(no subject)
В ПАМЯТЬ О ЮРИИ ШТЕРНЕ.
Автор - Анна ДАНИЛОВА.
16 Февраля 2007 года, сайт http://www.7kanal.com
“Незадолго до смерти Юра сказал мне: “Ты знаешь, когда у меня началась болезнь? В Гуш-Катифе. Я был там. Был в Неве-Дкалимской синагоге, когда оттуда выносили людей, юношей и девушек, следил, чтобы к ним не применяли насилие. Я видел эту трагедию. Тогда болезнь и зародилась”.
Это цитата из выступления Йосефа Менделевича на состоявшемся в среду, 14.02.2007, вечере памяти депутата Юрия Штерна, приуроченном к 30-ти дням со дня его ухода из жизни.
1 апреля 1949 - 16 января 2007
Друзья и родственники Юрия Штерна не раз говорили, что из разрушенного Гуш-Катифа он вернулся другим человеком - разбитым и подавленным, что разительно отличало его от “прежнего Юры” - полного надежды, юмора и оптимизма.
Об искренности его переживаний и борьбы свидетельствует хотя бы тот факт, что на всех демонстрациях, предшествовавших “размежеванию”, Штерн находился среди рядовых демонстрантов, а не в кругу тех общественно-политических деятелей, которые являлись на акции протеста как на дежурства.
В Гуш-Катиф Юрий Штерн приехал на пике депортации - 16-го августа 2005 года. В отличие от других общественных деятелей, он не бронировал себе удобного местечка, а приехал - как и тысячи “оранжевых” - в никуда. В тот злополучный день поселенцев уже начали выдворять из домов. Неве-Дкалим напоминал осажденный город военного времени: на улицах колонны солдат, которые разделяются на группы, каждая из которых отправляется на свой “объект” - дом, подлежащий очищению от его обитателей.
И вот, проходя часов в 8 вечера по улице мимо одного такого дома, Юрий Штерн увидел, как у дверей четверо офицеров что-то настойчиво говорят молодому человеку в гражданском, - как оказалось, жителю дома. Штерн подошел, начал выяснять: в чем дело? Офицеры стали отмахиваться. Мол, иди, куда шел.
“Я - депутат Кнессета Юрий Штерн”, - сказал Юра. Тогда человек в гражданском сказал, что его с семьей - а у него в доме ещё больной старый отец - выгоняют из дома прямо сейчас, в ночь. “Как такое может быть, что за срочность, неужели нельзя подождать до завтра?”, - обратился Штерн к офицерам. Но те отделались дежурной фразой: “У нас - приказ”. Точнее, попытались отделаться, потому что Юрия Штерна такая отговорка не убедила. Он потребовал отмены решения, стал настаивать на обращении исполнительных офицеров к вышестоящему командованию - чтобы оно отменило приговор. Офицеры долго не поддавались. Всем своим видом они показывали, что Штерн - ничто, приказ - все. И только упрямство и настойчивость Юры сломили их “нехишут” (твердость), заставив вспомнить о “регишут” (чуткости)… Командование позволило исполнителям отложить выполнение приказа. Семья поселенцев получила возможность провести эту ночь в своем доме. В последний раз.
Потом был ещё один похожий случай, когда Юра дозванивался до министра Гидона Эзры, чтобы тот угомонил активных исполнителей, продолжавших ходить по домам и требовать выезда жителей, несмотря на поздний час.
А потом был эмоциональный монолог 10-летнего изгоняемого мальчика-поселенца, обращенный к выгоняющему его религиозному офицеру со стеклянными глазами. После всего увиденного и услышанного, придя на место ночлега, Юрий Штерн взял ручку, листок бумаги, и за пять минут написал стихотворение - монолог мальчика:
Гуш-Катиф, в ночь на 17 августа 2005 года.
Мой славный дом ещё стоит,
И сад ещё цветёт,
И чайник на плите журчит,
И соловей поёт.
Но рядом, за листвой густой,
Ещё не виден мне,
Могильщик черноблузый мой
Приблизился к стене.
Кувалда и топор в руках,
Он разрушать пришёл.
Но он не виден мне пока,
И жить мне хорошо.
И про ближайший страшный миг
Я думать не хочу.
Отчаянья глотаю крик
И песню бормочу.
На одной из демонстраций, предшествовавших депортации, он сказал, что её осуществление обернется бедой для каждого израильтянина, даже если не каждый это пока осознает, и для всего Израиля. Но кто тогда мог знать, каким неисповедимым, одному только Б-гу понятным вывертом судьбы, какой бедой она обернется для него лично. Какими устрашающе пророческими для него самого станут эти его строки:
...Ещё не виден мне,
Могильщик черноблузый мой
Приблизился...
...Он разрушать пришёл.
Но он не виден мне пока,
И жить мне хорошо...
Его болезнь проявилась не сразу. Так же, кстати, как и последствия “размежевания” для страны. Потом он почувствовал себя плохо, но врачи не сразу распознали причину недомогания, совершив роковую ошибку в диагнозе. Что тоже похоже на происходящее сейчас в стране. А когда все стало ясно - было уже поздно. Болезнь перешла в необратимую стадию. Возможно, как и в стране. А возможно, и нет.
И если Юрий Штерн стал очередной жертвой преступления “размежевания”, то пусть эта жертва будет не напрасной. Пусть она станет хоть немного искупительной, чтобы смягчить для нас, оставшихся, меру неизбежного наказания за содеянное зло и допустившие это зло покорность и равнодушие (малодушие).
Автор - Анна ДАНИЛОВА.
16 Февраля 2007 года, сайт http://www.7kanal.com
“Незадолго до смерти Юра сказал мне: “Ты знаешь, когда у меня началась болезнь? В Гуш-Катифе. Я был там. Был в Неве-Дкалимской синагоге, когда оттуда выносили людей, юношей и девушек, следил, чтобы к ним не применяли насилие. Я видел эту трагедию. Тогда болезнь и зародилась”.
Это цитата из выступления Йосефа Менделевича на состоявшемся в среду, 14.02.2007, вечере памяти депутата Юрия Штерна, приуроченном к 30-ти дням со дня его ухода из жизни.
1 апреля 1949 - 16 января 2007
Друзья и родственники Юрия Штерна не раз говорили, что из разрушенного Гуш-Катифа он вернулся другим человеком - разбитым и подавленным, что разительно отличало его от “прежнего Юры” - полного надежды, юмора и оптимизма.
Об искренности его переживаний и борьбы свидетельствует хотя бы тот факт, что на всех демонстрациях, предшествовавших “размежеванию”, Штерн находился среди рядовых демонстрантов, а не в кругу тех общественно-политических деятелей, которые являлись на акции протеста как на дежурства.
В Гуш-Катиф Юрий Штерн приехал на пике депортации - 16-го августа 2005 года. В отличие от других общественных деятелей, он не бронировал себе удобного местечка, а приехал - как и тысячи “оранжевых” - в никуда. В тот злополучный день поселенцев уже начали выдворять из домов. Неве-Дкалим напоминал осажденный город военного времени: на улицах колонны солдат, которые разделяются на группы, каждая из которых отправляется на свой “объект” - дом, подлежащий очищению от его обитателей.
И вот, проходя часов в 8 вечера по улице мимо одного такого дома, Юрий Штерн увидел, как у дверей четверо офицеров что-то настойчиво говорят молодому человеку в гражданском, - как оказалось, жителю дома. Штерн подошел, начал выяснять: в чем дело? Офицеры стали отмахиваться. Мол, иди, куда шел.
“Я - депутат Кнессета Юрий Штерн”, - сказал Юра. Тогда человек в гражданском сказал, что его с семьей - а у него в доме ещё больной старый отец - выгоняют из дома прямо сейчас, в ночь. “Как такое может быть, что за срочность, неужели нельзя подождать до завтра?”, - обратился Штерн к офицерам. Но те отделались дежурной фразой: “У нас - приказ”. Точнее, попытались отделаться, потому что Юрия Штерна такая отговорка не убедила. Он потребовал отмены решения, стал настаивать на обращении исполнительных офицеров к вышестоящему командованию - чтобы оно отменило приговор. Офицеры долго не поддавались. Всем своим видом они показывали, что Штерн - ничто, приказ - все. И только упрямство и настойчивость Юры сломили их “нехишут” (твердость), заставив вспомнить о “регишут” (чуткости)… Командование позволило исполнителям отложить выполнение приказа. Семья поселенцев получила возможность провести эту ночь в своем доме. В последний раз.
Потом был ещё один похожий случай, когда Юра дозванивался до министра Гидона Эзры, чтобы тот угомонил активных исполнителей, продолжавших ходить по домам и требовать выезда жителей, несмотря на поздний час.
А потом был эмоциональный монолог 10-летнего изгоняемого мальчика-поселенца, обращенный к выгоняющему его религиозному офицеру со стеклянными глазами. После всего увиденного и услышанного, придя на место ночлега, Юрий Штерн взял ручку, листок бумаги, и за пять минут написал стихотворение - монолог мальчика:
Гуш-Катиф, в ночь на 17 августа 2005 года.
Мой славный дом ещё стоит,
И сад ещё цветёт,
И чайник на плите журчит,
И соловей поёт.
Но рядом, за листвой густой,
Ещё не виден мне,
Могильщик черноблузый мой
Приблизился к стене.
Кувалда и топор в руках,
Он разрушать пришёл.
Но он не виден мне пока,
И жить мне хорошо.
И про ближайший страшный миг
Я думать не хочу.
Отчаянья глотаю крик
И песню бормочу.
На одной из демонстраций, предшествовавших депортации, он сказал, что её осуществление обернется бедой для каждого израильтянина, даже если не каждый это пока осознает, и для всего Израиля. Но кто тогда мог знать, каким неисповедимым, одному только Б-гу понятным вывертом судьбы, какой бедой она обернется для него лично. Какими устрашающе пророческими для него самого станут эти его строки:
...Ещё не виден мне,
Могильщик черноблузый мой
Приблизился...
...Он разрушать пришёл.
Но он не виден мне пока,
И жить мне хорошо...
Его болезнь проявилась не сразу. Так же, кстати, как и последствия “размежевания” для страны. Потом он почувствовал себя плохо, но врачи не сразу распознали причину недомогания, совершив роковую ошибку в диагнозе. Что тоже похоже на происходящее сейчас в стране. А когда все стало ясно - было уже поздно. Болезнь перешла в необратимую стадию. Возможно, как и в стране. А возможно, и нет.
И если Юрий Штерн стал очередной жертвой преступления “размежевания”, то пусть эта жертва будет не напрасной. Пусть она станет хоть немного искупительной, чтобы смягчить для нас, оставшихся, меру неизбежного наказания за содеянное зло и допустившие это зло покорность и равнодушие (малодушие).