Feb 03, 2009 18:31
Вообще, весь роман «Евгений Онегин» строится на попытках понять, что такое человек, и, в частности, русский человек. По сути, роман - это исповедь автора, тесно переплетающаяся с проповедью. И каждая глава «большого стихотворения» ведет Пушкина к ответу на вопрос заданный им самим себе в начале романа: кто я, зачем и куда иду? В первой главе он через Онегина изобразил свою жизнь во всех её «красках» и увидел, что так жить нельзя. Во второй онегинская часть его души, которая он хотел оторвать от себя, наоборот прилепилась к нему, что выразилось в скепсисе, пронизывающем всю главу, но посреди всего этого вдруг явилось чудо - Татьяна, оттолкнув автора от бездны, в которую он мог упасть. В третьей главе Пушкин увидел на примере героини, что человек - это не мыслящее животное, а существо сверхъестественное, пораженный её письмом после недавно пылавших девических страстей. В четвертой его внутренний мир претерпевает мучительное перерождение. В пятой и шестой он понимает свое предназначение. В седьмой, благодаря этому, обнаруживает вдруг новый масштаб своего творения, что наверняка укрепляет его в осмысленности Бытия. А что же в восьмой?
Пушкин начинает восьмую главу с ретроспективного взгляда на взаимоотношение со своим талантом в течение всей жизни.
Державин духовным оком прозрел талант Пушкина, и благословил его на поэтическое служение. А в удаленном автором продолжении строфы Жуковский призывает его к чистой славе. Однако, можно сказать, что Пушкин признает, что не послушался своих наставников и не пошел по пути, предназначенному для него - пути служения.
III.
И я, в закон себе вменяя
Страстей единый произвол,
С толпою чувства разделяя,
Я Музу резвую привел
На шум пиров и буйных споров,
Грозы полуночных дозоров;
И к ним в безумные пиры
Она несла свои дары
И как Вакханочка резвилась,
За чашей пела для гостей,
И молодежь минувших дней
За нею буйно волочилась -
А я гордился меж друзей
Подругой ветреной моей.
В юности Пушкин считал, что он идет как-то сам, а его талант - это не Божий дар, а просто инструмент, призванный служить ему.
Но в дальнейшем талант оказался руководящим. Потому что сам Пушкин дальше идти не мог. Ведь Ленора скачет не просто с женихом, она скачет с мертвым женихом. Это не случайное сравнение, поэт действительно отождествляет себя с мертвецом. Он понял, кем он был в элегии 1826, уже рассмотренной выше. Его оживило то, что он начал прислушиваться к своему гению и творить с ним вместе. И тогда появились «хвалебные гимны Отцу миров» (яркий пример - «Вакхическая песнь», 1825). Тогда путь творческий стал для него путем религиозным.
У Пушкина изменилось отношение к своему дару, появилось желание служить с ним. Тогда и муза явилась ему не в виде вакханки, Леноры или еще какой-то романтической идеализированной героини, но в виде тихой и спокойной уездной барышни, совершенной в своих добродетелях. Конечно, можно говорить о переходе Пушкина от романтизма к реализму, но жанровый переход - это лишь следствие, проистекающее из перемены взгляда на свой талант, как результат возрастания духовности автора.
И эта духовность порождает изменение отношения к герою - это уже не симпатия, не отторжение и неприязнь, но сочувствие и надежда. Автор продолжает любить героя, даже с большей силой, уповая на преображение Онегина.
А Онегин страдает от своего образа жизни:
XI
Но грустно думать, что напрасно
Была нам молодость дана,
Что изменяли ей всечасно,
Что обманула нас она;
Что наши лучшие желанья,
Что наши свежие мечтанья
Истлели быстрой чередой,
Как листья осенью гнилой.
Несносно видеть пред собою
Одних обедов длинный ряд,
Глядеть на жизнь как на обряд,
И вслед за чинною толпой
Идти, не разделяя с ней
Ни общих мнений, ни страстей.
К тому же его тяготит убийство друга, и совесть винит Онегина в совершенном преступлении.
Но все же жертвы Ленского для пробуждения Онегина оказалось недостаточно.
После дуэли, Онегин не смог вынести угрызений совести и отправился в скитания по миру, описанные в «Путешествии Онегина», надеясь найти правду где-то за морем. Но позже Пушкин понял, что все эти бесцельные путешествия на Онегина никак не повлияют. И впрямь, Онегин все тот же, и путешествия ему тоже надоели.
И тут провидение посылает ему последний шанс, Татьяну, надеясь, что чистая и непорочная любовь поднимет из глубины его очерствелой души все лучшие чувства, которые помогут ему восстать из мертвых. В душе Евгения действительно пробуждается любовь. Но само понятие «любовь» Евгению незнакомо, в отличие от науки страсти нежной. И он рассматривает вспыхнувшее чувство, как очередное (в итоге конечное) увлечение, просто более яркое, чем прежние. Его жизненная идеология, где главное - я - не позволяет раскрыться истинному чувству, но вгоняет его в рамки пошлой философии.
И он, невзирая на тесные дружеские узы, связывающие его с мужем Татьяны, начинает её навязчиво преследовать, лицемерить («и скорей марает он ответ учтивый»), таить надежду и ревновать (обязательное свойство страсти).
Из-за страсти его восприятие Татьяны становится искаженным:
XXVIII
Как изменилася Татьяна!
Как твердо в роль свою вошла!
Как утеснительного сана
Приемы скоро приняла!
Кто б смел искать девчонки нежной
В сей величавой, в сей небрежной
Законодательнице зал?
А письмо Онегина - это просто манифест страсти, полная противоположность её письму, манифесту любви. Если Пушкин представил нам бледное подобие письма Татьяны, то Онегинское письмо точь-в-точь как оно есть. Автор после элегии научился четко различать любовь и страсть. И в письме Онегина открывается еще одно свойство страсти: страдальчески кричать о себе любимом. Её письмо все о нем, а его - о себе самом. Кроме этого, в онегинском «крике души» сплошь и рядом ложь.
«Когда б вы знали, как ужасно томиться жаждою любви» - это он говорит ей, испытавшей подобные муки! А Ленский, оказывается, как-то сам по себе пал.
Поэтому неудивительно, что в конце Онегин находит Татьяну рыдающей над его письмом - она о нем плачет, ведь он идет верной дорогой к погибели, а Татьяна его любит и хочет спасти. И она обращается ко всему самому лучшему в нем, пытаясь открыть ему глаза, показать, что он раб мелкого чувства, несмотря на широкое сердце и сильный ум. Но самое главное в этих строках:
Я вас люблю (к чему лукавить?),
Но я другому отдана;
Я буду век ему верна"
И только тут Онегин, наконец, как громом поражен! Она только что сказала, что любит его, и он её любит, а потом говорит «нет». Евгений не может этого понять.
А Татьяна говорит «нет», потому что есть преграда, которую она перейти не может и не хочет: любовь слитая с совестью - или совесть, облеченная в любовь. И понимает, что случится, если она скажет «да». Вся эта возвышенная любовь упадет в греховную грязь. И любовь погибнет в этой грязи, а вместе с ней и надежда на исправление Онегина. Вдобавок, героиня не может построить свое счастье на несчастье другого человека - своего мужа, так любящего её, которого измена, наверняка, убьет.
И Татьяна отдает в жертву свою любовь ради спасения Онегина. А он громом поражен потому, что его привычная картина мира, вдруг, рушится на глазах. С помощью его логики, где главное - мое хотение - поступок Татьяны необъясним. Как и большинство поступков любви, кстати. Они ведь часто иррациональны с прагматической точки зрения.
И вот мы оставляем Онегина на перепутье… навсегда. Ради него были принесены две жертвы, но он так и не сделал шаг вперед. В эпическом масштабе это приобретает особое значение, ведь, жаль это осознавать, но спустя двести лет Онегин-Россия до сих пор стоит на перепутье, не зная, куда же двинуться.
А Пушкин после всех грозных бурь в душе понял, какой путь выбрать. Ведь он закончил свой роман христианином. Уже нет ни пылания страстей, ни грозных бурь, ни вялого скепсиса, лишь миролюбивое спокойствие, с которым автор парит над героями в восьмой главе. Он примирился с собой, а в конце главы и со всем миром.
В том же году, в котором был закончен Онегин, 1830, была написана элегия «Безумных лет угасшее веселье…». Там есть строки:
И - может быть - на мой закат печальный
Блеснет любовь улыбкою прощальной.
Анна Ахматова когда-то отметила: Чем кончился "Онегин"? Тем, что Пушкин женился".
Пушкин не только окончательно избавился от своего эгоизма, но и настолько расширил свое сердце, что оно смогло вместить и музу, и жену, и детей.
Литература