О живой и мёртвой жизни
Антон Чехов «Чайка» в Театре Вахтангова, режиссёр Павел Сафонов, 2003
Жизнь
В камерном пространстве малого зала (автор идеи сценического оформления - В.Епифанцев, художник - М.Обрезков) в течение трёх восхитительных театральных часов в «общую мировую душу», в одну неповторимую, меняющуюся на глазах зрителей, Жизнь, соединяется множество самых разных жизней:
- жизнь уходящая. Сорин. Выдающийся русский артист Ю.Яковлев работает в этом спектакле в уникальном жанре под названием «уходящая натура». На поклонах заметно, что ему трудно ходить. Его персонаж передвигается в инвалидной коляске, это почти уже разрушенный, изношенный жизнью человек, человек на пороге Вечности. Когда он, задремав, застывает неподвижно в кресле, ёкает сердце не только у его сестры, у Аркадиной, но и у зрителей - жив?? Почти каждую вторую его реплику зрители провожают аплодисментами. Но, разве можно не аплодировать, например, когда старый артист с душой произносит текст, написанный А.Чеховым, но почему-то ранее не услышанный зрителями ни в одной «Чайке»: «Без театра нельзя!».
- жизнь входящая, юная и живая. Нина Заречная (А.Ходюш). Именно в этом спектакле я впервые заметил эту бессознательную тягу Сорина к Нине, он часто к ней обращается, смотрит на неё - одно (он) Уходит, другое (она) Входит в жизнь.
- жизнь самоутверждающаяся. Треплев. Назначение «театрального рокера» В.Епифанцева на роль борца за новые формы - концептуально. Исполнитель вносит в эту роль личную реформаторскую энергетику. Его Треплев похож на молодого Маяковского времён «Облака в штанах» - в чёрном, длинном, с почти до земли полами, пальто, он коротко, почти наголо пострижен, мускулист (его полётные этюды с Заречной-Чайкой в руках врядли по силам выполнить большинству московским драм.актёрам). Первая его фраза из представляемой пьесы обращена напрямую к рутинёрам тригориным-аркадиным-…-медведенко-шамраевым, сгрудившимся единой кучкой справа: «О, вы, почтенные старые тени!» и является ключевой в первом акте для этого Треплева-Епифанцева.
- жизнь хлопотливо-суетливая. Шамраев (А.Зарецкий) и Медведенко (С.Сумченко). И кроме этой эмпирической суеты - ничего. Жизнь, потраченная всуе, в хлопотах о мелочах, вроде выездных лошадей, и зарплате в 25 целковых.
- жизнь страдающая. Маша (М.Шастина) в чёрном платье, с чёрной бархоткой на шее, и большим чёрным крестом на груди, словно символом безответной любви. Полина Андреевна (Тумайкина) - это постаревшая Маша.
- жизнь мёртвая, или нечто имитирующее жизнь, притворяющееся жизнью. Тригорин (Маковецкий) и Аркадина (Максакова).
- жизнь созерцательная. Дорн (Шалевич) - всё видит, всё понимает (единственный, кто понял - что же такое эта загадочная Мировая Душа, и даже пытался в финале её изобразить на тех же подмостках), он сознательно дистанцируется от жизни точно так же, как и от назойливой Полины Андреевны, он - наблюдатель. В 4-ом акте он, вспоминая Заречную в спектакле о мировой душе, поднимается по ступенькам в разрушенную беседку, и в этой декорации проговорит и даже проигрывает как актёр-любитель текст: «начинаешь верить, что в самом деле возможна одна мировая душа». Дорн-Шалевич - это постаревший Треплев, уставший от жизни, и занявший позицию наблюдателя, а не участника.
Мёртвая жизнь
Аркадина первый раз появляется в спектакле, позируя под объективом деревянной кинокамеры (съёмки проводит провинциальный кинолюбитель Медведенко). Позирование, демонстрирование своей увядшей оболочки (внутри то - ничего ведь и нет) - это её перманентное состояние. В третьем акте перед ней появляется ящичек с гримами, которыми она себя ярко раскрашивает, впечатление от этого её ритуала следующее: будто неживое тело раскрашивается, прикидывается живым.
Тригорин в белом модном костюме, с длинным хвостиком-косичкой, наполненный позёрством и притворством, напоминает человека из окружения Р.Виктюка - такая неестественность и манерность в поведении. Этого «мертвечинного» человека, как магнитом тянет к живой и естественной Нине. Симптоматичной является сцена их прощания в финале 3-го акта: она вся раскрылась перед ним - «Если тебе нужна моя жизнь - приди и возьми её!», она целует его, он целует её - «Остановитесь в «Славянском базаре» … Вы так прекрасны …», но … после каждого её поцелуя он быстро обтирает ладонью свои щёки и губы». Полная близость между мёртвым и живым невозможна, участь Нины предрешена. Мёртвое влюбляет в себя живое, получает власть над живым.
Чайки, или новые формы
Заречная в первых трёх актах - абсолютно естественна и непосредственна: и в жизни, и в спектакле про мировую душу, и в этой своей естественности и открытости - прекрасна.
Одно из главных удовольствий спектакля получаешь, когда наблюдаешь за Заречной-Ходюш - она всё время в движении и изменении, это сама Жизнь.
Их пластический дуэт-танец-игра с Треплевым «Я - Чайка!» в самом начале 1 акта - красив и выразителен: она летящей чайкой парит в его сильных руках, двое счастливых, свободных людей летят в своё светлое будущее. Константину кажется, что ещё чуть-чуть усилий - и место старых мёртвых «форм» займут «формы» новые. Его спектакль «Люди, львы, орлы и куропатки…» - хорош, и нравится не только одному Дорну, но и зрителям театра Вахтангова.
Железные маски, или старые формы
Сильнейшее зрительское потрясение - это контраст между Ниной в 1-3 и в 4 актах: вместо юного, искреннего, чистого существа появляется наштукатуренная «тётка», и голосом полным притворства и дешёвого кокетства разговаривает с Треплевым: «Вы - писатель … Я - актриса …» Впечатление - будто она репетирует свою встречу с богатыми купцами в Ельце. Живая Заречная превратилась в мёртвую Аркадину, только более дешёвого исполнения - «третьего класса». Живая Чайка стала чучелом.
То, что происходит с Треплевым-Епифанцевым в четвёртом акте, лучше всех объяснил Тригорин, матёрый знаток человеческих душ: «Он всё никак не может попасть в свой настоящий тон… Что-то странное, неопределённое… Ни одного живого лица». Треплев и сам чувствует, что у него не получается с литературным творчеством. Тригорин называет его Железной маской, а он, будто подтверждая слова своего оппонента, почти и не снимает весь 4-й акт железную маску, оставшуюся от его спектакля «Мировая душа». Только маска эта символизирует не таинственность, а омертвение, с ним произошедшее. Его живое лицо стало мёртвой маской. Уходящую Заречную Константин со словами «Нехорошо, если кто-нибудь встретит её в саду … Это может огорчить маму …» закапывает в снегу, хоронит её - это происходит в его воображении. А в себя он стреляет - уже наяву, и застывает сидя неподвижной скульптурой. Новые живые «формы» превратились в старые мёртвые.
Элегия или/и реквием
Для меня финал этой «Чайки» более трагический, чем элегический. Это спектакль-реквием о том, как жизнь «укатывает» юные дарования, вступающие в жизнь. Это спектакль-реквием по любому выпускному курсу театрального училища, в том числе и по курсу В.Иванова (одному из самых «благополучных курсов), по курсу, на котором учился режиссёр-постановщик «Чайки» П.Сафонов, по курсу игравшего в «Шуме и ярости» в Мастерской П.Фоменко. Тот студенческий спектакль так и остался лучшим в их творчестве, как и «Мировая душа» Треплёва-Заречной. Что после «Шума и ярости» сыграл П.Сафонов? Что сыграл Ю.Степанов после Бенджи? Что сыграл К.Пирогов после Квентина? Элегия-реквием по поколению Треплевых-Заречных.
Жизнь
В камерном пространстве малого зала (автор идеи сценического оформления - В.Епифанцев, художник - М.Обрезков) в течение трёх восхитительных театральных часов в «общую мировую душу», в одну неповторимую, меняющуюся на глазах зрителей, Жизнь, соединяется множество самых разных жизней:
- жизнь уходящая. Сорин. Выдающийся русский артист Ю.Яковлев работает в этом спектакле в уникальном жанре под названием «уходящая натура». На поклонах заметно, что ему трудно ходить. Его персонаж передвигается в инвалидной коляске, это почти уже разрушенный, изношенный жизнью человек, человек на пороге Вечности. Когда он, задремав, застывает неподвижно в кресле, ёкает сердце не только у его сестры, у Аркадиной, но и у зрителей - жив?? Почти каждую вторую его реплику зрители провожают аплодисментами. Но, разве можно не аплодировать, например, когда старый артист с душой произносит текст, написанный А.Чеховым, но почему-то ранее не услышанный зрителями ни в одной «Чайке»: «Без театра нельзя!».
- жизнь входящая, юная и живая. Нина Заречная (А.Ходюш). Именно в этом спектакле я впервые заметил эту бессознательную тягу Сорина к Нине, он часто к ней обращается, смотрит на неё - одно (он) Уходит, другое (она) Входит в жизнь.
- жизнь самоутверждающаяся. Треплев. Назначение «театрального рокера» В.Епифанцева на роль борца за новые формы - концептуально. Исполнитель вносит в эту роль личную реформаторскую энергетику. Его Треплев похож на молодого Маяковского времён «Облака в штанах» - в чёрном, длинном, с почти до земли полами, пальто, он коротко, почти наголо пострижен, мускулист (его полётные этюды с Заречной-Чайкой в руках врядли по силам выполнить большинству московским драм.актёрам). Первая его фраза из представляемой пьесы обращена напрямую к рутинёрам тригориным-аркадиным-…-медведенко-шамраевым, сгрудившимся единой кучкой справа: «О, вы, почтенные старые тени!» и является ключевой в первом акте для этого Треплева-Епифанцева.
- жизнь хлопотливо-суетливая. Шамраев (А.Зарецкий) и Медведенко (С.Сумченко). И кроме этой эмпирической суеты - ничего. Жизнь, потраченная всуе, в хлопотах о мелочах, вроде выездных лошадей, и зарплате в 25 целковых.
- жизнь страдающая. Маша (М.Шастина) в чёрном платье, с чёрной бархоткой на шее, и большим чёрным крестом на груди, словно символом безответной любви. Полина Андреевна (Тумайкина) - это постаревшая Маша.
- жизнь мёртвая, или нечто имитирующее жизнь, притворяющееся жизнью. Тригорин (Маковецкий) и Аркадина (Максакова).
- жизнь созерцательная. Дорн (Шалевич) - всё видит, всё понимает (единственный, кто понял - что же такое эта загадочная Мировая Душа, и даже пытался в финале её изобразить на тех же подмостках), он сознательно дистанцируется от жизни точно так же, как и от назойливой Полины Андреевны, он - наблюдатель. В 4-ом акте он, вспоминая Заречную в спектакле о мировой душе, поднимается по ступенькам в разрушенную беседку, и в этой декорации проговорит и даже проигрывает как актёр-любитель текст: «начинаешь верить, что в самом деле возможна одна мировая душа». Дорн-Шалевич - это постаревший Треплев, уставший от жизни, и занявший позицию наблюдателя, а не участника.
Мёртвая жизнь
Аркадина первый раз появляется в спектакле, позируя под объективом деревянной кинокамеры (съёмки проводит провинциальный кинолюбитель Медведенко). Позирование, демонстрирование своей увядшей оболочки (внутри то - ничего ведь и нет) - это её перманентное состояние. В третьем акте перед ней появляется ящичек с гримами, которыми она себя ярко раскрашивает, впечатление от этого её ритуала следующее: будто неживое тело раскрашивается, прикидывается живым.
Тригорин в белом модном костюме, с длинным хвостиком-косичкой, наполненный позёрством и притворством, напоминает человека из окружения Р.Виктюка - такая неестественность и манерность в поведении. Этого «мертвечинного» человека, как магнитом тянет к живой и естественной Нине. Симптоматичной является сцена их прощания в финале 3-го акта: она вся раскрылась перед ним - «Если тебе нужна моя жизнь - приди и возьми её!», она целует его, он целует её - «Остановитесь в «Славянском базаре» … Вы так прекрасны …», но … после каждого её поцелуя он быстро обтирает ладонью свои щёки и губы». Полная близость между мёртвым и живым невозможна, участь Нины предрешена. Мёртвое влюбляет в себя живое, получает власть над живым.
Чайки, или новые формы
Заречная в первых трёх актах - абсолютно естественна и непосредственна: и в жизни, и в спектакле про мировую душу, и в этой своей естественности и открытости - прекрасна.
Одно из главных удовольствий спектакля получаешь, когда наблюдаешь за Заречной-Ходюш - она всё время в движении и изменении, это сама Жизнь.
Их пластический дуэт-танец-игра с Треплевым «Я - Чайка!» в самом начале 1 акта - красив и выразителен: она летящей чайкой парит в его сильных руках, двое счастливых, свободных людей летят в своё светлое будущее. Константину кажется, что ещё чуть-чуть усилий - и место старых мёртвых «форм» займут «формы» новые. Его спектакль «Люди, львы, орлы и куропатки…» - хорош, и нравится не только одному Дорну, но и зрителям театра Вахтангова.
Железные маски, или старые формы
Сильнейшее зрительское потрясение - это контраст между Ниной в 1-3 и в 4 актах: вместо юного, искреннего, чистого существа появляется наштукатуренная «тётка», и голосом полным притворства и дешёвого кокетства разговаривает с Треплевым: «Вы - писатель … Я - актриса …» Впечатление - будто она репетирует свою встречу с богатыми купцами в Ельце. Живая Заречная превратилась в мёртвую Аркадину, только более дешёвого исполнения - «третьего класса». Живая Чайка стала чучелом.
То, что происходит с Треплевым-Епифанцевым в четвёртом акте, лучше всех объяснил Тригорин, матёрый знаток человеческих душ: «Он всё никак не может попасть в свой настоящий тон… Что-то странное, неопределённое… Ни одного живого лица». Треплев и сам чувствует, что у него не получается с литературным творчеством. Тригорин называет его Железной маской, а он, будто подтверждая слова своего оппонента, почти и не снимает весь 4-й акт железную маску, оставшуюся от его спектакля «Мировая душа». Только маска эта символизирует не таинственность, а омертвение, с ним произошедшее. Его живое лицо стало мёртвой маской. Уходящую Заречную Константин со словами «Нехорошо, если кто-нибудь встретит её в саду … Это может огорчить маму …» закапывает в снегу, хоронит её - это происходит в его воображении. А в себя он стреляет - уже наяву, и застывает сидя неподвижной скульптурой. Новые живые «формы» превратились в старые мёртвые.
Элегия или/и реквием
Для меня финал этой «Чайки» более трагический, чем элегический. Это спектакль-реквием о том, как жизнь «укатывает» юные дарования, вступающие в жизнь. Это спектакль-реквием по любому выпускному курсу театрального училища, в том числе и по курсу В.Иванова (одному из самых «благополучных курсов), по курсу, на котором учился режиссёр-постановщик «Чайки» П.Сафонов, по курсу игравшего в «Шуме и ярости» в Мастерской П.Фоменко. Тот студенческий спектакль так и остался лучшим в их творчестве, как и «Мировая душа» Треплёва-Заречной. Что после «Шума и ярости» сыграл П.Сафонов? Что сыграл Ю.Степанов после Бенджи? Что сыграл К.Пирогов после Квентина? Элегия-реквием по поколению Треплевых-Заречных.