Потёртые жизнью
Антон Чехов «Дядя Ваня», Театр Приют комедианта, режиссёр Евгений Серзин, 2022
Платонов. Пропала жизнь!
Антон Чехов. Безотцовщина (1878)
Современная интерпретация пьесы Чехова, радикальная и при этом бережная по отношению к смыслам первоисточника. Исключены все второстепенные персонажи - Вафля, нянька, Войницкая-мать, Иван Петрович и Соня упоминают её в прошедшем времени, видимо она умерла. Действующие лица - Миша, Лена, Ваня, Соня и Александр - усталые, изношенные, потёртые жизнью люди, образуют своего рода любовный покосившийся многоугольник. Декорация и функциональна, и концептуальна одновременно.
Спектакль начинается с длинной чеховский паузы, из которой вырастает знаковый диалог: Миша сидит на лавке у стены войницевского дома, возится со своим старым кассетным плеером и наушниками, Ваня - стоит у открытого окна. Молодой ещё человек, доктор Астров, выглядит как потемневший от времени этот дом, тоже весь посеревший и в душевных трещинках, и даже рубашка-поло на нём такого же «домового» цвета, и всё что он будет говорить потом - есть продолжение и вариации его первого разговора с Войницким - «... нет у меня огонька впереди, ничто меня не радует... не люблю я людей...»
Рыхлый располневший Ваня выглядит потерянным и душевно пришибленным - «Пройдёт дождь, освежит всё, одного меня не обновит. Жизнь моя потеряна безвозвратно...»
Александр какой-то сдувшийся, растерянный, он вышел на пенсию, приехал пожить в загородный дом к родственникам, растерян в связи со своим новым пенсионерским статусом, страдает от своей невостребованности и ненужности - «проклятая отвратительная старость, я сам себе противен, противно на меня смотреть! Я старик, я почти труп...»
Соня иссушена безответной любовью к Астрову. Какую соблазнительную позу она принимает во время импровизированной вечеринки, принеся бутылку красного вина, и пытаясь её открыть штопором. Ах какие стройные ножки в белых носочках выглядывают из её короткой ночнушки! Но... всё без безуспешно.
Лена - замаринованная спящая красавица, застывшая в своей холодности до ледяного состояния. Актриса её играющая, Дарья Мельникова, похожа на Ингеборгу Дапкунайте с её прохладным прибалтийским темпераментом, и внешне, и даже чуть-чуть интонациями, и улыбкой при разговоре. Лишь однажды она оттаивает, когда в порыве откровения отвечает на вопрос Сони - «Ты хотела бы молодого мужа? - Да!!!»
Музыка в спектакле обычно звучит из старенького портативного магнитофона доктора, чаще других оттуда раздаётся «Беловежская пуща», и по-разному эта песенка звучит: громко-разгульно во время кутежа Войницкого и Астрова, или грустно в танце Сони и Миши, неся «вековую печаль» по тому, что никогда не сбудется. Спасением для всех потерянных становится профессорский мем - «надо дело делать, господа!» Александр с женой, затем Астров собираются и уезжают к своим брошенным делам, а Ваня и Соня приступают к работе-делу здесь. Финальный монолог Сони звучит не утешением, а горькой констатацией, понятно, что небо в алмазах будет лишь за гробом. Эти небесные алмазы светят уже за границами спектакля, то что казалось багом жизни сценографии оказывается её концептуальной фичей.
Платонов. Пропала жизнь!
Антон Чехов. Безотцовщина (1878)
Современная интерпретация пьесы Чехова, радикальная и при этом бережная по отношению к смыслам первоисточника. Исключены все второстепенные персонажи - Вафля, нянька, Войницкая-мать, Иван Петрович и Соня упоминают её в прошедшем времени, видимо она умерла. Действующие лица - Миша, Лена, Ваня, Соня и Александр - усталые, изношенные, потёртые жизнью люди, образуют своего рода любовный покосившийся многоугольник. Декорация и функциональна, и концептуальна одновременно.
Спектакль начинается с длинной чеховский паузы, из которой вырастает знаковый диалог: Миша сидит на лавке у стены войницевского дома, возится со своим старым кассетным плеером и наушниками, Ваня - стоит у открытого окна. Молодой ещё человек, доктор Астров, выглядит как потемневший от времени этот дом, тоже весь посеревший и в душевных трещинках, и даже рубашка-поло на нём такого же «домового» цвета, и всё что он будет говорить потом - есть продолжение и вариации его первого разговора с Войницким - «... нет у меня огонька впереди, ничто меня не радует... не люблю я людей...»
Рыхлый располневший Ваня выглядит потерянным и душевно пришибленным - «Пройдёт дождь, освежит всё, одного меня не обновит. Жизнь моя потеряна безвозвратно...»
Александр какой-то сдувшийся, растерянный, он вышел на пенсию, приехал пожить в загородный дом к родственникам, растерян в связи со своим новым пенсионерским статусом, страдает от своей невостребованности и ненужности - «проклятая отвратительная старость, я сам себе противен, противно на меня смотреть! Я старик, я почти труп...»
Соня иссушена безответной любовью к Астрову. Какую соблазнительную позу она принимает во время импровизированной вечеринки, принеся бутылку красного вина, и пытаясь её открыть штопором. Ах какие стройные ножки в белых носочках выглядывают из её короткой ночнушки! Но... всё без безуспешно.
Лена - замаринованная спящая красавица, застывшая в своей холодности до ледяного состояния. Актриса её играющая, Дарья Мельникова, похожа на Ингеборгу Дапкунайте с её прохладным прибалтийским темпераментом, и внешне, и даже чуть-чуть интонациями, и улыбкой при разговоре. Лишь однажды она оттаивает, когда в порыве откровения отвечает на вопрос Сони - «Ты хотела бы молодого мужа? - Да!!!»
Музыка в спектакле обычно звучит из старенького портативного магнитофона доктора, чаще других оттуда раздаётся «Беловежская пуща», и по-разному эта песенка звучит: громко-разгульно во время кутежа Войницкого и Астрова, или грустно в танце Сони и Миши, неся «вековую печаль» по тому, что никогда не сбудется. Спасением для всех потерянных становится профессорский мем - «надо дело делать, господа!» Александр с женой, затем Астров собираются и уезжают к своим брошенным делам, а Ваня и Соня приступают к работе-делу здесь. Финальный монолог Сони звучит не утешением, а горькой констатацией, понятно, что небо в алмазах будет лишь за гробом. Эти небесные алмазы светят уже за границами спектакля, то что казалось багом жизни сценографии оказывается её концептуальной фичей.