«А откуда у Пятачка дома ружье?» («Евгений Онегин» для больших на Новой сцене Большого)
Идея была в том, чтобы послушать Долгова (тенор «Стасика», перешедший в обновленный Большой театр). Да и вообще, казалось бы, «Евгений Онегин» сам по себе так хорош музыкально, что испортить его сложно. - Но, как выясняется, в нашем отечестве вообще и в отечественном театре в частности ни в чем заранее быть уверенными нельзя.
Наверное, есть определенный смысл в том, что в новом здании Большого, отделанном в возведенном в степень рококо стиле «новорусского китча» (устаревшего, кстати, еще в эпоху открытия кафе «Пушкинъ»), демонстрируют купившейся публике ровно такой же стилистический китч с претензией на оригинальность. - Безусловно, опера - жанр специфический, и ежели играется она не в концертном исполнении (ради просто музыку послушать), то никто, думаю, не посмеет возражать против необходимости некоторого осовременивания, режиссерских трактовок, пусть даже «благородного безумия», которое способно вдохнуть новую жизнь в устаревшие (пардон!) жанровые формы (тем более, что в версии Петра Ильича пушкинский текст достаточно сильно мелодраматизован, чего, думается, самому поэту не очень бы хотелось).
Но при этом между осовремениванием и натуральной пошлостью - грань такая же очевидная и непроходимая, как между самим «романом в стихах» и оперой на ту же тему. Как между эпохой Пушкина, эпохой Чайковского - и нашим безвременьем культурным.
Действо начинается с того, что за огромнейшим общим столом (надо же, а у провинциалок Лариных столько знакомых, чтобы заполнить все это пространство?) заезжие дворяне хором распевают народные песни, что неминуемо, в силу особенностей застольного хронотопа, начинает напоминать «шумел камыш, деревья гнулись». - Мне бы сразу сообразить, что ничего хорошего от постановки, режиссер которой Д.Черняков насколько не имеет вкуса и такта, чтобы не понимать, что пение за столом хором - это, простите, сюжет Швондера и «Собачьего сердца», а не «Евгения Онегина» (ох, прав, прав был Филипп Филиппович: «Если я … каждый вечер начну у себя в квартире петь хором, у меня настанет разруха». И то, что творится на сцене, иначе как культурной разрухой назвать сложно). - Но не убегать же было сразу и без оглядки?!
В конце концов, чего это я так прицепилась к этому хору? Дальше нас ждала импульсивная матрона Ларина со своими воспоминаниями юности и обидой на судьбу. Положим, я готова поверить, что такая вот Ларина способна влепить пощечину испортившему Татьянин день Ленскому, но они же все ж таки дворяне, а не кухаркины дети, а опера, даже мелодраматичная, все ж таки не мыльная опера, где все орут, жестикулируют, лупят друг друга по лицу, а также в апофеозе выясняют дуэльные отношения перед «всем миром» (так и хочется написать «всем колхозом», ибо ушанка Ленского и спанье на диване в ботинках Зарецкого - это, воля ваша, атрибуты простонародного в самом худшем смысле этого слова мышления, к «осовремениванию» никакого отношения не имеющего).
Положим, стол как основное место прилагаемых событий - это, конечно, очень мощный инструмент ломки оперных стереотипов. По столу можно ходить в обуви, как это делает Татьяна в сцене написания письма, на столе можно красиво умирать Ленскому (ну ясно же, «где стол был яств, там гроб стоит»), вообще стол - это такой многофункциональный персонаж, уместность которого чисто символически была обыграна только 1 (один) - цифрами и прописью - раз за все первое действие: в сцене объяснения Онегина с Татьяной, когда (наконец-то без всяких новомодных вывертов) они просто сидели - вроде бы в одной комнате - но разделенные этим столом не хуже всяких крепостных стен… И тут вот понимаешь, что Онегин совершенно не виноват в придуманном ему гриме пошлого соблазнителя а ля дурная пародия на молодого Михаила Козакова в фильме «Человек-амфибия», что поет-то он замечательно и все, что нужно прожить, в общем проживает… Даже странно, что такую важную сцену режиссер оставил без какого-то должного внешнего эффекта. Так, например, в кулуарах рассказали, что Татьяна на фразе «кончаю, страшно перечесть» подчеркнуть должна именно первое слово, причем в соответствующем его значении… - Ох, не знаю, но смотреть на нее метания по столу было к этому моменту уже вообще нестерпимо, а раскрывающиеся порывом ветра окна (ну никак мы не можем без мелодрамы, никак!) в финале сцены добили окончательно. - В своих воспоминаниях Шаляпин рассказывал, что в юности его поразил Мефистофель, метавший глазами искры. Потом он понял, что ларчик открывается просто: на веко певца было наклеено что-то типа фольги, отражавшей свет. Еще позднее Шаляпин понял, что это метание искр - пошлость невероятная, что все искры должны быть в голосе и в игре… Ну, до Шаляпина-то нам, конечно, так же далеко, как до Пушкина.
В общем, артистам, по большому счету, очень сочувствуешь. У Долгова замечательный тенор и недюжинные актерские способности. Положим, ход достаточно остроумный - решить современную проблему нехватки хороших теноров таким образом, чтобы один приличный тенор спел и за себя, и за того парня - за месье Трике. Действительно, в сцене именин стало больше нерва, больше трагикомического драйва… Если бы только не едкое сознание того, что ни при каких обстоятельствах герои Пушкина (не герои же Достоевского!), люди воспитанные, романтики опять же, не устроили бы такой вот «эль скандаль при посторонних» («Формула любви»). - Ну ладно, Пушкин сам был тот еще хулиган, да и Лотмана о нравах пушкинской эпохи читать тоже, конечно, не обязательно, но чувство меры-то, элементарное чувство меры и чувство сюжета? (В одной из своих трактовок пошлость именно и есть отсутствие чувства меры и вкуса).
А дальше на сцене, помимо стола, появился и второй ключевой лейтмотив - ружье. Только не надо - ни разу не чеховское (и даже не вампиловское), а банальная двустволка, которая непонятно откуда и зачем выплыла вдруг в доме Лариных (??? Откуда у Лариных, вдовы и двух девушек на выданье, вдруг в гостиной случилась двустволка???) - К этому моменту я была уже стопроцентно уверена, что стреляться они тоже будут на столе. Это ж какое красивое решение: противники сходятся к барьеру с разных сторон обеденного стола! - Но мои замшелые стереотипы режиссер продолжал ломать: он объединил три лейтмотива в одной сцене: все это невесть каким образом взявшееся общество окружило стол, перед которым Ленский с Онегиным вырывали (!!!) из рук друг у друга означенную двустволку, видимо, таким образом определяя право первого выстрела. - Двустволки, знамо дело, детям не игрушки - неловко рванув, кто-то из них (по сюжету вроде бы Онегин, но я уже ничему бы не удивилась) спускает крючок, она стреляет, Ленский подпрыгивает под пулю - и так вот, в высоком прыжке, с ногами падает на… стол! (Конечно, на стол - куда ж ему еще-то падать, в соответствии с принятой в этом спектакле художественной логикой). И замирает наконец.
Каюсь, в антракте мы ушли. Что называется, сюжет мы знаем, музыку можно с большим удовольствием и в Интернете послушать (еще раз пардон). А терпеть это все сил уже больше не осталось. Окончание спектакля довольно подробно изложено здесь: http://www.bolshoi.ru/performances/150/details/
Специально вешаю эту ссылку, поскольку она представляет альтернативный взгляд на спектакль и режиссера, получившего за это вот все «Золотую маску». Ну, вероятно, я просто ничего не поняла в этой жизни:). Но как-то боязно ставится за любимую «Войну и мир» в «Стасике», также номинированную на Маску. Тут ведь либо Черняков с его «Онегиным» для взрослых, либо Титель с Коробовым с их философией оперы. Надо ли говорить, что мне ближе последние и что снова захотелось к ним на «Онегина»?...
Наверное, есть определенный смысл в том, что в новом здании Большого, отделанном в возведенном в степень рококо стиле «новорусского китча» (устаревшего, кстати, еще в эпоху открытия кафе «Пушкинъ»), демонстрируют купившейся публике ровно такой же стилистический китч с претензией на оригинальность. - Безусловно, опера - жанр специфический, и ежели играется она не в концертном исполнении (ради просто музыку послушать), то никто, думаю, не посмеет возражать против необходимости некоторого осовременивания, режиссерских трактовок, пусть даже «благородного безумия», которое способно вдохнуть новую жизнь в устаревшие (пардон!) жанровые формы (тем более, что в версии Петра Ильича пушкинский текст достаточно сильно мелодраматизован, чего, думается, самому поэту не очень бы хотелось).
Но при этом между осовремениванием и натуральной пошлостью - грань такая же очевидная и непроходимая, как между самим «романом в стихах» и оперой на ту же тему. Как между эпохой Пушкина, эпохой Чайковского - и нашим безвременьем культурным.
Действо начинается с того, что за огромнейшим общим столом (надо же, а у провинциалок Лариных столько знакомых, чтобы заполнить все это пространство?) заезжие дворяне хором распевают народные песни, что неминуемо, в силу особенностей застольного хронотопа, начинает напоминать «шумел камыш, деревья гнулись». - Мне бы сразу сообразить, что ничего хорошего от постановки, режиссер которой Д.Черняков насколько не имеет вкуса и такта, чтобы не понимать, что пение за столом хором - это, простите, сюжет Швондера и «Собачьего сердца», а не «Евгения Онегина» (ох, прав, прав был Филипп Филиппович: «Если я … каждый вечер начну у себя в квартире петь хором, у меня настанет разруха». И то, что творится на сцене, иначе как культурной разрухой назвать сложно). - Но не убегать же было сразу и без оглядки?!
В конце концов, чего это я так прицепилась к этому хору? Дальше нас ждала импульсивная матрона Ларина со своими воспоминаниями юности и обидой на судьбу. Положим, я готова поверить, что такая вот Ларина способна влепить пощечину испортившему Татьянин день Ленскому, но они же все ж таки дворяне, а не кухаркины дети, а опера, даже мелодраматичная, все ж таки не мыльная опера, где все орут, жестикулируют, лупят друг друга по лицу, а также в апофеозе выясняют дуэльные отношения перед «всем миром» (так и хочется написать «всем колхозом», ибо ушанка Ленского и спанье на диване в ботинках Зарецкого - это, воля ваша, атрибуты простонародного в самом худшем смысле этого слова мышления, к «осовремениванию» никакого отношения не имеющего).
Положим, стол как основное место прилагаемых событий - это, конечно, очень мощный инструмент ломки оперных стереотипов. По столу можно ходить в обуви, как это делает Татьяна в сцене написания письма, на столе можно красиво умирать Ленскому (ну ясно же, «где стол был яств, там гроб стоит»), вообще стол - это такой многофункциональный персонаж, уместность которого чисто символически была обыграна только 1 (один) - цифрами и прописью - раз за все первое действие: в сцене объяснения Онегина с Татьяной, когда (наконец-то без всяких новомодных вывертов) они просто сидели - вроде бы в одной комнате - но разделенные этим столом не хуже всяких крепостных стен… И тут вот понимаешь, что Онегин совершенно не виноват в придуманном ему гриме пошлого соблазнителя а ля дурная пародия на молодого Михаила Козакова в фильме «Человек-амфибия», что поет-то он замечательно и все, что нужно прожить, в общем проживает… Даже странно, что такую важную сцену режиссер оставил без какого-то должного внешнего эффекта. Так, например, в кулуарах рассказали, что Татьяна на фразе «кончаю, страшно перечесть» подчеркнуть должна именно первое слово, причем в соответствующем его значении… - Ох, не знаю, но смотреть на нее метания по столу было к этому моменту уже вообще нестерпимо, а раскрывающиеся порывом ветра окна (ну никак мы не можем без мелодрамы, никак!) в финале сцены добили окончательно. - В своих воспоминаниях Шаляпин рассказывал, что в юности его поразил Мефистофель, метавший глазами искры. Потом он понял, что ларчик открывается просто: на веко певца было наклеено что-то типа фольги, отражавшей свет. Еще позднее Шаляпин понял, что это метание искр - пошлость невероятная, что все искры должны быть в голосе и в игре… Ну, до Шаляпина-то нам, конечно, так же далеко, как до Пушкина.
В общем, артистам, по большому счету, очень сочувствуешь. У Долгова замечательный тенор и недюжинные актерские способности. Положим, ход достаточно остроумный - решить современную проблему нехватки хороших теноров таким образом, чтобы один приличный тенор спел и за себя, и за того парня - за месье Трике. Действительно, в сцене именин стало больше нерва, больше трагикомического драйва… Если бы только не едкое сознание того, что ни при каких обстоятельствах герои Пушкина (не герои же Достоевского!), люди воспитанные, романтики опять же, не устроили бы такой вот «эль скандаль при посторонних» («Формула любви»). - Ну ладно, Пушкин сам был тот еще хулиган, да и Лотмана о нравах пушкинской эпохи читать тоже, конечно, не обязательно, но чувство меры-то, элементарное чувство меры и чувство сюжета? (В одной из своих трактовок пошлость именно и есть отсутствие чувства меры и вкуса).
А дальше на сцене, помимо стола, появился и второй ключевой лейтмотив - ружье. Только не надо - ни разу не чеховское (и даже не вампиловское), а банальная двустволка, которая непонятно откуда и зачем выплыла вдруг в доме Лариных (??? Откуда у Лариных, вдовы и двух девушек на выданье, вдруг в гостиной случилась двустволка???) - К этому моменту я была уже стопроцентно уверена, что стреляться они тоже будут на столе. Это ж какое красивое решение: противники сходятся к барьеру с разных сторон обеденного стола! - Но мои замшелые стереотипы режиссер продолжал ломать: он объединил три лейтмотива в одной сцене: все это невесть каким образом взявшееся общество окружило стол, перед которым Ленский с Онегиным вырывали (!!!) из рук друг у друга означенную двустволку, видимо, таким образом определяя право первого выстрела. - Двустволки, знамо дело, детям не игрушки - неловко рванув, кто-то из них (по сюжету вроде бы Онегин, но я уже ничему бы не удивилась) спускает крючок, она стреляет, Ленский подпрыгивает под пулю - и так вот, в высоком прыжке, с ногами падает на… стол! (Конечно, на стол - куда ж ему еще-то падать, в соответствии с принятой в этом спектакле художественной логикой). И замирает наконец.
Каюсь, в антракте мы ушли. Что называется, сюжет мы знаем, музыку можно с большим удовольствием и в Интернете послушать (еще раз пардон). А терпеть это все сил уже больше не осталось. Окончание спектакля довольно подробно изложено здесь: http://www.bolshoi.ru/performances/150/details/
Специально вешаю эту ссылку, поскольку она представляет альтернативный взгляд на спектакль и режиссера, получившего за это вот все «Золотую маску». Ну, вероятно, я просто ничего не поняла в этой жизни:). Но как-то боязно ставится за любимую «Войну и мир» в «Стасике», также номинированную на Маску. Тут ведь либо Черняков с его «Онегиным» для взрослых, либо Титель с Коробовым с их философией оперы. Надо ли говорить, что мне ближе последние и что снова захотелось к ним на «Онегина»?...