Побег из безнадёжности в безнадёжность
Михаил Булгаков «Бег» МХТ, режиссёр Сергей Женовач, 2019
Пространство сна, страшного мучительного сна-воспоминания: в чёрном провале сцены - деревянный помост, посредине столб с висящими, оборванными электрическими проводами, поперечная перекладина делает его похожим на крест. Под этим крестом - символом разорванной жизни, мольбы и покаяния мыкается полубезумный человек - Роман Хлудов, спектакль открывается и закрывается его исповедально-покаянными монологами. В правой части помоста - груда неподвижных человеческих тел, в ней Хлудов находит Крапилина и начинается их перманентный горячечный спор о беспощадной жестокости войны: «Поговори, солдат, поговори» - «Ты пропадёшь, шакал, пропадёшь, оголтелый зверь, в канаве!» - «Повесить его! Я не могу на него смотреть!» - «Храбёр ты только женщин вешать да слесарей! А сам убежишь, убежишь в Константинополь!» - «Ты ошибаешься, солдат, я на Чонгарскую Гать ходил с музыкой и на Гати два раза ранен был». Из этой же груды тел будут возникать и входить в страшный сон-воспоминание и остальные персонажи свершающие свой бег - Голубков, Серафима, Корзухин, Чарнота, Люська и другие люди, бегущие из той безнадёжности, где жить и работать невозможно, где метафора этого безнадёжного мира - куча неподвижно лежащих (расстрелянных? повешенных?) людей. Кому же этот страшный сон видится? Автору, а на театре - авторам: Булгакову - Женовачу - Боровскому.
Деревянный помост со столбом-крестом - это и временный ноев-ковчег-пристанище для бегущих из безнадёжности, и сама безнадёжность, которая оборачивается в месте прибытия, в Константинополе, неустойчивой площадкой, наклонной плоскостью, а неподвижные мёртвые тела - тараканами, ползающими на тараканьих бегах. Ничтожная тараканья безнадёжная жизнь! Париж - та же наклонная плоскость, только наклонённая в другую сторону, и также на ней неуютно, тут можно лишь случайно выиграть деньги в лихорадочной выморочной карточной игре. Самый знаковый персонаж этих наклонных и безнадёжных пространств мёртвых и тараканьих тел - Корзухин, Игорь Верник играет суть своего героя через невероятную подвижность его рук, и в конце концов видишь в предприимчивом азартном Парамоше не человека, а чёрта, чёрта этого безнадёжного полусюрреального мира.
В финале, в момент невозможности побега-ухода из безысходной безнадёжности - «Поганое царство! Паскудное царство! Тараканьи бега!», мы слышим выстрел Хлудова в себя и, как символ невозможности соединения разорванных и разъятых прошлого и будущего, сверху, как зеркальное перевёрнутое отражение, движется такой же столб-крест с оборванными проводами, они сближаются, и ... происходит короткое замыкание, бег закончен.
Этим спектаклем начинается новый этап режиссёрского пути Сергея Женовача, и, прежде всего, не потому, что это - первая его постановка в МХТ в качестве худрука, а тем, что тут он впервые весьма кардинально сворачивает с накатанной им десятилетиями колеи реалистического театра на тропинку театра сюрреального, сновидческого, метафорического, и этот неожиданный, но требуемый пьесой, поворот ощутим в спектакле во всём - в организации сценического пространства, в актёрской игре и в подаче текста, в организации мизансцен, в актёрских гримах. С почином и в добрый плодотворный новый путь, Сергей Васильевич!
Пространство сна, страшного мучительного сна-воспоминания: в чёрном провале сцены - деревянный помост, посредине столб с висящими, оборванными электрическими проводами, поперечная перекладина делает его похожим на крест. Под этим крестом - символом разорванной жизни, мольбы и покаяния мыкается полубезумный человек - Роман Хлудов, спектакль открывается и закрывается его исповедально-покаянными монологами. В правой части помоста - груда неподвижных человеческих тел, в ней Хлудов находит Крапилина и начинается их перманентный горячечный спор о беспощадной жестокости войны: «Поговори, солдат, поговори» - «Ты пропадёшь, шакал, пропадёшь, оголтелый зверь, в канаве!» - «Повесить его! Я не могу на него смотреть!» - «Храбёр ты только женщин вешать да слесарей! А сам убежишь, убежишь в Константинополь!» - «Ты ошибаешься, солдат, я на Чонгарскую Гать ходил с музыкой и на Гати два раза ранен был». Из этой же груды тел будут возникать и входить в страшный сон-воспоминание и остальные персонажи свершающие свой бег - Голубков, Серафима, Корзухин, Чарнота, Люська и другие люди, бегущие из той безнадёжности, где жить и работать невозможно, где метафора этого безнадёжного мира - куча неподвижно лежащих (расстрелянных? повешенных?) людей. Кому же этот страшный сон видится? Автору, а на театре - авторам: Булгакову - Женовачу - Боровскому.
Деревянный помост со столбом-крестом - это и временный ноев-ковчег-пристанище для бегущих из безнадёжности, и сама безнадёжность, которая оборачивается в месте прибытия, в Константинополе, неустойчивой площадкой, наклонной плоскостью, а неподвижные мёртвые тела - тараканами, ползающими на тараканьих бегах. Ничтожная тараканья безнадёжная жизнь! Париж - та же наклонная плоскость, только наклонённая в другую сторону, и также на ней неуютно, тут можно лишь случайно выиграть деньги в лихорадочной выморочной карточной игре. Самый знаковый персонаж этих наклонных и безнадёжных пространств мёртвых и тараканьих тел - Корзухин, Игорь Верник играет суть своего героя через невероятную подвижность его рук, и в конце концов видишь в предприимчивом азартном Парамоше не человека, а чёрта, чёрта этого безнадёжного полусюрреального мира.
В финале, в момент невозможности побега-ухода из безысходной безнадёжности - «Поганое царство! Паскудное царство! Тараканьи бега!», мы слышим выстрел Хлудова в себя и, как символ невозможности соединения разорванных и разъятых прошлого и будущего, сверху, как зеркальное перевёрнутое отражение, движется такой же столб-крест с оборванными проводами, они сближаются, и ... происходит короткое замыкание, бег закончен.
Этим спектаклем начинается новый этап режиссёрского пути Сергея Женовача, и, прежде всего, не потому, что это - первая его постановка в МХТ в качестве худрука, а тем, что тут он впервые весьма кардинально сворачивает с накатанной им десятилетиями колеи реалистического театра на тропинку театра сюрреального, сновидческого, метафорического, и этот неожиданный, но требуемый пьесой, поворот ощутим в спектакле во всём - в организации сценического пространства, в актёрской игре и в подаче текста, в организации мизансцен, в актёрских гримах. С почином и в добрый плодотворный новый путь, Сергей Васильевич!