О ЛИТЕРАТУРЕ
Фаина Гримберг (Гаврилина)
О литературе и кино
Если страны Европы намереваются продолжать политику изгнания России со всех культурных мероприятий, со всех выставок и фестивалей, то следуя логике, им придётся запретить свою художественную литературу, а заодно и кинематограф, тесно с литературой связанный. Ведь это не секрет: весь двадцатый век - да что в литературах Европы! - в литературах всего мира - прошёл под влиянием Толстого, Достоевского, Чехова.
И это влияние не закончится никогда.
Если бы Россия вдруг потребовала у европейских литераторов плату за каждое использование образов, тем, идей Толстого, Достоевского, Чехова,
Европа была бы разорена спустя два дня.
Толстой создал новый роман - повествование, проникнутое филигранной детализацией процесса жизни индивидуума, отдельного человека.
Большинство европейских писателей увидели в «Войне и мире» всего лишь удивительно написанную семейную хронику. Бросились пытаться написать нечто подобное. Никому не удалось. Ни Томасу Манну, ни Голсуорси, ни Роже Мартен дю Гару...
Развил новации Толстого только Пруст. Мать Николеньки Иртеньева просит мужа передать ей пирожок. Тот держит пирожок, но не отдаёт. Пирожок разрастается во весь экран, что называется, деталь начинает говорить. И вот уже от толстовского пирожка родилось прустовское пирожное мадлен - небольшая деталь запустила ход большого повествования.
Однажды Толстой попытался написать историю одного дня, но осознал, что это невозможно, потому что столько всего передумывает и перечувствует человек за день... Джойс идею Толстого подхватил, историю одного дня написал, но, конечно, ценой упрощения, уплощения замысла Толстого.
Роман Джойса заканчивается монологом Молли Блум - так называемым потоком сознания. Но поток сознания - ещё одна новация Толстого. Анна Каренина, едущая на вокзал, на смерть, фиксирует стремительно своим осознанием, своими мыслями все, что видит. При этом Анна - человек, способный размышлять...
Джойсовская Молли Блум ни о чем, кроме совокупления с мужчинами думать не может...
Женщины... Только Толстой увидел в женщине сложного человека, в котором телесное тесно, неразрывно слито с душой, с летящей мыслью... Более того, идеал человеческой свободы Толстой видит именно в образе женщины - Наташи Ростовой. Она живет осознанными чувствами, чувство диктует ей желания, будит мысль. Она всегда делает все, что хочет, поступает, как хочет. Финал романа, где мы видим ее женой и матерью - апофеоз ее свободы: хочу не петь, хочу не бывать в светском обществе - буду жить, как хочу! И свобода приводит к гуманизму - Наташа решительно приказывает снять имущество, те самые «вещи», вынуть из экипажей, чтобы освободить места для перевозки раненных...
Начиная с де Сада, свобода приводит к преступлению. «Нет! - говорит русская литература голосом великого Толстого, - свобода ведёт к человечности!»...
Тщательное - в мельчайших деталях - описание процессов жизни - рождение, обыденное бытие, смерть - даёт удивительный эффект реальности, текст как бы исчезает и мы видим живых людей...
Любопытно, что впервые в мировой литературе персонажи смогли нормально поесть. Обед Стивы Облонского и Левина - классический пример того, как люди принимают пищу, что испытывают при этом, как соотносится приём пищи и процессы мышления и говорения...
Вся мировая литература, а за ней и кинематограф живут, дышат Толстым. И это навсегда! Попробуйте сказать, что все будет хорошо, что человечество будет жить. И непременно невольно скажете чувствами и мыслями персонажей Толстого.
А Достоевский! Без парадоксальных действий и мыслей его персонажей, без парадоксальных страшных оценок этих мыслей и действий, не было бы ни Сартра, ни Камю, ни Вирджинии Вульф... и в кино не было бы этих образов преступников, алчущих сочувствия - от Мишеля Пуакара до ультрасовременной героини, которая совокупляется с автомобилем (ну, да), а затем ищет сочувствия у одинокого старого пожарного... О Раскольников и Сонечка, о коварный гений Достоевский!..
Но есть одно, самое важное, то, чему ещё предстоит учиться европейской культуре у культуры русской. Фактически все персонажи европейской литературы и кинематографа стремятся к самому что ни на есть конкретному преуспеянию - деньги, деньги, деньги; карьера, карьера - и снова деньги, на которые возможно покупать некие вещественные удовольствия. К этому устремляются все они - и Растиньяк, и Жюльен Сорель, и все бунтари... и все философы (отдельный разговор!).
И только персонажи русской литературы хотят постичь, найти смысл жизни, бытия. И «подпольный человек» Достоевского мучительно жаждет Смысла, в то время как «посторонний» Камю, попросту разочаровавшись в обыденном существовании, даже уже не задается страшным вопросом Раскольникова: «Тварь я дрожащая, или право имею?». Но Левин, постигший этот смысл в христианстве, в православии; не успокаивается, мысль бодрствует, мысль стремится к постижению смысла вновь и вновь, не останавливаясь...
Немного о Чехове. Он показал европейским драматургам, что произнося странное, даже как будто бессмысленное «Тарарабумбия...» или «Ну и жарища в этой Африке», человек в растерянности от трагичности своего существования. И Бернард Шоу написал «Дом, где разбиваются сердца»...
Ну, и теперь - более или менее развёрнутый пример:
А БЕЗ ДОСТОЕВСКОГО - НИКУДА!
Фильм Пола Верховена «Она» начинается со сцены изнасилования главной героини человеком в чёрном, скрывшим лицо под плотным капюшоном. Таким образом нам предлагается детективная задача: кто и почему совершил преступление. Но тут и выясняется, что поскольку в мире персонажей фильма Верховена нет никакого понятия о морально-нравственных нормах и запретах, то изнасиловать героиню мог кто угодно из окружающих ее мужчин: бывший муж; любовник, он же - муж ее подруги; молодой любовник семидесятилетней матери героини; симпатичный сосед, взрослый сын (а почему бы и нет...); и наконец - любой из сотрудников фирмы по производству компьютерных игр, которой руководит героиня; эта фирма как раз и разрабатывает игру, где девушку насилует чудовище, а девушка убивает это чудовище.
Итак, кто мог изнасиловать героиню? Кто угодно. Если Порфирий Петрович вычислил убийцу, проанализировав характеры подозреваемых, то героиня Верховена так поступить не может, ведь характеры окружающих ее мужчин вовсе не препятствуют совершению изнасилования. Поэтому героиня ищет преступника исходя из его физиологии: оказывается, он еврей, он обрезан (тоже, мягко выражаясь, интересная деталь). Но вот насильник все-таки обнаружен, случайно: во время очередного сеанса изнасилования героиня стянула с него капюшон. О! Это оказался симпатичный сосед. Мы вовсе не удивлены. Сосед, а мог быть и бывший муж, и нынешний любовник, и даже сын!..
Впрочем, и образ героини, Мишель, успешной по западноевропейским меркам женщины, свободной, деловой, богатой и независимой, представляет собой кое-что интересное. В ее далеком детстве (ей сорок девять лет) отец, истовый католик, недовольный тем, что соседи не разрешили ему чертить кресты на лбах их детей, устроил на улице бойню. Какое участие принимала в этой бойне его десятилетняя дочь, мы так и не узнаем, поскольку Мишель нельзя верить; ведь она - типичный персонаж... Достоевского! Достоевский - вот он, трагический праздник, от которого западноевропейской культуре деваться некуда. Мишель умеет невинно делать гадости, совсем как Грушенька, или князь Валковский. Вот она приглашает любовницу своего мужа в гости (кстати, на празднование Рождества, где лишними оказываются именно рождественская месса и молитва перед трапезой!) и засовывает в порцию угощения Элен зубочистку. Вот в разгар вечеринки по случаю изготовления той самой компьютерной игры заявляет невинно подруге, что совокуплялась с ее мужем. Кстати, выясняется, что Мишель нравится, когда ее насилуют, но почему бы не сделать гадость симпатичному соседу-насильнику? И она - все с тем же невинным видом - заявляет ему, что заявит на него в полицию.
А вот для сравнения и Достоевский:
«Она тихо понесла эту ручку к губам своим, правда, с странною целью: «сквитаться» поцелуями. Катерина Ивановна не отняла руки: она с робкою надеждой выслушала последнее, хотя тоже очень странно выраженное обещание Грушеньки «рабски» угодить ей; она напряженно смотрела ей в глаза: она видела в этих глазах все то же простодушное, доверчивое выражение, все ту же ясную веселость… «Она, может быть, слишком наивна!» - промелькнуло надеждой в сердце Катерины Ивановны. Грушенька меж тем как бы в восхищении от «милой ручки» медленно поднимала ее к губам своим. Но у самых губ она вдруг ручку задержала на два, на три мгновения, как бы раздумывая о чем-то.
- А знаете что, ангел-барышня, - вдруг протянула она самым уже нежным и слащавейшим голоском, - знаете что, возьму я да вашу ручку и не поцелую. - И она засмеялась маленьким развеселым смешком.
- Как хотите… Что с вами? - вздрогнула вдруг Катерина Ивановна.
- А так и оставайтесь с тем на память, что вы-то у меня ручку целовали, а я у вас нет. - Что-то сверкнуло вдруг в ее глазах. Она ужасно пристально глядела на Катерину Ивановну.»
Впрочем, какие-то правила существуют и в мире персонажей Верховена. Например, раздельный сбор мусора. А вот ещё: когда у сожительницы сына Мишель рождается чёрный ребёнок, все старательно делают вид, будто ничего позорного для молодого человека не произошло. Сам молодой человек - законченный алкоголик, но при этом боится ездить в метро, потому что видел по телевизору, что в метро дурной воздух...
Да, картина заката Европы, нарисованная нарочно или нечаянно в фильме Верховена, будет пострашнее выводов Шпенглера!..
О литературе и кино
Если страны Европы намереваются продолжать политику изгнания России со всех культурных мероприятий, со всех выставок и фестивалей, то следуя логике, им придётся запретить свою художественную литературу, а заодно и кинематограф, тесно с литературой связанный. Ведь это не секрет: весь двадцатый век - да что в литературах Европы! - в литературах всего мира - прошёл под влиянием Толстого, Достоевского, Чехова.
И это влияние не закончится никогда.
Если бы Россия вдруг потребовала у европейских литераторов плату за каждое использование образов, тем, идей Толстого, Достоевского, Чехова,
Европа была бы разорена спустя два дня.
Толстой создал новый роман - повествование, проникнутое филигранной детализацией процесса жизни индивидуума, отдельного человека.
Большинство европейских писателей увидели в «Войне и мире» всего лишь удивительно написанную семейную хронику. Бросились пытаться написать нечто подобное. Никому не удалось. Ни Томасу Манну, ни Голсуорси, ни Роже Мартен дю Гару...
Развил новации Толстого только Пруст. Мать Николеньки Иртеньева просит мужа передать ей пирожок. Тот держит пирожок, но не отдаёт. Пирожок разрастается во весь экран, что называется, деталь начинает говорить. И вот уже от толстовского пирожка родилось прустовское пирожное мадлен - небольшая деталь запустила ход большого повествования.
Однажды Толстой попытался написать историю одного дня, но осознал, что это невозможно, потому что столько всего передумывает и перечувствует человек за день... Джойс идею Толстого подхватил, историю одного дня написал, но, конечно, ценой упрощения, уплощения замысла Толстого.
Роман Джойса заканчивается монологом Молли Блум - так называемым потоком сознания. Но поток сознания - ещё одна новация Толстого. Анна Каренина, едущая на вокзал, на смерть, фиксирует стремительно своим осознанием, своими мыслями все, что видит. При этом Анна - человек, способный размышлять...
Джойсовская Молли Блум ни о чем, кроме совокупления с мужчинами думать не может...
Женщины... Только Толстой увидел в женщине сложного человека, в котором телесное тесно, неразрывно слито с душой, с летящей мыслью... Более того, идеал человеческой свободы Толстой видит именно в образе женщины - Наташи Ростовой. Она живет осознанными чувствами, чувство диктует ей желания, будит мысль. Она всегда делает все, что хочет, поступает, как хочет. Финал романа, где мы видим ее женой и матерью - апофеоз ее свободы: хочу не петь, хочу не бывать в светском обществе - буду жить, как хочу! И свобода приводит к гуманизму - Наташа решительно приказывает снять имущество, те самые «вещи», вынуть из экипажей, чтобы освободить места для перевозки раненных...
Начиная с де Сада, свобода приводит к преступлению. «Нет! - говорит русская литература голосом великого Толстого, - свобода ведёт к человечности!»...
Тщательное - в мельчайших деталях - описание процессов жизни - рождение, обыденное бытие, смерть - даёт удивительный эффект реальности, текст как бы исчезает и мы видим живых людей...
Любопытно, что впервые в мировой литературе персонажи смогли нормально поесть. Обед Стивы Облонского и Левина - классический пример того, как люди принимают пищу, что испытывают при этом, как соотносится приём пищи и процессы мышления и говорения...
Вся мировая литература, а за ней и кинематограф живут, дышат Толстым. И это навсегда! Попробуйте сказать, что все будет хорошо, что человечество будет жить. И непременно невольно скажете чувствами и мыслями персонажей Толстого.
А Достоевский! Без парадоксальных действий и мыслей его персонажей, без парадоксальных страшных оценок этих мыслей и действий, не было бы ни Сартра, ни Камю, ни Вирджинии Вульф... и в кино не было бы этих образов преступников, алчущих сочувствия - от Мишеля Пуакара до ультрасовременной героини, которая совокупляется с автомобилем (ну, да), а затем ищет сочувствия у одинокого старого пожарного... О Раскольников и Сонечка, о коварный гений Достоевский!..
Но есть одно, самое важное, то, чему ещё предстоит учиться европейской культуре у культуры русской. Фактически все персонажи европейской литературы и кинематографа стремятся к самому что ни на есть конкретному преуспеянию - деньги, деньги, деньги; карьера, карьера - и снова деньги, на которые возможно покупать некие вещественные удовольствия. К этому устремляются все они - и Растиньяк, и Жюльен Сорель, и все бунтари... и все философы (отдельный разговор!).
И только персонажи русской литературы хотят постичь, найти смысл жизни, бытия. И «подпольный человек» Достоевского мучительно жаждет Смысла, в то время как «посторонний» Камю, попросту разочаровавшись в обыденном существовании, даже уже не задается страшным вопросом Раскольникова: «Тварь я дрожащая, или право имею?». Но Левин, постигший этот смысл в христианстве, в православии; не успокаивается, мысль бодрствует, мысль стремится к постижению смысла вновь и вновь, не останавливаясь...
Немного о Чехове. Он показал европейским драматургам, что произнося странное, даже как будто бессмысленное «Тарарабумбия...» или «Ну и жарища в этой Африке», человек в растерянности от трагичности своего существования. И Бернард Шоу написал «Дом, где разбиваются сердца»...
Ну, и теперь - более или менее развёрнутый пример:
А БЕЗ ДОСТОЕВСКОГО - НИКУДА!
Фильм Пола Верховена «Она» начинается со сцены изнасилования главной героини человеком в чёрном, скрывшим лицо под плотным капюшоном. Таким образом нам предлагается детективная задача: кто и почему совершил преступление. Но тут и выясняется, что поскольку в мире персонажей фильма Верховена нет никакого понятия о морально-нравственных нормах и запретах, то изнасиловать героиню мог кто угодно из окружающих ее мужчин: бывший муж; любовник, он же - муж ее подруги; молодой любовник семидесятилетней матери героини; симпатичный сосед, взрослый сын (а почему бы и нет...); и наконец - любой из сотрудников фирмы по производству компьютерных игр, которой руководит героиня; эта фирма как раз и разрабатывает игру, где девушку насилует чудовище, а девушка убивает это чудовище.
Итак, кто мог изнасиловать героиню? Кто угодно. Если Порфирий Петрович вычислил убийцу, проанализировав характеры подозреваемых, то героиня Верховена так поступить не может, ведь характеры окружающих ее мужчин вовсе не препятствуют совершению изнасилования. Поэтому героиня ищет преступника исходя из его физиологии: оказывается, он еврей, он обрезан (тоже, мягко выражаясь, интересная деталь). Но вот насильник все-таки обнаружен, случайно: во время очередного сеанса изнасилования героиня стянула с него капюшон. О! Это оказался симпатичный сосед. Мы вовсе не удивлены. Сосед, а мог быть и бывший муж, и нынешний любовник, и даже сын!..
Впрочем, и образ героини, Мишель, успешной по западноевропейским меркам женщины, свободной, деловой, богатой и независимой, представляет собой кое-что интересное. В ее далеком детстве (ей сорок девять лет) отец, истовый католик, недовольный тем, что соседи не разрешили ему чертить кресты на лбах их детей, устроил на улице бойню. Какое участие принимала в этой бойне его десятилетняя дочь, мы так и не узнаем, поскольку Мишель нельзя верить; ведь она - типичный персонаж... Достоевского! Достоевский - вот он, трагический праздник, от которого западноевропейской культуре деваться некуда. Мишель умеет невинно делать гадости, совсем как Грушенька, или князь Валковский. Вот она приглашает любовницу своего мужа в гости (кстати, на празднование Рождества, где лишними оказываются именно рождественская месса и молитва перед трапезой!) и засовывает в порцию угощения Элен зубочистку. Вот в разгар вечеринки по случаю изготовления той самой компьютерной игры заявляет невинно подруге, что совокуплялась с ее мужем. Кстати, выясняется, что Мишель нравится, когда ее насилуют, но почему бы не сделать гадость симпатичному соседу-насильнику? И она - все с тем же невинным видом - заявляет ему, что заявит на него в полицию.
А вот для сравнения и Достоевский:
«Она тихо понесла эту ручку к губам своим, правда, с странною целью: «сквитаться» поцелуями. Катерина Ивановна не отняла руки: она с робкою надеждой выслушала последнее, хотя тоже очень странно выраженное обещание Грушеньки «рабски» угодить ей; она напряженно смотрела ей в глаза: она видела в этих глазах все то же простодушное, доверчивое выражение, все ту же ясную веселость… «Она, может быть, слишком наивна!» - промелькнуло надеждой в сердце Катерины Ивановны. Грушенька меж тем как бы в восхищении от «милой ручки» медленно поднимала ее к губам своим. Но у самых губ она вдруг ручку задержала на два, на три мгновения, как бы раздумывая о чем-то.
- А знаете что, ангел-барышня, - вдруг протянула она самым уже нежным и слащавейшим голоском, - знаете что, возьму я да вашу ручку и не поцелую. - И она засмеялась маленьким развеселым смешком.
- Как хотите… Что с вами? - вздрогнула вдруг Катерина Ивановна.
- А так и оставайтесь с тем на память, что вы-то у меня ручку целовали, а я у вас нет. - Что-то сверкнуло вдруг в ее глазах. Она ужасно пристально глядела на Катерину Ивановну.»
Впрочем, какие-то правила существуют и в мире персонажей Верховена. Например, раздельный сбор мусора. А вот ещё: когда у сожительницы сына Мишель рождается чёрный ребёнок, все старательно делают вид, будто ничего позорного для молодого человека не произошло. Сам молодой человек - законченный алкоголик, но при этом боится ездить в метро, потому что видел по телевизору, что в метро дурной воздух...
Да, картина заката Европы, нарисованная нарочно или нечаянно в фильме Верховена, будет пострашнее выводов Шпенглера!..