Променад по человеческим грехам
Саша Денисова «Декалог на Сретенке» в Театре Маяковского, режиссёр Никита Кобелев, 2014
Спектакль в модном в нынешнем сезоне жанре бродилка. Зрители вместе с персонажами перемещаются по всему зданию филиала театра на Сретенке, сценки играются в разных частях фойе, в буфете, в гардеробе, в подсобных помещениях и репетиционных комнатах, на лестнице, в зрительном зале. Пьеса написана в стиле вербатим, все сюжеты крутятся вокруг Сретенки, и все они (их всего 10 плюс пролог) проецируются на декалог, на 10 заповедей, данных человечеству Богом. Каждая история - это отдельная заповедь, это не иллюстрация и не проповедь, как и в «Декалоге» К.Кесьлёвского, театр просто показывает, как законы Божьи преломляются в живом человеческом материале, как живые люди в живых, иногда в почти документальных, обстоятельствах своей жизни эти заповеди преступают, или наоборот соблюдают.
У направления вербатим есть ограничения, и они в спектакле проявляются - это привязка к документальному или псевдодокументальному факту, для полноценного театра нужна своего рода театральная «рамка», роль которой в традиционном театре играет «увеличительное стекло» драматургии и сама рампа, вещь в общем-то условная. Режиссёр чувствует отсутствие и того, и другого и почти в каждой сцене ставит рамку светодиодную - или по контурам тюремной клетки, или по перилам лестницы, или по дверным проёмам, или просто вывешивает в фойе световой прямоугольник, на фоне которого вербатим-персонаж ведёт свой рассказ.
В стиле вербатим в театре есть свои лидеры, прежде всего это актриса Наталья Палагушкина, которая просто присваивает себе текст своей героини - современной «продвинутой» девушки, работающей не «реально крутой работе», становится ею, буквально за пару дней до «Декалоге» я видел актрису в роли тургеневской барышни и контрастность этих двух её героинь, из Тургенева и из «жизни», на меня произвела сильное впечатление.
И всё же самое сильное впечатление производят эпизоды, в которых театр воспаряет над документальностью вербатима, там, где актёры не просто вербатимятся, а начинают ИГРАТЬ, где появляются не документальные, а чисто игровые конфликты и алогизмы - это сценки «Медея в обеденный перерыв на Сухаревке» и «Репетиция в Пушкарёвом», не случайно в первом эпизоде фигурирует театральный персонаж, а второй - собственно о театре.
Очень хорош финал, он театральный, а не вербатимовский. Зрители-путешественники с двух маршрутов собираются в зрительном зале, напротив них такие же ряды кресел, только пустые. Приходят персонажи, сначала несколько, по одному выходят к кафедре и произносят свои вроде как исповеди о совершённых кражах, убийстве, в углу играет ансамбль «fire granny», что-то рэповое поёт солист, это такой театральный страшный суд.
Потом придут и все остальные герои, сядут в ряды кресел напротив зрителей, и мы увидим в них отражение зрительного зала, своё отражение, и вдруг поймём, что этот театральный променад был путешествием по нашим грехам, по нашим, по моим, и страшный суд - тоже над нами, надо мной.
Спектакль в модном в нынешнем сезоне жанре бродилка. Зрители вместе с персонажами перемещаются по всему зданию филиала театра на Сретенке, сценки играются в разных частях фойе, в буфете, в гардеробе, в подсобных помещениях и репетиционных комнатах, на лестнице, в зрительном зале. Пьеса написана в стиле вербатим, все сюжеты крутятся вокруг Сретенки, и все они (их всего 10 плюс пролог) проецируются на декалог, на 10 заповедей, данных человечеству Богом. Каждая история - это отдельная заповедь, это не иллюстрация и не проповедь, как и в «Декалоге» К.Кесьлёвского, театр просто показывает, как законы Божьи преломляются в живом человеческом материале, как живые люди в живых, иногда в почти документальных, обстоятельствах своей жизни эти заповеди преступают, или наоборот соблюдают.
У направления вербатим есть ограничения, и они в спектакле проявляются - это привязка к документальному или псевдодокументальному факту, для полноценного театра нужна своего рода театральная «рамка», роль которой в традиционном театре играет «увеличительное стекло» драматургии и сама рампа, вещь в общем-то условная. Режиссёр чувствует отсутствие и того, и другого и почти в каждой сцене ставит рамку светодиодную - или по контурам тюремной клетки, или по перилам лестницы, или по дверным проёмам, или просто вывешивает в фойе световой прямоугольник, на фоне которого вербатим-персонаж ведёт свой рассказ.
В стиле вербатим в театре есть свои лидеры, прежде всего это актриса Наталья Палагушкина, которая просто присваивает себе текст своей героини - современной «продвинутой» девушки, работающей не «реально крутой работе», становится ею, буквально за пару дней до «Декалоге» я видел актрису в роли тургеневской барышни и контрастность этих двух её героинь, из Тургенева и из «жизни», на меня произвела сильное впечатление.
И всё же самое сильное впечатление производят эпизоды, в которых театр воспаряет над документальностью вербатима, там, где актёры не просто вербатимятся, а начинают ИГРАТЬ, где появляются не документальные, а чисто игровые конфликты и алогизмы - это сценки «Медея в обеденный перерыв на Сухаревке» и «Репетиция в Пушкарёвом», не случайно в первом эпизоде фигурирует театральный персонаж, а второй - собственно о театре.
Очень хорош финал, он театральный, а не вербатимовский. Зрители-путешественники с двух маршрутов собираются в зрительном зале, напротив них такие же ряды кресел, только пустые. Приходят персонажи, сначала несколько, по одному выходят к кафедре и произносят свои вроде как исповеди о совершённых кражах, убийстве, в углу играет ансамбль «fire granny», что-то рэповое поёт солист, это такой театральный страшный суд.
Потом придут и все остальные герои, сядут в ряды кресел напротив зрителей, и мы увидим в них отражение зрительного зала, своё отражение, и вдруг поймём, что этот театральный променад был путешествием по нашим грехам, по нашим, по моим, и страшный суд - тоже над нами, надо мной.