(no subject)
Facebook, Татьяна Хохрина.
Повтор старья посвящается Дню медика.
ПРИХОДИ КО МНЕ ЛЕЧИТЬСЯ И КОРОВА, И ВОЛЧИЦА...
- Аллё! Аллё! Анна Сергеевна? Здрассь. Вы ждёте мужа из командировки? Не ждите. Боткинская больница вас беспокоит. Он в автомобильную аварию попал и теперь у нас. Ой, женщина, держите себя в руках! Ну что поделаешь, бывают и несчастья в нашей жизни. Ой, ну как я Вам скажу, что с ним?! Всё с ним. Ну нет, жив еще...В том смысле, что жив. Но всё там повреждено...Женщина, Вы у меня не одна, я что вам сейчас весь эпикриз растолковывать буду?! Приезжайте и рассматривайте, сколько хотите. И побыстрее, доктора сказали, а то мало ли...
Трубка сигналила отбой, а в голове нарастал вой тревожной сирены. О, господи, О, Господи, О ГОСПОДИ!!! Как же так?? Что делать?? Так. Надо быстро пристроить трёхлетнюю Маньку, вдруг надо будет ночью дежурить, быстро занять денег и быстро лететь в Боткинскую. И не думать. Только не думать. Ехать и не думать...Только 2 часа назад Данька сообщил, что они приземлились в Шереметьево, и шеф обещал его добросить до дома, так что получат багаж и скоро выедут. И она ещё не начала даже волноваться, что Данька долго едет, как этот звонок копьём воткнулся ей между лопаток, и стало трудно дышать. Но не в ней дело. Ей надо туда, в Боткинскую, всё остальное после...
Слава Богу, мама приехала довольно быстро, и на её же такси Анька рванула в больницу. Ехать надо было через всю Москву, и как просидеть этот час в ожидании, она себе не представляла. Сунула сигарету в рот, и на ней сразу расползлось мокрое пятно от слез.
- Что, дочка, беда? - участливо и строго спросил немолодой водитель с лицом секретаря областной парторганизации.
- Да, - выдохнула Анька.
- Муж только что в аварии разбился. Сказала, и сама не поверила сказанным словам. - Только был бы жив, - продолжила она и повторила эту фразу раз пять.
Водитель оживился.
- Ну не скажи... Вот у нас в парке один разбился на Старо-Волынском шоссе. Шесть лет лежит уже. Не соображает ни фига, гадит под себя, мычит и глазами хлопает, хуже младенца, а впереди - вообще...
Аньку затрясло и стало, несмотря на летнюю жару, очень холодно.
- Послушайте! Сколько до Боткинской, пятерка? Я Вам десятку дам, только помолчите пожалуйста со своими ассоциациями, - сказала она водителю, с трудом выговаривая трясущимися губами слова.
Водитель обиженно замолчал, а потом злобно прошипел: "У меня в салоне не курят!" и уставился на дорогу. До Боткинской, к счастью, больше рта не раскрыл.
Анька кометой понеслась по длинным дорожкам больницы, нарезала несколько кругов, наконец обнаружила отдельный корпус с приёмным покоем и вдруг, словно из нее выкачали воздух, на ватных ногах вошла внутрь. У входа была справочная с толпой интересующихся, а дальше шёл бесконечный, освещённый ярким холодным больничным светом коридор с указателями "Терапия", "Гастроэнтерология", "Кардиология", "Травматология" и другими. Пронзительные лампы дневного света гадко трещали, а так стояла тишина, и картина странно напоминала описание увиденного теми, кто пережил клиническую смерть.
Анька, вытянув шею, прокричала справочной Данькину фамилию, и раздражённая тётка, сокрушённо потрясся головой, только махнула рукой вдаль и что-то прошептала остальным. И все обернулись на Аньку, а у нее от ужаса так колотилось сердце, что звук его ей казался набатом. И она медленно-медленно пошла на белый свет коридора как сквозь кисель...
Она издалека увидела тревожно мигающую на букве Т надпись "Травматология" и почему-то полувдвиную в кабинет каталку, на которой лежал кто-то прямо в брюках и ботинках, без одеяла, а на пол сюрреалистически капала кровь, казавшаяся в этом свете черной. Анька успела подумать, что раз с аварии прошло уже часа три, а всё в таком виде, то и спасать уже некого, добрела до места и удостоверилась, что это Данька.
Он лежал с закрытыми глазами, бледный, как полотно, и белая рубашка, и белые джинсы были бурыми от крови, и кровь стояла в ложбине каталки, откуда каплями стекала на пол. Земля ушла из-под ног, ледяными руками Анька схватилась за бортик каталки, и Данька вдруг открыл глаза, подмигнул ей и прошептал: "Не дождётесь..."
Жив. Жив! ЖИИИВ! И Анька пролилась над ним тропическим ливнем! Постепенно приходя в сознание, она обратила внимание, что пострадавшего мужа не раздели, не смыли грязь и кровь, не зашили рваную рану на локте, а шов на голове, как выяснилось почти тут же, наложили, наоборот, не сбрив густую данькину шевелюру. И вот уже часа два он лежит в мокрой от крови одежде на мокрой клеёнке каталки и трясётся от потери крови и холода. Зверски болит и опухла нога, но ногу никто не смотрел.
- Не до этого, - сказал немногословный доктор.
Рентген и УЗИ тоже делать не стали, раз кровища хлестала снаружи, а не изнутри.
Тут подъехала Анькина сестра Аля, быстро отрыдалась, и оказалось, что это их ждали - ведь некому было везти каталку через всю территории в 7-й нейрохирургический корпус, куда был определён Данька из-за основной травмы - тяжёлого сотрясения мозга.
Сестры, подпрыгивая на кочках, шустро сволокли Даньку в нейрохирургию. Там он занял почётное место у окна в палате на восемь человек плюс две дополнительные койки. Отмывать его пришлось носовыми платками, потому что "на всех бинтов не напасёсси" - разъяснила, не отворачивая лица от телевизора, медсестра на посту. Но главной проблемой стало другое. Вставать с таким сотрясом Даньке нельзя было, да и на ногу было не наступить, а туалет был на расстоянии остановки метро.
- Судна нет, - лаконично известила медсестра. - Свое несите.
- Я попробую достать, - проблеяла Анька, - Но пока-то что делать?
Медсестра, улыбаясь гримасой палача-садиста, достала из ящика майонезную банку:
- Вот, могу предложить...
Но это Анька услышала уже у лифта. Пулей смоталась в дружественную детскую больницу, подаренное там детское судно с помощью персонала поменяла на взрослое в соседней больнице для взрослых и уже через полтора часа гордо несла его мыть по коридору Боткинской. И начались больничные будни и радости.
Чего только не было за 20 дней! Когда Анька поняла, что лечение больных - дело рук самих больных (как и их перевязка, мытье и кормление), она, сдав трёхлетнюю Машку в долгосрочную аренду соседке, чтоб была под боком, ночью готовила, а утром, прихватив по дороге очередного врача-консультанта, обвешенная судками, банками, пакетами с лекарством и бельем, волоклась в больницу. Единственное участие назначенного лечащего врача проявилось в поимке его ночью, когда он воровал из данькиной тумбочки чудодейственную американскую мазь для заживления ран солдат вьетнамской войны, подаренную любимой детской больницей из фондов гуманитарной помощи. Детям она все равно не годилась. Доктор даже не покраснел и не вздрогнул, а, напротив, нехотя возвращая переполовиненную плошку, нравоучительно сказал: "Господь велел делиться!". Видимо, Господь велел делиться только Даньке, потому что сам доктор делиться не хотел ничем, даже теми лекарствами, что сам назначил.
Отделение было неоднородное. В одних палатах бревнами лежали обездвиженные спинальники, в других веселились здоровые жеребцы, косящие от армии. Поскольку с диагнозом "что-то там в башке" соскочить с призыва было проще всего, нейрохирургия всегда была переполнена молодыми крепкими коблами, сучащими копытами в ожидании момента, когда разойдутся врачи, и сестрички, наконец, перестанут отвлекаться на больных и придут к ребятам праздновать очередной день ликующей молодости.
В середине данькиного лечения после такого местного сабантуя две поддавшие сестрички, не глядя в журнал, по очереди вкатили Даньке двойную дозу довольно агрессивного препарата, и он начал умирать по новой. Случилось это вечером, и Анька уже успела доехать до дома, но ещё не забрала Машку. И вот как тут не поверить в чудеса: постояла на пороге квартиры, развернулась, непонятно что почувствовав, и снова молча рванула в больницу. У входа в отделение ее встретили перепуганные ходячие сопалатники, не знавшие, что и делать.
Анька взглянула на Даню, которого ломало на кровати хуже, чем заправского наркомана, увидела неубранные пустые ампулы, посчитала дозу и побежала. Дежурного врача в границах бывшего СССР найти не получалось. Анька металась из корпуса в корпус, молясь и матерясь одновременно, походя отбила атаку двух пьяных негров-пациентов в кустах между корпусами, опять забежала в отделение, от бессилия сунула Даньке в рот три таблетки детского байеровского аспирина - подарок американского коллеги, и снова побежала на поиски врача. Через полтора часа он появился в дверях отделения, распространяя устойчивый дух коньяка Ахтамар особой выдержки, и гордо шёл в сопровождении летучего отряда горцев, преданно заглядывавших ему в осоловевшие глаза и волокших ящики даров юга. И полуживая Аня поняла, что пришел час Х, и не зря ее так долго учили на юриста. Перегородив доктору дорогу, она закинула косу за спину, поправила очки и севшим от напряжения и усталости голосом сказала:
"Слышь ты, тварь! Включай отсчёт! Сколько он будет жить, столько и тебе на свободе гулять. А случится с ним что - молись, чтоб тебя машина задавила. К вечеру в камере будешь на восемьдесят лбов, но приговора не жди - тебя всей камерой сперва опустят, потом прямо на шконке удавят или в параше утопят..."
Не удивительно, что Анька это произнесла - три поколения юристов в семье - это не фунт изюма. Удивительно, что доктор сразу поверил и протрезвел, а горцы, включая дедушку аксакала, поняли всё без перевода и растаяли в ночном тумане. Все последующие дни доктор вне зависимости от расписания в восемь утра уже был в больнице у Данькиной койки и начинал беседу с оды Данькиной жене. История же эта мгновенно стала местной легендой и передавалась от палаты к палате.
За двадцать дней пребывания, несмотря на старания медиков, Даньке удалось поправиться, выйти на волю и уехать в другую больницу долечивать забытую боткинскими докторами ногу. Анька вернулась к работе и маленькой Машке, ждала Даньку здоровым обратно и, если о чём жалела, то только о том, что среди трёх поколений не нашлось ни одного врача, чтоб отделиться от государства совсем.
© Татьяна Хохрина
------------------------------
История двадцатилетней давности. Может, сейчас в Боткинской получше?
Повтор старья посвящается Дню медика.
ПРИХОДИ КО МНЕ ЛЕЧИТЬСЯ И КОРОВА, И ВОЛЧИЦА...
- Аллё! Аллё! Анна Сергеевна? Здрассь. Вы ждёте мужа из командировки? Не ждите. Боткинская больница вас беспокоит. Он в автомобильную аварию попал и теперь у нас. Ой, женщина, держите себя в руках! Ну что поделаешь, бывают и несчастья в нашей жизни. Ой, ну как я Вам скажу, что с ним?! Всё с ним. Ну нет, жив еще...В том смысле, что жив. Но всё там повреждено...Женщина, Вы у меня не одна, я что вам сейчас весь эпикриз растолковывать буду?! Приезжайте и рассматривайте, сколько хотите. И побыстрее, доктора сказали, а то мало ли...
Трубка сигналила отбой, а в голове нарастал вой тревожной сирены. О, господи, О, Господи, О ГОСПОДИ!!! Как же так?? Что делать?? Так. Надо быстро пристроить трёхлетнюю Маньку, вдруг надо будет ночью дежурить, быстро занять денег и быстро лететь в Боткинскую. И не думать. Только не думать. Ехать и не думать...Только 2 часа назад Данька сообщил, что они приземлились в Шереметьево, и шеф обещал его добросить до дома, так что получат багаж и скоро выедут. И она ещё не начала даже волноваться, что Данька долго едет, как этот звонок копьём воткнулся ей между лопаток, и стало трудно дышать. Но не в ней дело. Ей надо туда, в Боткинскую, всё остальное после...
Слава Богу, мама приехала довольно быстро, и на её же такси Анька рванула в больницу. Ехать надо было через всю Москву, и как просидеть этот час в ожидании, она себе не представляла. Сунула сигарету в рот, и на ней сразу расползлось мокрое пятно от слез.
- Что, дочка, беда? - участливо и строго спросил немолодой водитель с лицом секретаря областной парторганизации.
- Да, - выдохнула Анька.
- Муж только что в аварии разбился. Сказала, и сама не поверила сказанным словам. - Только был бы жив, - продолжила она и повторила эту фразу раз пять.
Водитель оживился.
- Ну не скажи... Вот у нас в парке один разбился на Старо-Волынском шоссе. Шесть лет лежит уже. Не соображает ни фига, гадит под себя, мычит и глазами хлопает, хуже младенца, а впереди - вообще...
Аньку затрясло и стало, несмотря на летнюю жару, очень холодно.
- Послушайте! Сколько до Боткинской, пятерка? Я Вам десятку дам, только помолчите пожалуйста со своими ассоциациями, - сказала она водителю, с трудом выговаривая трясущимися губами слова.
Водитель обиженно замолчал, а потом злобно прошипел: "У меня в салоне не курят!" и уставился на дорогу. До Боткинской, к счастью, больше рта не раскрыл.
Анька кометой понеслась по длинным дорожкам больницы, нарезала несколько кругов, наконец обнаружила отдельный корпус с приёмным покоем и вдруг, словно из нее выкачали воздух, на ватных ногах вошла внутрь. У входа была справочная с толпой интересующихся, а дальше шёл бесконечный, освещённый ярким холодным больничным светом коридор с указателями "Терапия", "Гастроэнтерология", "Кардиология", "Травматология" и другими. Пронзительные лампы дневного света гадко трещали, а так стояла тишина, и картина странно напоминала описание увиденного теми, кто пережил клиническую смерть.
Анька, вытянув шею, прокричала справочной Данькину фамилию, и раздражённая тётка, сокрушённо потрясся головой, только махнула рукой вдаль и что-то прошептала остальным. И все обернулись на Аньку, а у нее от ужаса так колотилось сердце, что звук его ей казался набатом. И она медленно-медленно пошла на белый свет коридора как сквозь кисель...
Она издалека увидела тревожно мигающую на букве Т надпись "Травматология" и почему-то полувдвиную в кабинет каталку, на которой лежал кто-то прямо в брюках и ботинках, без одеяла, а на пол сюрреалистически капала кровь, казавшаяся в этом свете черной. Анька успела подумать, что раз с аварии прошло уже часа три, а всё в таком виде, то и спасать уже некого, добрела до места и удостоверилась, что это Данька.
Он лежал с закрытыми глазами, бледный, как полотно, и белая рубашка, и белые джинсы были бурыми от крови, и кровь стояла в ложбине каталки, откуда каплями стекала на пол. Земля ушла из-под ног, ледяными руками Анька схватилась за бортик каталки, и Данька вдруг открыл глаза, подмигнул ей и прошептал: "Не дождётесь..."
Жив. Жив! ЖИИИВ! И Анька пролилась над ним тропическим ливнем! Постепенно приходя в сознание, она обратила внимание, что пострадавшего мужа не раздели, не смыли грязь и кровь, не зашили рваную рану на локте, а шов на голове, как выяснилось почти тут же, наложили, наоборот, не сбрив густую данькину шевелюру. И вот уже часа два он лежит в мокрой от крови одежде на мокрой клеёнке каталки и трясётся от потери крови и холода. Зверски болит и опухла нога, но ногу никто не смотрел.
- Не до этого, - сказал немногословный доктор.
Рентген и УЗИ тоже делать не стали, раз кровища хлестала снаружи, а не изнутри.
Тут подъехала Анькина сестра Аля, быстро отрыдалась, и оказалось, что это их ждали - ведь некому было везти каталку через всю территории в 7-й нейрохирургический корпус, куда был определён Данька из-за основной травмы - тяжёлого сотрясения мозга.
Сестры, подпрыгивая на кочках, шустро сволокли Даньку в нейрохирургию. Там он занял почётное место у окна в палате на восемь человек плюс две дополнительные койки. Отмывать его пришлось носовыми платками, потому что "на всех бинтов не напасёсси" - разъяснила, не отворачивая лица от телевизора, медсестра на посту. Но главной проблемой стало другое. Вставать с таким сотрясом Даньке нельзя было, да и на ногу было не наступить, а туалет был на расстоянии остановки метро.
- Судна нет, - лаконично известила медсестра. - Свое несите.
- Я попробую достать, - проблеяла Анька, - Но пока-то что делать?
Медсестра, улыбаясь гримасой палача-садиста, достала из ящика майонезную банку:
- Вот, могу предложить...
Но это Анька услышала уже у лифта. Пулей смоталась в дружественную детскую больницу, подаренное там детское судно с помощью персонала поменяла на взрослое в соседней больнице для взрослых и уже через полтора часа гордо несла его мыть по коридору Боткинской. И начались больничные будни и радости.
Чего только не было за 20 дней! Когда Анька поняла, что лечение больных - дело рук самих больных (как и их перевязка, мытье и кормление), она, сдав трёхлетнюю Машку в долгосрочную аренду соседке, чтоб была под боком, ночью готовила, а утром, прихватив по дороге очередного врача-консультанта, обвешенная судками, банками, пакетами с лекарством и бельем, волоклась в больницу. Единственное участие назначенного лечащего врача проявилось в поимке его ночью, когда он воровал из данькиной тумбочки чудодейственную американскую мазь для заживления ран солдат вьетнамской войны, подаренную любимой детской больницей из фондов гуманитарной помощи. Детям она все равно не годилась. Доктор даже не покраснел и не вздрогнул, а, напротив, нехотя возвращая переполовиненную плошку, нравоучительно сказал: "Господь велел делиться!". Видимо, Господь велел делиться только Даньке, потому что сам доктор делиться не хотел ничем, даже теми лекарствами, что сам назначил.
Отделение было неоднородное. В одних палатах бревнами лежали обездвиженные спинальники, в других веселились здоровые жеребцы, косящие от армии. Поскольку с диагнозом "что-то там в башке" соскочить с призыва было проще всего, нейрохирургия всегда была переполнена молодыми крепкими коблами, сучащими копытами в ожидании момента, когда разойдутся врачи, и сестрички, наконец, перестанут отвлекаться на больных и придут к ребятам праздновать очередной день ликующей молодости.
В середине данькиного лечения после такого местного сабантуя две поддавшие сестрички, не глядя в журнал, по очереди вкатили Даньке двойную дозу довольно агрессивного препарата, и он начал умирать по новой. Случилось это вечером, и Анька уже успела доехать до дома, но ещё не забрала Машку. И вот как тут не поверить в чудеса: постояла на пороге квартиры, развернулась, непонятно что почувствовав, и снова молча рванула в больницу. У входа в отделение ее встретили перепуганные ходячие сопалатники, не знавшие, что и делать.
Анька взглянула на Даню, которого ломало на кровати хуже, чем заправского наркомана, увидела неубранные пустые ампулы, посчитала дозу и побежала. Дежурного врача в границах бывшего СССР найти не получалось. Анька металась из корпуса в корпус, молясь и матерясь одновременно, походя отбила атаку двух пьяных негров-пациентов в кустах между корпусами, опять забежала в отделение, от бессилия сунула Даньке в рот три таблетки детского байеровского аспирина - подарок американского коллеги, и снова побежала на поиски врача. Через полтора часа он появился в дверях отделения, распространяя устойчивый дух коньяка Ахтамар особой выдержки, и гордо шёл в сопровождении летучего отряда горцев, преданно заглядывавших ему в осоловевшие глаза и волокших ящики даров юга. И полуживая Аня поняла, что пришел час Х, и не зря ее так долго учили на юриста. Перегородив доктору дорогу, она закинула косу за спину, поправила очки и севшим от напряжения и усталости голосом сказала:
"Слышь ты, тварь! Включай отсчёт! Сколько он будет жить, столько и тебе на свободе гулять. А случится с ним что - молись, чтоб тебя машина задавила. К вечеру в камере будешь на восемьдесят лбов, но приговора не жди - тебя всей камерой сперва опустят, потом прямо на шконке удавят или в параше утопят..."
Не удивительно, что Анька это произнесла - три поколения юристов в семье - это не фунт изюма. Удивительно, что доктор сразу поверил и протрезвел, а горцы, включая дедушку аксакала, поняли всё без перевода и растаяли в ночном тумане. Все последующие дни доктор вне зависимости от расписания в восемь утра уже был в больнице у Данькиной койки и начинал беседу с оды Данькиной жене. История же эта мгновенно стала местной легендой и передавалась от палаты к палате.
За двадцать дней пребывания, несмотря на старания медиков, Даньке удалось поправиться, выйти на волю и уехать в другую больницу долечивать забытую боткинскими докторами ногу. Анька вернулась к работе и маленькой Машке, ждала Даньку здоровым обратно и, если о чём жалела, то только о том, что среди трёх поколений не нашлось ни одного врача, чтоб отделиться от государства совсем.
© Татьяна Хохрина
------------------------------
История двадцатилетней давности. Может, сейчас в Боткинской получше?