[Shelby Foote] 1-1-10
Шелби Фут. Гражданская война. Повествование.
Том 1. От Самтера до Перривилля.
Глава 1. Противники.
Отрывок 10.
С политической точки зрения Линкольн тоже был весьма осмотрительным. «Сейчас я опасаюсь вообще что-то предпринимать, ибо всё может пойти совсем не так, как ожидалось» - так гласили его слова в одном из писем другу. У него было достаточно оснований для опасений - как и у всех его соотечественников, живущих в эпоху «потрясений, мучений и судорог». Идею «народного государства» опробовали в Канзасе - но в той форме, которую Дуглас даже не мог предвидеть. Бандиты с миссурийского пограничья и нанятые аболиционистами вольные стрелки увлеченно резали друг другу глотки ради голосов на грядущих выборах; мормоны на Западе отчаянно сопротивлялись Федеральному правительству, практически не признавая его власти над собой; в то время, когда финансовый кризис и сопутствующая ему паника охватили Восток - Партия коренных американцев терроризировала Новую Англию антиэмигрантскими и антикатолическими выступлениями. Виги словно охромели, а демократы разбились на этих «камнях», как стекло. Как и многие сейчас, Линкольн не знал, в каком месте политической арены (больше похожей уже на гладиаторскую!) ему следует занять место.
«Я уверен, что я - виг», писал Линкольн, «но прочие заявляют, что вигов больше нет, и я на самом деле - аболиционист… Я не нативист - это абсолютно точно. Но кто же я тогда? На чьей стороне? Как может кто-то, питающий отвращение к угнетению негров может оказаться в фаворе у стремительно разлагающегося белого общества? Я чувствую, что мы все деградируем с устрашающей быстротой»
Он осматривался и ожидал. И ответ пришел.
На дворе был 1856 год, год президентских выборов. Кризис в Небраске двумя годами ранее породил Республиканскую партию, как коалицию разрозненных вигов и разочаровавшихся северных демократов. Аболиционистскую партию. Республиканцы неоднократно пытались завлечь к себе и Линкольна, однако тот ловко избегал этой несколько неуклюжей «вербовки», не желая носить клейма радикала. Вскоре, однако, в поисках способа объединить иллинойских противников Акта Канзас-Небраска, он сам пришел к республиканцам. Будучи делегатом съезда штата, Линкольн «поймал волну», произнеся, пожалуй, самую величайшую речь за всю свою политическую карьеру. Жар его речи, казалось, словно клеймом запечатлел слова Линкольна в сердцах и умах слушателей. В этом скоплении старомодных вигов, сплотившихся демократов, нативистов, членов Партии Свободной земли, аболиционистов, даже журналисты и стенографисты словно окаменели, забыв о своих карандашах. Теперь Линкольн все же стал республиканцем. Пусть и с клеймом «радикал».
В Национальном собрании Филадельфии Линкольн набрал 110 голосов в первом туре выборов вице-президента; отдав их все во втором туре в Нью-Джерси Джону С. Фремонту из Калифорнии. Линкольн не особо одобрял политику Фремонта, однако все свои силы и голоса использовал для его поддержки. На президентских выборах победил демократ Джеймс Бьюкенен, престарелый холостяк, чьим основным достоинством было то, что он был наименее спорным кандидатом, бывшим на протяжении трех лет до своего избрания дипломатическим посланником в Великобритании. Республиканцы были явно подавлены результатами выборов. Только что, после четырехлетней гонки, они наконец-то учуяли сладкий запах победы - и эту победу украли прямо из-под носа, вследствие чего в партии начались внутренние склоки, явно не поспособствовавшие её целостности.
Как будто этого было мало, решение Верховного Суда Соединенных Штатов окончательно выбило почву из-под ног республиканцев. Раб Дред Скотт требовал освобождения на основании того, что его хозяин забрал Скотта с собой в штат, где рабство было запрещено Миссурийским Компромиссом. Дело Скотта наконец дошло и до Верховного Суда. Выразив практически мнение большинства, Генеральный прокурор Роджер Брук Тони отклонил доводы адвоката Скотта: «Негры, будучи ниже по рождению и полностью неспособными образовать союз с представителями белой расы на момент написания Конституции, не могут считаться гражданами США, и не имеют права выступать в качестве истца в федеральном суде». Эта сентенция моментально разъярила аболиционистов, тайно поддерживавших (в том числе и финансово) дело Скотта. Но Тони не остановился на сказанном. Он заявил, что Миссурийский Компромисс не имеет юридической силы, а власть Конгресса над новыми территориями простирается лишь на подготовку их принятия в состав Союза; рабы являются частной собственностью, и Конгресс не имеет прав изымать их у кого-либо. Согласно принятому решению, «народное государство» требовалось упразднить - очевидно, что если Конгресс оказался беспомощным, то законодательные собрания, учрежденные Конгрессом, окажутся еще более беспомощными.
Бурная реакция на заявления Тони воспоследовала немедленно. Разговоры о сецессии, изначально бывшей угрозой с Юга, теперь переместились на Север. Новую Англию охватили сецессионистские собрания. Дуглас, с другой стороны, проглотив эту горькую пилюлю и обдумав сложившуюся ситуацию, заявил, что решение Тони было оправданием за его противодействие Компромиссу два года тому назад, также, как и подтверждением принципов народного государства - поскольку рабство (не важно - законное или нет) не может выжить там, где народ не приветствует его. Линкольн же не мог скрыть своего разочарования. Он считал решение Тони как минимум ошибочным и даже - вредоносным для страны, но отнёсся с уважением к мнению Верховного Суда, и убедил своих сторонников трудиться упорнее и упорнее, чтобы в следующий раз качнуть политический маятник уже в свою сторону. Одновременно с этим в течение 1857 года Линкольн готовился занять место Дугласа (чей третий срок заканчивался в следующем году) в Сенате.
Совершенно внезапно Дуглас разошелся во мнениях с Правительством по вопросу принятия Конституции Канзаса. Опасаясь изгнания из партии, он переметнулся к республиканцам, прихватив с собой немало демократов. Удивлению и благодарности республиканцев не было предела, но они не были готовы сделать Маленького Гиганта острием своего копья, сокрушающего политических противников. Для этого у них был Линкольн, которого и выдвинули в Сенат на июньской сессии Национального собрания штата. Линкольн был более чем готов к такому ходу событий. Он не просто подготовился к своему выдвижению, но и впервые читал свою речь с рукописи, дабы придать особое значение происходящему. В этот момент политическая судьба Линкольна и судьба нации сплелись воедино. Начало речи вобрало в себя все его размышления и задало основной тон всему выступлению.
«Если бы мы сначала узнали, где находимся и куда стремимся, то могли бы решить, что делать и как этого достичь. Наступил уже пятый год с тех пор, как мы услышали обещания проводить политику запрета пропаганды рабства. Но в свете этой политики подобная пропаганда не только не прекратилась, но постоянно становилась всё слышнее. По моему мнению, ей не будет положен конец до тех пор, пока мы не признаем существование кризиса и не преодолеем его. «Дом, разделившийся сам в себе, не устоит». Так и наше государство не сможет постоянно быть наполовину рабовладельческим, наполовину свободным. Я не жду того, что Союз будет распущен, и не жду того, что дом падёт, но чего я действительно жду так это того, что дом прекратит быть разделённым. Он станет либо единым, либо совсем другим. Или противники рабства прекратят его дальнейшее распространение и сделают так, что общественное мнение уверится в том, что рабство находится в процессе окончательного исчезновения; или же его защитники добьются того, что оно станет абсолютно законным во всех штатах, как старых, так и новых, как на Севере, так и на Юге.»
Том 1. От Самтера до Перривилля.
Глава 1. Противники.
Отрывок 10.
С политической точки зрения Линкольн тоже был весьма осмотрительным. «Сейчас я опасаюсь вообще что-то предпринимать, ибо всё может пойти совсем не так, как ожидалось» - так гласили его слова в одном из писем другу. У него было достаточно оснований для опасений - как и у всех его соотечественников, живущих в эпоху «потрясений, мучений и судорог». Идею «народного государства» опробовали в Канзасе - но в той форме, которую Дуглас даже не мог предвидеть. Бандиты с миссурийского пограничья и нанятые аболиционистами вольные стрелки увлеченно резали друг другу глотки ради голосов на грядущих выборах; мормоны на Западе отчаянно сопротивлялись Федеральному правительству, практически не признавая его власти над собой; в то время, когда финансовый кризис и сопутствующая ему паника охватили Восток - Партия коренных американцев терроризировала Новую Англию антиэмигрантскими и антикатолическими выступлениями. Виги словно охромели, а демократы разбились на этих «камнях», как стекло. Как и многие сейчас, Линкольн не знал, в каком месте политической арены (больше похожей уже на гладиаторскую!) ему следует занять место.
«Я уверен, что я - виг», писал Линкольн, «но прочие заявляют, что вигов больше нет, и я на самом деле - аболиционист… Я не нативист - это абсолютно точно. Но кто же я тогда? На чьей стороне? Как может кто-то, питающий отвращение к угнетению негров может оказаться в фаворе у стремительно разлагающегося белого общества? Я чувствую, что мы все деградируем с устрашающей быстротой»
Он осматривался и ожидал. И ответ пришел.
На дворе был 1856 год, год президентских выборов. Кризис в Небраске двумя годами ранее породил Республиканскую партию, как коалицию разрозненных вигов и разочаровавшихся северных демократов. Аболиционистскую партию. Республиканцы неоднократно пытались завлечь к себе и Линкольна, однако тот ловко избегал этой несколько неуклюжей «вербовки», не желая носить клейма радикала. Вскоре, однако, в поисках способа объединить иллинойских противников Акта Канзас-Небраска, он сам пришел к республиканцам. Будучи делегатом съезда штата, Линкольн «поймал волну», произнеся, пожалуй, самую величайшую речь за всю свою политическую карьеру. Жар его речи, казалось, словно клеймом запечатлел слова Линкольна в сердцах и умах слушателей. В этом скоплении старомодных вигов, сплотившихся демократов, нативистов, членов Партии Свободной земли, аболиционистов, даже журналисты и стенографисты словно окаменели, забыв о своих карандашах. Теперь Линкольн все же стал республиканцем. Пусть и с клеймом «радикал».
В Национальном собрании Филадельфии Линкольн набрал 110 голосов в первом туре выборов вице-президента; отдав их все во втором туре в Нью-Джерси Джону С. Фремонту из Калифорнии. Линкольн не особо одобрял политику Фремонта, однако все свои силы и голоса использовал для его поддержки. На президентских выборах победил демократ Джеймс Бьюкенен, престарелый холостяк, чьим основным достоинством было то, что он был наименее спорным кандидатом, бывшим на протяжении трех лет до своего избрания дипломатическим посланником в Великобритании. Республиканцы были явно подавлены результатами выборов. Только что, после четырехлетней гонки, они наконец-то учуяли сладкий запах победы - и эту победу украли прямо из-под носа, вследствие чего в партии начались внутренние склоки, явно не поспособствовавшие её целостности.
Как будто этого было мало, решение Верховного Суда Соединенных Штатов окончательно выбило почву из-под ног республиканцев. Раб Дред Скотт требовал освобождения на основании того, что его хозяин забрал Скотта с собой в штат, где рабство было запрещено Миссурийским Компромиссом. Дело Скотта наконец дошло и до Верховного Суда. Выразив практически мнение большинства, Генеральный прокурор Роджер Брук Тони отклонил доводы адвоката Скотта: «Негры, будучи ниже по рождению и полностью неспособными образовать союз с представителями белой расы на момент написания Конституции, не могут считаться гражданами США, и не имеют права выступать в качестве истца в федеральном суде». Эта сентенция моментально разъярила аболиционистов, тайно поддерживавших (в том числе и финансово) дело Скотта. Но Тони не остановился на сказанном. Он заявил, что Миссурийский Компромисс не имеет юридической силы, а власть Конгресса над новыми территориями простирается лишь на подготовку их принятия в состав Союза; рабы являются частной собственностью, и Конгресс не имеет прав изымать их у кого-либо. Согласно принятому решению, «народное государство» требовалось упразднить - очевидно, что если Конгресс оказался беспомощным, то законодательные собрания, учрежденные Конгрессом, окажутся еще более беспомощными.
Бурная реакция на заявления Тони воспоследовала немедленно. Разговоры о сецессии, изначально бывшей угрозой с Юга, теперь переместились на Север. Новую Англию охватили сецессионистские собрания. Дуглас, с другой стороны, проглотив эту горькую пилюлю и обдумав сложившуюся ситуацию, заявил, что решение Тони было оправданием за его противодействие Компромиссу два года тому назад, также, как и подтверждением принципов народного государства - поскольку рабство (не важно - законное или нет) не может выжить там, где народ не приветствует его. Линкольн же не мог скрыть своего разочарования. Он считал решение Тони как минимум ошибочным и даже - вредоносным для страны, но отнёсся с уважением к мнению Верховного Суда, и убедил своих сторонников трудиться упорнее и упорнее, чтобы в следующий раз качнуть политический маятник уже в свою сторону. Одновременно с этим в течение 1857 года Линкольн готовился занять место Дугласа (чей третий срок заканчивался в следующем году) в Сенате.
Совершенно внезапно Дуглас разошелся во мнениях с Правительством по вопросу принятия Конституции Канзаса. Опасаясь изгнания из партии, он переметнулся к республиканцам, прихватив с собой немало демократов. Удивлению и благодарности республиканцев не было предела, но они не были готовы сделать Маленького Гиганта острием своего копья, сокрушающего политических противников. Для этого у них был Линкольн, которого и выдвинули в Сенат на июньской сессии Национального собрания штата. Линкольн был более чем готов к такому ходу событий. Он не просто подготовился к своему выдвижению, но и впервые читал свою речь с рукописи, дабы придать особое значение происходящему. В этот момент политическая судьба Линкольна и судьба нации сплелись воедино. Начало речи вобрало в себя все его размышления и задало основной тон всему выступлению.
«Если бы мы сначала узнали, где находимся и куда стремимся, то могли бы решить, что делать и как этого достичь. Наступил уже пятый год с тех пор, как мы услышали обещания проводить политику запрета пропаганды рабства. Но в свете этой политики подобная пропаганда не только не прекратилась, но постоянно становилась всё слышнее. По моему мнению, ей не будет положен конец до тех пор, пока мы не признаем существование кризиса и не преодолеем его. «Дом, разделившийся сам в себе, не устоит». Так и наше государство не сможет постоянно быть наполовину рабовладельческим, наполовину свободным. Я не жду того, что Союз будет распущен, и не жду того, что дом падёт, но чего я действительно жду так это того, что дом прекратит быть разделённым. Он станет либо единым, либо совсем другим. Или противники рабства прекратят его дальнейшее распространение и сделают так, что общественное мнение уверится в том, что рабство находится в процессе окончательного исчезновения; или же его защитники добьются того, что оно станет абсолютно законным во всех штатах, как старых, так и новых, как на Севере, так и на Юге.»