Сегодня день рождения Алексея Николаевича Хетагурова (1940-2021), а 4 ноября будет годовщина со дня его кончины.
Историк, реставратор, художник, он долгое время проработал в Историческом музее. Светлая память!
Отрывок из его воспоминаний о музее - это конец 1960-х годов:
...Я шел на работу с удовольствием. Первое время, правда, был в недоумении: старшее поколение сотрудниц как бы все на одно лицо! Все время здоровался, чтобы не быть невежей. Получалось по несколько раз с одной и той же сотрудницей. Потом разобрался. Все одинаково гладко причесаны, скромно одеты. Не выделяются. Небольшого роста, молчаливы - словно серые мышки. Оказалось, о каждой можно книгу написать! Последний осколок старой русской интеллигенции, какого-то еще старорежимного достоинства и благородства.
Музей только кажется тихой пристанью, там кипят страсти и треволнения. В большинстве своем коллектив женский, поэтому эмоции порой зашкаливают. Но старая гвардия была олимпийски выдержана, строга к себе и окружающим. Какие это были выдающиеся специалисты, можно говорить очень много. От кого-то остались уникальные публикации, кто-то ничего не оставил, но был «ума палата» и общение с ним было живым кладезем.
В мои первые годы музейного бытия там было нашествие полковников-отставников. Многие были из политуправления с высокими чинами, случались и фронтовики. Музейных сотрудников старшего поколения они восприняли почему-то враждебно. Один доверительно сообщил мне, что «здесь засела кадетская камарилья и ее надо разбить в дребезги»! «Камарилья» была уже в преклонных годах и от учений всячески уклонялась.
Другой с гордостью поверил, что, будучи молодым комсомольцем, с бригадой срубал со стен фрески, паковал в ящики, грузил в огромные американские пульманы и отправлял в Америку. Доходы от сделки шли в фонд первых пятилеток. Что это за фрески и где они теперь, можно только гадать, но они хотя бы уцелели, а другие в родном Отечестве просто погибли.
Помню, от университета поехали с товарищем в Ярославль, там шедевры фресок XVIII века. Я искал тему для диплома. Н.Д. Горский посоветовал фрески - как исторический источник: быт, труд, орудия труда и т.д. Приехали, стали ходить по церквам, а они на каждой улице. В них склады - книжные, парфюмерии и еще Бог знает, чего. Сырость, окна выбиты. С фресок что-то сыпется, как снег. Зрелище жуткое. Фотографировать - проблема, не подберешься. Маленький коллектив музея пытается сохранить, что уцелело. Но прав никаких. Активный защитник - кореец Тян - водил нас по церквам, показывал ценные иконы музейного собрания, помогал, чем мог. Но материала я так и не набрал.
Поездка оставила тягостные - и в то же время светлые - воспоминания. В затхлости, темноте и грязи фрески все равно были прекрасны. Их много. Каждый купец ставил свою церковь, нанимал известных мастеров. Ярославские мастера славились по всей России. А в большинстве церквей были склады, стало быть - висели замки, так фрески уцелели и дожили до счастливых дней, когда, как говорится, они стали востребованы.
Хуже, если церковь была брошена, как, например, Данилов монастырь в Перяславле-Залесском. Церковь Спаса там расписывали костромские мастера Гурий Никитин и Сила Савин в XVIII веке. Фрески на уровне человеческого роста были отбиты, валялись на полу. На многих метки от ударов. Я сел писать интерьер, благо никто не мешает. Написал один этюд, начала другой, вдруг вваливается группа солдат. Что-то галдят и начинают тренироваться в меткости по ликам святителей. Стали смотреть, что я делаю, я им помешал. Бросили каменья и на выход. На все это грустно смотрел солдат с благообразным красивым лицом. Когда «рать» ушла, подошел ко мне, извинился, что не заступился за фрески: «Что я могу сделать - их много, ничего не понимают, дикие. Я сам с Украины, мы почитаем Матерь Божью, в церковь ходим. Такого, как здесь, у нас нет. Все в Бога веруют».
Попрощался. Что я мог ответить, я ведь тоже не заступился, только глазами хлопал. Этюдики эти у меня сохранились. А церковь, как я узнал, теперь отреставрирована и посещается как музей. Неисповедимы пути Господни...
В отделе была стабильная рабочая обстановка. В мужской части она иногда оживлялась, когда откуда-нибудь появлялся журнал «Плейбой», совершенно экзотический по тем временам. Игорь Игоревич вслух переводил статьи, мы внимали. Как ни странно, в противовес фривольным картинкам, статьи были вполне безобидны и серьезны. Сейчас этот когда-то запретный журнал продается в любом киоске периодической печати, тогда же за распространение этого журнала могли что-нибудь «припаять».
Мне на короткое время дали почитать «Доктора Живаго», я возил роман с собой, чтобы использовать каждую свободную минуту. Прочитать не удалось - пришел домой, а книги нет! Здание наше под опекой КГБ, за «Живаго» давали срок. Помчался вечером на работу, в проходной пропустили - книгу забрал из письменного стола, обошлось! Охрана тогда была - милиция и музейные вахтерши, простые и приличные люди, по-своему тоже музейщики.
...мы вместе с охраной дежурили по ночам в музее, за это давали отгул. Я выбрал крыло музея с Царским местом в зале. Недалеко была «Хомяковская говорильня» с диванчиками, на которых когда-то сидели славянофилы и западники . Хотел пристроиться на одном из диванов, но они удушающее пахли древностью. Расположился на Царском месте, разложив на полу плед. Брал с собой чай, бутерброды. Тушил свет в залах, дремал. Два раза встречал обход охраны - все ли в порядке?
Дежурства были нужны, так как в музее шел ремонт, и, несмотря на местоположение, кто-то пытался влезть в окно.
Каждый раз в полночь меня будили «шаги Командора» - по залам кто-то шел тяжелой походкой, скрипел паркет. Я включал освещение всех залов - шаги прекращались. Так повторялось все дежурства - ощущение довольно неприятное: тебя заперли в анфиладе пустых залов, ночь, тьма и скрип половиц! Наверно, они просто жили своей жизнью - им было очень много лет, они рассыхались-ссыхались, всё от погоды, от перепада температуры. Всему есть объяснение, даже необъяснимому...