Бой Адониса с Венерой (МХТ, Новая Сцена, «Предел любви»)
или
"Любовь - это не учебник по информатике".
...«Любимый, я любила в тебе даже дерьмо!», «Если бы молодые влюбленные увидели нас со стороны, они бы подумали: «Нет, неправда, у нас так не будет, наша любовь не умрет». Нет, дорогие, и у вас все будет именно так. Любовь мертва», «Ты сидел в обнимку со своим розовым стулом, а я думала: «Бл…, как же я люблю его!!!», «Нам нужно переформатировать наши отношения», «Я оставлю себе не вещи - воспоминания», «Любимая… ну да, я еще могу назвать тебя «любимая», но это уже ничего не значит»… «Стой прямо, смотри в глаза, не подходи близко»...
…Когда, Бог даст, буду рассказывать на лекции что-нибудь кратенькое про французских структуралистов и семиотиков, обязательно приведу в пример этот спектакль Cloture de l'amour (Предел любви). Новый спецпроект МХТ. Французская пьеса, французская постановка с очень русским акцентом: два монолога расстающихся супругов (А. Кузичев и Е. Добровольская) со всеми «русскими страстями», ругательствами, слезами, истериками, вечными вопросами, высокими цитатами и открытым, несмотря ни на что, финалом… Он - режиссер, рафинированный интеллектуал, блестяще играющий словами, знающий им цену, умеющий их употреблять по смыслу и назначению, - творец, выдумывающий миры, оживляющий чужие фрески, чья «жизнь превратилась в сюжет» (Довлатов), и Она - его актриса, его муза, его Беатриче, его тень, его отражение в зеркале (ибо, как известно, именно мужчина постигает мир и уже потом передает свое знание и понимание мира женщине). У нее фактически нет собственных слов - ее монолог цепляется за сказанное им, варьирует им заданные темы, развивает предложенные образы, повторяет и повторяет, как в замкнутом круге, им уже однажды произнесенное, отчаянно пытаясь вложить в его страшные, в общем, слова о расставании, иной - совсем, совсем иной смысл. - Потому что женщина не может по-другому. Потому что ее счастье - стабильность. Потому что, кроме любви, у нее нет и не может быть ни жизни, ни творчества…
Фактически сюжет постановки пересказывает сакраментальную народную мудрость: «Каждый мужчина хочет быть свободным, каждая женщина мечтает выйти замуж». - Но, при всей предсказуемости их словесного потока, сюжетных ходов и (увы, даже!) закодированных смыслов и символов, история трогает не столько своей виртуозной психологичностью, сколько - пронзительной архетипичностью. Аж с самих Эдипа и Иокасты, Венеры и Адониса, Иштар и Гильгамеша, когда Она - это ни много ни мало весь мир женской природы, ласки-любви-страсти, гармоническое лоно покоя и счастья, цирцеиных пут, соблазняющее и поглощающее героя своей прелестью и своим совершенством… В спектакле Она ощутимо взрослее и сильнее Его (мне хочется верить, что таков был авторский замысел), а потому ассоциации с Иокастой и Венерой у меня, конечно, сразу в головке зашмыгали… Буквально летом читала шекспировскую «Венеру и Адониса» в переводе Кружкова - как раз об этом. О том, как женское божество, пораженное любовью, стремится к юному мужчине, бесконечно прекрасному и… бесконечно свободному. У Шекспира Адонис не сдается (мужчина!), а потому вместо ложа страсти его ждет смертное ложе… (Здесь, кстати, Она тоже грозит герою муками смерти-одиночества (и, как и шекспировской Венере, Ей очень веришь…))
В спектакле же Герой, Макс (максималист) рвется прочь от своей прекраснейшей Музы-Софии, с кровью и мясом вырывая себя из той фигуральной сети ее объятий, которой она… ну конечно же, опутала его с ног до головы. Женщины - они вообще такие. Им очень сложно признать свободу другого существа, его принципиальную независимость, его право ошибаться, уходить, искать, не любить… Или, что еще больнее, перестать любить. (На самом деле, он, похоже, все-таки любит, все еще любит, но жажда освобождения, заложенная в нем генами тысячи предшествующих мужчин, - она сильнее, увы). - А. Кузичев, как и его герой, изначально в менее выигрышном положении: он начинает первый, он - инициатор разрыва, это он требует перемен, разрушая прежний мир (узнаете французских левых интеллектуалов (и прочих левых интеллектуалов)?:)). - А на той стороне дуги, напротив, в зеркале - там не кто-нибудь, там ведь гениальная Добровольская. И это ее героине - по-женски, по-человечески - будут сочувствовать зрители, как все и всегда сочувствуют Дидоне (и даже Бродский, сам тот еще странник). - Но услышать его, понять его, увидеть за его мужской декларацией кризис, неудовлетворенность, потребность в новом поиске, даже заранее обреченную на провал, - эту возможность спектакль дает.
О, как Она ругается! Как Она бушует (настоящая Богиня, тигрица, защищающая свое счастье), как плачет, как ходит по сцене, держась за живот (Она ранена? Она прострелена? Она беременна?)… Как сопротивляется (ведь Он объявил войну всей ее вселенной!), как корчится от боли и кричит «сам дурак». Но вот Она все-таки доходит до таких воспоминаний и чувств, до такого выражения лица и голосового тона - до самой-самой нежности и самой-самой любви, что физически невозможным оказывается не протянуть Ему руку, не простить Его за то, в чем Он не просил прощения, не позвать Его - обратно, веря, что миром движет любовь, что любовь - всевластна, что время можно повернуть вспять, слова вычеркнуть, раны заживить…
Чуда не происходит. Но когда в финале свет гаснет, публика долго (непозволительно долго по театральным меркам) молчит, надеясь на продолжение. Немного ошарашенные артисты в полной немоте и недоумении (чего им-то стоят эти несколько минут тишины!) уже выходят на поклон, а публика все надеется, все не признается себе, что - финал, конец, ничего не получилось… - Но ведь неслучайно местом для объяснения в нелюбви он выбрал репетиционный зал - иллюзорное, пустое (со всех смыслах этого слова), вывернутое наизнанку пространство, пространство игры, тренировки, а не реальной жизни. Ну пусть это была всего лишь репетиция - ну, пожалуйста, пожалуйста!... - Спектакль прекрасен, несмотря на горечь темы, на боль, на «правду характеров», на аскетичность постановки (о, спасибо за нее, большое и человеческое, ибо от «перформансов» a la новый руководитель театра им. Гоголя уже воротит, право слово). Спектакль совершенен актерской игрой, изумительным и как будто бы уже подзабытым классом таланта и перевоплощения, а потому смотрится на одном дыхании и так и просится в цитатники.
Он легок и чувственен, он пластичен и ярок, он нежен и яростен… Как и положено, наверное, настоящей трагедии - быть, несмотря на все категории трагического, эстетическим идеалом (ну или почти идеалом:)). Пять пудов любви - но до чего же волшебные пять пудов…
ПС. Закрыла больничный. На моей могиле, пожалуйста, напишите: "Ее сгубило чувство долга". Это я шучу, если что. "Все живы, все здоровы, все в Париже" (С, "Три мушкетера")
"Любовь - это не учебник по информатике".
...«Любимый, я любила в тебе даже дерьмо!», «Если бы молодые влюбленные увидели нас со стороны, они бы подумали: «Нет, неправда, у нас так не будет, наша любовь не умрет». Нет, дорогие, и у вас все будет именно так. Любовь мертва», «Ты сидел в обнимку со своим розовым стулом, а я думала: «Бл…, как же я люблю его!!!», «Нам нужно переформатировать наши отношения», «Я оставлю себе не вещи - воспоминания», «Любимая… ну да, я еще могу назвать тебя «любимая», но это уже ничего не значит»… «Стой прямо, смотри в глаза, не подходи близко»...
…Когда, Бог даст, буду рассказывать на лекции что-нибудь кратенькое про французских структуралистов и семиотиков, обязательно приведу в пример этот спектакль Cloture de l'amour (Предел любви). Новый спецпроект МХТ. Французская пьеса, французская постановка с очень русским акцентом: два монолога расстающихся супругов (А. Кузичев и Е. Добровольская) со всеми «русскими страстями», ругательствами, слезами, истериками, вечными вопросами, высокими цитатами и открытым, несмотря ни на что, финалом… Он - режиссер, рафинированный интеллектуал, блестяще играющий словами, знающий им цену, умеющий их употреблять по смыслу и назначению, - творец, выдумывающий миры, оживляющий чужие фрески, чья «жизнь превратилась в сюжет» (Довлатов), и Она - его актриса, его муза, его Беатриче, его тень, его отражение в зеркале (ибо, как известно, именно мужчина постигает мир и уже потом передает свое знание и понимание мира женщине). У нее фактически нет собственных слов - ее монолог цепляется за сказанное им, варьирует им заданные темы, развивает предложенные образы, повторяет и повторяет, как в замкнутом круге, им уже однажды произнесенное, отчаянно пытаясь вложить в его страшные, в общем, слова о расставании, иной - совсем, совсем иной смысл. - Потому что женщина не может по-другому. Потому что ее счастье - стабильность. Потому что, кроме любви, у нее нет и не может быть ни жизни, ни творчества…
Фактически сюжет постановки пересказывает сакраментальную народную мудрость: «Каждый мужчина хочет быть свободным, каждая женщина мечтает выйти замуж». - Но, при всей предсказуемости их словесного потока, сюжетных ходов и (увы, даже!) закодированных смыслов и символов, история трогает не столько своей виртуозной психологичностью, сколько - пронзительной архетипичностью. Аж с самих Эдипа и Иокасты, Венеры и Адониса, Иштар и Гильгамеша, когда Она - это ни много ни мало весь мир женской природы, ласки-любви-страсти, гармоническое лоно покоя и счастья, цирцеиных пут, соблазняющее и поглощающее героя своей прелестью и своим совершенством… В спектакле Она ощутимо взрослее и сильнее Его (мне хочется верить, что таков был авторский замысел), а потому ассоциации с Иокастой и Венерой у меня, конечно, сразу в головке зашмыгали… Буквально летом читала шекспировскую «Венеру и Адониса» в переводе Кружкова - как раз об этом. О том, как женское божество, пораженное любовью, стремится к юному мужчине, бесконечно прекрасному и… бесконечно свободному. У Шекспира Адонис не сдается (мужчина!), а потому вместо ложа страсти его ждет смертное ложе… (Здесь, кстати, Она тоже грозит герою муками смерти-одиночества (и, как и шекспировской Венере, Ей очень веришь…))
В спектакле же Герой, Макс (максималист) рвется прочь от своей прекраснейшей Музы-Софии, с кровью и мясом вырывая себя из той фигуральной сети ее объятий, которой она… ну конечно же, опутала его с ног до головы. Женщины - они вообще такие. Им очень сложно признать свободу другого существа, его принципиальную независимость, его право ошибаться, уходить, искать, не любить… Или, что еще больнее, перестать любить. (На самом деле, он, похоже, все-таки любит, все еще любит, но жажда освобождения, заложенная в нем генами тысячи предшествующих мужчин, - она сильнее, увы). - А. Кузичев, как и его герой, изначально в менее выигрышном положении: он начинает первый, он - инициатор разрыва, это он требует перемен, разрушая прежний мир (узнаете французских левых интеллектуалов (и прочих левых интеллектуалов)?:)). - А на той стороне дуги, напротив, в зеркале - там не кто-нибудь, там ведь гениальная Добровольская. И это ее героине - по-женски, по-человечески - будут сочувствовать зрители, как все и всегда сочувствуют Дидоне (и даже Бродский, сам тот еще странник). - Но услышать его, понять его, увидеть за его мужской декларацией кризис, неудовлетворенность, потребность в новом поиске, даже заранее обреченную на провал, - эту возможность спектакль дает.
О, как Она ругается! Как Она бушует (настоящая Богиня, тигрица, защищающая свое счастье), как плачет, как ходит по сцене, держась за живот (Она ранена? Она прострелена? Она беременна?)… Как сопротивляется (ведь Он объявил войну всей ее вселенной!), как корчится от боли и кричит «сам дурак». Но вот Она все-таки доходит до таких воспоминаний и чувств, до такого выражения лица и голосового тона - до самой-самой нежности и самой-самой любви, что физически невозможным оказывается не протянуть Ему руку, не простить Его за то, в чем Он не просил прощения, не позвать Его - обратно, веря, что миром движет любовь, что любовь - всевластна, что время можно повернуть вспять, слова вычеркнуть, раны заживить…
Чуда не происходит. Но когда в финале свет гаснет, публика долго (непозволительно долго по театральным меркам) молчит, надеясь на продолжение. Немного ошарашенные артисты в полной немоте и недоумении (чего им-то стоят эти несколько минут тишины!) уже выходят на поклон, а публика все надеется, все не признается себе, что - финал, конец, ничего не получилось… - Но ведь неслучайно местом для объяснения в нелюбви он выбрал репетиционный зал - иллюзорное, пустое (со всех смыслах этого слова), вывернутое наизнанку пространство, пространство игры, тренировки, а не реальной жизни. Ну пусть это была всего лишь репетиция - ну, пожалуйста, пожалуйста!... - Спектакль прекрасен, несмотря на горечь темы, на боль, на «правду характеров», на аскетичность постановки (о, спасибо за нее, большое и человеческое, ибо от «перформансов» a la новый руководитель театра им. Гоголя уже воротит, право слово). Спектакль совершенен актерской игрой, изумительным и как будто бы уже подзабытым классом таланта и перевоплощения, а потому смотрится на одном дыхании и так и просится в цитатники.
Он легок и чувственен, он пластичен и ярок, он нежен и яростен… Как и положено, наверное, настоящей трагедии - быть, несмотря на все категории трагического, эстетическим идеалом (ну или почти идеалом:)). Пять пудов любви - но до чего же волшебные пять пудов…
ПС. Закрыла больничный. На моей могиле, пожалуйста, напишите: "Ее сгубило чувство долга". Это я шучу, если что. "Все живы, все здоровы, все в Париже" (С, "Три мушкетера")