Политический концептуалист Ростислав Ищенко о русском национализме

[jebe_new]

Сейчас мы живём в мире, когда информационный поток льётся в сознание как вода из пожарного шланга. Мало у кого есть время и способность ухватить, качественно осмыслить и предвосхитить процессы и изменения, которые рождаются, укореняются и заявляют о себе. Поэтому так ценно, когда кто-то такую работу всё-таки проделывает и делает это качественно

Comments

[jebe_new]

Я сегодня много писал, и моя мысль потеряла чёткость. Я уже не уверен, что у меня получилось объясниться, и почему считаю статью Ищенко такой важной. Может быть осмыслю и приду к чему-то на днях. Сам я себя часто характеризую как русского и советского человека. Как мне кажется, что хорошо лажу с самыми разными людьми не теряя чувства собственого достоинства. И как русский и советский человек я ощущаю, что именно Россия стала преемником СССР. Как русский человек я ощущаю, что именно Россия бросила вызов коллективному Западу, который неправ, несправедлив и бесстыден. И как русский человек как ощущал ярость, когда слышал "москаляку на гиляку". Как советский человек я ощутил омерзение от поляков и израильтян, которые бандеровцам в жопу дуют. И как русский человек я ощутил, что мне плевать на мнение толпы, если я знаю, что я прав. Пусть "цивилизованные" говорят и пишут что хотят, но если я прав, то я прав, а если я прав, то я скажу "нет", и если моё "нет" обхаркают, то я пойду до конца. Это русский характер, и я хочу в очередной раз процитировать из любимого мной Дудинцева:

>Здесь надо сказать, что Федор Иванович был настоящим русским человеком, сыном своих равнин, - и не только по внешности. В нем таился унаследованный от прадедов и подкрепленный недавними событиями и ранами сухой холодок по отношению к иностранцу. Он мог гостеприимно улыбаться, беседуя с беспечным и наивным зарубежным гостем, но все равно оставался лежащим в степи гранитным валуном, из которого смотрели бдительные, осторожные глаза. С иностранцем были связаны воспоминания о бескрайних, ползущих, как тучи, нашествиях, о горящих городах, истоптанных нивах, о девушках, угоняемых в рабство, о надругательствах над дорогими сердцу святынями. Он сам видел совсем недавно горящий Гдов. Город горел весь сразу, целиком. Дальняя родственница Федора Ивановича двенадцати лет была угнана в Германию, а недавно вернулась оттуда взрослой курящей женщиной с перламутровым немецким аккордеоном, висящим на ремне через плечо. С этого времени ему стали неприятны все аккордеоны. Очень нескоро сотрутся эти воспоминания, перешедшие из мысли в душу, ставшие чертой характера.

Но в политике есть только "национализм", который как-то переводит такие ощущения на язык государственной политики. Можно немного похимичить и назвать это "имперский национализм". Можно ещё немного похимичить и назвать это советско-имперский национализм православной традиции. Я могу прожить без политической алхимии без того чтобы прибегать к политической терминологии и политическому аппарату. Но государственный аппарат без этого не может. Он не сможет проигнорировать колоссальную волну общества за справедливость и запрос на самозащиту. Ему нужен политический понятийный аппарат, чтобы перевести запросы в тексты законов (которые будут выполнять люди, которые должны будут понимать и букву, и дух законов). А запросы в том числе отталкиваются от ценностей, которые тоже как-то надо оформить и "политизировать".