Илья Эткин. Моя жизнь в Палестине. Часть 1
Предисловие племянника Ильи Львовича - Ефима Эткина.
Илья Львович Эткин родился на Украине в 1907 году в семье учителя еврейской школы. В 1925 году был выслан в Казахстан за сионистскую пропаганду, хотя сам этого не признавал. Находясь в ссылке, получил разрешение на выезд в Палестину, о чём рассказал в воспоминаниях. В Пластине вступил в Международную Организацию пролетариата (МОПР), за деятельность, в которой и был выслан английскими властями назад в СССР. Работал на заводе в Москве, в 1938 году был арестован, получил 8 лет северных лагерей, где работал на лесоповале. Реабилитирован в 1956 году.
Воспоминания о приезде в Палестину и жизни на святой земле в двадцатых годах двадцатого века, о последующем возвращении в Советский Союз были написаны Ильей Львовичем Эткиным в начале 1980-х годов (март 1981, 1982) незадолго до смерти, как своеобразное подведение итогов и память потомкам.
25 декабря 1925: Одесса - Яффо
Старый деревянный барак. Во дворе, общем дворе на много квартир, развешено белье, доски, те, что в России потемнели бы от непогоды, здесь иссохли. Кто-то ведь живет здесь и по сей день. По утрам все те же крики и никогда - молитвы. Здесь жили безбожники, безбожники эти бараки и строили.
В 1926, когда пароход «Тобольск» пришвартовывался к берегам долгожданного Яффо, в этом Тель-Авивском бараке жил Шлоймка-извозчик. Знал его весь квартал. Работал он, как и все в то время, не покладая рук. Зарабатывал лишь на хлеб да, изредка, - на масло, кормил больную жену и двух пацанов, которые только в школу пошли. Юнцы еще совсем. Кляча Шлоймки извозчика была старой, худощавой, сухой, как и доски барака, где ютились такие же искатели приключений, что прибыли на Святую Землю, в никуда, без средств к существованию. Таким был и я. А Шлоймка-извозчик приходился мне двоюродным братом.
Был у меня и другой кузен - старший брат Шлоймо - Шнейэр. Как и Шлоймо, его тоже знали в округе, но с совсем другой стороны. Он был старше, солиднее. Был он лидером по складу характера. Выглядел всегда с иголочки, упитанный, холеный, убежденный холостяк. Шнейэр был образованным и начитанным человеком. Работал юристом, был прекрасным оратором, а также активным деятелем сионисткой организации в Палестине.
Несмотря на то, что у меня были родственники в Палестине, помощи от своих кузенов я не ждал. Знал просто, что, как и у всех, есть у меня на Святой Земле родня, не первым из семьи я ступаю на эту землю.
Порт кишел разноликими людьми. Отовсюду слышались голоса, громкие, зазывающие. Какие только языки не услышишь, на каких только не объяснишься, лишь бы товар ушел. На турецком, греческом, арабском выкрикивали продавцы свои цены, хвалили товар: “Господа, всего лишь за полпиастра ...”. Полпиастра за 5 апельсинов, за 10 мандаринов, за горсть фиников, за кокос. Любая монета - и товар ваш. И монеты летели в корзины продавцов, которые отдавали сочные фрукты. Все свежее, чистое, душистое. Будто и не грязный порт вовсе.
Монет у меня не было. Голова кружилась от этого фруктового великолепия. Ничего не оставалось, кроме как смотреть и мечтать.
Среди сотни пассажиров-эмигрантов, следовавших рейсом Одесса-Яффо, были и те, кто мог себе позволить купить все это и насладиться дарами востока. Мне в ту пору казалось непостижимым, что были люди, которые отправились со мной в путь вроде бы из тех же мест, но умудрились вывезти с собой валюту, драгоценности - средства к существованию. С ними был внушительный багаж, внешность их вызывала доверие.
Нас же, неимущих - молодежь «Халуцим» -, кого взяли на борт «задарма», было человек двенадцать. Мы не рассчитывали что-то урвать на новом месте, просто ехали за своими идеалами, корни которых уходили в эту землю. Ехали мы из ссылки из Казахстана. В то время Советская Россия позволяла евреям уезжать в Палестину. Многие воспользовались возможностью удрать, и из Палестины ехали дальше: в Америку, Австралию, в Европу. Визы ссыльным давали бесплатно - из фонда эмигрантов. Фонд эмигрантов поощрял эмиграцию в Палестину на Святую Землю. Визы предоставляло английское правительство, поскольку у англичан был мандат Лиги Наций на управление Палестиной. В то время англичане были заинтересованы в том, чтобы страна заселялась евреями. В дальней перспективе Англия планировала опираться на сионистов в разрешении вопросов палестинско-арабского населения.
Наши дармовые билеты были, как и водится, в третий класс. Третий класс - трюмы. Нас качало, рвало, с лихвой испытали мы на себе все прелести морской болезни. Кто был покрепче, выбирался наверх, к свежему морскому ветру. Те, кто совсем ослаб, оставался внизу в трюме. Есть не хотелось. Хотя была и еда.
В одесский порт отец, Шмул-Лейб, привез «айнгимахтс», приготовленный мне в дорогу. Так и не узнал я, что же добавляют хранители кулинарных секретов в «айнгимахтс» кроме редьки, меда и имбиря. Знаю только, что это - лучшее средство от тошноты. В селениях это снадобье дают больным и роженицам. Успех снадобья потрясающ. К сожалению, у меня была только литровая банка, а спрос был большой. Начался ажиотаж, когда мои соседи по третьему классу узнали, что у меня есть средство от тошноты. Молодые женщины на сносях, старухи, пожилые люди, дети - все вставали в очередь со своими ложками, блюдцами, чашками, стаканами, и я всех угощал - понемногу, чтобы досталось всем жаждающим. На следующий день банка, кончено же, опустела.
Мы миновали Босфор, Дарданеллы и именно тут молодежь затянула есенинское
«Никогда я не был на Босфоре, никогда я моря не видал». Подхватили все с большим воодушевлением.
В порту никто не страдал от качки, можно было спуститься на нижние палубы и насладиться видом, можно было взирать на все с высоты борта парохода. Перед нами раскинулся Константинополь со своими красотами. Все залито электрическим светом, море рекламы, вывесок, город будто светится весь от этого светового изобилия. Морские трамвайчики шныряют по воде, как по улицам города.
Так хотелось уйти в город, походить по улицам, покататься на городском транспорте, будто живешь тут и едешь куда-то, вдохнуть запахи Константинополя, прикоснуться к камням истории.
Пароход простоял сутки в городе, но мы оставались на палубе. На жизнь других стран мы взирали сверху, и совсем не свысока.
Мы прошли Черное, Эгейское, Мраморное моря и теперь шли по Средиземному, путь наш лежал в Пиреней и Салоники, а конечный пункт - Яффо! В море мы провели десять дней. Однако, такой качки, от которой мы мучились в Черном море, уже нигде не было.
Нам сообщили, что на следующий день утром мы прибываем в Палестину, но в какой именно порт, никто не знал. Ожидалось, что прибудем в Яффо, но могло оказаться, что нас примет Хайфа. Пассажиры, знавшие о порте в Хайфе, надеялись, что мы прибудем именно туда. В Хайфе благоустроенный порт, а Яффо - всего лишь гавань.
Вскоре стало известно, что наш пароход взял курс на Яффо. Осталось несколько часов.
Послышались песни. Некоторые радовались и ликовали, другие молились в страхе, не зная, что принесет им эта Земля Обетованная, радость или горе, продолжится ли эта бесконечная борьба за существование, или можно будет спокойно работать и жить. Многие говорили вполголоса, боясь быть услышанными в своих сомнениях.
Вдали уже виднелся город, блестели на солнце купола минаретов - несметное, как мне тогда показалось, множество. В Тель-Авиве уже строили многоэтажные здания, которые мы рассматривали с палубы. Все было из камня, на балконах - цветы и зелень.
Мы долго стояли на якоре в километре от берега в ожидании разгрузки. Прибыли портовые власти, началось оформление и проверка документов. Мы же разглядывали город, матросов в порту, снующих на шлюпках вокруг нашего парохода, дивились их скорости, с которой они начали разгружать товары, багаж и снимали людей с палубы. Шлюпки то поднимались, то опускались на волнах. Матросы ловили момент подъема, успевали схватить очередную порцию пассажиров под руки и передавали их по цепочке на шлюпку. Вдруг волна спала, одного пассажира выронили, и он исчез под водой с душераздирающими криками. Следом за ним в воду сиганул матрос, мгновенно выловил его, поднял над собой и передал матросам в шлюпке. Среди оставшихся на борту пронесся сдавленный ропот ужаса, который перерос в гул и требования отправить пароход в Хайфу, где можно сойти с палубы по трапу и не дрожать от страха. Мы, молодежь, должны были остаться в Яффе, поэтому ждали терпеливо и спокойно, когда подойдет наша очередь, а не кричали вместе с другими.
Вечер огласило громкое пение муэдзинов с высот минаретов. Они звали мусульман к пятичасовой молитве. «Алла, Алла, Мухкабир» звучало отовсюду.
Когда крики умолкли, подошла моя очередь быть снятым с корабля. Ловкие руки матросов подхватили меня, как гуся, и я, сам того не заметив, оказался в шлюпке. Багажа у меня не было, был я «легким пассажиром». Матросы все перекрикивались между собой «Ялла, Ялла, хораджа». Только потом я узнал, что ялла это давай, а хораджа - господин.
Путь к гавани в шлюпке казался опасным. Вокруг валуны, море неспокойно. Того и гляди, бросит шлюпку на валун и пиши пропало. Но матросы ловко лавировали между валунами и через несколько минут нас, подхваченных матросами, ставили по одному на твердую землю. Па камни долгожданной «Земли Обетованной». Там нас ждала таможня и карантин. По толпе разносился гул разочарования. Многие рисовали в воображении, что их встретят с оркестром, с помпой, нас же построили и повели в баню на санитарную обработку.
На следующий день, утром, нас собрали и повели в дом эмигрантов в Тель-Авив. Оказалось это совсем близко. По пути мы глазели по сторонам на узкие улочки Яффо, на добротные двух-, трехэтажные дома из тесаного камня, на пешеходов, которые, справедливости ради замечу, редко нам попадались. Среди пешеходов: арабы, евреи, реже бедуины, встречались нам и европейцы.
Все магазины в Яффо европейского типа, витрины, с выложенными на обозрение всевозможными товарами, спрятаны под тентами. Приказчики зазывают прохожих, рекламируют товары.
Вокруг много кофейн. У входа в кофейню - маленькие столики, низкие скамеечки. Здесь пьют черный кофе, крепкий, горький и сладкий, подают его в маленьких рюмочках. Посетители кофейн - арабы, сидят на улице, тянут этот крепкий напиток, курят длинные трубки, а в кальяне булькают пузыри - это дым проходит через сосуд с водой. Сидят они так дни напролет, словно мудрецы, и философствуют, скупо рассуждают. О чем? Нам, прохожим, неведомо. Сидят они, в основном, в одиночку, редко где увидишь двух, вместе сидящих. На столике играет граммофон, с большой трубой. Музыка восточная, жаркая, из песка и ветра.
На улицах торгуют с лотков лимонами, апельсинами, мандаринами, другими фруктами, которых и не видел я никогда прежде. Повсюду слышны выкрики на арабском: «Меранцук, чут меранцук». Позже узнаю, что кричали тогда: «Пять штук за пиастр».
Взгляды арабов скорее безразличные, в то время никакой вражды к евреям не было.
Узкие улицы Яффы остались позади, мы - в Тель-Авиве. Я смотрю на город и ловлю себя на мысли, что Холм Весны - замечательное название для этого города. Широкие чистые улицы, высокие дома пяти- восьмиэтажные, с большими балконами, с которых так и зеленит цветами и южной растительностью. Окна в домах показались мне огромными. Стены домов окрашены в светлые тона.
Вокруг - гостиницы, большие магазины, кафе, рестораны, закусочные, буфеты, кофейни. Мороженое - на каждом шагу, повсюду киоски с газированной водой и прохладительными напитками.
Люди чисто одеты, опрятны. Машин на дорогах почти нет, зато фаэтоны с лошадками разъезжают по проезжей части, телеги с ломовыми лошадьми развозят товары по городу.
На пляже народу - видимо-невидимо. Песок серый, чистый, горячий - обжигает ступню. Пляж тоже кишит киосками с мороженым, водой. А вокруг - тенты, тенты, тенты. Спадет жара и все высыпают на пляж - шум в воде - дети, взрослые. Много гуляющих. Нередко на пляже видишь «Халуцим», танцующих и поющих на родном языке.
А мы идем дальше по главной улице Телль-Авива - Аленби, названной так в честь английского лорда, воевавшего в Палестине с турками. Здесь нас останавливают. Мы на месте. Перед нами - Дом Эмигрантов.
Перепечатка в интернет или печатных издания только с разрешения Ефима Эткина, племянника автора мемуаров. Для связи с ним обращайтесь ко мне в комментах.
Илья Львович Эткин родился на Украине в 1907 году в семье учителя еврейской школы. В 1925 году был выслан в Казахстан за сионистскую пропаганду, хотя сам этого не признавал. Находясь в ссылке, получил разрешение на выезд в Палестину, о чём рассказал в воспоминаниях. В Пластине вступил в Международную Организацию пролетариата (МОПР), за деятельность, в которой и был выслан английскими властями назад в СССР. Работал на заводе в Москве, в 1938 году был арестован, получил 8 лет северных лагерей, где работал на лесоповале. Реабилитирован в 1956 году.
Воспоминания о приезде в Палестину и жизни на святой земле в двадцатых годах двадцатого века, о последующем возвращении в Советский Союз были написаны Ильей Львовичем Эткиным в начале 1980-х годов (март 1981, 1982) незадолго до смерти, как своеобразное подведение итогов и память потомкам.
25 декабря 1925: Одесса - Яффо
Старый деревянный барак. Во дворе, общем дворе на много квартир, развешено белье, доски, те, что в России потемнели бы от непогоды, здесь иссохли. Кто-то ведь живет здесь и по сей день. По утрам все те же крики и никогда - молитвы. Здесь жили безбожники, безбожники эти бараки и строили.
В 1926, когда пароход «Тобольск» пришвартовывался к берегам долгожданного Яффо, в этом Тель-Авивском бараке жил Шлоймка-извозчик. Знал его весь квартал. Работал он, как и все в то время, не покладая рук. Зарабатывал лишь на хлеб да, изредка, - на масло, кормил больную жену и двух пацанов, которые только в школу пошли. Юнцы еще совсем. Кляча Шлоймки извозчика была старой, худощавой, сухой, как и доски барака, где ютились такие же искатели приключений, что прибыли на Святую Землю, в никуда, без средств к существованию. Таким был и я. А Шлоймка-извозчик приходился мне двоюродным братом.
Был у меня и другой кузен - старший брат Шлоймо - Шнейэр. Как и Шлоймо, его тоже знали в округе, но с совсем другой стороны. Он был старше, солиднее. Был он лидером по складу характера. Выглядел всегда с иголочки, упитанный, холеный, убежденный холостяк. Шнейэр был образованным и начитанным человеком. Работал юристом, был прекрасным оратором, а также активным деятелем сионисткой организации в Палестине.
Несмотря на то, что у меня были родственники в Палестине, помощи от своих кузенов я не ждал. Знал просто, что, как и у всех, есть у меня на Святой Земле родня, не первым из семьи я ступаю на эту землю.
Порт кишел разноликими людьми. Отовсюду слышались голоса, громкие, зазывающие. Какие только языки не услышишь, на каких только не объяснишься, лишь бы товар ушел. На турецком, греческом, арабском выкрикивали продавцы свои цены, хвалили товар: “Господа, всего лишь за полпиастра ...”. Полпиастра за 5 апельсинов, за 10 мандаринов, за горсть фиников, за кокос. Любая монета - и товар ваш. И монеты летели в корзины продавцов, которые отдавали сочные фрукты. Все свежее, чистое, душистое. Будто и не грязный порт вовсе.
Монет у меня не было. Голова кружилась от этого фруктового великолепия. Ничего не оставалось, кроме как смотреть и мечтать.
Среди сотни пассажиров-эмигрантов, следовавших рейсом Одесса-Яффо, были и те, кто мог себе позволить купить все это и насладиться дарами востока. Мне в ту пору казалось непостижимым, что были люди, которые отправились со мной в путь вроде бы из тех же мест, но умудрились вывезти с собой валюту, драгоценности - средства к существованию. С ними был внушительный багаж, внешность их вызывала доверие.
Нас же, неимущих - молодежь «Халуцим» -, кого взяли на борт «задарма», было человек двенадцать. Мы не рассчитывали что-то урвать на новом месте, просто ехали за своими идеалами, корни которых уходили в эту землю. Ехали мы из ссылки из Казахстана. В то время Советская Россия позволяла евреям уезжать в Палестину. Многие воспользовались возможностью удрать, и из Палестины ехали дальше: в Америку, Австралию, в Европу. Визы ссыльным давали бесплатно - из фонда эмигрантов. Фонд эмигрантов поощрял эмиграцию в Палестину на Святую Землю. Визы предоставляло английское правительство, поскольку у англичан был мандат Лиги Наций на управление Палестиной. В то время англичане были заинтересованы в том, чтобы страна заселялась евреями. В дальней перспективе Англия планировала опираться на сионистов в разрешении вопросов палестинско-арабского населения.
Наши дармовые билеты были, как и водится, в третий класс. Третий класс - трюмы. Нас качало, рвало, с лихвой испытали мы на себе все прелести морской болезни. Кто был покрепче, выбирался наверх, к свежему морскому ветру. Те, кто совсем ослаб, оставался внизу в трюме. Есть не хотелось. Хотя была и еда.
В одесский порт отец, Шмул-Лейб, привез «айнгимахтс», приготовленный мне в дорогу. Так и не узнал я, что же добавляют хранители кулинарных секретов в «айнгимахтс» кроме редьки, меда и имбиря. Знаю только, что это - лучшее средство от тошноты. В селениях это снадобье дают больным и роженицам. Успех снадобья потрясающ. К сожалению, у меня была только литровая банка, а спрос был большой. Начался ажиотаж, когда мои соседи по третьему классу узнали, что у меня есть средство от тошноты. Молодые женщины на сносях, старухи, пожилые люди, дети - все вставали в очередь со своими ложками, блюдцами, чашками, стаканами, и я всех угощал - понемногу, чтобы досталось всем жаждающим. На следующий день банка, кончено же, опустела.
Мы миновали Босфор, Дарданеллы и именно тут молодежь затянула есенинское
«Никогда я не был на Босфоре, никогда я моря не видал». Подхватили все с большим воодушевлением.
В порту никто не страдал от качки, можно было спуститься на нижние палубы и насладиться видом, можно было взирать на все с высоты борта парохода. Перед нами раскинулся Константинополь со своими красотами. Все залито электрическим светом, море рекламы, вывесок, город будто светится весь от этого светового изобилия. Морские трамвайчики шныряют по воде, как по улицам города.
Так хотелось уйти в город, походить по улицам, покататься на городском транспорте, будто живешь тут и едешь куда-то, вдохнуть запахи Константинополя, прикоснуться к камням истории.
Пароход простоял сутки в городе, но мы оставались на палубе. На жизнь других стран мы взирали сверху, и совсем не свысока.
Мы прошли Черное, Эгейское, Мраморное моря и теперь шли по Средиземному, путь наш лежал в Пиреней и Салоники, а конечный пункт - Яффо! В море мы провели десять дней. Однако, такой качки, от которой мы мучились в Черном море, уже нигде не было.
Нам сообщили, что на следующий день утром мы прибываем в Палестину, но в какой именно порт, никто не знал. Ожидалось, что прибудем в Яффо, но могло оказаться, что нас примет Хайфа. Пассажиры, знавшие о порте в Хайфе, надеялись, что мы прибудем именно туда. В Хайфе благоустроенный порт, а Яффо - всего лишь гавань.
Вскоре стало известно, что наш пароход взял курс на Яффо. Осталось несколько часов.
Послышались песни. Некоторые радовались и ликовали, другие молились в страхе, не зная, что принесет им эта Земля Обетованная, радость или горе, продолжится ли эта бесконечная борьба за существование, или можно будет спокойно работать и жить. Многие говорили вполголоса, боясь быть услышанными в своих сомнениях.
Вдали уже виднелся город, блестели на солнце купола минаретов - несметное, как мне тогда показалось, множество. В Тель-Авиве уже строили многоэтажные здания, которые мы рассматривали с палубы. Все было из камня, на балконах - цветы и зелень.
Мы долго стояли на якоре в километре от берега в ожидании разгрузки. Прибыли портовые власти, началось оформление и проверка документов. Мы же разглядывали город, матросов в порту, снующих на шлюпках вокруг нашего парохода, дивились их скорости, с которой они начали разгружать товары, багаж и снимали людей с палубы. Шлюпки то поднимались, то опускались на волнах. Матросы ловили момент подъема, успевали схватить очередную порцию пассажиров под руки и передавали их по цепочке на шлюпку. Вдруг волна спала, одного пассажира выронили, и он исчез под водой с душераздирающими криками. Следом за ним в воду сиганул матрос, мгновенно выловил его, поднял над собой и передал матросам в шлюпке. Среди оставшихся на борту пронесся сдавленный ропот ужаса, который перерос в гул и требования отправить пароход в Хайфу, где можно сойти с палубы по трапу и не дрожать от страха. Мы, молодежь, должны были остаться в Яффе, поэтому ждали терпеливо и спокойно, когда подойдет наша очередь, а не кричали вместе с другими.
Вечер огласило громкое пение муэдзинов с высот минаретов. Они звали мусульман к пятичасовой молитве. «Алла, Алла, Мухкабир» звучало отовсюду.
Когда крики умолкли, подошла моя очередь быть снятым с корабля. Ловкие руки матросов подхватили меня, как гуся, и я, сам того не заметив, оказался в шлюпке. Багажа у меня не было, был я «легким пассажиром». Матросы все перекрикивались между собой «Ялла, Ялла, хораджа». Только потом я узнал, что ялла это давай, а хораджа - господин.
Путь к гавани в шлюпке казался опасным. Вокруг валуны, море неспокойно. Того и гляди, бросит шлюпку на валун и пиши пропало. Но матросы ловко лавировали между валунами и через несколько минут нас, подхваченных матросами, ставили по одному на твердую землю. Па камни долгожданной «Земли Обетованной». Там нас ждала таможня и карантин. По толпе разносился гул разочарования. Многие рисовали в воображении, что их встретят с оркестром, с помпой, нас же построили и повели в баню на санитарную обработку.
На следующий день, утром, нас собрали и повели в дом эмигрантов в Тель-Авив. Оказалось это совсем близко. По пути мы глазели по сторонам на узкие улочки Яффо, на добротные двух-, трехэтажные дома из тесаного камня, на пешеходов, которые, справедливости ради замечу, редко нам попадались. Среди пешеходов: арабы, евреи, реже бедуины, встречались нам и европейцы.
Все магазины в Яффо европейского типа, витрины, с выложенными на обозрение всевозможными товарами, спрятаны под тентами. Приказчики зазывают прохожих, рекламируют товары.
Вокруг много кофейн. У входа в кофейню - маленькие столики, низкие скамеечки. Здесь пьют черный кофе, крепкий, горький и сладкий, подают его в маленьких рюмочках. Посетители кофейн - арабы, сидят на улице, тянут этот крепкий напиток, курят длинные трубки, а в кальяне булькают пузыри - это дым проходит через сосуд с водой. Сидят они так дни напролет, словно мудрецы, и философствуют, скупо рассуждают. О чем? Нам, прохожим, неведомо. Сидят они, в основном, в одиночку, редко где увидишь двух, вместе сидящих. На столике играет граммофон, с большой трубой. Музыка восточная, жаркая, из песка и ветра.
На улицах торгуют с лотков лимонами, апельсинами, мандаринами, другими фруктами, которых и не видел я никогда прежде. Повсюду слышны выкрики на арабском: «Меранцук, чут меранцук». Позже узнаю, что кричали тогда: «Пять штук за пиастр».
Взгляды арабов скорее безразличные, в то время никакой вражды к евреям не было.
Узкие улицы Яффы остались позади, мы - в Тель-Авиве. Я смотрю на город и ловлю себя на мысли, что Холм Весны - замечательное название для этого города. Широкие чистые улицы, высокие дома пяти- восьмиэтажные, с большими балконами, с которых так и зеленит цветами и южной растительностью. Окна в домах показались мне огромными. Стены домов окрашены в светлые тона.
Вокруг - гостиницы, большие магазины, кафе, рестораны, закусочные, буфеты, кофейни. Мороженое - на каждом шагу, повсюду киоски с газированной водой и прохладительными напитками.
Люди чисто одеты, опрятны. Машин на дорогах почти нет, зато фаэтоны с лошадками разъезжают по проезжей части, телеги с ломовыми лошадьми развозят товары по городу.
На пляже народу - видимо-невидимо. Песок серый, чистый, горячий - обжигает ступню. Пляж тоже кишит киосками с мороженым, водой. А вокруг - тенты, тенты, тенты. Спадет жара и все высыпают на пляж - шум в воде - дети, взрослые. Много гуляющих. Нередко на пляже видишь «Халуцим», танцующих и поющих на родном языке.
А мы идем дальше по главной улице Телль-Авива - Аленби, названной так в честь английского лорда, воевавшего в Палестине с турками. Здесь нас останавливают. Мы на месте. Перед нами - Дом Эмигрантов.
Перепечатка в интернет или печатных издания только с разрешения Ефима Эткина, племянника автора мемуаров. Для связи с ним обращайтесь ко мне в комментах.