Выбор несвободного человека
Юрий Трифонов «Дом на набережной» Театр на Таганке, режиссёр Юрий Любимов, 1980
Спектакль, безусловно, принадлежит к тем шедеврам Таганки, где сценография любимовских соавторов-художников переплавлялась с его энергичной режиссурой в уникальное целостное решение. Именно этой своей особенностью покорила меня когда-то Таганка - у её лучших спектаклей был неповторимый визуальный образ, неразрывно связанный с содержанием произведения, он являлся будто материализация содержания, и он никогда не повторялся - крутой помост в «Пугачёве» (словно сама вздыбленная восстанием Русь), кафедра-парты «Что делать?» (вечного вопроса российской молодёжи), маятник в «Часе пик» (отщёлкивающий мгновения жизни), кубики-буквы в «Послушайте» (из которых складывалось всё - стихи, лозунги, рекламные строчки, стулья, печь, жизнь поэта) и др. Стеклянная стена, отгораживающая сцену от зала, играла в спектакле наравне с актёрами. Посреди стены - дверь от старого московского лифта, громко хлопающая со специфическим металлически-лязгающим лифтовым звуком («И всю ночь напролёт жду гостей дорогих, шелестя кандалами цепочек дверных»). Стена - это и Дом на набережной, и видимая и невидимая, прозрачная, но герметичная плоскость, отгораживающая от главного героя мир его прошлого, мир его воспоминаний. За этой стеной возникают люди, которых вспоминает Глебов, люди из его прошлого. Его, видимо, мучает, что он поступил с ними подло. Прежде всего, это семья Ганчуков - Соня, его возлюбленная и сам профессор. Он предал их. Кульминационный момент предательства - собрание, и неявка на него Глебова в связи со смертью бабушки решен был по-трифоновски тонко, без нажима и педалирования таганского «Обмена». Я не знаю, что произошло между моим прочтением повести вскоре после её публикации в «Дружбе народов» в 1976 и последним просмотром спектакля в последнем перед разделом театра сезоне 1992-93 г.г. - изменилось, или Любимов и Золотухин вылепили другого Глебова, или я стал лучше понимать то ушедшее уже «железное» время - главный герой «Дома на набережной» не вызывал у меня отрицательных эмоций, как это было при чтении повести. Подлый, хитрый человек, правда, весьма умный - таким я его видел в книге, являющейся исповедью подлеца. Спустя 17 лет, в театре, я ему сочувствовал! Что же это за несчастье жить в таком месте, в таком государстве, которое вмешивается в твою личную жизнь, и заставляет тебя сделать не очень красивый выбор. Глебов ведь просто обычный человек, не очень талантливый («Какой он был Вадим Глебов? - А никакой!») Проживший полжизни в убогой коммуналке, но видевший и общавшийся с Другой жизнью в Доме на набережной, он хочет выжить, хочет выйти живым из этой передряги, очередной «перестройки», компании борьбы с космополитизмом. Интересно, что и Друзяев, и Ширейко, лидеры погромной компании, никакой выгоды из неё не получат - первый вскоре будет парализован и умрёт. Они выступают лишь винтиками и шестерёнками машины насилия и принуждения, государственной машины. Да и главная жертва, профессор Ганчук, всё время сожалеет, что он кого-то вовремя не добил, не разбил. Он ведь поступал со своими оппонентами точно так же, как и они поступили с ним. Так что Глебов - лишь щепка в этой буре классовой борьбы. И отвращение вызывает не столько он сам, сколько бесчеловечное государство, бесчеловечное общество. Как же себя в нём вести? Что делать? А как баба Нила его учила перед смертью, увидев, что он не в себе, что мучается он, не может сделать свой выбор - а ничего не делать! Как сделается само, так пусть и будет. Мудрая, простая, необразованная женщина, пережившая и революцию, и войну - баба Нила. Глебов так и поступил.
Спектакль, безусловно, принадлежит к тем шедеврам Таганки, где сценография любимовских соавторов-художников переплавлялась с его энергичной режиссурой в уникальное целостное решение. Именно этой своей особенностью покорила меня когда-то Таганка - у её лучших спектаклей был неповторимый визуальный образ, неразрывно связанный с содержанием произведения, он являлся будто материализация содержания, и он никогда не повторялся - крутой помост в «Пугачёве» (словно сама вздыбленная восстанием Русь), кафедра-парты «Что делать?» (вечного вопроса российской молодёжи), маятник в «Часе пик» (отщёлкивающий мгновения жизни), кубики-буквы в «Послушайте» (из которых складывалось всё - стихи, лозунги, рекламные строчки, стулья, печь, жизнь поэта) и др. Стеклянная стена, отгораживающая сцену от зала, играла в спектакле наравне с актёрами. Посреди стены - дверь от старого московского лифта, громко хлопающая со специфическим металлически-лязгающим лифтовым звуком («И всю ночь напролёт жду гостей дорогих, шелестя кандалами цепочек дверных»). Стена - это и Дом на набережной, и видимая и невидимая, прозрачная, но герметичная плоскость, отгораживающая от главного героя мир его прошлого, мир его воспоминаний. За этой стеной возникают люди, которых вспоминает Глебов, люди из его прошлого. Его, видимо, мучает, что он поступил с ними подло. Прежде всего, это семья Ганчуков - Соня, его возлюбленная и сам профессор. Он предал их. Кульминационный момент предательства - собрание, и неявка на него Глебова в связи со смертью бабушки решен был по-трифоновски тонко, без нажима и педалирования таганского «Обмена». Я не знаю, что произошло между моим прочтением повести вскоре после её публикации в «Дружбе народов» в 1976 и последним просмотром спектакля в последнем перед разделом театра сезоне 1992-93 г.г. - изменилось, или Любимов и Золотухин вылепили другого Глебова, или я стал лучше понимать то ушедшее уже «железное» время - главный герой «Дома на набережной» не вызывал у меня отрицательных эмоций, как это было при чтении повести. Подлый, хитрый человек, правда, весьма умный - таким я его видел в книге, являющейся исповедью подлеца. Спустя 17 лет, в театре, я ему сочувствовал! Что же это за несчастье жить в таком месте, в таком государстве, которое вмешивается в твою личную жизнь, и заставляет тебя сделать не очень красивый выбор. Глебов ведь просто обычный человек, не очень талантливый («Какой он был Вадим Глебов? - А никакой!») Проживший полжизни в убогой коммуналке, но видевший и общавшийся с Другой жизнью в Доме на набережной, он хочет выжить, хочет выйти живым из этой передряги, очередной «перестройки», компании борьбы с космополитизмом. Интересно, что и Друзяев, и Ширейко, лидеры погромной компании, никакой выгоды из неё не получат - первый вскоре будет парализован и умрёт. Они выступают лишь винтиками и шестерёнками машины насилия и принуждения, государственной машины. Да и главная жертва, профессор Ганчук, всё время сожалеет, что он кого-то вовремя не добил, не разбил. Он ведь поступал со своими оппонентами точно так же, как и они поступили с ним. Так что Глебов - лишь щепка в этой буре классовой борьбы. И отвращение вызывает не столько он сам, сколько бесчеловечное государство, бесчеловечное общество. Как же себя в нём вести? Что делать? А как баба Нила его учила перед смертью, увидев, что он не в себе, что мучается он, не может сделать свой выбор - а ничего не делать! Как сделается само, так пусть и будет. Мудрая, простая, необразованная женщина, пережившая и революцию, и войну - баба Нила. Глебов так и поступил.