Оригинал взят у
larmiller в
postСледующий пост «Стихи и проза» в субботу 18 мая. В другие дни: аудио записи.
ДАЛЕЕ: Новые стихи, «И всем, чем дышалось…»
***
Чем живу? Чем дышу? - Я летаю, пою.
А на что я живу? - Я уроки даю.
Я уроки даю и подросткам и детям,
На вопрос: «Как живешь?» по-английски ответим.
Я и кратко и полно учу отвечать.
А не будет уроков - не буду скучать.
Буду целые дни говорить с небесами,
Веря в то, что рубли прибегут ко мне сами.
2013
***
«…Уйдёт, а я останусь!»
Вл. Соколов
Меня волнует времени походка:
Оно то мчится, то ступает кротко
И медленно, а то опять бежит.
Короче говоря, оно блажит,
То нежно улыбается кому-то,
То ненавидит яростно и люто,
И шанса не даёт ни одного.
Я не хочу зависеть от него,
Ему глядеть предпочитаю в спину
И знать: оно уйдёт, а я не сгину.
2013
***
Вы молодцы, деревья, воробьи,
Собаки, травы. Знали, где селиться.
Да здесь сам Бог велел вам веселиться.
Ведь он сказал когда-то: возлюби.
И возлюбили. Холят вас и чтут,
Вниманием, заботой окружают
И в самых чистых водах отражают.
И я на время поселилась тут,
Чтоб отдохнуть от гибельных широт,
Плодящих щедро нищих и сирот.
Голландия, май 2013
***
Брюгге
Прости ты мне визит мой слишком краткий.
Я так хочу понять твои повадки,
Все сорок восемь мостиков пройти
И потаённый дворик твой найти,
И вникнуть во вкрапления столетий.
Но у меня три дня. Сегодня третий.
И он уйдёт, как предыдущих два,
Позволив по тебе скользнуть едва,
Скользнуть едва почти влюблённым взглядом,
Как и бывает в жизни сплошь да рядом.
2013
-----------------------------
1. Видео (сн. Наталья Муратова и Михаил Хохлов):
ЦДЛ, Москва, 14 апреля. Презентация книги «Праздники по будням» (изд. «Время»). В программе:
- Стихи, читает автор.
- Две песни Александра Дулова на стихи Ларисы Миллер («Ещё не всё, не всё…», «Всё будет хорошо, как вы хотели…»), исполняют: Александр Костромин (пение, гитара); Ирина Христианова (пение) и Дмитрий Григорьев (гитара).
- Выступали: Наталья Ванханен, Марина Бородицкая, Валерия Бочкарева, Евгения Перова и др.
ЧАСТЬ 1:
http://www.youtube.com/watch?NR=1&feature=endscreen&v=GSpPF9ZO-N8ЧАСТЬ 2:
http://www.youtube.com/watch?v=7EX7iSgwyDw 2. О новой книге «Праздники по будням» (обложка, стихи):
http://www.pereplet.ru/muzika/index.cgi?id=1050#1050 3. Вспомогательная информация к блогу «Стихи гуськом»: полное собрание, статистика посещений, электронные книги, видеозаписи, аудиозаписи, публикации, рецензии, некоторые отклики в блогах:
http://www.larisamiller.ru/vsp_inf.html#6 О ТОМ, О СЁМ:
И ВСЕМ, ЧЕМ ДЫШАЛОСЬ...
Когда я думаю о каком-нибудь поэте, то в памяти моей (правда, весьма слабой на стихи) прежде всего возникают не строки, а звучание, не слова, а мелодия, ритм, наиболее характерные для поэта. При мысли о Пастернаке слышу вот что: "та-та-ТА-та-та ТА-та-та та-та-ТА-та-та ТА-та...". Слова вертятся в голове, но, лишь порывшись в сборнике, могу их воспроизвести:
Разговоры вполголоса,
И с поспешностью пылкой
Кверху собраны волосы
Всей копною с затылка...
А иногда звучит совсем другое: "та-ТА-та-та та-та-та-ТА та-ТА-та-та та-ТА та-ТА-та...". Что это? Беру в руки книгу и, полистав, читаю:
В московские особняки
Врывается весна нахрапом,
Выпархивает моль за шкапом
И ползает по летним шляпам,
И прячут шубы в сундуки...
Пастернаковская музыка богата и разнообразна, но она всегда пастернаковская, и, слыша ее, чувствую, пользуясь словами другого поэта, "сердцебиение при звуке".
И вовсе не потому, что Пастернак для меня самый-самый. У меня не было с его поэзией того романа, какой был в 71-ом с Заболоцким или позже с Г.Ивановым. Напротив, я никогда не могла читать его подряд, быстро уставая от бешеного напора и густой образности. И, тем не менее, он - часть меня.
Кто-то сказал, что невозможно по-настоящему понять поэта, не пожив в его родных краях, не подышав тем воздухом, каким дышал он. Возможно, это преувеличение, но доля истины здесь есть. Пастернаковская поэзия, его московское аканье, его многочисленные гласные, похожие на распахнутые окна, в которые "врывается весна нахрапом" или бесшумно влетает тополиный пух - это мое московское и подмосковное детство, моя ранняя юность с ее романтикой, захлебом и мгновенными перепадами настроения.
Гром отрывистый слышится,
Отдающийся резко,
И от ветра колышется
На окне занавеска.
Наступает безмолвие,
Но по-прежнему парит,
И по-прежнему молнии
В небе шарят и шарят...
Летом 54-го года мы снимали дачу в Переделкине неподалеку от писательского городка, и почти каждый день я приходила на тихую улицу Павленко, чтобы там, не опасаясь машин, учиться кататься на велосипеде. Я доезжала до трансформаторной будки, неуверенно разворачивалась и ехала обратно мимо дачи Пастернака до конца аллеи. И так - много часов подряд. Что я знала тогда о поэте, чью улицу изучила до мельчайших подробностей? Да ничего существенного. Только то, что он известный, что в нашем книжном шкафу стоят его сборники, что катаюсь мимо его дачи. Причем с каждым разом все ловчей, быстрей, уверенней. И в конце концов я, как птенец из гнезда, вылетела с тихой и безопасной улицы Павленко на простор, чтоб, пытаясь опередить поезд, с ветерком промчаться по откосу на станцию и встретить маму.
В том же 54-ом, когда мы с мамой прогуливались под летним дождичком, нашу тропу пересек человек в плаще и резиновых сапогах. Мама быстро сжала мне руку, как она всегда делала, когда хотела незаметно привлечь к чему-то или кому-то мое внимание. "Корней Иванович", - крикнул человек в плаще, подойдя к забору дачи Чуковского. "Пастернак", - шепнула мама, когда мы отошли на несколько шагов. Вот, собственно, и все мои ранние впечатления, связанные с Пастернаком. Мало? Мало. Но и бесконечно много, если учесть восприимчивый полудетский возраст. Эти "мимолетности" очнулись во мне позже, когда я, сняв с нашей полки сборник, наконец-то прочла:
Я кончился, а ты жива.
И ветер, жалуясь и плача,
Раскачивает лес и дачу.
Не каждую сосну отдельно,
А полностью все дерева
Со всею далью беспредельной...
Но, как выяснилось много лет спустя, в конце 70-ых, с поэзией Пастернака меня связывало нечто гораздо большее, чем полудетские впечатления. Оказывается, "сердцебиение при звуке" - это у меня от отца, которого я не знала: уйдя добровольцем на фронт, он погиб в 42-ом. Трагические обстоятельства его гибели, как и многое другое, стали мне известны по чистой случайности: я встретила человека, который учился с отцом в лит.институте и работал с ним в армейской газете. "В день моего рождения, - вспоминал он, - Миша подарил мне книгу стихов Пастернака в серо-голубом супере. Я не хотел брать, потому что это была единственная книга, которую Миша взял на фронт. "”Бери”, - настаивал он, - “Из этой книги я всё помню наизусть, а ты нет.”". О любви отца к поэзии и, в особенности, к Пастернаку рассказывали мне все, с кем я о нем говорила. "Он открыл мне Маяковского, Пастернака, вообще - поэзию в ее лучших, величайших проявлениях", - писал мне его бывший сокурсник. "Миша был влюблен в литературу, а в поэзию особенно бескорыстно, фанатично. Любимые стихи готов был читать часами наизусть... А Пастернаку готов был поклоняться, о Пастернаке готов был говорить бесконечно", - вспоминал другой его приятель.
Не потому ли у меня и не случился роман с Пастернаком, что отец "переболел" им еще до моего рождения, оставив мне лишь память об этой "высокой болезни"? Не потому ли я не помню стихов наизусть, что их слишком хорошо помнил отец? Настолько хорошо, что это мешало ему писать собственные, которые он никогда никому не показывал, а впоследствии уничтожил? Не завещал ли он мне, памятуя о своем горьком опыте, это странное свойство - забывая слова, помнить звук?
Поэзия Пастернака - это молодость моих родителей, безумная любовь отца к маме, любовь, толкнувшая его на гибельный шаг: ради встречи с мамой он, воспользовавшись тем, что газета, в которой он работал, перестала выходить (в типографию попала бомба), приехал на несколько дней в Москву. Эта самовольная отлучка могла остаться незамеченной, но в силу ряда обстоятельств не осталась. Отца отдали под трибунал, судили, приговорили к расстрелу, а спустя девяносто дней, заменили приговор десятью годами с пребыванием на передовой, где отец и погиб 26-го ноября 42-го года.
"Ты - благо гибельного шага", - написал Пастернак в 49-ом, но я читаю эту строку так, будто она - об отце, о любви, стоившей ему жизни.
Ты с ногами сидишь на тахте,
Под себя их поджав по-турецки.
Всё равно, на свету, в темноте,
Ты всегда рассуждаешь по-детски...
А это - о маме. О моей лукавой, взбалмошной, веселой, несчастной маме, которая любила, забравшись с ногами на диван, помечтать вслух, пофантазировать. Ну хотя бы о том, как в один прекрасный день ей, отлученной в эпоху космополитизма от журналистской работы, вдруг каким-то чудом снова удастся оказаться в своей стихии. И если во время этих грёз раздавался телефонный звонок, мама, сняв трубку, произносила коротко и по-деловому: "Редакция!". Конечно же, это была игра, театр для себя, без которого она не могла жить.
30 мая - день маминого рождения, праздник, который всегда отмечался пышно. Хотя бы потому что комната была заставлена пышными букетами сирени. 30 мая - это гости, звонки, поздравления, музыка, застолье. Так было каждую весну. Так было и в 60-ом. Но на следующий день на столе, с которого еще не успели снять праздничную скатерть, появилась газета, извещавшая о смерти члена литфонда Пастернака Б.Л. Все смешалось для меня: день рождения, день смерти, ощущение праздника, чувство утраты, поздравительные звонки и звонки, несущие скорбную весть. И все это на фоне сирени - густой, белой, темной, душистой.
И та же смесь огня и жути
На воле и в жилом уюте,
И всюду воздух сам не свой...
Для этого весною ранней
Со мною сходятся друзья,
И наши вечера - прощанья,
Пирушки наши - завещанья,
Чтоб тайная струя страданья
Согрела холод бытия.
Отец, его любовь и гибель, мамины фантазии, ее праздники, ее сирень... При чем здесь Пастернак? Да при всем. Потому-то и возникает у меня особое щемящее ностальгическое чувство, когда я попадаю в его ауру, в его звуковое поле. Именно звуковое, так как звук - первичен. На этом настаивают сами поэты:
Останься пеной, Афродита,
И, слово, в музыку вернись...
О. Мандельштам
Эта тайна та-ТА та-та-ТА-та та-ТА,
А точнее сказать я не вправе...
В. Набоков
Так начинают. Года в два
От мамки рвутся в тьму мелодий,
Щебечут, свищут, - а слова
Являются о третьем годе...
Так начинают жить стихом.
"Тьма мелодий", глубины памяти, колодец времени - все это поток жизни, неиссякаемой и вечной, как стихи.
1997