[Shelby Foote] 1-1-6
Шелби Фут. Гражданская война. Повествование.
Том 1. От Самтера до Перривилля.
Глава 1. Противники.
Отрывок 6.
Вне всех этих потасовок и язвительных прений, которые в большей или меньшей степени были естественны для политической жизни того времени, Дэвис завоевал себе положение лидера в Сенате. «Наследник» Кэлхуна, Джефферсон стал гласом южного национализма, который в те дни означал скорее превосходство в составе Союза, нежели независимость. Эти настроения подстегнула Мексиканская война. До нее будущее страны виделось на севере и востоке, но сейчас стрелка компаса задрожала и указала на юг. Мирный договор, подписанный в Гуадалупе-Идальго, принес Союзу новые территории, кажущиеся созревшими для рабовладения и южного образа жизни вообще - не только Техас южнее Рио-Гранде, исходный предмет территориального спора, но и обширные залитые солнцем земли, ставшие Аризоной, Нью-Мексико, Невадой, Ютой, частью Колорадо и Калифорнией с ее недавно открытыми месторождениями золота. Подумывали и о дальнейшей экспансии: националисты открыто говорили о том, что нужно аннексировать то, что осталось от Мексики, всю Центральную Америку вплоть до Панамы, а также полуостров Юкатан и Кубу.
Однако, Север не проявлял особой заинтересованности в дальнейших завоеваниях. Югу надо было сражаться за это, и он готовился к схватке, используя Конституцию как щит, а права отдельных штатов - в качестве копья. Джеферсон Дэвис, не так давно сражавшийся при Буэна-Виста раненым, в залитых его собственной кровью сапогах, занял позицию на острие этого копья.
Он проиграл эту схватку, и проиграл быстро - преданный, как он думал, кем-то из его окружения. Север противопоставил возможной южной экспансии требования об нераспространении на южных территориях рабства, без которого новые штаты могли быть какими угодно, только не южными. Охваченные надеждой на новые территориальные приобретения и одновременно раздраженный опасением крушения этих идей, Дэвис и его когорта решили пустить в ход максимально сильнодействующие методы, включая угрозу сецессией. Чтобы материализовать эту угрозу, Дэвис в июне 1850 года созвал Нэшвильский Конвент, и совместно с Альбертом Галлатином Брауном из Миссисипи, Уильямом Лаундзом Янси из Алабамы и Робертом Барнвеллом Рэттом из Южной Каролины открыто проинформировал Север о том, что если рабовладение не будет распространено на новые территории, Юг покинет Союз.
В ответ на это Генри Клей, поддержанный Дэниэлом Уэбстером, предложил свой Компромисс, который одобрили и Сенат, и Палата представителей. Калифорния объявлялась свободным штатом, прочие же территории должны были определиться самостоятельно при вступлении в Союз.
С точки зрения Дэвиса хуже всего было то, что Компромисс поддержали избиратели. По всей стране, включая Миссисипи радовались тому, что удалось избежать возможной сецессии и войны. Дэвис с трудом мог поверить в случившееся и захотел убедиться в этом на избирательных участках, поэтому он оставил свое место в Сенате и вернулся домой, чтобы участвовать в выборах губернатора штата. Его соперником на выборах оказался тот самый Генри С. Фут, с которым перебрасывание ехидными колкостями один раз уже переросло в банальную драку. Карты были брошены на стол - его оппонент из крыла юнионистов-вигов последовательно голосовал против Дэвиса, с начала и до самого Компромисса. Избиратели сделали свой выбор - они отвергли Дэвиса.
Признанному лидеру движения за сецессию, Дэвису было очень неприятно оказаться в положении проигравшего, если не сказать - разбитого наголову. Хуже того, проиграть по всем статьям такому ненавидимому Дэвисом человеку, как Фут, было просто невыносимо. В 43 года, в час славы на пике карьеры Дэвис был сокрушен; по крайней мере он сам так считал. Ему настолько всё это осточертело, что Джефферсон вернулся к выращиванию хлопка на плантации Брайерфилд.
Вскоре история вновь сделала резкий поворот. В этот раз муза Дэвиса явилась в облике президента Франклина Пирса, который собрал кабинет министров изо всех штатов от Нью-Гемпшира до Миссисипи, и назначил Джефферсона военным министром. Среди министров были сослуживцы Дэвиса по Мексиканской кампании, друзья-конгрессмены, и в большинстве своем они разделяли неприязнь Джефферсона к аболиционистам.
Как бы то ни было, Пирс сделал правильный выбор. Возможно, Дэвис оказался лучшим военным министром за всю историю страны, и хотя в этом списке были такие неординарные люди, как Уильям Л. Марси из Нью-Йорка и Калеб Кашинг из Массачусетса, Дэвис возглавил кабинет во времена напряжения и сомнений.
Вернувшийся в 1853 году к политики и публичной жизни вообще Дэвис сильно отличался от себя самого в 1851 году, когда он был изгнан оттуда волей избирателей. Закалённый трудностями, не забывший идею южного национализма и всё так же сжимающий в руках копье - права штатов, и меч - Конституцию, Дэвис всё же пошел другим путем, нежели Янси и Рэтт, страстные борцы за права Юга. Он больше не был признанным лидером движения за сецесиию, напротив - теперь он считал, что освоение новых территорий наилучшим образом пройдёт только в составе Союза. Дэвис укрепил боеспособность регулярной армии - увеличил ее численный состав и поднял жалование военным, привел в порядок Военную Академию в Вест-Пойнте, а также решительно настаивал на выделении ста миллонов долларов для постройки Тихоокеанской железной дороги через Мемфис и Виксберг. Договор Гадсдена тоже был проектом Дэвиса, десять миллионов долларов были отданы за полосу мексиканских земель для постройки на них железной дороги. Но имперские замашки никуда не делись, Дэвис всё еще строил планы аннексии Мексики, Центральной Америки и особенно Кубы. Его заявление о намерениях американского правительства аннексировать остров шокировало европейских дипломатов. Кроме этого, он также сохранял свою позицию в отношении неограниченного распространения рабства на новых территориях и возрождения работорговли, если в оной возникнет нужда.
Джефферсон Дэвис возвратился в Сенат в 1857 году. Его политический курс остался неизменным. Теперь он не был ни лидером Юга, ни сторонником сецессии, а просто был абсолютно уверен в том, что судьба всей нации, всей страны зависит от Юга. В это сложное время в кулуарах Сената скрестили свои клинки северные оскорбления и южная напыщенность, что привело к печальным событиям. Как-то техасский сенатор Льюис Т. Уигфол, известный бретёр, насмешливо обратился к своим коллегам с Севера - «Разница между вами, северянами и нами - джентльменами, заключается в том, что у вас не хватает мозгов отправить в Сенат нормальных людей. Почему вы не выберете у себя там, на Севере, хотя бы просто христиан или джентльменов?» Было и так - прямо в Сенате конгрессмен из Южной Каролины Престон Брукс разбил голову массачусетскому сенатору-аболиционисту Чарльзу Самнеру. Брукс, выразивший сначала словесный протест Самнеру за нелестное высказывание о родственнике, тут же отлупил Самнера своей тростью (которая сломалась, как спичка!), как только тот сел на свое место. То, что он избил сидящего Самнера, Брукс объяснил тем, что Самнер - довольно крупный мужчина, и он наверняка застрелил бы Брукса, если бы встал. К тому же, отметил Брукс, «я не хотел убивать его, вполне достаточно было его просто покалечить». Истекающий кровью Самнер лежал в проходе в обломках гуттаперчевой трости, а его недруги стояли и смотрели на это, даже и не думая что-то предпринимать. Сторонники Юга прислали в подарок Бруксу десятки тростей с пожеланием испробовать их на других аболиционистах. Все то время, что Самнер отходил от побоев, место Массачусетса в Сенате было незанятым, как упрек горячим головам с Юга. Впрочем, южанам оказалось гораздо приятнее видеть это место пустым - как предупреждение для таких же «проклятых аболиционистов» вроде Самнера.
Три конфликтных года в Сенате раскололи и ослабили Демократическую партию, и следующим президентом избрали представителя республиканцев. Дэвис, впрочем как и всегда, остался таким же несгибаемым политиком, и он так же продолжал не верить в необходимость сецессии. Все аргументы «за» отскакивали от Дэвиса, как мяч от кирпичной стены, как будто бы они совсем его не интересовали. В 1860 году, выступая в бостонском Фанейл-Холл (они с миссис Дэвис отдыхал в Бостоне, ибо Джефферсону надо было хоть немного поправить здоровье - его мучили постоянные проблемы с пищеварением, невралгия, и практическая потеря зрения на один глаз), Дэвис обозначил свою точку зрения следующим образом: да, он - сторонник рабовладения и южного национализма вообще, но при этом - строго против сецессии, ибо душа его не может принять этот кажущийся логичным следующий шаг.
Дэвис был очень уважаем и любим в Массачусетсе, население которого в целом презирало аболиционистов, как и он сам; однако жители Миссисипи не понимали, что с ним. «Дэвис в полной растерянности», говорили они.
Наконец, Дэвис осознал, что на этот раз избиратели из Миссисипи обскакали его. Он поспешил на Юг, выступил со своей судьбоносной речью в Сенате в вечер избрания Линкольна, и вернулся в Вашингтон, теперь уже окончательно убежденный в необходимости сецессии. Союз покинула Южная Каролина, вскоре - Миссисипи и другие штаты, так что мнение самого Дэвиса уже ничего не значило. Как и сказал Джефеферсон в Сенате на прощание, даже если бы он был против волеизъявления своего штата - всё равно он остался бы с ним.
Попрощавшись, он покинул переполненный Сенат и с опущенной головой вышел на улицу. Ночью миссис Дэвис разбудили шаги мужа. «Да не оставит Господь нас милостью своей, и дарует её нам, пока еще не поздно закончить дело миром», повторял он снова и снова, шагая по полу спальни.
Так Дэвис попрощался с конгрессменами, и его речь была полна печали и сожаления. Не так, как другие - Роберт Тумбс из Джорджии (отделившейся от союза за два дня до речи Дэвиса) сообщил Сенату: «Господа, Союза больше нет». Крупный мужчина, он вскинул голову в знак неповиновения: «Вы видите сверкающие штыки, вы слышите поступь вооруженных людей везде от этого Капитолия до самой Рио-Гранде. Это знак, который радует глаза и пробуждает сердца других людей, готовых последовать за ними». Потом он обратился к северянам, желающим сохранить Союз силой оружия - «Придите и возьмите!», закричал он, «Джорджия вышла на тропу войны! Мы готовы сражаться, как были готовы всегда. Кто-то говорит про измену? Ба, пустые слова!“. Затем он покинул зал, не забыв, однако, по дороге заглянуть в Казначейство, забрав причитающееся ему жалование и прогонные деньги до Джорджии.
Так поступил Тумбс. Дэвис же, отправивший домой жену и троих детей - шестилетнюю Маргарет, трёхлетнего Джеффа и годовалого младенца Джозефа (названного в честь старшего брата и главы клана Дэвисов из Дэвис-Бэнда), оставался в Вашингтоне еще неделю. Почти все это время он, больной, лежал в кровати, всё еще надеясь, что его арестуют за измену и будут судить в федеральном суде. Но вскоре все же покинул Вашингтон и уехал на поезде в Джексон, где губернатор Дж. Дж. Петтус назначил его гернерал-майором волонтеров. Это была работа для Дэвиса. Он был уверен, что война вскоре разразится, и советовал губернатору ускорить закупки оружия.
«Предел объемов закупок должен определяться только имеющимися у нас средствами», сказал он, «Нам нужно всё, и еще сверх этого.»
«Генерал!», заспорил губернатор, «Мне кажется, вы преувеличиваете риски».
«Я очень надеюсь на это, сэр», ответил Дэвис.
Ожидая комплектования своей армии, Дэвис отправился в Брайэрфилд. В начале февраля Конвент в Алабаме основал Южную Конфедерацию, избрал политических лидеров и сформировал новое правительство. Дэвис не горел желанием оказаться там. Он был уверен, что принесет гораздо больше пользы делу Юга, будучи на том месте, которое он и сам желал получить - месте командующего армией Миссисипи.
И тут история совершила еще один резкий поворот, явив миру свою очередную причуду. Когда 10 февраля он вместе с миссис Дэвис подрезал розовые кусты в своем саду, посыльный принес телеграмму. Дэвис распечатал её, прочитал, и какое-то время замер, как разбитый параличом. Он смотрел на телеграмму как на предвестника катастрофы. Словно очнувшись, Дэвис прочел телеграмму жене. Сообщение было озаглавлено «Монтгомери, Алабама» и было отправлено день назад.
«Сэр!
Имеем честь уведомить Вас, что вы единогласно выбраны Президентом Временного правительства Конфедеративных Штатов Америки, и требуем немедленно прибыть в Монтгомери. Мы также направили к Вам дополнительного посланника, не дожидайтесь его.
Р. Тумбс,
Р. Барнуэлл Рэтт.»
По словам миссис Дэвис, Джефферсон читал телеграмму как свой смертный приговор. Тем не менее, он не стал ждать ни минуты, собрался и на следующий день уехал.
Поезд часто останавливался в пути, и на каждой станции собирались толпы людей, и при свете факелов, и ярким солнечным днем. Все хотели увидеть Президента, его тонкие губы и массивную челюсть, впалые щеки, вытянутое лицо с орлиным носом; «похожего на волшебника», как сказал кто-то. В обмен на приветствия и аплодисменты Дэвис вёз с собой радость и уверенность, но вместе с этим старался донести до людей то, что они еще не слышали раньше. Джефферсон настоятельно советовал им готовиться к долгой и тяжелой войне, уже стоявшей на пороге их дома. Однако, мало кто верил в эти слова. А даже если и верил - все равно аплодировал.
Дэвис прибыл в Монтгомери воскресным вечером 17 февраля, пересел из вагона в поданный экипаж. По освещенным факелами улицам экипаж вёз его в старый Эксчейднж-Отель. Толпа людей следовала за экипажем по улицам, украшенным как в ярмарочный день, они проводили его до отеля, где заполонили галереи, чтобы видеть, как Дэвис выходит из экипажа и поднимается по лестнице. Собравшиеся зааплодировали, когда он повернулся и посмотрел на них, и тут же неожиданно наступила гробовая тишина. Уильям Лаундз Янси, низкорослый и с растрепанной шевелюрой, разительно отличавшийся от высокого и явно не пренебрегающего услугами искусного парикмахера Дэвиса поднял свою руку. Толпа вновь разразилась аплодисментами, когда он опустил руку и указал ей на высокого человека, стоящего рядом с ним. Над лицами людей, слабо освещенных факелами, разнесся его громкий голос - «Этот человек оказался в нужное время в нужном месте!»
Том 1. От Самтера до Перривилля.
Глава 1. Противники.
Отрывок 6.
Вне всех этих потасовок и язвительных прений, которые в большей или меньшей степени были естественны для политической жизни того времени, Дэвис завоевал себе положение лидера в Сенате. «Наследник» Кэлхуна, Джефферсон стал гласом южного национализма, который в те дни означал скорее превосходство в составе Союза, нежели независимость. Эти настроения подстегнула Мексиканская война. До нее будущее страны виделось на севере и востоке, но сейчас стрелка компаса задрожала и указала на юг. Мирный договор, подписанный в Гуадалупе-Идальго, принес Союзу новые территории, кажущиеся созревшими для рабовладения и южного образа жизни вообще - не только Техас южнее Рио-Гранде, исходный предмет территориального спора, но и обширные залитые солнцем земли, ставшие Аризоной, Нью-Мексико, Невадой, Ютой, частью Колорадо и Калифорнией с ее недавно открытыми месторождениями золота. Подумывали и о дальнейшей экспансии: националисты открыто говорили о том, что нужно аннексировать то, что осталось от Мексики, всю Центральную Америку вплоть до Панамы, а также полуостров Юкатан и Кубу.
Однако, Север не проявлял особой заинтересованности в дальнейших завоеваниях. Югу надо было сражаться за это, и он готовился к схватке, используя Конституцию как щит, а права отдельных штатов - в качестве копья. Джеферсон Дэвис, не так давно сражавшийся при Буэна-Виста раненым, в залитых его собственной кровью сапогах, занял позицию на острие этого копья.
Он проиграл эту схватку, и проиграл быстро - преданный, как он думал, кем-то из его окружения. Север противопоставил возможной южной экспансии требования об нераспространении на южных территориях рабства, без которого новые штаты могли быть какими угодно, только не южными. Охваченные надеждой на новые территориальные приобретения и одновременно раздраженный опасением крушения этих идей, Дэвис и его когорта решили пустить в ход максимально сильнодействующие методы, включая угрозу сецессией. Чтобы материализовать эту угрозу, Дэвис в июне 1850 года созвал Нэшвильский Конвент, и совместно с Альбертом Галлатином Брауном из Миссисипи, Уильямом Лаундзом Янси из Алабамы и Робертом Барнвеллом Рэттом из Южной Каролины открыто проинформировал Север о том, что если рабовладение не будет распространено на новые территории, Юг покинет Союз.
В ответ на это Генри Клей, поддержанный Дэниэлом Уэбстером, предложил свой Компромисс, который одобрили и Сенат, и Палата представителей. Калифорния объявлялась свободным штатом, прочие же территории должны были определиться самостоятельно при вступлении в Союз.
С точки зрения Дэвиса хуже всего было то, что Компромисс поддержали избиратели. По всей стране, включая Миссисипи радовались тому, что удалось избежать возможной сецессии и войны. Дэвис с трудом мог поверить в случившееся и захотел убедиться в этом на избирательных участках, поэтому он оставил свое место в Сенате и вернулся домой, чтобы участвовать в выборах губернатора штата. Его соперником на выборах оказался тот самый Генри С. Фут, с которым перебрасывание ехидными колкостями один раз уже переросло в банальную драку. Карты были брошены на стол - его оппонент из крыла юнионистов-вигов последовательно голосовал против Дэвиса, с начала и до самого Компромисса. Избиратели сделали свой выбор - они отвергли Дэвиса.
Признанному лидеру движения за сецессию, Дэвису было очень неприятно оказаться в положении проигравшего, если не сказать - разбитого наголову. Хуже того, проиграть по всем статьям такому ненавидимому Дэвисом человеку, как Фут, было просто невыносимо. В 43 года, в час славы на пике карьеры Дэвис был сокрушен; по крайней мере он сам так считал. Ему настолько всё это осточертело, что Джефферсон вернулся к выращиванию хлопка на плантации Брайерфилд.
Вскоре история вновь сделала резкий поворот. В этот раз муза Дэвиса явилась в облике президента Франклина Пирса, который собрал кабинет министров изо всех штатов от Нью-Гемпшира до Миссисипи, и назначил Джефферсона военным министром. Среди министров были сослуживцы Дэвиса по Мексиканской кампании, друзья-конгрессмены, и в большинстве своем они разделяли неприязнь Джефферсона к аболиционистам.
Как бы то ни было, Пирс сделал правильный выбор. Возможно, Дэвис оказался лучшим военным министром за всю историю страны, и хотя в этом списке были такие неординарные люди, как Уильям Л. Марси из Нью-Йорка и Калеб Кашинг из Массачусетса, Дэвис возглавил кабинет во времена напряжения и сомнений.
Вернувшийся в 1853 году к политики и публичной жизни вообще Дэвис сильно отличался от себя самого в 1851 году, когда он был изгнан оттуда волей избирателей. Закалённый трудностями, не забывший идею южного национализма и всё так же сжимающий в руках копье - права штатов, и меч - Конституцию, Дэвис всё же пошел другим путем, нежели Янси и Рэтт, страстные борцы за права Юга. Он больше не был признанным лидером движения за сецесиию, напротив - теперь он считал, что освоение новых территорий наилучшим образом пройдёт только в составе Союза. Дэвис укрепил боеспособность регулярной армии - увеличил ее численный состав и поднял жалование военным, привел в порядок Военную Академию в Вест-Пойнте, а также решительно настаивал на выделении ста миллонов долларов для постройки Тихоокеанской железной дороги через Мемфис и Виксберг. Договор Гадсдена тоже был проектом Дэвиса, десять миллионов долларов были отданы за полосу мексиканских земель для постройки на них железной дороги. Но имперские замашки никуда не делись, Дэвис всё еще строил планы аннексии Мексики, Центральной Америки и особенно Кубы. Его заявление о намерениях американского правительства аннексировать остров шокировало европейских дипломатов. Кроме этого, он также сохранял свою позицию в отношении неограниченного распространения рабства на новых территориях и возрождения работорговли, если в оной возникнет нужда.
Джефферсон Дэвис возвратился в Сенат в 1857 году. Его политический курс остался неизменным. Теперь он не был ни лидером Юга, ни сторонником сецессии, а просто был абсолютно уверен в том, что судьба всей нации, всей страны зависит от Юга. В это сложное время в кулуарах Сената скрестили свои клинки северные оскорбления и южная напыщенность, что привело к печальным событиям. Как-то техасский сенатор Льюис Т. Уигфол, известный бретёр, насмешливо обратился к своим коллегам с Севера - «Разница между вами, северянами и нами - джентльменами, заключается в том, что у вас не хватает мозгов отправить в Сенат нормальных людей. Почему вы не выберете у себя там, на Севере, хотя бы просто христиан или джентльменов?» Было и так - прямо в Сенате конгрессмен из Южной Каролины Престон Брукс разбил голову массачусетскому сенатору-аболиционисту Чарльзу Самнеру. Брукс, выразивший сначала словесный протест Самнеру за нелестное высказывание о родственнике, тут же отлупил Самнера своей тростью (которая сломалась, как спичка!), как только тот сел на свое место. То, что он избил сидящего Самнера, Брукс объяснил тем, что Самнер - довольно крупный мужчина, и он наверняка застрелил бы Брукса, если бы встал. К тому же, отметил Брукс, «я не хотел убивать его, вполне достаточно было его просто покалечить». Истекающий кровью Самнер лежал в проходе в обломках гуттаперчевой трости, а его недруги стояли и смотрели на это, даже и не думая что-то предпринимать. Сторонники Юга прислали в подарок Бруксу десятки тростей с пожеланием испробовать их на других аболиционистах. Все то время, что Самнер отходил от побоев, место Массачусетса в Сенате было незанятым, как упрек горячим головам с Юга. Впрочем, южанам оказалось гораздо приятнее видеть это место пустым - как предупреждение для таких же «проклятых аболиционистов» вроде Самнера.
Три конфликтных года в Сенате раскололи и ослабили Демократическую партию, и следующим президентом избрали представителя республиканцев. Дэвис, впрочем как и всегда, остался таким же несгибаемым политиком, и он так же продолжал не верить в необходимость сецессии. Все аргументы «за» отскакивали от Дэвиса, как мяч от кирпичной стены, как будто бы они совсем его не интересовали. В 1860 году, выступая в бостонском Фанейл-Холл (они с миссис Дэвис отдыхал в Бостоне, ибо Джефферсону надо было хоть немного поправить здоровье - его мучили постоянные проблемы с пищеварением, невралгия, и практическая потеря зрения на один глаз), Дэвис обозначил свою точку зрения следующим образом: да, он - сторонник рабовладения и южного национализма вообще, но при этом - строго против сецессии, ибо душа его не может принять этот кажущийся логичным следующий шаг.
Дэвис был очень уважаем и любим в Массачусетсе, население которого в целом презирало аболиционистов, как и он сам; однако жители Миссисипи не понимали, что с ним. «Дэвис в полной растерянности», говорили они.
Наконец, Дэвис осознал, что на этот раз избиратели из Миссисипи обскакали его. Он поспешил на Юг, выступил со своей судьбоносной речью в Сенате в вечер избрания Линкольна, и вернулся в Вашингтон, теперь уже окончательно убежденный в необходимости сецессии. Союз покинула Южная Каролина, вскоре - Миссисипи и другие штаты, так что мнение самого Дэвиса уже ничего не значило. Как и сказал Джефеферсон в Сенате на прощание, даже если бы он был против волеизъявления своего штата - всё равно он остался бы с ним.
Попрощавшись, он покинул переполненный Сенат и с опущенной головой вышел на улицу. Ночью миссис Дэвис разбудили шаги мужа. «Да не оставит Господь нас милостью своей, и дарует её нам, пока еще не поздно закончить дело миром», повторял он снова и снова, шагая по полу спальни.
Так Дэвис попрощался с конгрессменами, и его речь была полна печали и сожаления. Не так, как другие - Роберт Тумбс из Джорджии (отделившейся от союза за два дня до речи Дэвиса) сообщил Сенату: «Господа, Союза больше нет». Крупный мужчина, он вскинул голову в знак неповиновения: «Вы видите сверкающие штыки, вы слышите поступь вооруженных людей везде от этого Капитолия до самой Рио-Гранде. Это знак, который радует глаза и пробуждает сердца других людей, готовых последовать за ними». Потом он обратился к северянам, желающим сохранить Союз силой оружия - «Придите и возьмите!», закричал он, «Джорджия вышла на тропу войны! Мы готовы сражаться, как были готовы всегда. Кто-то говорит про измену? Ба, пустые слова!“. Затем он покинул зал, не забыв, однако, по дороге заглянуть в Казначейство, забрав причитающееся ему жалование и прогонные деньги до Джорджии.
Так поступил Тумбс. Дэвис же, отправивший домой жену и троих детей - шестилетнюю Маргарет, трёхлетнего Джеффа и годовалого младенца Джозефа (названного в честь старшего брата и главы клана Дэвисов из Дэвис-Бэнда), оставался в Вашингтоне еще неделю. Почти все это время он, больной, лежал в кровати, всё еще надеясь, что его арестуют за измену и будут судить в федеральном суде. Но вскоре все же покинул Вашингтон и уехал на поезде в Джексон, где губернатор Дж. Дж. Петтус назначил его гернерал-майором волонтеров. Это была работа для Дэвиса. Он был уверен, что война вскоре разразится, и советовал губернатору ускорить закупки оружия.
«Предел объемов закупок должен определяться только имеющимися у нас средствами», сказал он, «Нам нужно всё, и еще сверх этого.»
«Генерал!», заспорил губернатор, «Мне кажется, вы преувеличиваете риски».
«Я очень надеюсь на это, сэр», ответил Дэвис.
Ожидая комплектования своей армии, Дэвис отправился в Брайэрфилд. В начале февраля Конвент в Алабаме основал Южную Конфедерацию, избрал политических лидеров и сформировал новое правительство. Дэвис не горел желанием оказаться там. Он был уверен, что принесет гораздо больше пользы делу Юга, будучи на том месте, которое он и сам желал получить - месте командующего армией Миссисипи.
И тут история совершила еще один резкий поворот, явив миру свою очередную причуду. Когда 10 февраля он вместе с миссис Дэвис подрезал розовые кусты в своем саду, посыльный принес телеграмму. Дэвис распечатал её, прочитал, и какое-то время замер, как разбитый параличом. Он смотрел на телеграмму как на предвестника катастрофы. Словно очнувшись, Дэвис прочел телеграмму жене. Сообщение было озаглавлено «Монтгомери, Алабама» и было отправлено день назад.
«Сэр!
Имеем честь уведомить Вас, что вы единогласно выбраны Президентом Временного правительства Конфедеративных Штатов Америки, и требуем немедленно прибыть в Монтгомери. Мы также направили к Вам дополнительного посланника, не дожидайтесь его.
Р. Тумбс,
Р. Барнуэлл Рэтт.»
По словам миссис Дэвис, Джефферсон читал телеграмму как свой смертный приговор. Тем не менее, он не стал ждать ни минуты, собрался и на следующий день уехал.
Поезд часто останавливался в пути, и на каждой станции собирались толпы людей, и при свете факелов, и ярким солнечным днем. Все хотели увидеть Президента, его тонкие губы и массивную челюсть, впалые щеки, вытянутое лицо с орлиным носом; «похожего на волшебника», как сказал кто-то. В обмен на приветствия и аплодисменты Дэвис вёз с собой радость и уверенность, но вместе с этим старался донести до людей то, что они еще не слышали раньше. Джефферсон настоятельно советовал им готовиться к долгой и тяжелой войне, уже стоявшей на пороге их дома. Однако, мало кто верил в эти слова. А даже если и верил - все равно аплодировал.
Дэвис прибыл в Монтгомери воскресным вечером 17 февраля, пересел из вагона в поданный экипаж. По освещенным факелами улицам экипаж вёз его в старый Эксчейднж-Отель. Толпа людей следовала за экипажем по улицам, украшенным как в ярмарочный день, они проводили его до отеля, где заполонили галереи, чтобы видеть, как Дэвис выходит из экипажа и поднимается по лестнице. Собравшиеся зааплодировали, когда он повернулся и посмотрел на них, и тут же неожиданно наступила гробовая тишина. Уильям Лаундз Янси, низкорослый и с растрепанной шевелюрой, разительно отличавшийся от высокого и явно не пренебрегающего услугами искусного парикмахера Дэвиса поднял свою руку. Толпа вновь разразилась аплодисментами, когда он опустил руку и указал ей на высокого человека, стоящего рядом с ним. Над лицами людей, слабо освещенных факелами, разнесся его громкий голос - «Этот человек оказался в нужное время в нужном месте!»