Мария Егоровна
Это я - лет двадцать назад!
Отдел реставрации Исторического музея, Четвертый корпус Новодевичьего монастыря, большая комната, дублировочный стол - я разбираю бумажки.
А события, о кокторых я пишу ниже, происходили еще раньше - лет сорок назад...
Записки музейной крысы
Главной моей наставницей на поприще реставрации была Мария Егоровна Никифорова. Невысокого роста, черноволосая и черноглазая, спокойная и уравновешенная - она не имела никакого образования и пришла в реставрацию из оформительского отдела. У Марии Егоровны были хорошие руки, мастерство и аккуратность. Она на всю жизнь научила меня организации рабочего пространства: стол должен быть пустым и чистым, справа - инструменты, слева листы книги. И потом я просто не могла спокойно видеть рабочие столы коллег, заваленные разным нужным и ненужным барахлом до такой степени, что лист гравюры не мог лежать ровно! А мне так удобно - один ответ, и хоть кол на голове теши.
Училась я, что называется, «с рук» - Мария Егоровна не столько объясняла, сколько показывала. Помню, я подклеивала разрывы на полях листов, и, недолго думая, вместо того, чтобы заклеивать каждый разрыв отдельно, залепила все поле полоской реставрационной бумаги. Мария Егоровна увидела и сняла мою еще не подсохшую заклейку: «Зачем ты это сделала? Поле-то крепкое! Только зря клей переводишь и бумагу!» Я это запомнила.
Самой тяжелой работой была т.н. «консервация» - на ней уж никак нельзя было нагнать план: больше трех-четырех двойных листов за день сделать не удавалось (при плане примерно 30 листов в день!). Эта методика применялась к ветхим листам с двухсторонним тестом, которые «консервировались» между двух листов тонкой и прозрачной конденсаторной бумаги.
Потом, спустя годы, оказалось, что эта методика была порочной: конденсаторная бумага очень кислая и разрушает основу оригинальных листов. Но тогда так работали везде, и в архивах тоже - с их большим штатом реставраторов и колоссальным «бумагооборотом» таким способом было загублено огромное количество документов.
Процесс был долгим и трудным. Дело осложнялось тем, что подобные листы настолько ветхие, что от них отпадают фрагменты, которые заранее надо подобрать по месту и запомнить это место, потому что подклеивать к листу - напрасный труд, в процессе «консервации» все равно отвалится! Можно пронумеровать, конечно.
Итак, сначала на стол с подсветкой, покрытый оргстеклом (именно оргстеклом, т.к. к нему не приклеивается мучной клей, которым мы работаем), укладывается лист очень тонкой конденсаторной бумаги, он слегка увлажняется, потом кистью-флейцем с жидким мучным клеем аккуратно промазывается и одновременно расправляется, потому что конденсаторная бумага при увлажнении очень сильно увеличивает свои линейные размеры, а попросту говоря, растягивается.
Книжный лист тоже увлажняется и слегка промазывается клеем. Его кладут на лист конденсаторной бумаги, включают подсветку и, согнувшись в три погибели - так как сидя этого не сделаешь! - насколько возможно быстро подставляют по месту отпавшие фрагменты и реставрационной бумагой дополняют утраты. При этом надо следить, чтобы это все не пересыхало, иначе конденсаторная бумага съежится. Потом сверху кладут еще один лист промазанной клеем конденсаторной бумаги - и «сэндвич» готов!
Но не совсем: его еще надо очень осторожно прокатать специальным резиновым валиком, чтобы расправить и убрать лишний клей. Вот тут-то и была главная засада: при прокатывании обычно расходились разрывы, и ничего с этим сделать невозможно! Только развалить «сэндвич» и начать все сначала с другими листами конденсаторной бумаги и меньшим количеством клея, но книжные листы редко выдерживали повторный процесс. Количество клея, степень давления валика - все подбиралось опытным путем.
Когда готовые листы клали в пресс, надо было не забыть и надрезать выступающие поля конденсаторной бумаги - сделать небольшие насечки, иначе, высыхая, эта бумага могла порваться вместе с книжным листом.
Кроме листового материала, Мария Егоровна еще делала переплеты к книгам. Сразу скажу, что из меня переплетчик не получился - и делала, и даже подрабатывала этим, но до сих пор с ужасом вспоминаю свои переплетные работы для одного из московских музеев. Переплеты Марии Егоровны были выполнены аккуратно, но, боюсь, не слишком научно.
Работая, Мария Егоровна часто пела. «Расцвела у окошка белоснежная вишня» - любимая песня. Она как-то по-своему расставляла слова, вместо: «все, как лучшему другу, я тебе доверяла» - пела: «я тебя доверяла», и еще как-то переиначивала, трогательно. Голос у нее был замечательный. Другая любимая песня была - «Окрасился месяц багрянцем».
А потом мы сами пели, когда Марья Егоровна на пенсию ушла. Сидели впятером в той же крошечной комнатенке, работали и пели - и «Месяц», и «Вишню», и даже арии из опер. Была одна сотрудница - кстати, какая-то родственница Сергею Есенину - с великолепным голосом, она пела нам, когда была в настроении «Черного ворона» и «Ой, да не вечер».
Детей у Марии Егоровны не было, жила в коммуналке вдвоем с мужем Сашей, который крепко зашибал. Все время ездила в свою подмосковную деревню к брату, у которого было множество детей и странная, не вполне адекватная жена, совершенно не ухаживавшая ни за мужем, ни за детьми. Мария Егоровна сокрушалась, что невестка все рожает и рожает, и никак нельзя ничего сделать, чтоб не рожала.
Жалею, что не записывала ее рассказов - один записала, да и тот потеряла. Рассказ был про то, как они с подругой (вроде бы их двое было?) дезертировали с трудового фронта: совсем юных девчонок во время войны погнали рыть окопы, они там так замучились, что потихоньку сбежали, долго шли пешком обратно в Москву, сердобольная женщина в одной из деревень пустила переночевать, накормила. Как-то обошлось без последствий, а то могли и посадить.
Квартиру муж Марии Егоровны получил перед самым ее выходом на пенсию - и тут же умер. Мария Егоровна ушла из музея - как в воду канула: не звонила, не приходила. По рассказам, полностью посвятила себя семье брата и одну из девочек даже забрала в Москву...