ПАМЯТИ НАТАЛЬИ ЕВГЕНЬЕВНЫ ГОРБАНЕВСКОЙ ng68
Сергей Григорьянц о Наталье Горбаневской.
Оригинал взят у evgrimar в Сергей Григорьянц - "Наташа в 1965 году."
О ней вспоминают, обычно, с шестьдесят восьмого года, о лозунге «За нашу и вашу свободу» и коляске с сыном у Лобного места. Конечно, все, кто помнит и думает о Горбаневской, знают об основании «Хроники текущих событий», о психушке и об эмиграции, но почти забыто, что Наташа и в первой половине шестидесятых годов была известным, очень ценимым и важным для московской и ленинградской интеллигенции поэтом, для многих более близким, чем были Белла Ахмадулина и Юнна Мориц. Как это ни странно звучит, именно поэзия женщин (но не женская) в эти годы была не просто чище, честнее и талантливее, чем поэзия их юных современников - Евтушенко, Вознесенского, Рождественского, но я бы сказал - более мужественной, не подверженной общественно-политическим играм их молодых друзей.
Но и на фоне Беллы и Юнны самым искренним и непримиримым поэтом была Наташа. У Ахмадулиной и Мориц все же был почти государственный статус, членство в союзе писателей, с трудом изданные, но все же по одной книге, стихи Наташи (как и Иосифа Бродского) перепечатывали на машинках, передавали иностранцам (да и я передавал) в призрачной надежде на публикацию хоть где-нибудь в эмиграции, еще очень плохо понимая, что же издается по-русски за рубежом, что из нашей жизни им (пока еще первой и второй эмиграции) понятно и интересно.
Во всяком случае в советской печати, кроме, кажется, единственной «пробитой» Галей Корниловой публикации нескольких стихотворений в «Знамени», для маленькой, суровой и непримиримой Наташи места просто не было, не могло быть по определению. Она писала о каторге и ссылке, о погибшем поэте Вильгельме Кюхельбеккере и у меня пятьдесят лет стоят в памяти ее стихи:
- Холодно ли, Виленька, в Сибири?
- Холодно ли, Виленька, в могиле?
И было понятно, что у приятеля Пушкина легко просматриваются в наше тогда либеральное время хрущевской «оттепели» вполне очевидные аналоги - московские поэты Юра Анохин и Леня Чертков в лагерях чуть позже - Юлий Даниэль, Юрий Галансков - кровавая чреда заключенных и погибавших в лагерях русских поэтов никогда не прерывалась.
В 1965-66 годах я недолго заведовал отделом критики в журнале «Юность». У меня в каморке-кабинете Евтушенко уговаривал Иосифа - здоровенного, рыжего, похожего на популярных тогда бабелевских одесских биндюжников, стать, наконец, как он, признанным советским поэтом, выпустить книгу с «проходными» стихами. Я ушел из своей каморки сразу же, вскоре плюнув ушел и Иосиф. Впрочем, меня из «Юности» тоже вскоре выгнали за нежелание поддерживать коллективный донос на создаваемый в пику «Юности» ЦК ВЛКСМ ультралиберальный журнал «Молодость» с публикациями в первом же (и единственном) номере прозы Шаламова и Булгакова, самых популярных и непечатаемых до этого песен Булата Окуджавы. Во втором-третьем номере планировались и стихи Наташи. Но это все истории к Наташе имевшие пока еще косвенное отношение.
Но в недолгой моей работе в «Юности» был эпизод и прямо с ней связанный.
Я Наташу знал практически только по стихам, но формируя каждый месяц подборку рецензий стремился найти что-то наиболее приличное - и по качеству текста и по книгам, о которых шла речь. Сам написал о монографии Андрея Синявского и Андрея Меньшутина «Поэзия первых лет революции», Наташа написала на двух страничках высоколобую рецензию на книгу Молевой о русских художниках восемнадцатого века - тогда тему не то что запрещенную, но как вся русская история и история русского искусства «не приветствуемую». Текст Наташи был очень хорош, книга Молевой в высшей степени достойна поддержки и похвалы, но при этом ни в книге, ни в самой рецензии не было совершенно ничего, что могло бы вызывать придирки цензуры. Все же на всякий случай я заслал в набор наташину рецензию (на что как завотделом имел право) до заседания редколлегии. Набранная рукопись по правилам того времени оплачивалась в любом случае - будет она напечатана или нет. Считалось, что отказ в публикации после набора - это уже вина редакции и автор не должен от этого страдать. Именно так, в гораздо более серьезной и сложной ситуации, Александр Твардовский отправил в набор уже отвергнутый и Главлитом и отделом культуры ЦК роман Солженицына, а потому смог на законных основаниях выплатить ему гонорар.
С небольшой и вполне проходимой рецензией Наташи, казалось, все должно было быть совсем просто, но оказалось, что я недооценивал осведомленность нашей редколлегии и значение уже тогда одного имени поэта. Содержание рецензии даже не обсуждалось:
- Горбаневскую мы не печатаем, - было сказано тут же и безапелляционно.
Так и осталась у меня гранка ее рецензии, Наташа получила небольшой гонорар, но и он в ее нищей жизни был совсем не лишним, а для истории, для всех нас осталось документальное подтверждение того, каким безупречным, значительным, и почти общеизвестным было имя одного из высоких христианских русских поэтов, одного из последних людей, объединявших славянские народы, юной Натальи Горбаневской уже почти полвека тому назад.
Опубликовано на сайте Сергея Григорьянца 4 декабря 2013.
(источник)
Оригинал взят у evgrimar в Сергей Григорьянц - "Наташа в 1965 году."
О ней вспоминают, обычно, с шестьдесят восьмого года, о лозунге «За нашу и вашу свободу» и коляске с сыном у Лобного места. Конечно, все, кто помнит и думает о Горбаневской, знают об основании «Хроники текущих событий», о психушке и об эмиграции, но почти забыто, что Наташа и в первой половине шестидесятых годов была известным, очень ценимым и важным для московской и ленинградской интеллигенции поэтом, для многих более близким, чем были Белла Ахмадулина и Юнна Мориц. Как это ни странно звучит, именно поэзия женщин (но не женская) в эти годы была не просто чище, честнее и талантливее, чем поэзия их юных современников - Евтушенко, Вознесенского, Рождественского, но я бы сказал - более мужественной, не подверженной общественно-политическим играм их молодых друзей.
Но и на фоне Беллы и Юнны самым искренним и непримиримым поэтом была Наташа. У Ахмадулиной и Мориц все же был почти государственный статус, членство в союзе писателей, с трудом изданные, но все же по одной книге, стихи Наташи (как и Иосифа Бродского) перепечатывали на машинках, передавали иностранцам (да и я передавал) в призрачной надежде на публикацию хоть где-нибудь в эмиграции, еще очень плохо понимая, что же издается по-русски за рубежом, что из нашей жизни им (пока еще первой и второй эмиграции) понятно и интересно.
Во всяком случае в советской печати, кроме, кажется, единственной «пробитой» Галей Корниловой публикации нескольких стихотворений в «Знамени», для маленькой, суровой и непримиримой Наташи места просто не было, не могло быть по определению. Она писала о каторге и ссылке, о погибшем поэте Вильгельме Кюхельбеккере и у меня пятьдесят лет стоят в памяти ее стихи:
- Холодно ли, Виленька, в Сибири?
- Холодно ли, Виленька, в могиле?
И было понятно, что у приятеля Пушкина легко просматриваются в наше тогда либеральное время хрущевской «оттепели» вполне очевидные аналоги - московские поэты Юра Анохин и Леня Чертков в лагерях чуть позже - Юлий Даниэль, Юрий Галансков - кровавая чреда заключенных и погибавших в лагерях русских поэтов никогда не прерывалась.
В 1965-66 годах я недолго заведовал отделом критики в журнале «Юность». У меня в каморке-кабинете Евтушенко уговаривал Иосифа - здоровенного, рыжего, похожего на популярных тогда бабелевских одесских биндюжников, стать, наконец, как он, признанным советским поэтом, выпустить книгу с «проходными» стихами. Я ушел из своей каморки сразу же, вскоре плюнув ушел и Иосиф. Впрочем, меня из «Юности» тоже вскоре выгнали за нежелание поддерживать коллективный донос на создаваемый в пику «Юности» ЦК ВЛКСМ ультралиберальный журнал «Молодость» с публикациями в первом же (и единственном) номере прозы Шаламова и Булгакова, самых популярных и непечатаемых до этого песен Булата Окуджавы. Во втором-третьем номере планировались и стихи Наташи. Но это все истории к Наташе имевшие пока еще косвенное отношение.
Но в недолгой моей работе в «Юности» был эпизод и прямо с ней связанный.
Я Наташу знал практически только по стихам, но формируя каждый месяц подборку рецензий стремился найти что-то наиболее приличное - и по качеству текста и по книгам, о которых шла речь. Сам написал о монографии Андрея Синявского и Андрея Меньшутина «Поэзия первых лет революции», Наташа написала на двух страничках высоколобую рецензию на книгу Молевой о русских художниках восемнадцатого века - тогда тему не то что запрещенную, но как вся русская история и история русского искусства «не приветствуемую». Текст Наташи был очень хорош, книга Молевой в высшей степени достойна поддержки и похвалы, но при этом ни в книге, ни в самой рецензии не было совершенно ничего, что могло бы вызывать придирки цензуры. Все же на всякий случай я заслал в набор наташину рецензию (на что как завотделом имел право) до заседания редколлегии. Набранная рукопись по правилам того времени оплачивалась в любом случае - будет она напечатана или нет. Считалось, что отказ в публикации после набора - это уже вина редакции и автор не должен от этого страдать. Именно так, в гораздо более серьезной и сложной ситуации, Александр Твардовский отправил в набор уже отвергнутый и Главлитом и отделом культуры ЦК роман Солженицына, а потому смог на законных основаниях выплатить ему гонорар.
С небольшой и вполне проходимой рецензией Наташи, казалось, все должно было быть совсем просто, но оказалось, что я недооценивал осведомленность нашей редколлегии и значение уже тогда одного имени поэта. Содержание рецензии даже не обсуждалось:
- Горбаневскую мы не печатаем, - было сказано тут же и безапелляционно.
Так и осталась у меня гранка ее рецензии, Наташа получила небольшой гонорар, но и он в ее нищей жизни был совсем не лишним, а для истории, для всех нас осталось документальное подтверждение того, каким безупречным, значительным, и почти общеизвестным было имя одного из высоких христианских русских поэтов, одного из последних людей, объединявших славянские народы, юной Натальи Горбаневской уже почти полвека тому назад.
Опубликовано на сайте Сергея Григорьянца 4 декабря 2013.
(источник)