Все писатели воруют
Это предисловия, которые я написала к "Лизе во фритюре" - первому своему и единственному смешному произведению:
Предисловие автора:
Автор предупреждает, что все события, происходящие в этой истории, равно как и участвующие в них персонажи, являются плодом авторской фантазии и никакого отношения к реальной жизни не имеют. Любое сходство является случайным.
Другое предисловие автора:
Честно говоря, все, что происходит в этой истории - чистая правда! Хотя на самом деле случилось все это не там, не тогда и не с теми людьми. Подобно гоголевской Агафье Тихоновне автор приставил «губы Никанора Ивановича к носу Ивана Кузьмича», фамилию одного человека к прозвищу другого, перемешал мужей, детей и других родственников, не говоря уж о кошках и прочих собаках.
Однако, это не помогло!
Немедленно все принялись опознавать себя и своих знакомых в персонажах!
Причем интересно, что реальные прототипы, которые конечно же существовали, никто не опознавал, зато все так и прицепились к бедному Вадюке, которого я выдумала на 99,99%! Украла только имя и все.
Вот об этом и пишет Rufi Thorpe:
Все писатели воруют. О краже множества деталей...
Я почти не общалась с отцом в детстве, однако у нас сложилось что-то вроде дружбы, когда мне было 18 лет, и мы оба жили в Нью-Йорке. Ко Дню отца, который мы впервые должны были праздновать вместе, я - практически без гроша в кармане - распечатала и вручную переплела сборник своих рассказов, так как он вообще не знал, как и о чем я пишу. Я пригласила его на обед и вручила свой небольшой подарок. Все было прекрасно. Все было очень мило. А потом он перестал отвечать на мои звонки.
Спустя примерно месяц я все-таки дозвонилась до него по домашнему телефону и спросила, что же случилось. А случилось вот что: отец решил, что рассказ, который я написала о рыжем толстяке-служителе зоопарка, был о нем самом. Если уж на то пошло, главный герой был классным парнем, и отец должен был бы чувствовать себя польщенным. Но главное вот что: этот персонаж не был списан с моего отца - я написала рассказ еще до того, как мы с ним встретились в Нью-Йорке. Той самой деталью, которая убедила моего отца, что этот рассказ написан якобы о нем, была марка сигарет: и мой отец, и главный герой курили одни и те же сигареты.
На этом мои отношения с отцом закончились. Оказывается, людям не нравится, когда о них пишут. Не нравится, когда им просто кажется, что пишут именно о них. Им это не нравится, даже если ты на самом деле пишешь не о них.
Когда я изучала литературу в университете, мне всегда было любопытно, почему практически каждый автор считает своим долгом указать, что его книга абсолютно не автобиографична. Я-то думала, это потому, что они гордятся своим богатым воображением. Но чем старше я становлюсь, тем чаще мне кажется, что авторы просто пытаются обезопасить себя от упреков со стороны тех людей, с которыми они когда-либо встречались.
Мои сюжеты не автобиографичны, и тем более я не описываю в своих книгах знакомых. Но я краду детали. Я одержима деталями. Возможно, вся моя писательская карьера - это в действительности фанатичная любовь к деталям. Я краду дома, миски с кухонных столов, духи и ароматы, фразы, анекдоты, шутки, ДТП, собак, еду, одежду и растения. Это особая разновидность клептомании.
«Можно я украду вот это?» - такой вопрос задаю людям почти каждый день. Мой муж, благослови бог его доброе сердце, всегда радостно смеется и отвечает «Ну конечно!» Его не волнует, что я краду детали его жизни. Так я украла наше первое свидание и описала его в книге. Я украла его странную любовь к бойз-бенду Boyz II Men. И еще я рассказала, как он за мной ухаживал. Он не возражает.
Точно так же, как самцы голубоногой олуши приносят своей подруге кусочки мусора синего цвета, которые она потом использует для постройки гнезда, мой муж сам предлагает мне очаровательные детали. Например, в детстве он хотел обслуживать пляжные парковки. Работы лучше этой просто не бывает: ты живешь у самого океана, гребешь деньги лопатой и владеешь целым пляжем! «Вот кем я хочу быть», - думал он. Ни один писатель не придумает что-либо настолько же прекрасное.
Жизнь моей лучшей подруги сложилась так же, как и жизнь моей бедной матери. Теперь, когда они читают о деталях своей жизни в моих книгах, они становятся яростными соперницами. Иногда они даже говорят: «Здорово, что ты это использовала». Они даже не думают о том, что мои персонажи - это их собственные портреты, так как они знают, как я работаю. Но не все в восторге от моей страсти к деталям.
Мои бывшие бойфренды, например, вообще не признают никакого воровства. Даже когда понятно, что какой-то персонаж ни с кого не списан, они все равно негодуют по поводу того, что в литературную жизнь этого персонажа вплетены детали их жизни. Даже когда все, что я позаимствовала - это профессия или любовь к какой-то конкретной книге. Это похоже на историю с маркой сигарет. Неважно, что тысячи людей курят эти же самые сигареты: мой отец считает, что только он питает к ним пристрастие, а я его обворовала.
Я отчасти сочувствую им. У меня были романтические отношения с другими писателями, и они столько обо мне написали! Знаете, я появляюсь в нескольких романах, рассказах и эссе, и они не особенно пытаются скрыть под вуалью художественного вымысла, что я - прототип их персонажей. Но что меня особенно обижает, это то, что они воспроизводят детали, понятые ими неверно.
Один мой бывший воспроизвел целиком мою сексуальную эскападу, которая почти превратилась в оргию. Но он не упомянул самых лучших деталей: причудливые красные тени, отбрасываемые лампами в номере отеля; то, как юноши натирали нас солнцезащитным кремом (за неимением лучшего); то, как моей подруге вдруг надоела вся эта оргия, и она принялась уплетать жареного цыпленка, держа его на коленях, а так как тарелок не было, она перепачкала жиром себе бедра, полностью приведя в замешательство наших гостей; то, как она проснулась утром и отправилась в город, чтобы купить воды (мы тогда были в стране, где питьевую воду надо было покупать), и по дороге обнаружила, что за щеками у нее, словно у запасливой белочки, припрятаны кусочки цыпленка. Я ему столько раз рассказала обо всем, упоминая эти детали, а он даже не запомнил их. Все, что его волновало, это щекотливые сцены. Для меня это было настоящей утратой.
Другой мой бойфренд решил описать, как я сидела на диете, но в его версии я сбросила не 45 фунтов (примерно 20 кг - прим. перев.), а почти сотню (примерно 45 кг - прим. перев.). Он подробно описывал «новую» красоту героини своей книги, бесконечно заставлял ее фотографироваться в кружевном белье и все такое. Честно говоря, это было и смешно, и обидно одновременно. То, что осталось за кадром - это истинная суть моей трансформации: осознание собственных физических возможностей и выносливости.
Неприятно читать о таких интерпретациях себя самой. И я уверена, что моих бывших бойфрендов тоже беспокоит, что я краду у них какие-то детали их жизни, а потом использую (или не использую) в своих книгах. Но основное различие между нами, на мой взгляд, состоит в том, что я никогда не оспаривала их право писать обо мне так, как они хотят, в то время как стоит мне воспроизвести кусочек нашей пьяной псевдо-философской дискуссии, как мне тут же начинают приходить письма с обвинениями в плагиате. И отец больше не желает меня знать всего лишь из-за пачки сигарет.
Вообще-то, довольно странно называть подобные проступки «кражей». По сути, я ничего не краду. Я точно знаю, у меня ничего не исчезло из-за того, что мои бывшие что-то написали обо мне. Жизнь моя осталась моей жизнью, и в ней ничего не поменялось. Нельзя назвать преступлением то, что ты берешь деталь чьей-то жизни и рассказываешь о ней другим людям. Сомневаюсь, что кто-то, кроме меня самой, может узнать меня и мою жизнь в книгах моих бывших бойфрендов. То, что расстраивает - это когда ты понимаешь, что ты превратилась в Франкенштейна: правда и вымысел так прочно переплетены, что получается некое подобие изображения, но не правдивый портрет. Писатель не крадет - он подделывает, и прототипов его героев беспокоит именно это клонирование, этот привкус нереального.
Существует, разумеется, другая точка зрения относительно процесса превращения жизни в искусство: увековечение. Я вспоминаю Лесбию, возлюбленную и музу Катулла. Каждое четвертое его стихотворение посвящено именно ей. Мои учителя не говорили мне, что Катулл обворовывал ее, наоборот, они считали, что он обессмертил Лесбию, и мне никогда и в голову не приходило, что это может быть одновременно и притягательным и опасным.
Кажется, женщины привыкли к тому, что их пытаются увековечить, или к тому, что их обворовывают - выберите сами наиболее подходящий термин. Художник крадёт наши бедра, и на его полотне возникает богиня. Великие писатели заимствуют нашу манеру поведения и мысли. Я никогда не сомневалась, что мои бывшие имеют право так поступать со мной, поскольку этот способ стар, как сама цивилизация.
Я совсем не хочу сказать, что проблема заключается только в гендерной принадлежности. Однако то, что феминистки называют «мужской взгляд» (термин, которым характеризуются, например, фильмы, сделанные с позиции мужчины: женщины показаны в них исключительно как объекты мужского вожделения - прим. перев.), также является своеобразной кражей: мы окружены изображениями нас самих, которые были сознательно или бессознательно «отредактированы», и в результате невольно искажается и наше собственное представление о нас самих. Мы больше не в состоянии отличить реальность от вымысла.
Возможно, частично проблема заключается в самой природе художественного вымысла: в попытке сказать правду, солгав при этом. Карл Кнаусгорд, автор шеститомной автобиографии «Моя борьба», также говорит о том, что писать о реальных людях может быть рискованно. С одной стороны, считает он, это, возможно, является писательским долгом, с другой, это воровство, нарушение прав. И тем не менее: это, возможно, писательский долг.
Может быть, Катулл обворовывал Лесбию. А может быть, он обессмертил ее, рассказал о ней потомкам, создал ее в качестве литературной героини, которая будет жить вечно.
«Жить вечно» - вот какая идея, мне кажется, лежит в основе моей «коллекции» деталей. Есть вещи настолько прекрасные или настолько ужасные, что я понимаю, что я должна сохранить их, пришпилить, как бабочек, булавкой к альбомному листу, спасти от забвения. Я храню свою коллекцию на жестком диске: то, что приходило мне в голову, когда мы с моим сыном были на пляже, описание запахов в доме у бабушки, забавные вещи, которые говорят люди, имена и описания моих бывших одноклассников из начальной школы. Я одержима необходимостью помнить. Однажды, когда мне было лет 20, я поняла, что могу просто часами лежать на кровати и вспоминать. Это что-то вроде непроизвольной памяти, о которой говорил Марсель Пруст, и именно благодаря этому существует художественная литература.
Я лично не уверена, является ли эта моя особенность долгом или пороком. Но совершенно точно знаю, что я не могу прекратить коллекционировать детали - и не собираюсь этого делать. Энн Ламотт советовала писать так, «словно ваши родители уже мертвы». И возможно, это и есть настоящий крест писателей: они вынуждены писать так, словно не только их родители, но и все, кого они знали, уже мертвы, словно сами они уже умирают, словно все на земле скоро исчезнет, и они должны сохранить хотя бы что-то из обломков.
Перевод: two_cats
Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ
Источник: Literary Hub
Отсюда:
https://www.livelib.ru/blog/translations/post/19840