(no subject)
В дополнение к вчерашней
подборке стихов питерского поэта Абрама Соббакевича...
* * *
Прошедшую тысячу лет
Я прожил не так, как хотелось,
Не так мне игралось и пелось,
Не так мне любилось и елось,
И был никудышным буфет.
Прошедшую тысячу лет.
На праздничной той лотерее
Я вытащил чёрный билет-
Судьбу городского еврея,
Ужимку и смех брадобрея,
Конечно, пикейный жилет,
И круглый фрондёрский берет.
Как часто с улыбкою мёртвой
Я шёл на аутодафе
В трамвае, на рынке, в кафе
С веселой еврейскою мордой,
Походкой намеренно твёрдой,
Повадкой униженно гордой
И записью в пятой графе.
Заветная фига в кармане
Страна в полупьяном дурмане
Кричи, колотись, голоси...
И всё это стоит копейки,
Как звуки пастушьей жалейки,
Знакомые всем на Руси.
Да что там считаться... Играй,
Играй деревенская дудка,
Дрожащая сладко и жутко,
Покруче словцо загибай,
Бездумно вперёд забегай,
Животных различных пород.
Забей в мой оскаленный рот
Еврейские охи и ахи.
Простите меня, патриархи,
Великий пастушеский род,
За взрослые детские страхи.
А всё ж я его одолел
То самое чудище обло,
И сгинула гнусная кодла
Живущая праздно и подло,
Куда - то за дальний предел.
А всё ж я его одолел
Не скурвился, не околел,
Болея за вашу и нашу...
Сейчас я пройдусь босиком,
Ногою придвину гамаши
И тресну об стол кулаком,
И весело крикну домашним -
Подайте мне гречневой каши,
А лучше ещё, с молоком.
ЕВРЕИ В МЕТРО
Давай, скрипач, сними-ка варежки,
Открой футляр и не спеша,
Без фокусов и антраша,
Сыграй у стеночки у самой с краешку
Не ради звякающего гроша,
А чтоб на острые цветные камешки
Ра-ра-рассыпалась моя душа.
Ах, эта музыка, ты не помощница
Ни жить смеясь, ни умереть смирясь,.
Идут прохожие и не поморщатся
По острым камешкам не торопясь,
А следом остаётся грязь,
И вот уже, визгливо матерясь,
Сюда спешит дежурная уборщица.
Ну что, скрипач, мошна твоя пуста,
И у меня с утра ещё ни грамма,
И назревает маленькая драма,
Пойдём наверх, претит мне эта яма,
Считай, что выпивка сегодня как с куста,
Здесь всё мои знакомые места,
И я плачУ, не то чтобы спроста,
Гляди, сейчас крутая эта дама,
Уставшая от грязи и бедлама,
Припомнит все грехи нам от Адама
И до распятия Христа...
В АЭРОПОРТУ
Зашторенный закат гремит,
как ржавый лист железный,
Горят, горят мои труды и дни
на керосиновом ветру,
Ты русский - я еврей -
и долгий бесполезный
Наш спор за рюмкой
не окончится к утру.
Ты пьян, ленив и глуп,
а я труслив и жаден -
Мы оба в клевете с тобою,
словно по уши в дерьме
А Бог так всемогущ,
всесилен и всеяден,
Что попросту не различает нас
в буфетной полутьме.
Ведь мы еще
к Жидовским киевским воротам
С тобой ходили торговать
и поддавать наверняка,
И нас не разделить
как Бойля с Мариоттом,
Как Маркса с Энгельсом
и с Маминым Сибиряка.
Коня и лань -
нас запрягли в одну упряжку
Мы оба в пене,
оба издыхаем на бегу.
России я отдам
последнюю рубашку,
Но душу,
Душу, извините, не могу.
Поэты, жулики, портные, комиссары...
Как хорошо в печах истории
горят еврейские дрова.
Не суетясь, лежат
в сырой земле Израили и Сарры
И сочная растет над ними
русская трава...
Ну что ж давай, давай
любое лыко в строку.
Масоны, протоколы
и тому подобное говно
Я этим всем нанюхался давно -
Еврейский заговор
не поспевает к сроку,
Наверно, потому,
что апельсиновому соку
Предпочитаю я
казенное вино.
А время хлещет нас с тобою
в кровь и погоняет -
И начиная от крещенных
яростных сподвижников Петра,
Все перепуталось -
теория, мой друг, хитра,
А практика сидит себе
и примус починяет.
Уже не помню,
кто из нас линяет,
Мне хватит, добивай
то, что осталось до утра,
И на контроле мне что тут,
что там не ждать добра,
И за окном гроза,
и рейс не отменяют...
Ну, все. Теперь вези,
вези один свою поклажу,
Увидимся, так если только
оба на щите,
А я пойду, последний раз поглажу
Россию по заплаканной щеке...
У ТЕЛЕВИЗОРА
С подсохшим хлебом в кулаке
Сидит еврей с своей еврейкой,
Укрытый старой телогрейкой.
Пред ними в клетке канарейка
Поёт на русском языке,
Приёмник с дохлой батарейкой
И телевизор вдалеке.
Как жалко мне их, без вины
Пред всей Россией виноватых,
Таких родных, таких носатых,
Одной лишь пенсией богатых
И жуткой памятью войны.
Как трудно им живётся здесь -
Штаны пасхальные в заплатах,
Сын в Тель-Авиве, дочка в Штатах
Пока не в каменных палатах-
И что получится - Бог весть...
Как горько им на склоне лет
Пустые подбирать бутылки
И от посылки до посылки
Еврейские чесать затылки,
Готовя тюрю на обед.
ЗАТО! как просто и легко
Им в телевизоре дешёвом
Встречаться взглядом с Маркашовым,
Читать плакаты Баргашова
И знать что дети - далеко.
Знать, что детей им не достать,
Войны не видевшим фашистам,
Речистым ,на руку нечистым,
Здоровым, сытым и плечистым-
Но не достать - едрёна мать.
И звонко, словно молодой,
Кричит еврей своей еврейке,
Отбросив рухлядь телогрейки
Вдруг распрямившейся спиной -
Тряхнём, подружка, стариной.
Открой-ка клетку канарейке,
Наполни блюдечко водой,
Насыпь ей пощедрее крошек,
Надень-ка кофточку в горошек,
Да не забудь любимой брошки
И эти -как их -босоножки,
И будем праздновать с тобой.
Пусть нет вина на дне бокала,
Пускай, черна в ладонях хала,
Огонь библейского накала
Горит у стариков в груди.
Душа их в дочери и сыне
И нету горечи в помине,
И переход через пустыню
Уже почти что позади.
ПОСТОЙ! Постой!
Причем тут хала!
И дребезжащий звон бокала,
И кислый старческий роман!
Ведь это ж я с своей женою
И с чёрствой коркою ржаною
Сижу уставясь на экран.
И вижу свастику на флагах,
Молодчиков в ремнях и крагах,
Как старой хроники дурман.
А дальше - лай собак в гулагах,
Казённый спирт в солдатских флягах,
И трупы голые в оврагах,
И с кровью смешанный туман.
И так нелепо, запоздало -
Седой, обманутый баран,
Среди разгрома и развала,
Придушенно, как из подвала,
Я повторяю, как бывало,
Но пасаран, но пасаран...
подборке стихов питерского поэта Абрама Соббакевича...
* * *
Прошедшую тысячу лет
Я прожил не так, как хотелось,
Не так мне игралось и пелось,
Не так мне любилось и елось,
И был никудышным буфет.
Прошедшую тысячу лет.
На праздничной той лотерее
Я вытащил чёрный билет-
Судьбу городского еврея,
Ужимку и смех брадобрея,
Конечно, пикейный жилет,
И круглый фрондёрский берет.
Как часто с улыбкою мёртвой
Я шёл на аутодафе
В трамвае, на рынке, в кафе
С веселой еврейскою мордой,
Походкой намеренно твёрдой,
Повадкой униженно гордой
И записью в пятой графе.
Заветная фига в кармане
Страна в полупьяном дурмане
Кричи, колотись, голоси...
И всё это стоит копейки,
Как звуки пастушьей жалейки,
Знакомые всем на Руси.
Да что там считаться... Играй,
Играй деревенская дудка,
Дрожащая сладко и жутко,
Покруче словцо загибай,
Бездумно вперёд забегай,
Животных различных пород.
Забей в мой оскаленный рот
Еврейские охи и ахи.
Простите меня, патриархи,
Великий пастушеский род,
За взрослые детские страхи.
А всё ж я его одолел
То самое чудище обло,
И сгинула гнусная кодла
Живущая праздно и подло,
Куда - то за дальний предел.
А всё ж я его одолел
Не скурвился, не околел,
Болея за вашу и нашу...
Сейчас я пройдусь босиком,
Ногою придвину гамаши
И тресну об стол кулаком,
И весело крикну домашним -
Подайте мне гречневой каши,
А лучше ещё, с молоком.
ЕВРЕИ В МЕТРО
Давай, скрипач, сними-ка варежки,
Открой футляр и не спеша,
Без фокусов и антраша,
Сыграй у стеночки у самой с краешку
Не ради звякающего гроша,
А чтоб на острые цветные камешки
Ра-ра-рассыпалась моя душа.
Ах, эта музыка, ты не помощница
Ни жить смеясь, ни умереть смирясь,.
Идут прохожие и не поморщатся
По острым камешкам не торопясь,
А следом остаётся грязь,
И вот уже, визгливо матерясь,
Сюда спешит дежурная уборщица.
Ну что, скрипач, мошна твоя пуста,
И у меня с утра ещё ни грамма,
И назревает маленькая драма,
Пойдём наверх, претит мне эта яма,
Считай, что выпивка сегодня как с куста,
Здесь всё мои знакомые места,
И я плачУ, не то чтобы спроста,
Гляди, сейчас крутая эта дама,
Уставшая от грязи и бедлама,
Припомнит все грехи нам от Адама
И до распятия Христа...
В АЭРОПОРТУ
Зашторенный закат гремит,
как ржавый лист железный,
Горят, горят мои труды и дни
на керосиновом ветру,
Ты русский - я еврей -
и долгий бесполезный
Наш спор за рюмкой
не окончится к утру.
Ты пьян, ленив и глуп,
а я труслив и жаден -
Мы оба в клевете с тобою,
словно по уши в дерьме
А Бог так всемогущ,
всесилен и всеяден,
Что попросту не различает нас
в буфетной полутьме.
Ведь мы еще
к Жидовским киевским воротам
С тобой ходили торговать
и поддавать наверняка,
И нас не разделить
как Бойля с Мариоттом,
Как Маркса с Энгельсом
и с Маминым Сибиряка.
Коня и лань -
нас запрягли в одну упряжку
Мы оба в пене,
оба издыхаем на бегу.
России я отдам
последнюю рубашку,
Но душу,
Душу, извините, не могу.
Поэты, жулики, портные, комиссары...
Как хорошо в печах истории
горят еврейские дрова.
Не суетясь, лежат
в сырой земле Израили и Сарры
И сочная растет над ними
русская трава...
Ну что ж давай, давай
любое лыко в строку.
Масоны, протоколы
и тому подобное говно
Я этим всем нанюхался давно -
Еврейский заговор
не поспевает к сроку,
Наверно, потому,
что апельсиновому соку
Предпочитаю я
казенное вино.
А время хлещет нас с тобою
в кровь и погоняет -
И начиная от крещенных
яростных сподвижников Петра,
Все перепуталось -
теория, мой друг, хитра,
А практика сидит себе
и примус починяет.
Уже не помню,
кто из нас линяет,
Мне хватит, добивай
то, что осталось до утра,
И на контроле мне что тут,
что там не ждать добра,
И за окном гроза,
и рейс не отменяют...
Ну, все. Теперь вези,
вези один свою поклажу,
Увидимся, так если только
оба на щите,
А я пойду, последний раз поглажу
Россию по заплаканной щеке...
У ТЕЛЕВИЗОРА
С подсохшим хлебом в кулаке
Сидит еврей с своей еврейкой,
Укрытый старой телогрейкой.
Пред ними в клетке канарейка
Поёт на русском языке,
Приёмник с дохлой батарейкой
И телевизор вдалеке.
Как жалко мне их, без вины
Пред всей Россией виноватых,
Таких родных, таких носатых,
Одной лишь пенсией богатых
И жуткой памятью войны.
Как трудно им живётся здесь -
Штаны пасхальные в заплатах,
Сын в Тель-Авиве, дочка в Штатах
Пока не в каменных палатах-
И что получится - Бог весть...
Как горько им на склоне лет
Пустые подбирать бутылки
И от посылки до посылки
Еврейские чесать затылки,
Готовя тюрю на обед.
ЗАТО! как просто и легко
Им в телевизоре дешёвом
Встречаться взглядом с Маркашовым,
Читать плакаты Баргашова
И знать что дети - далеко.
Знать, что детей им не достать,
Войны не видевшим фашистам,
Речистым ,на руку нечистым,
Здоровым, сытым и плечистым-
Но не достать - едрёна мать.
И звонко, словно молодой,
Кричит еврей своей еврейке,
Отбросив рухлядь телогрейки
Вдруг распрямившейся спиной -
Тряхнём, подружка, стариной.
Открой-ка клетку канарейке,
Наполни блюдечко водой,
Насыпь ей пощедрее крошек,
Надень-ка кофточку в горошек,
Да не забудь любимой брошки
И эти -как их -босоножки,
И будем праздновать с тобой.
Пусть нет вина на дне бокала,
Пускай, черна в ладонях хала,
Огонь библейского накала
Горит у стариков в груди.
Душа их в дочери и сыне
И нету горечи в помине,
И переход через пустыню
Уже почти что позади.
ПОСТОЙ! Постой!
Причем тут хала!
И дребезжащий звон бокала,
И кислый старческий роман!
Ведь это ж я с своей женою
И с чёрствой коркою ржаною
Сижу уставясь на экран.
И вижу свастику на флагах,
Молодчиков в ремнях и крагах,
Как старой хроники дурман.
А дальше - лай собак в гулагах,
Казённый спирт в солдатских флягах,
И трупы голые в оврагах,
И с кровью смешанный туман.
И так нелепо, запоздало -
Седой, обманутый баран,
Среди разгрома и развала,
Придушенно, как из подвала,
Я повторяю, как бывало,
Но пасаран, но пасаран...