Сосны видели сны, как мачтами стать кораблей (С)
Просто так. Видимо, в качестве отпора холоду - пригоршни словесного теплышка.
В детстве я вообще их не отличала как-то особенно. Ну разве что по категории хвойные/лиственные. Но все-таки, скорее, ближе были елки - новогоднее волшебное деревцо с чудом внутри, зачитанная прабабкой до дыр «Корзина с еловыми шишками»… (И совершенно не интересовало тогда ее любимое «на севере диком стоит одиноко», бывшее стихом о любви, а ставшее - криком об одиночестве. Не понять этого детству).
А сосны - что-то факультативное, не совсем уж экзотическая лиственница, но и не романтическая березка какая-нибудь, любовь к которой взращивается подневольно с младых ногтей.
После, много после детства, как-то вдруг, разом, почти случайно - сосны и только сосны. Мое мировое древо. Моя память о детстве. Слова моей молитвы за природу.
В том подмосковном песчаном сосновом краю - доме родном, малой и истаявшей родине - сосны великанами подпирали высоченное небо. Они казались существами мужского рода, стройноствольными тридцатью тремя богатырями, охранявшими наш типовой курятничек, а на одном из них, в шатровой кроне, как шептали, было когда-то рысье гнездо. …А в лесу, казавшимся таким же огромным, как высоки были сосны, росла целая рощица, хотя, вероятно, про сосны так не говорят. Поле сосен - они стояли свободно, не мешая друг дружке, вольным хороводом наполняя поляну, а солнечные лучи купались - плутали - падали - лились - спускались с неба - вдоль их стволов, золотя их шершавые кольчуги… «Корабельная роща» весьма отдаленно передает то мое впечатление от союза солнца и сосен, которое я - уже сколько лет - все тщусь воссоздать словами, каждый раз переживая его по-новому. Вкусом прустовского печенья в чашке чаю они, сосны моего детства, - возвращаются ко мне, не отпуская и заставляя искать аналоги в окружающем…
Долгое время и не догадывалась, что сосны - не обязательно мачтовые. Но зато со временем в моем восприятии они приобрели мягкую женственность, из поляниц (русские былинные богатырши) превратившись в царевен, не менее гордых, не менее ярких, но более нежных, из тех, что учат «наклону нежности»… Чьи стволы могут ощущаться округлыми и податливыми, чья кора медно-каряя, а хвоя - иссиня-зелена, кокошником. Таких вот сосен полно (слава Богу, еще полно) у нас за каналом, в остатках околокольцевого леса, куда с пуделем иногда все-таки вырываемся - прикоснуться к корням. Люблю их, сосновые корни, живые сухожилия, жилы, оплетающие землю и не дающие ей скатиться под откос. А меж ними тканные полотна осыпавшихся иголок, совершенно не острых, а - рыжих, просто рыжих… Сейчас этот лес угрюм, надвинув снежные шапки по самые брови и хмурясь на погодку. Сейчас он темен - этой особой холодной темностью сосновых игл под зимним небом, в инистом воздухе, когда сосны снова кажутся стражами, войском неведомым, силушкой невиданной, заколдованным царством зачарованных сказок…
Но самыми настоящими стражами сосны - вернее, четыре сосны рядком - выросли в дальней любимой кириллово-белозерской земле, у монастыря Ферапонтова, охраняя монастырь от людей и озера Паского. Отражаясь в прозрачной озерной воде, кажется, ровеснице сотворения земли, они ограждают от бурь сакральное пространство, скрывая двуглавые его ворота от языческих лесов и языческой же воды, вознося его (монастырь) - все выше и выше, на перевале от озера к озеру, совсем как вознесенную церковь Святого Спаса у Горана Петровича. Будучи по эту сторону озера, меж сосен, вместе с соснами, я смотрела тогда на озерную гладь - и мне все чудился твой посвист молодецкий с того берега, из того заозерья, которое не перебежать, не переплыть, не перелететь… И тогда я впервые по-настоящему начала с тобой, с тем тобой, прощаться. Робко, ощупью, нитью образов. Растворять сосновые смолы… Давно было, но солнечно и сосново.
А потом был сосновый остров Валаам, где я упорно, но тщетно пыталась сфотографировать тот - детский, давешний - свет сосновых стволов, Божье дыхание в соснах. Суровый и неприступный, Валаам встретил тогда радостью лета, лучась словно сиянием в озерных волнах. Он не казался - он именно был островом-раем, зримым Новым Иерусалимом - но не о нем сейчас, нет - про сосны…
Сколькими-то там фразами выше обмолвилась о том, что бывают они - разной породы. Невысокие кудрявые пиньос Средиземноморья. Именно так называла их наша испанская многоязычная гидша - (Женька, помнишь?) Ласковые и светловолосые - младое пестрое племя, вырастающее года за два на самых каменистых почвах и радующее своей жизнерадостной неприхотливостью… Находя такие сосеночки и на турецких брегах Мармариса, и много южнее, в израильских холмах, я тянулась им улыбнуться - задорным и родным стойким малюткам - посланцам моих северных кельтских королев, их южным придворным. - Еще одно сильное подлинно-сосновое переживание: верхушка холма под Иерусалимом, сосновый бор на субтропический лад - многие и многие склоны, волнами уходящие из-под ног - до самой вечерней дымки, до растворения в облаках - в опуши сосновых макушек как в сосновом кружеве, переплетенном воздухом и вечером… И будто - колышется мир. И будто - начинаешь лететь, мягко скользя по этому движущемуся сосновому морю, уходящему в сизую библейскую бесконечность.
А для полноты обзора - еще это вот, про хорватский остров Млет и тамошние сосны, этакие метисы пиньос и корабельных (http://jaseneva.livejournal.com/2008/08/21/).
Ну и самый настоящий ливанский кедр, виденный в Гатчине безумного и несчастного «русского Гамлета» Павла Первого. Как он, ветхозаветный, там выжил, как прижился, как пережил царя, царства, революции, перестройку? Из таких, как он, на Востоке строили дворцы и храмы, потому что нет их крепче - и прекрасней их. У невесты Песни Песней стройность - от ливанского кедра. Значит, кому-то он, несгибаемый, верный, вечный, тоже видится королевишной, как мне - наши северные сосны?...
Говорят, где-то в невиданных мною странах их, сосен, полно еще всяких. Загадать бы… С миру по сосенке, в смысле. Нет, ясно, что детства не вернешь, не зашагаешь ему навстречу по солнечному лучу между створками сосновых стволов. Но, в память его, в сравнение с ним - отыскивать и бродить сосновым бором впечатлений, собирая корзину сосен… На каждое время года - с каждого путешествия.
В детстве я вообще их не отличала как-то особенно. Ну разве что по категории хвойные/лиственные. Но все-таки, скорее, ближе были елки - новогоднее волшебное деревцо с чудом внутри, зачитанная прабабкой до дыр «Корзина с еловыми шишками»… (И совершенно не интересовало тогда ее любимое «на севере диком стоит одиноко», бывшее стихом о любви, а ставшее - криком об одиночестве. Не понять этого детству).
А сосны - что-то факультативное, не совсем уж экзотическая лиственница, но и не романтическая березка какая-нибудь, любовь к которой взращивается подневольно с младых ногтей.
После, много после детства, как-то вдруг, разом, почти случайно - сосны и только сосны. Мое мировое древо. Моя память о детстве. Слова моей молитвы за природу.
В том подмосковном песчаном сосновом краю - доме родном, малой и истаявшей родине - сосны великанами подпирали высоченное небо. Они казались существами мужского рода, стройноствольными тридцатью тремя богатырями, охранявшими наш типовой курятничек, а на одном из них, в шатровой кроне, как шептали, было когда-то рысье гнездо. …А в лесу, казавшимся таким же огромным, как высоки были сосны, росла целая рощица, хотя, вероятно, про сосны так не говорят. Поле сосен - они стояли свободно, не мешая друг дружке, вольным хороводом наполняя поляну, а солнечные лучи купались - плутали - падали - лились - спускались с неба - вдоль их стволов, золотя их шершавые кольчуги… «Корабельная роща» весьма отдаленно передает то мое впечатление от союза солнца и сосен, которое я - уже сколько лет - все тщусь воссоздать словами, каждый раз переживая его по-новому. Вкусом прустовского печенья в чашке чаю они, сосны моего детства, - возвращаются ко мне, не отпуская и заставляя искать аналоги в окружающем…
Долгое время и не догадывалась, что сосны - не обязательно мачтовые. Но зато со временем в моем восприятии они приобрели мягкую женственность, из поляниц (русские былинные богатырши) превратившись в царевен, не менее гордых, не менее ярких, но более нежных, из тех, что учат «наклону нежности»… Чьи стволы могут ощущаться округлыми и податливыми, чья кора медно-каряя, а хвоя - иссиня-зелена, кокошником. Таких вот сосен полно (слава Богу, еще полно) у нас за каналом, в остатках околокольцевого леса, куда с пуделем иногда все-таки вырываемся - прикоснуться к корням. Люблю их, сосновые корни, живые сухожилия, жилы, оплетающие землю и не дающие ей скатиться под откос. А меж ними тканные полотна осыпавшихся иголок, совершенно не острых, а - рыжих, просто рыжих… Сейчас этот лес угрюм, надвинув снежные шапки по самые брови и хмурясь на погодку. Сейчас он темен - этой особой холодной темностью сосновых игл под зимним небом, в инистом воздухе, когда сосны снова кажутся стражами, войском неведомым, силушкой невиданной, заколдованным царством зачарованных сказок…
Но самыми настоящими стражами сосны - вернее, четыре сосны рядком - выросли в дальней любимой кириллово-белозерской земле, у монастыря Ферапонтова, охраняя монастырь от людей и озера Паского. Отражаясь в прозрачной озерной воде, кажется, ровеснице сотворения земли, они ограждают от бурь сакральное пространство, скрывая двуглавые его ворота от языческих лесов и языческой же воды, вознося его (монастырь) - все выше и выше, на перевале от озера к озеру, совсем как вознесенную церковь Святого Спаса у Горана Петровича. Будучи по эту сторону озера, меж сосен, вместе с соснами, я смотрела тогда на озерную гладь - и мне все чудился твой посвист молодецкий с того берега, из того заозерья, которое не перебежать, не переплыть, не перелететь… И тогда я впервые по-настоящему начала с тобой, с тем тобой, прощаться. Робко, ощупью, нитью образов. Растворять сосновые смолы… Давно было, но солнечно и сосново.
А потом был сосновый остров Валаам, где я упорно, но тщетно пыталась сфотографировать тот - детский, давешний - свет сосновых стволов, Божье дыхание в соснах. Суровый и неприступный, Валаам встретил тогда радостью лета, лучась словно сиянием в озерных волнах. Он не казался - он именно был островом-раем, зримым Новым Иерусалимом - но не о нем сейчас, нет - про сосны…
Сколькими-то там фразами выше обмолвилась о том, что бывают они - разной породы. Невысокие кудрявые пиньос Средиземноморья. Именно так называла их наша испанская многоязычная гидша - (Женька, помнишь?) Ласковые и светловолосые - младое пестрое племя, вырастающее года за два на самых каменистых почвах и радующее своей жизнерадостной неприхотливостью… Находя такие сосеночки и на турецких брегах Мармариса, и много южнее, в израильских холмах, я тянулась им улыбнуться - задорным и родным стойким малюткам - посланцам моих северных кельтских королев, их южным придворным. - Еще одно сильное подлинно-сосновое переживание: верхушка холма под Иерусалимом, сосновый бор на субтропический лад - многие и многие склоны, волнами уходящие из-под ног - до самой вечерней дымки, до растворения в облаках - в опуши сосновых макушек как в сосновом кружеве, переплетенном воздухом и вечером… И будто - колышется мир. И будто - начинаешь лететь, мягко скользя по этому движущемуся сосновому морю, уходящему в сизую библейскую бесконечность.
А для полноты обзора - еще это вот, про хорватский остров Млет и тамошние сосны, этакие метисы пиньос и корабельных (http://jaseneva.livejournal.com/2008/08/21/).
Ну и самый настоящий ливанский кедр, виденный в Гатчине безумного и несчастного «русского Гамлета» Павла Первого. Как он, ветхозаветный, там выжил, как прижился, как пережил царя, царства, революции, перестройку? Из таких, как он, на Востоке строили дворцы и храмы, потому что нет их крепче - и прекрасней их. У невесты Песни Песней стройность - от ливанского кедра. Значит, кому-то он, несгибаемый, верный, вечный, тоже видится королевишной, как мне - наши северные сосны?...
Говорят, где-то в невиданных мною странах их, сосен, полно еще всяких. Загадать бы… С миру по сосенке, в смысле. Нет, ясно, что детства не вернешь, не зашагаешь ему навстречу по солнечному лучу между створками сосновых стволов. Но, в память его, в сравнение с ним - отыскивать и бродить сосновым бором впечатлений, собирая корзину сосен… На каждое время года - с каждого путешествия.