О красоте
«И увидел Бог, что это хорошо»…
Вот что такое - эта самая красота? Никогда-то мне не было это ясно: то ли потому, что читала в детстве и юности неправильные книги, то ли от общего советского небрежения красотой как эстетической игрушкой, лишенной практического смысла… Как можно относиться серьезно к тому, что тебе дадено или же в чем тебя обделили без всякой твоей собственной воли и вины? Задумываться о красоте, когда нет ничего более мимолетного и условного? (Мы вот с песиком видели сегодня первую в этом году бабочку. Желтую. И, верите ли, мне она показалась самой красивой на свете. Как кажутся красивыми наши почти ручные белки у Киностудии).
Да, красота мироздания, величественность природы, от которой захватывает дух. Но, помимо эмоций и впечатлений, что она меняет в наших, сугубо человеческих оценках красивого и уродливого, прекрасного и безобразного? - …В юности я была довольно-таки (мягко сказано) пухленькой. (Ну, про прочие проблемные точки фигуры стыдливо умолчим). И хотя (гордыня моя, гордыня!) где-то в глубине души я, вероятно, и тогда знала, что в золушке скрывается королевна, но порой меня до сих пор мучают воспоминания о том, как я выглядела, как одевалась, какой казалось и была смешной и т.д. Понятно, что представление мое о красоте и о ее скоротечности вполне укладывалось в Его фразу о цветах полевых: «Посмотрите на полевые лилии, как они растут: ни трудятся, ни прядут; но говорю вам, что и Соломон во всей славе своей не одевался так, как всякая из них; если же траву полевую, которая сегодня есть, а завтра будет брошена в печь, Бог так одевает, кольми паче вас, маловеры!» …Была, вероятно, даже какая-то своя особая гордость и радость в том небрежении ко внешности, в нежелании быть как все - раскрашенной (а какая тогда была косметика(:), кричаще одетой в яркие шмотки… Или это все кипела во мне романтическая обида за то, что никогда не была и уже, видимо, не буду - нормальной, обычной, средней… В любом случае, нет ничего удивительного, как мне кажется, что дальнейшее мое бытие в образе «прекрасного лебедя» проходит под девизом, гениально сформулированным М. Гаспаровым: «…а Царевна-лягушка, став красавицей, еще долго чувствовала себя чудовищем». Ей ли не знать, что там, внутри, она, может, все то же самое чудовище? Ей ли не разглядывать пристально в зеркало по вечерам едва различимые лягушачьи перепоночки, которые уже никогда и никуда не денутся?... - Жесток, но в чем-то явно прав был Солженицын в «Раковом корпусе»: осознав свою телесную бренность, обреченность, уродство, чтобы не сойти с ума человек бросается в веру, бежит под крылышко к духу, стремясь преобразовывать и облагораживать то, что в его силах - душу и сердце, которым ни тление, ни морщины не страшны.
«Красота - это то, что любишь»
Какая красивая, но при этом - довольно лживая фразочка! Героиня повести Леонова, которая ее произносит, пытается убедить себя и некрасивого мужа в ее справедливости, а сама-то, сама внутри втихаря любит и тоскует о бросившем ее когда-то красавце. И сколько бы ни играл Леонов в зеркала-перевертыши (уродина-муж истинно красив, тогда как прекрасный возлюбленный мерзок), факт-то остается фактом - любят за красоту.
Ненавидят за красоту. Пусть понятия о ней переменчивы, пусть нам никогда уже не увидеть в Марии Стюарт ту красотку, ради коей мужики лезли на рожон, пусть с нашей точки зрения Иосиф Прекрасный казался бы горбоносым «лицом кавказской национальности», но… Очевидно, что любовь без красоты невозможна, даже если по-настоящему именно любовь - лучший в мире стилист-визажист. Помните диалог в «Москва слезам не верит»: «Ты же говорила, что в нашем возрасте влюбиться невозможно, сразу все недостатки в человеке видишь. - А у него нет недостатков. Он - самый лучший человек на свете». (А если что-то ощущается не так, то, простите, это уже не любовь, ну правда…) В этом контексте красота может оборачиваться страшным наказанием для обоих (как было с тем же Иосифом или же с Ипполитом и Федрой), хотя, как любой дар, сама по себе она внеоценочна и всесистемна. Как в притче о талантах: проблема же не в самом таланте, а в том, на что ты его употребляешь. - И порой, опять-таки, смотрясь на себя в зеркало, так хочется снять с себя всю свою так называемую красоту, забиться в норку, завернуться в паранджу - только бы ничего не напоминало о том, что красота вообще на свете существует, что люди делятся на красивых и некрасивых (это же несправедливо!), что люди завидуют, переживают, или, наоборот, источают уверенность в собственной неотразимости… …Одна из моих любимых историй в «Доме, в котором…» - о красавце-драконе Лорде, который наделен той красотой, какую невозможно изуродовать, и который самозабвенно влюбляется в девушку, считающую себя пугалом. Красивая такая сказка…
«Любящий прозревает любимого через оболочку природного мира, через кору, лежащую на всяком лице… Любящий знает о лице любимого то, чего весь мир не знает, и любящий всегда более прав, чем весь мир». (Н.А. Бердяев)
Каждый раз, когда влюбляешься, всеми силами настоятельно стремишься приводить себя в порядок, мечтая показываться тому, кого любишь, только в самом-самом лучшем своем виде - только в новом, только очаровательной, только королевой (только самым сильным, смелым, благородным)… Кажется, что тогда значительно больше шансов на взаимность или на постоянство. (Хотя если уж не любят, так не полюбят и в королевской короне, что уж тут беспокоить стилиста). - Но по-настоящему любящий видит вовсе не новую одежку или стрижку - то, что творится внутри при ощущении близости дорогого существа - ведь явно больше, зримей и значительней и модного прикида, и всех ювелирных украшений, вместе взятых. - Вопреки всей жажде покрасоваться, вопреки распущенному павлиньему хвосту - любовь слепа и чутка одновременно.. - Желание выглядеть в других глазах самой(ым) лучшей(им) провоцирует как процесс становления этой самой лучшей, так и бесконечную боль от тоски по идеалу, от того, что ему, любимому, под стать только… только и вправду сама красота, сама доброта, сама идеальность, тогда как тебе до них… Это как Пушкин в «Дон Жуане» болезненно переживает, что - нечист, что рядом с «чистейшей прелестью» он всего лишь мелкий распутник и курчавая обезьяна, а прошлое невозвратимо. И все его дары и таланты вместе взятые - и мизинца ее, небесной красы, не стоят. А это, конечно, чистая правда, даже если обидная и грустная… - Влюбляясь, попадаешь в пространство иной кривизны (или же, наоборот, из зазеркалья возвращаешься в мир платоновских первосущностей? Не знаю!), но там, в этом новом, как с иголочки, мире, там нет полупоступков или полукрасоты, там - идеал и рай на земле, но… Где же взять столько красоты, чтобы ее хватило для рая? И, если столько ее нет и не будет, заменима ли она? Выносима ли жизнь без нее?
Вероятно, все это - самообман. Ерунда и глупость. - Но я по-прежнему не понимаю, что это (красота) такое.
Вот что такое - эта самая красота? Никогда-то мне не было это ясно: то ли потому, что читала в детстве и юности неправильные книги, то ли от общего советского небрежения красотой как эстетической игрушкой, лишенной практического смысла… Как можно относиться серьезно к тому, что тебе дадено или же в чем тебя обделили без всякой твоей собственной воли и вины? Задумываться о красоте, когда нет ничего более мимолетного и условного? (Мы вот с песиком видели сегодня первую в этом году бабочку. Желтую. И, верите ли, мне она показалась самой красивой на свете. Как кажутся красивыми наши почти ручные белки у Киностудии).
Да, красота мироздания, величественность природы, от которой захватывает дух. Но, помимо эмоций и впечатлений, что она меняет в наших, сугубо человеческих оценках красивого и уродливого, прекрасного и безобразного? - …В юности я была довольно-таки (мягко сказано) пухленькой. (Ну, про прочие проблемные точки фигуры стыдливо умолчим). И хотя (гордыня моя, гордыня!) где-то в глубине души я, вероятно, и тогда знала, что в золушке скрывается королевна, но порой меня до сих пор мучают воспоминания о том, как я выглядела, как одевалась, какой казалось и была смешной и т.д. Понятно, что представление мое о красоте и о ее скоротечности вполне укладывалось в Его фразу о цветах полевых: «Посмотрите на полевые лилии, как они растут: ни трудятся, ни прядут; но говорю вам, что и Соломон во всей славе своей не одевался так, как всякая из них; если же траву полевую, которая сегодня есть, а завтра будет брошена в печь, Бог так одевает, кольми паче вас, маловеры!» …Была, вероятно, даже какая-то своя особая гордость и радость в том небрежении ко внешности, в нежелании быть как все - раскрашенной (а какая тогда была косметика(:), кричаще одетой в яркие шмотки… Или это все кипела во мне романтическая обида за то, что никогда не была и уже, видимо, не буду - нормальной, обычной, средней… В любом случае, нет ничего удивительного, как мне кажется, что дальнейшее мое бытие в образе «прекрасного лебедя» проходит под девизом, гениально сформулированным М. Гаспаровым: «…а Царевна-лягушка, став красавицей, еще долго чувствовала себя чудовищем». Ей ли не знать, что там, внутри, она, может, все то же самое чудовище? Ей ли не разглядывать пристально в зеркало по вечерам едва различимые лягушачьи перепоночки, которые уже никогда и никуда не денутся?... - Жесток, но в чем-то явно прав был Солженицын в «Раковом корпусе»: осознав свою телесную бренность, обреченность, уродство, чтобы не сойти с ума человек бросается в веру, бежит под крылышко к духу, стремясь преобразовывать и облагораживать то, что в его силах - душу и сердце, которым ни тление, ни морщины не страшны.
«Красота - это то, что любишь»
Какая красивая, но при этом - довольно лживая фразочка! Героиня повести Леонова, которая ее произносит, пытается убедить себя и некрасивого мужа в ее справедливости, а сама-то, сама внутри втихаря любит и тоскует о бросившем ее когда-то красавце. И сколько бы ни играл Леонов в зеркала-перевертыши (уродина-муж истинно красив, тогда как прекрасный возлюбленный мерзок), факт-то остается фактом - любят за красоту.
Ненавидят за красоту. Пусть понятия о ней переменчивы, пусть нам никогда уже не увидеть в Марии Стюарт ту красотку, ради коей мужики лезли на рожон, пусть с нашей точки зрения Иосиф Прекрасный казался бы горбоносым «лицом кавказской национальности», но… Очевидно, что любовь без красоты невозможна, даже если по-настоящему именно любовь - лучший в мире стилист-визажист. Помните диалог в «Москва слезам не верит»: «Ты же говорила, что в нашем возрасте влюбиться невозможно, сразу все недостатки в человеке видишь. - А у него нет недостатков. Он - самый лучший человек на свете». (А если что-то ощущается не так, то, простите, это уже не любовь, ну правда…) В этом контексте красота может оборачиваться страшным наказанием для обоих (как было с тем же Иосифом или же с Ипполитом и Федрой), хотя, как любой дар, сама по себе она внеоценочна и всесистемна. Как в притче о талантах: проблема же не в самом таланте, а в том, на что ты его употребляешь. - И порой, опять-таки, смотрясь на себя в зеркало, так хочется снять с себя всю свою так называемую красоту, забиться в норку, завернуться в паранджу - только бы ничего не напоминало о том, что красота вообще на свете существует, что люди делятся на красивых и некрасивых (это же несправедливо!), что люди завидуют, переживают, или, наоборот, источают уверенность в собственной неотразимости… …Одна из моих любимых историй в «Доме, в котором…» - о красавце-драконе Лорде, который наделен той красотой, какую невозможно изуродовать, и который самозабвенно влюбляется в девушку, считающую себя пугалом. Красивая такая сказка…
«Любящий прозревает любимого через оболочку природного мира, через кору, лежащую на всяком лице… Любящий знает о лице любимого то, чего весь мир не знает, и любящий всегда более прав, чем весь мир». (Н.А. Бердяев)
Каждый раз, когда влюбляешься, всеми силами настоятельно стремишься приводить себя в порядок, мечтая показываться тому, кого любишь, только в самом-самом лучшем своем виде - только в новом, только очаровательной, только королевой (только самым сильным, смелым, благородным)… Кажется, что тогда значительно больше шансов на взаимность или на постоянство. (Хотя если уж не любят, так не полюбят и в королевской короне, что уж тут беспокоить стилиста). - Но по-настоящему любящий видит вовсе не новую одежку или стрижку - то, что творится внутри при ощущении близости дорогого существа - ведь явно больше, зримей и значительней и модного прикида, и всех ювелирных украшений, вместе взятых. - Вопреки всей жажде покрасоваться, вопреки распущенному павлиньему хвосту - любовь слепа и чутка одновременно.. - Желание выглядеть в других глазах самой(ым) лучшей(им) провоцирует как процесс становления этой самой лучшей, так и бесконечную боль от тоски по идеалу, от того, что ему, любимому, под стать только… только и вправду сама красота, сама доброта, сама идеальность, тогда как тебе до них… Это как Пушкин в «Дон Жуане» болезненно переживает, что - нечист, что рядом с «чистейшей прелестью» он всего лишь мелкий распутник и курчавая обезьяна, а прошлое невозвратимо. И все его дары и таланты вместе взятые - и мизинца ее, небесной красы, не стоят. А это, конечно, чистая правда, даже если обидная и грустная… - Влюбляясь, попадаешь в пространство иной кривизны (или же, наоборот, из зазеркалья возвращаешься в мир платоновских первосущностей? Не знаю!), но там, в этом новом, как с иголочки, мире, там нет полупоступков или полукрасоты, там - идеал и рай на земле, но… Где же взять столько красоты, чтобы ее хватило для рая? И, если столько ее нет и не будет, заменима ли она? Выносима ли жизнь без нее?
Вероятно, все это - самообман. Ерунда и глупость. - Но я по-прежнему не понимаю, что это (красота) такое.