кроме Лины Штерн, расстрелять, а её сослать в лагерь на 10 лет. Сталин согласился, это была его затея, следователи докладывали ему, как евреи дрожат на допросах, и любимую жену главного соратника Полину он отправил в ссылку по еврейской линии (жену Молотова Полину Жемчужину).
Про детских поэтов трудно прочитать что-нибудь нейтральное, тем более, критическое. Поэты же, да ещё детские - всегда что-нибудь сладкое, умильное и о мастерстве. По счастью, и с Чуковским, и с Маршаком, и с Хармсом работал Евгений Шварц, и, к счастью, Шварц оставил дневники - произведение более значительное, чем «Дракон» и «Голый король» вместе взятые. Горькие и жёсткие слова, сказанные там о классиках детской поэзии, кажется, единственное свидетельство о сложности этих крупных личностей.
Про Льва Квитко Шварц пишет так:
«Это был, при наружности прозаической, солидной, прирождённый поэт и легчайший человек. ..лёгкий, радостный, воистину поэт. ...один из самых привлекательных людей, что встречались мне в жизни».
На суде Квитко говорил про протоколы допросов следователями ГБ:
«Заведомая ложь, вымысел. Где только грязь, там Квитко, где только язва какая - моя фамилия фигурирует ... Если бы я читал эти два тома о человеке, который мне не знаком, я бы сказал: убейте этого мерзавца».
Другие члены антифашистского комитета тоже заявили, что показания из них выбивали, дело стало разваливаться, совещательная комната прослушивалась ГБ, на судей надавили на самом верху (Маленков от имени Сталина), и 13 человек были приговорены к смертной казни.
Кроме Квитко расстреляли ещё трёх поэтов.
Вчера этой госбезопасности было сто лет.
Сегодня день рождения Сталина. Кто-нибудь праздновал.
Jerusalem, Capital of Israel.
21 декабря 2017 г.
Сквер на углу Черняховского и Рава Герцога очень иерусалимское место. Прямо в сквере - пиллбокс, из считанных оставшихся со времён мандата, выше улицей - дом британских офицеров, где комиссия ООН решала, что делать с Палестиной, через дорогу - монастырь Креста, он был грузинский, сейчас греческий, за ним Музей Израиля, там есть Рембрандт, справа кнессет, если посмотреть на юг - Холиленд. Иерусалимский Иерусалим: история, дипломатия, политика, вера, культура, экономика - всё перед глазами, с места сходить не надо.
В самом месте, на углу сквера, объект совсем не местный, камень памяти убитых очень далеко на севере - членов еврейского антифашистского комитета. Там имена людей, про которых мы больше слышали и читали: Михоэлс, Зускин, Дер Нистер. Читаешь по порядку, с некоторым удивлением, не ожидаешь этих имен в Иерусалиме, и почему именно здесь? - и с отстранением, имена известные или слышанные, из истории, которую на твоей памяти совсем скрывали, а потом рассказали и подробно обсудили, но из истории. И почти у самой земли: «Лейб Квитко».
А это уже твоя история, жёлтая книжка с картинками Конашевича, «Лемеле хозяйничает» и «Там такие птицы с такими носами!». «Из Бэмбы в Дрэмбу», «в лес поедем к бабке Миръл по кривой дорожке», конечно же, «хочет видеть поросят!», и всё прочее, настоящее детское, без занудства и умильности, а простое, радостное и смешное.
Между убийством Михоэлса и началом арестов было много месяцев. Члены антифашистского комитета знали, что обречены, как они жили в ожидании, страшно представить. Вот Галич пишет:
«Я стоял в дверях небольшого зала, где происходило очередное заседание еврейской секции Московского отделения Союза писателей (существовала когда-то такая секция!). После гибели Михоэлса я почему-то вбил себе в голову, что непременно - хоть и не знал даже языка - должен принять участие в работе этой секции. Я явился принаряженный, при галстуке (часть мужского туалета, которую я всю жизнь ненавижу лютой ненавистью), и где-то в глубине души чувствовал себя немножко героем, хотя и пытался не признаваться в этом даже себе самому. И вдруг Маркиш, сидевший на председательском месте, увидел меня. Он нахмурился, как-то странно выпятил губы, прищурил глаза. Потом он резко встал, крупными шагами прошел через весь зал, остановился передо мною и проговорил нарочито громко и грубо:
- А вам что здесь надо? Вы зачем сюда явились? А ну-ка, убирайтесь отсюда вон! Вы здесь чужой, убирайтесь!..
Я опешил. Я ничего не мог понять. Еще накануне при встрече со мной Маркиш был приветлив, почти нежен. Что же случилось? Я повернулся и вышел из зала, изо всех сил стараясь удержать слезы огорчения и обиды. Недели через две почти все члены еврейской секции были арестованы, многие - и среди них Маркиш - физически уничтожены, а сама секция навсегда прекратила свое существование. И теперь я знаю, что Маркиш - в ту секунду, когда он громогласно назвал меня "чужим" и выгнал с заседания, - просто спасал мне, мальчишке, жизнь».
Маркиша взяли 28-го января 1949-го, Квитко 23-го. Расстреляли обоих, на камне написано, 12-го августа 1952-го. Значит, больше трёх с половиной лет во внутренней тюрьме МГБ.
Арестованный в один день с Маркишем биохимик академик Парнас умер в первые сутки на допросе. Остальных арестованных 35 следователей МГБ допрашивали, то есть били и пытали, сажали в карцер, не давали спать, весь 49-й. Судили в 52-м в клубе Дзержинского на Лубянке, обвинительное заключение утвердил замминистра государственной безопасности Рюмин, министр государственной безопасности Игнатьев предложил Сталину всех обвиняемых, кроме Лины Штерн, расстрелять, а её сослать в лагерь на 10 лет. Сталин согласился, это была его затея, следователи докладывали ему, как евреи дрожат на допросах, и любимую жену главного соратника Полину он отправил в ссылку по еврейской линии (жену Молотова Полину Жемчужину).
Про детских поэтов трудно прочитать что-нибудь нейтральное, тем более, критическое. Поэты же, да ещё детские - всегда что-нибудь сладкое, умильное и о мастерстве. По счастью, и с Чуковским, и с Маршаком, и с Хармсом работал Евгений Шварц, и, к счастью, Шварц оставил дневники - произведение более значительное, чем «Дракон» и «Голый король» вместе взятые. Горькие и жёсткие слова, сказанные там о классиках детской поэзии, кажется, единственное свидетельство о сложности этих крупных личностей.
Про Льва Квитко Шварц пишет так:
«Это был, при наружности прозаической, солидной, прирождённый поэт и легчайший человек. ..лёгкий, радостный, воистину поэт. ...один из самых привлекательных людей, что встречались мне в жизни».
На суде Квитко говорил про протоколы допросов следователями ГБ:
«Заведомая ложь, вымысел. Где только грязь, там Квитко, где только язва какая - моя фамилия фигурирует ... Если бы я читал эти два тома о человеке, который мне не знаком, я бы сказал: убейте этого мерзавца».
Другие члены антифашистского комитета тоже заявили, что показания из них выбивали, дело стало разваливаться, совещательная комната прослушивалась ГБ, на судей надавили на самом верху (Маленков от имени Сталина), и 13 человек были приговорены к смертной казни.
Кроме Квитко расстреляли ещё трёх поэтов.
Вчера этой госбезопасности было сто лет.
Сегодня день рождения Сталина. Кто-нибудь праздновал.